Текст книги "Операция «Шаровая молния»"

III. МЕСТЬ

Хорошо, что тело не помнит боли. Иное дело приятные воспоминания – запах, вкус, поцелуй… Их сладость не забывается. Бонд медленно приходил в себя и удивлялся, что боли нет. То есть, конечно, болела спина, каждый позвонок – точно отколотили палкой – но это боль изведанная, знакомая, ее можно превозмочь. Ревущий же смерч, крутивший его, глушивший сознание, стих. Что же именно чувствовал он, Бонд, в тех мучительных объятиях? Помнилось лишь, что был он ничтожней пучка травы в тигриной пасти…

– А теперь расскажите, как это случилось, – попросила Патриция. – Случайно задели переключатель? Вы нас так напугали! Никогда ничего подобного не было, в принципе устройство совершенно безопасно.

– Понимаете, мне захотелось устроиться поудобнее, я потянулся и, кажется, задел за что-то рукой. Больше ничего не помню. Мне повезло, что вы быстро вернулись. – Он честно смотрел ей в глаза.

– Теперь все позади. У вас, слава Богу, серьезных повреждений нет, еще два дня, и будете как огурчик.

И действительно, через два дня Бонд вернулся в тихий мирок «природного метода». И сразу же холодно и энергично принялся наводить справки о графе Липпе – как сделал бы во время войны, выслеживая вражеского агента в Стокгольме или Лиссабоне. Он стал разговорчив и любопытен. Болтал с Патрицией: «А этот Липпе что, серьезно болен? Ах, он худеет! Наверное, принимает специальные ванны? Говорите, в турецкой бане… Нет, я там еще не был, обязательно схожу». С массажистом: «Что-то этот силач давно не показывается, граф – как его, Риппе, Хиппе? Да-да, Липпе. В полдень, говорите? А что, пожалуй, это удобно… Я от вас еще в турецкую баню зайду, погреюсь». Так он невинно беседовал и постепенно выстраивал план, по которому они с Липпе останутся с глазу на глаз в звуконепроницаемой процедурной.

Одновременно, по скудным сведениям, Бонд пытался представить, что это за человек. Хотел ли он только припугнуть Бонда на «дыбе» или – ведь Липпе не знал, чем закончится пытка – убить? Но зачем? Что за тайну он бережет? Ясно одно – тайна есть, и нешуточная…

Сообщать о происшествии в Штаб Бонд не собирался. Покушение в санатории «Лесной»! Глупо, смешно. Он, умелый солдат, выставляется дурачком. Туза Управления разведки и контрразведки поят теплым соком да овощным супчиком, потом привязывают к какой-то «дыбе», чуть-чуть сдвигают рычажок – и герой сотен сражений вопит от боли и просит пощады! Нет, он отомстит Липпе сам.

К четырнадцатому, последнему дню у Бонда все было продумано: где, когда и как.

В десять утра, после прощального обследования у мистера Джошуа Вейна (диагноз: давление в норме, лишний вес сброшен, позвоночник подлечен), Бонд спустился на последнюю процедуру.

Он лежал на столе массажиста лицом вниз и поджидал жертву. Наконец, мимо прошлепали босыми ногами и сказали громко, уверенно:

– Доброе утро, Бересфорд. Баня готова? Сделай сегодня погорячей.

– Слушаюсь, сэр. – Слышен печатный шаг Бересфорда, старшего массажиста, и прежнее шлепанье; идут по коридору к дальней комнате, электрической турецкой бане. Хлопнула дверь. Через несколько минут хлопнула еще раз – Бересфорд проводил графа Липпе, возвращается. Прошло двадцать минут. Двадцать пять. Бонд слез со стола.

– Довольно, Сэм, спасибо, – сказал он. – Я еще душ приму. А ты иди обедай. Не волнуйся, я сам справлюсь.

