Текст книги "Из России с любовью"

7. Ледяной маг

Циферблаты шахматных часов «смотрели» на шахматную доску подобно глазам какого-то морского чудовища, выглянувшего из-за края стола, чтобы понаблюдать за игрой.

На двух циферблатах было различное время. Часы Кронстейна показывали без двадцати минут час. Длинный красный маятник, отсчитывающий секунды, раскачивался под циферблатом его часов, тогда как часы его противника стояли и маятник был неподвижен. Но на часах Макарова было без пяти минут час. Он потратил слишком много времени в середине игры, и теперь у него оставалось всего пять минут. Макаров знал, что его дело плохо, и если Кронстейн не совершит какую-нибудь безумно глупую ошибку (что было крайне маловероятно), то партия проиграна.

Кронстейн сидел, прямой и неподвижный, с непроницаемым лицом, напоминая зловещего попугая. Большая голова его покоилась на сжатых кулаках рук, поставленных локтями на стол. Черные, слегка раскосые глаза под широким лбом и нависающими бровями глядели на шахматную доску с равнодушным спокойствием. Но за этой непроницаемой маской кровь отчаянно билась у него в висках и частота сердечных сокращений достигала ста ударов в минуту. В последние два часа и десять минут ему привилось немало попотеть, и опасность неверного хода все еще висела над ним невидимой угрозой. Но для Макарова и зрителей он оставался «ледяным магом», игру которого сравнивали с манерой есть рыбу: сначала он очищает кожу, затем вынимает кости и, наконец, съедает. На протяжении двух последних лет Кронстейн был чемпионом Москвы, играл сейчас в третьем финале и в случае победы становился гроссмейстером.

Тишину нарушало лишь тиканье часов Кронстейна. Двое судей замерли в своих высоких креслах. Как и Макаров, они понимали, что предстоит решающий момент. Кронстейн сделал блестящий ход, отойдя от классического истолкования варианта Мерана в королевском гамбите. Макаров играл на равных до двадцать восьмого хода, когда потратил на обдумывание слишком много времени. Возможно, именно тогда он и допустил ошибку. А может быть, это произошло на тридцать первом или тридцать третьем ходу. Кто знает? Эта игра будет обсуждаться во всей стране в течение нескольких недель.

Кронстейн медленно протянул руку к шахматной доске. Раздался дружный вздох тысяч зрителей. Его большой и указательный пальцы раздвинулись подобно клешне розового краба, опустились, подняли фигуру и переставили ее на другую клетку шахматного поля.

Зрители ожили и зашушукались, наблюдая, как на огромной настенной доске был продублирован сорок первый ход. Неужели это конец игры?

Кронстейн медленно протянул руку и нажал на кнопку своих часов. Маятник остановился. Стрелки на циферблате показывали без пятнадцати минут час. В тот же самый момент ожил и забился красный маятник на часах Макарова.

Мужчина в штатском проскользнул под белый канат, подошел к судье, что-то прошептал ему и передал конверт. Судья отрицательно покачал головой, кивнув на часы Макарова, показывающие сейчас без трех минут час. Штатский прошептал короткое слово, которое заставило судью покорно склонить голову. Он включил микрофон.

– Срочное сообщение лично для товарища Кронстейна, – прозвучал в динамиках голос судьи. – Объявляется перерыв на три минуты.

В зале раздался шум множества голосов. Хотя Макаров, соблюдая правила игры, тут же отвел глаза от доски и уставился в потолок, зрители понимали, что положение фигур отпечаталось у него в уме. Перерыв на три минуты просто означал, что Макарову потом добавят эти три минуты.

Кронстейн почувствовал раздражение, но его лицо оставалось непроницаемым. Судья спустился со своего высокого кресла и передал ему чистый, безо всяких пометок, конверт. Кронстейн вскрыл его, извлек лист бумаги, на котором было напечатано большими, такими знакомыми буквами: «ТРЕБУЕТСЯ ВАШ НЕМЕДЛЕННЫЙ ПРИЕЗД».

Кронстейн сложил записку и спрятал ее во внутренний карман пиджака. Потом записка будет изъята у него и уничтожена. Человек в штатском, стоявший рядом с судьей, смотрел на него властно, словно требуя беспрекословного повиновения. «К черту их всех», – подумал Кронстейн. Он не признает себя побежденным в уже выигранной игре, когда до победы оставалось всего три минуты. Это унизительно для профессионального игрока. Он сделал знак, что готов продолжать, и наклонился к шахматной доске, хотя внутри у него все дрожало от страха, и он старался избегать взгляда человека, который остался стоять рядом с судьей.

– Игра продолжается, – объявил судья.

Макаров перевел взгляд на доску. Стрелки его часов уже перешли за пределы времени, отведенного на игру, а он все еще продолжал борьбу.

Кронстейн не мог справиться с дрожью, охватившей его. Он совершил поступок, неслыханный не только для сотрудника СМЕРШа, но и для сотрудника любого государственного учреждения. Несомненно, об этом станет известно. Неповиновение, отказ от выполнения своих обязанностей – какими будут последствия? В лучшем случае – суровое предупреждение со стороны самого генерала Г. и выговор с занесением в личное дело. А в худшем? Кронстейн не мог себе этого даже вообразить. Каким бы ни был исход, наслаждение от победы исчезло, осталась одна горечь.

Но, к счастью, игра подошла к концу. Когда на его часах оставалось всего пять секунд, Макаров поднял глаза от доски и наклонил голову, официально признавая свое поражение. Раздался звонок арбитра, и зал разразился громом аплодисментов.

Кронстейн встал, поклонился сопернику, судьям, самый низкий поклон – зрителям. Затем в сопровождении человека в штатском нырнул под канаты и начал проталкиваться, грубо и бесцеремонно, к выходу.

У шахматного зала на Пушкинской улице стоял с включенным двигателем черный автомобиль «ЗИС» без номеров. Кронстейн опустился на заднее сиденье, мужчина в штатском поспешно вскочил в машину рядом с водителем, дверцы захлопнулись, и машина сорвалась с места.

Кронстейн знал, что бессмысленно извиняться перед офицером в штатском. К тому же это было бы нарушением дисциплины. В конце-концов, он, Кронстейн, занимает пост начальника отдела планирования операций в СМЕРШе, имеет звание полковника. Он важен для организации, его мозг для СМЕРШа ценнее алмазов. Может быть, ему удастся объяснить правильность сделанного им шага. Взгляд Кронстейна рассеянно скользил по улицам с мостовыми, уже мокрыми после того, как здесь прошли ночные поливальные машины. Кронстейн сконцентрировал все свои незаурядные умственные способности в поисках выхода из положения. Машина сделала круг по огромной площади, проехала по Сретенке и остановилась у входа.

Сопровождающий подвел Кронстейна к адъютанту генерала Г., которому вручил также и небольшую записку. Адъютант бегло прочитал ее, затем вопросительно и удивленно посмотрел на Кронстейна и, пожав плечами, снял трубку телефона.

Затем уже адъютант проводил Кронстейна к генералу Г., где вручил хозяину кабинета эту же записку. Тот прочитал ее, поднял холодный взгляд на Кронстейна и смотрел на него до тех пор, пока адъютант не вышел и не закрыл за собой дверь.

– Ну так что, товарищ? – произнес генерал Г. мягким голосом, обращаясь к Кронстейну, сидящему напротив полковника Клебб.

Самообладание уже вернулось к Кронстейну. Он нашел тактику защиты и знал, что генерал Г. будет вынужден признать его правоту.

– Для московской общественности, товарищ генерал, – начал он спокойно и уверенно, – я – профессиональный шахматист. Сегодня вечером я завоевал звание чемпиона Москвы третий год подряд. Если бы до конца игры оставалось три минуты и мне сообщили, что у входа в зал убивают мою жену, я даже пальцем не шевельнул бы ради ее спасения. Мои болельщики знают это. Признай я после того, как мне передали конверт, поражение в явно выигранной партии сегодня вечером, на глазах у пяти тысяч зрителей, все сидящие в зале сразу поняли бы, что я сделал это, повинуясь какому-то приказу вашего департамента. По всей столице пошли бы слухи, которые положили бы конец моей карьере в СМЕРШе. В интересах безопасности государства я подождал три минуты, прежде чем исполнить приказ. Но даже сейчас мой поспешный отъезд вызовет недоумение. Мне придется положить одного из своих детей в больницу хотя бы на неделю, чтобы объяснить такую внезапную спешку. Я извиняюсь за задержку при выполнении полученного мной приказа. Мне было нелегко принять такое решение. Но я сделал это в интересах службы.