Бонд обмотался вокруг пояса полотенцем и вышел в коридор. Массажисты закончили работу и заторопились в столовую. По-унтерски командует Бересфорд: «Билл, закрой окна! Лен, после обеда принесешь из прачечной полотенца. Тед! Ушел уже? Тогда ты, Сэм, – присмотри за графом Липпе, он в турецкой бане».

Целую неделю Бонд слушал эти команды и примечал, кто уходит на обед пораньше, а кто работает добросовестно, до конца. Теперь он ответил из душевой басом Сэма:

– Присмотрю, сэр.

Печатный шаг по линолеуму, короткая пауза – Бересфорд в самом конце коридора, его не слышно – и, наконец, далекий скрип двери. Тихо, только гудят вентиляторы. Теперь в процедурных никого. Джеймс Бонд и граф Липпе одни. Бонд выждал минуту, затем вышел из душевой, тихонько открыл дверь в турецкую баню. Он заходил сюда дважды – осмотреться, и с тех пор ничего не изменилось.

Стены выкрашены белым, посредине ванна – огромный короб из металла и светлого пластика. Боковая грань открывается наподобие дверцы, пациент забирается внутрь, садится, голову высовывает в отделанную поролоном дыру в верхней грани. Внутри короба тело греют несколько рядов электрических лампочек; на задней грани – температурная шкала.

Липпе сидел спиной к двери. Заслышав шаги, он проворчал:

– Черт возьми, Бересфорд… Семь потов уже сошло.

– Сами просили погорячей, сэр, – подражая голосу Бересфорда, откликнулся Бонд.

– Не пререкайся, черт тебя возьми! Выпусти сейчас же.

– Мне кажется, сэр, вы недооцениваете благотворное влияние жара на организм…

– Не болтай. Выпусти, говорят тебе.

Бонд посмотрел на шкалу: стрелка показывает 120. На сколько же поставить? Максимальная отметка – двести градусов. Так он, пожалуй, изжарится заживо. А нужно лишь наказать, не больше. Наверное, 180 будет в самый раз. Он повернул переключатель.

– С полчасика вам будет по-настоящему жарко, сэр. А загоришься – подавай в суд, – добавил он своим настоящим голосом и двинулся к двери.

– Тысяча фунтов, и квиты, – тихо, с ноткой отчаяния предложил граф. Скрипнула дверь. – Десять тысяч. Ладно, пятьдесят!

Бонд плотно прикрыл за собой дверь и быстро зашагал по коридору. Сзади приглушенно позвали на помощь. Ничего, помучается недельку в больнице – вылечат. Но вот что не ясно: пятьдесят тысяч предлагает либо миллионер, либо тот, кого ждет неотложное, важное дело. Чтобы просто избавиться от боли, столько не отдашь.

Джеймс Бонд был прав. Они с Липпе схватились, как глупые дети, – и выверенный до последней секунды заговор против западных держав сбился с ритма.

IV. «СПЕКТР»

Бульвар Османа – улица длинная и скучная, но, пожалуй, самая благопристойная в Париже. Здесь много жилых домов – и репутация обитателей безупречна – две церкви, небольшой музейчик, и, что вполне уместно, конторы разнообразных благотворительных организаций. Под номером 136-бис, например, располагается, как написано на скромно поблескивающей медной табличке. Международная Ассоциация Сопротивления (МАС). Если вы заинтересуетесь Ассоциацией (вы, скажем, неисправимый идеалист или, наоборот, торговец конторской мебелью), нажмите звонок, и вам откроет самый обычный французский консьерж. Если дело у вас серьезное, вас впустят в довольно пыльный вестибюль, поднимут в причудливом, с виду ненадежном лифте-клетке и подведут к высоким двойным дверям. За ними окажется большая обшарпанная комната с грязноватыми светлыми стенами: с десяток дешевых столов, за которыми пишут или печатают, папки для «входящего– исходящего», старинные телефоны, каких много в этой части Парижа, картотеки с выдвинутыми ящичками – обстановка самая типичная. Наблюдательный человек, однако, отметит, что все служащие ровесники – всем лет тридцать-сорок – и нет среди них ни одной женщины, хотя в любой конторе, как правило, имеются секретарши.