Генерал Г. задумчиво глянул в раскосые глаза Кронстейна. Он виновен, в этом нет сомнения, но и объяснение весьма разумное. Генерал еще раз прочитал записку, будто взвешивая важность обвинения, потом взял зажигалку и сжег записку. Он не произнес ни единого слова, но уничтожение вещественного доказательства было самым важным для Кронстейна. Теперь его личное дело останется чистым. Он испытывал чувство огромного облегчения и благодарности. Генерал Г. проявил поразительное великодушие. Кронстейн не пожалеет усилий, чтобы отблагодарить его.

– Передайте ему фотографии, товарищ полковник, – произнес генерал Г., как будто этого короткого трибунала и не было. – Итак, перед нами – следующая задача…

…Речь идет о приведении в исполнение очередного смертного приговора, понял Кронстейн, слушая генерала, разглядывая смуглое безжалостное лицо мужчины на фотографиях (английский шпион) и одновременно запоминая основное: необходим международный скандал, но без явного участия Советского Союза. Слабость к женщинам (следовательно, не гомосексуалист). Пьет (хотя никакого упоминания о наркотиках). Не берет взяток (кто знает? Любого можно купить, вопрос лишь в цене). Все спецслужбы готовы оказать содействие. Завершение операции не позже чем через три месяца. Сейчас необходимо высказать основные наметки плана. Детали можно разработать позднее.

– Каково ваше мнение, полковник Клебб? – холодные глаза генерала остановились на лице начальника оперативного отдела.

Женщина повернулась к генералу Г., и ее квадратные, без оправы, очки отразили свет хрустальной люстры. Бледные влажные губы под желтыми от никотина усиками начали быстро двигаться – женщина излагала свою точку зрения. Голос ее был хриплым, но невыразительным, без малейшего намека на эмоции, «…напоминает мне в некоторых отношениях дело Штольценберга. Как вы помните) товарищ генерал, тогда речь тоже шла о том, чтобы не просто ликвидировать предателя, но и уничтожить его репутацию. Но в том случае ситуация была проще. Шпион оказался дегенератом. Тогда мы…»

«Слушать эту болтовню бесполезно», – решил Кронстейн. Ему были отлично знакомы подобные операции: он сам планировал осуществление большинства из них, и память сохранила их бесчисленное множество, словно шахматные гамбиты. Отключившись, не слыша ни единого звука, он сконцентрировал внимание на лице этой страшной женщины… Сколько времени ему еще придется работать вместе с ней? Долго ли он сможет удержаться на этом посту?

Почему страшной? Кронстейна не интересовали люди. Даже его собственные дети. В его словаре не было таких категорий, как плохой и хороший. Люди были для него всего лишь фигурами на шахматной доске. Кронстейна интересовала только их реакция на движения других фигур. Для того чтобы предсказать их реакцию – а это было главным в его работе, – необходимо знать индивидуальные характеристики людей. Основные инстинкты банальны и непоколебимы. Самосохранение, секс и стадное чувство… Разница – в темпераменте: жизнерадостный, флегматичный, вспыльчивый или меланхоличный. Темперамент оказывает решающее влияние на эмоции и чувства. Характер в огромной степени зависит от воспитания и – что бы ни утверждали Павлов и бихевиористы – находится под значительным влиянием характера родителей. Жизненные привычки и поведение определяются, безусловно, еще и тем, обладает человек физической силой или он слаб.

Именно исходя из этих основных принципов, незаурядный ум Кронстейна клинически оценивал женщину, сидящую напротив него. Ему уже приходилось заниматься этими психологическими задачами сотни раз, и теперь, когда ему предстояли недели совместной работы с этой женщиной, он решил освежить свою память: никакие человеческие чувства не должны помешать осуществлению операции.

Инстинкт самосохранения у Розы Клебб был, несомненно, очень силен – иначе она не стала бы одной из самых могущественных (и уж, конечно, вселяющих наибольший страх) женщин в стране. Кронстейн вспомнил, что ее карьера началась во время гражданской войны в Испании. Гам она была двойным агентом в ПОУМе – одновременно работала по указаниям ОГПУ и испанской разведывательной службы. С 1935 по 1937 годы она была правой рукой и, по слухам, любовницей своего начальника, знаменитого Андреаса Нина. И когда его убили по указанию Москвы, то, по мнению многих, это сделала именно Роза Клебб. С этого момента она медленно, но неуклонно поднималась вверх по лестнице власти – через неудачи, войны, заговоры, через все испытания, выдерживая их и выживая, потому что Клебб не присоединялась к союзам, не имела друзей, не проявляла никакой личной преданности. К 1953 году после всех чисток и процессов ее кровавые руки уже держались за ту ступеньку лестницы, которая была почти у самой вершины: она стала начальником оперативного отдела СМЕРШа.