Встретят вас слегка настороженно, ведь в такие конторы нередко захаживают сумасшедшие и бездельники, но быстро сообразят, что вы – человек серьезный, и станут любезны, услужливы. Цели нашей Ассоциации? Наша цель, мсье, сохранить идеалы борцов военного Сопротивления. Нет-нет, мы вне политики. На какие средства существуем? На посильные взносы членов Ассоциации и других сочувствующих лиц. Ах, ваш родственник входил в группу Сопротивления? Конечно, поищем, мсье. Как его имя? Эй, Жюль! Другой служащий, Жюль, подойдет к картотеке и через несколько минут сообщит: такой-то погиб 21 октября 1943 года во время бомбежки Центрального штаба. Весьма сожалеем, мсье. Чем еще можем быть полезны? Тогда возьмите буклеты – здесь сведения о нашей организации. Простите, что не могу побеседовать с вами подробнее, сегодня так много работы. До свидания, мсье. Что вы, не за что…

Внеочередная встреча членов правления МАСа была назначена на семь часов вечера. Часов с пяти в дом номер 136-бис начали съезжаться делового вида мужчины (а в правлении были только мужчины) – входили и через парадную дверь, и со двора, кто по одному, кто вдвоем. На такие встречи они собирались со всех концов света, но каждый знал, и когда именно обязан прибыть, и с какого хода войти. Консьержи теперь стояли у обеих дверей. Были приняты и менее заметные меры предосторожности: работали системы предупреждения, оба входа просматривались с телеэкранов. Кроме того, на первом этаже всегда хранились тома поддельных протоколов МАСа, подробно отражающих текущие дела Ассоциации. Возникни необходимость, и встреча «членов правления» мгновенно превратится из тайной в открытую, встанет в один ряд с прочими деловыми встречами на бульваре Османа.

Ровно в семь часов в строгий зал заседаний на четвертом этаже зашли – кто уверенно, а кто робко – двадцать человек, оплот сообщества. Председатель был уже на месте. Никто не поздоровался. Председатель считал, что в их сообществе искренне здоровья не пожелаешь, да и время дороже любых пожеланий. За столом расселись по номерам, от первого до двадцать первого. Номер был единственным именем, да и тот, секретности ради, каждый месяц в полночь первого числа изменялся на две единицы по кругу. Никто не закурил – ни курящих, ни пьющих тут не было – и не взглянул на лежащую на столе поддельную МАСовскую повестку. Напряженно, почтительно, но не подобострастно – для этого они и сами были людьми слишком высокого полета – собравшиеся вглядывались в Председателя.

Ко Второму (так в этом месяце звался Председатель) все, и давно его знавшие, и впервые встретившие, относились в известной степени одинаково. Он подчинял себе. Таких людей встречаешь в жизни редко, один-два раза. Их три главных качества: необычная внешность, спокойная самоуверенность и мощнейшее обаяние. Таковы были и многие исторические личности: Чингиз-хан, Александр Македонский, Наполеон… Толпа же всегда чует хозяина. Не потому ли и Гитлер, личность вообще-то ничтожная, так безгранично властвовал над талантливейшим восьмидесятимиллионным европейским народом; чем иным объяснить эту власть? Таким человеком был и Второй, его отличил бы любой – и уж конечно, отличали двадцать избранных. С другими они были черствы и циничны, но его, пусть даже против своей собственной воли, почитали хозяином, почти богом.

Звали его Эрнст Ставро Блофельд. Родился он в Гданьске, отец его был поляк, мать – гречанка. Двадцати пяти лет поступил младшим служащим в Министерство почты и телеграфа. Странный выбор для столь одаренного юноши, но Блофельд уже к тому времени понял: хочешь властвовать – знай недоступное прочим. Такова была теория, и пока он лишь присматривался к проходящим через его руки телеграммам и радиограммам. А потом в Польше началась мобилизация, хлынул поток военных заказов, дипломатической переписки. Будущий противник заплатил бы за эти документы любые деньги. Сперва неумело, потом ловчее он стал снимать копии с телеграмм; постепенно составил списки мелких служащих, адресатов секретной переписки – их он выдаст за своих агентов. Младший шифровальщик в английском посольстве, переводчик, работающий с французами, секретарша крупной компании… Он назвал выдуманную агентуру «Ястреб» и передал немецкому атташе несколько документов на пробу. За Блофельда ухватились, положили хорошие деньги (ведь приходится оплачивать стольких агентов, объяснил он), и скоро он уже подумывал, не расширить ли рынок. Стал информировать американцев и шведов, и тут уж деньги полились рекой. Потом он сообразил, что рано или поздно благоденствие кончится: он ведет двойную игру, да еще получает деньги за несуществующих агентов – где– нибудь да сорвется. Двести тысяч долларов он заработал, пора выходить из игры.

Он сделал это мастерски. Информировать стал раз от раза скуднее; перевел капитал в Цюрих; съездил в родной город, побывал у архивариуса и в церкви, где вырезал из книг страничку со своим именем и датой рождения; затем сообщил связным, что раскрыт, купил паспорт на имя канадского моряка и уплыл в Швецию. Пожил немного в Стокгольме, прикинул, чем закончится война, и улетел, по настоящему польскому паспорту, в Турцию. Туда же перевел деньги. Потом Польша, как он и рассчитал, пала, и он попросил убежища. Кое-кому заплатил – и стал турецким подданным. Мастерство его пригодилось и тут – учел недостатки «Ястреба» и создал новую агентуру. К концу войны он был знаменит и богат: в швейцарском банке лежало полмиллиона долларов. По шведскому паспорту он уехал в Южную Америку – отдохнуть, поправить здоровье и подумать о будущем…

Сейчас, в тихом доме на бульваре Османа, Эрнст Блофельд неторопливо оглядывал свою двадцатку: не прячет ли кто глаза. Двадцать человек смотрели на Блофельда и ждали его слова. Они были разных национальностей, но во многом походили друг на друга: всем от тридцати до сорока, все крепкие, ловкие, и почти все смотрят живо, жестоко, хищно – так выглядывает добычу волк или ястреб… По-другому смотрели лишь двое ученых – физик Котце (пять лет назад приехал из Восточной Германии и за скромную пенсию и жительство в Швейцарии выдал несколько секретных проектов) и поляк электронщик Кандинский. Остальные восемнадцать делились по странам и одновременно крупнейшим преступным и подрывным организациям на шесть троек. Три сицилийца – из главных в «Сицилианском Союзе», мафии; три корсиканца из «Корсиканского Союза», сходного с мафией секретного сообщества, в чьих руках почти вся организованная преступность во Франции; три бывших офицера СМЕРШа, советской организации для уничтожения шпионов и врагов народа; три уцелевших высших чина гестапо; три югослава, раньше служивших в секретной полиции у маршала Тито, и три турка из прежних агентов Блофельда. Все восемнадцать владеют тончайшими приемами конспирации, секретной связи и действия и, кроме того, умеют молчать. И каждый безупречно прикрыт – действительный паспорт с визами в ведущие страны, чистое досье в Интерполе и своей национальной полиции. Уже за одно это – крупный преступник, и чист – можно принимать в «Спектр», Специальный Комитет по Терроризму и Разведке.

Учредил и теперь направлял это частное предприятие, нацеленное на частное обогащение, Эрнст Ставро Блофельд.

V. ФИАЛКОВЫЙ АРОМАТ

Блофельд, наконец, оглядел всех: опустил глаза только один. Блофельд знал, что опустит именно этот – донесение дважды перепроверено, – но своим глазам и чутью он доверял больше. Не торопясь, он убрал руки со стола. Одну положил на колени, а другой вытащил из кармана плоскую золотую коробочку. Отколупнул ногтем крышку, выловил зернышко с фиалковым ароматом и сунул а рот. Говорить предстоит о неприятном, и пусть, как всегда в таких случаях, от него пахнет фиалкой.

Блофельд затолкнул зернышко под язык и произнес спокойно, звучно, выверенно:

– Сегодня я буду говорить о важнейшем деле – об операции «Омега».

– Он не сказал: «Господа! » или «друзья», «коллеги»; к чему словесные побрякушки! – Комитет согласится, что наши первые три года прошли успешно. Все тройки действовали удачно, на нашем счету полтора миллиона фунтов. Удастся операция «Омега» – будет гораздо больше; мы сможем тогда распустить Комитет, и каждый, с весьма крупными деньгами на руках, займется, чем пожелает. Вопросы?

На сей раз глаз не опустил никто, все молча смотрели на него. Лица непроницаемы, каждый себе на уме. Комитет и правда работает неплохо, но что об этом толковать, это известно и без Председателя. А они ждали новостей.

Блофельд бросил в рот второе зернышко и продолжил:

– Несколько слов о предыдущей операции. – Он остановил взгляд на сидящем в дальнем углу стола. – Седьмой, встаньте.

Мариус Доминго, член «Корсиканского Союза», медленно поднялся. Он стоял неподвижно, держа руки по швам, и смотрел прямо в глаза Председателю.

– Операция, как вы помните, заключалась в следующем, – сказал Блофельд. – Мы выкрали семнадцатилетнюю дочь Магнуса Бломберга, владельца гостиницы в Лас– Вегасе, и морем переправили на Корсику. Выполнено корсиканской тройкой. Выкуп назначили в один миллион долларов. Бломберг согласился и, как потребовал «Спектр», в сумерках от итальянского берега оттолкнули надувной плотик с деньгами. Ближе к ночи плотик подобрало наше судно. Находившаяся на борту сицилийская тройка своевременно обнаружила в плотике транзисторный передатчик, по которому полиция могла бы выследить судно. Мы получили выкуп и вернули девушку – на первый взгляд, целую и невредимую – родителям. Но только на первый взгляд… Недавно я узнал от нашего человека в полиции, что на Корсике девушку изнасиловали. Так утверждают родители. Возможно, девушка вступила в половое сношение и по собственной воле – это неважно. Комитет обещал вернуть ее целой и невредимой; насильно или нет, но ее, я бы сказал целостность, нарушена. Мне не нужна ваша нравственность, но мне нужна дисциплина. Организация боеспособна, пока надежен каждый, оступись один – погибли все. Вам известно, как я поступаю в подобных случаях. С семьей я уже рассчитался: отослал назад половину выкупа и извинился. Остается виновный. Я нашел его. И избрал наказание.

Блофельд разглядывал Седьмого. Мариус Доминго тоже не спускал с Председателя глаз. Он знал, что виновный – другой. Непонятно, зачем подставили его, Доминго, но Председатель так решил, и Председатель всегда прав.

Блофельд видел, что Седьмой не трусит, и знал почему. Он видел также, что одиноко сидящий в торце стола Двенадцатый сильно вспотел. Отлично! Лучше законтачит…

Правой рукой он повернул под столом переключатель.

Двенадцатый выгнулся в кресле, точно его ударило в спину; его, и вправду, ударило – тысячевольтовым кулачищем. Черные жесткие волосы вздыбились, лицо скрутило гримасой – пугало со щеткой на голове. Глаза вспыхнули и тотчас погасли, в оскал рта высунулся обуглившийся язык. От рук, лежащих на подлокотниках, от спины и ляжек тонкой струйкой потянулся дымок… Электроды были спрятаны в кресле, законтачило хорошо. Блофельд выключил ток. Свет в комнате вспыхнул ярче; в минуту казни он горел вполнакала – тускло, желто, зловеще. Запахло паленым. С громким стуком Двенадцатый упал лицом на стол.

Блофельд посмотрел на Седьмого. Стоит все так же неподвижно, невозмутимо. «Надежный человек, – подумал Блофельд, – крепкие нервы. »

– Садитесь, Седьмой, я вами доволен. – Это высшая блофельдовская похвала. – Двенадцатого нужно было отвлечь, он знал, что его подозревают.

Кое-кто согласно кивнул. Блофельд, как всегда, прав. Казнью здесь никого особенно не расстроишь, даже не удивишь. Хозяин и раньше вершил суд у всех на глазах. Осуждены уже двое, тоже за нарушение дисциплины. Они заслужили смерть, как заслужил ее и этот, третий. Забыв о трупе, мужчины устроились в креслах удобнее – пора к делу.

Блофельд захлопнул золотую коробочку, убрал ее в карман.

– После операции «Омега» корсиканцы подыщут Двенадцатому замену, – сказал он. – Теперь о самой операции. Нанятый немецкой тройкой агент Н. допустил крупный промах, и операцию придется начать позже. Агенту было приказано обосноваться в одном из южных санаториев и оттуда держать постоянную связь с летчиком Петаччи, чья эскадрилья бомбардировщиков расквартирована неподалеку. Н. должен был сообщить, как летчик себя чувствует, как настроен, и в час «Д» отправить «Письмо». К сожалению, этот глупец ввязался в санатории в ссору – подробности я опускаю – и теперь лежит в Брайтонской центральной больнице с ожогами второй степени. Таким образом, «Письмо» он отправит, в лучшем случае, через неделю… Сам замысел, к счастью, не пострадал, всем даны новые указания. Летчику переправили пузырек с вирусом гриппа: эту неделю он будет болен, и испытывать самолет будут пока без него. Члены Комитета соответственно позже вылетят в район «Зет». Что же до агента Н., – и Блофельд посмотрел на бывших гестаповцев, – то он ненадежен. Пусть отправит «Письмо», а лотом, в течение двадцати четырех часов, немецкая тройка уберет его. Ясно?

– Да, сэр, – кивнули трое.

– В остальном же, – продолжил Блофельд, – все идет по плану. Первый с хорошим прикрытием обосновался в районе «Зет». В легенду о поисках сокровищ там верят. Экипаж яхты тщательно подобран и прекрасно выполняет конспиративные требования. Выбрана и наземная база, участок отдаленный, безлюдный. Ваше прибытие в район «Зет» расписано по минутам. Летите вы из разных мест – одежду прикрытия получите в районах «ф» и «Д». Одеты будете точно по легенде: вы – пайщики, решили посмотреть, как идут дела, и сами поучаствовать в поисках. Не миллионеры, но люди вполне состоятельные, предприимчивые, расчетливые, вас вокруг пальца не обведешь. Вложили деньги, решили искать сокровища

– значит, нужно проследить, чтобы ни один золотой в чужой карман не попал. Каждый свою роль знает, и, надеюсь, знает хорошо. – За столом сдержанно кивнули. – Кроме того, все тройки учатся плавать с аквалангом. Как идут дела? – Блофельд взглянул на сидящую по левую руку югославскую тройку.

– Удовлетворительно, – ответили югославы.

– Удовлетворительно, удовлетворительно… – эхом повторили тройки.

– Далее. Как готовится передача золота? Сицилийская тройка, доложите.

– Мы тщательно изучили выбранный район, – начал один из сицилийцев, – и остались довольны. Председатель и члены Комитета получат план местности и подробнейший расчет времени, поэтому я буду краток. Район «Т» расположен на северо-запад– ном склоне Этны, над полосой растительности, на высоте две-три тысячи метров. Район примыкает к кратеру вулкана и необитаем, земля покрыта лавой, не обрабатывается; ниже по склону – селение Бронте. Поисковая группа отметит факелами участок примерно в две тысячи квадратных километров, в центре поставит сигнальное устройство наведения. Думаю, слитки золота лучше сбрасывать с пяти грузовых самолетов «Марк IV», с высоты десять тысяч футов при скорости триста миль в час. Каждый слиток нужно тщательно обернуть поролоном и сбрасывать на нескольких парашютах. Упаковку и парашюты выкрасить фосфоресцирующей краской, легче будет найти.

– Подробнее о поисковой группе, – приказал Блофельд.

– Глава местной мафии – мой дядя. У него восемь внуков, и он их любит. Я сказал, что нам известно, где они живут, и он понял намек. Одновременно, как мне и было приказано, я предложил миллион фунтов за поиск и доставку груза в порт Катания. Для мафии деньги немалые, и он согласился. Я сказал, что мы грабим банк, да он, впрочем, и не расспрашивал. Отсрочка операции нам не помешает, луна все еще будет полная.

Блофельд долго молчал. Потом кивнул:

– Хорошо, я доволен. Далее золотом займется агент 201, человек проверенный. Теплоход «Меркуриал» загрузится в Катании и через Суэцкий канал направится в Гоа, в португальскую Индию.

По пути, в Аравийском море, он встретится с судном крупнейшей бомбейской компании по торговле золотом. Она купит слитки по обычной цене и расплатится в самой надежной валюте. Эту весьма крупную сумму поделят так, как мы делим всегда, самолетом развезут по швейцарским банкам и положат в именные сейфы. Ключи от сейфов члены получат в конце сегодняшней встречи. Деньгами все распоряжаются по собственному усмотрению, но, конечно, благоразумно и осторожно, – Блофельд медленно оглядел всех. – Таков план. Есть ли сомнения?

Заговорил Восемнадцатый – поляк электронщик Кандинский.

– Я, конечно, в этом не разбираюсь… Но, по-моему, корабли заинтересованных держав могут напасть на «Меркуриал» и захватить золото. Державы понимают, что из Сицилии слитки должны быть вывезены и будут сторожить и с моря, и с воздуха.

– Вы забываете, – терпеливо объяснил Блофельд, – что мы обезвредим первую и – если дойдет и до нее – вторую бомбу только после того, как положим деньги в банк. Так что державы не нападут, их бояться нечего. В принципе, могли бы напасть какие-нибудь вольные охотники за золотом, но я полагаю, что правительства будут держать дело в полнейшей тайне, так как любые слухи вызовут панику. Еще вопросы?

– Вы говорили, что в районе «Зет» непосредственно командует Первый. Предоставляете ли вы ему всю полноту власти – назначаете ли его, так сказать, главнокомандующим? – спросил кто-то из немцев.

«Типично немецкий вопрос, – подумал Блофельд. – Всегда выполнят приказ, но должны точно знать, кто командует. »

– Я уже разъяснял Специальному Комитету и повторяю: Первый займет мое место в случае моей смерти или болезни. Комитет сам проголосовал за это единогласно. По операции же «Омега» Первый – мой заместитель и одновременно, так как я остаюсь в Штабе и слежу за воздействием «Письма», – главнокомандующий «Спектра» в районе «Зет». Подчиняться ему, как мне. Надеюсь, теперь все ясно?

– Ясно, – подтвердили за столом.

– В таком случае, – сказал Блофельд, – встреча окончена. Останками Двенадцатого займется похоронная команда. Восемнадцатый, соедините меня с Первым на частоте двадцать мегагерц. С восьми часов почтовая служба Франции этой частотой пользоваться не будет…