Кронстейн подумал, что этот успех во многом зависел от ее второго могучего инстинкта – полового. Роза Клебб относилась, несомненно, к самому редкому из половых типов: она была бесполой. В этом Кронстейн был уверен. Рассказы о ней тех, кто хоть что-то знал, сводились к одному: Роза могла получать удовольствие от полового акта, но инструмент, вызывающий удовольствие, для нее не имел значения. Секс для Розы Клебб был чем-то вроде щекотки, и это физиологическое и психологическое безразличие освобождало Клебб от множества человеческих эмоций, чувств и страстей. Природа преподнесла ей редкий и бесценный дар – бесполость, это олицетворение равнодушия и холодности у человека.

У Розы Клебб полностью отсутствовал и стадный инстинкт. Стремление к власти требовало, чтобы она была волчицей, а не овцой. И она действовала в одиночку, никогда не страдая от чувства одиночества, потому что тепло человеческого общения было ей совершенно ненужным. По своему темпераменту она была, несомненно, флегматичной – равнодушной, не испытывающей боли, вялой. Кронстейн предположил, что основной ее грех – лень. Она неохотно вылезает по утрам из своей теплой грязной постели, дома неопрятна, мирится с грязью. Знакомство с интимной стороной ее жизни, когда она приходит со службы и снимает военную форму, может вызвать только отвращение. Если правда, что Роза Клебб была на гражданской войне в Испании, то ей сейчас около пятидесяти…

Фигура женщины, приземистая и толстая, с грушевидными бедрами, напоминала Кронстейну виолончель…

– Спасибо, товарищ полковник. Вы сообщили нам немало интересного. А теперь, товарищ Кронстейн, что бы вам хотелось добавить? Только покороче, пожалуйста. Уже два часа ночи, и нам всем предстоит трудный день. – Глаза генерала Г., покрасневшие от напряжения и бессонницы, уставились в пространство. Напоминать Кронстейну о краткости было лишним: он всегда говорил мало, но каждое его слово было более ценным, чем длинные выступления остальных помощников генерала Г.

Кронстейн еще в начале разговора знал, что он скажет, иначе не позволил бы себе роскошь думать сейчас об этой женщине, сидевшей напротив. Он откинул голову назад и стал смотреть куда-то в пустоту потолка. Голос Кронстейна был поразительно мягким и тихим, но настолько выразительным, что заставлял прислушиваться к каждому слову.

– Товарищ генерал, много лет тому назад жил француз по имени Фуше, в некотором отношении ваш предшественник. Однажды он высказал соображение, что бессмысленно убивать человека, если вместе с ним не будет уничтожена его репутация. Разумеется, убить этого Бонда будет нетрудно. Это может сделать любой наемный убийца. А вот вторая часть операции – подрыв его репутации – намного труднее и важнее. На данном этапе мне ясно лишь одно – операция должна быть проведена за пределами Англии, в стране, где мы в состоянии влиять на средства массовой информации. Если вы спросите меня, как выманить его из Англии, я отвечу, что если приманка покажется привлекательной и доступной только ему одному, его пошлют за этой приманкой. Чтобы операция не походила на западню, я попробую сделать так, чтобы все выглядело несколько эксцентрично. Англичане гордятся своей любовью к необычному, странному. Они рассматривают эксцентричное предложение как вызов. Считаю целесообразным воспользоваться этой чертой их характера, чтобы вынудить их клюнуть на нашу приманку.

Кронстейн замолчал, опустил взгляд, и теперь его глаза смотрели чуть выше головы генерала Г.

– Я начну разрабатывать такую западню, – произнес он равнодушным голосом. – А пока могу сообщить, что если наша ловушка сработает и этот Бонд клюнет на нее, нам понадобится убийца, родным языком которого является английский.

Взгляд Кронстейна упал на стол, покрытый красной бархатной скатертью. Задумчиво, как будто именно в этом заключалась суть всей проблемы, он добавил: «Кроме того, будет нужна надежная и очень красивая девушка».

8. Очаровательная приманка

Сидя у окна своей комнаты и глядя на тихий июньский вечер, на первые розовые краски заката, отражающегося в окнах дома на противоположной стороне улицы, на купол старой церкви, пламенеющий, подобно факелу, на зубчатом горизонте московских крыш, сержант государственной безопасности Татьяна Романова думала о том, как она счастлива.

Ее счастье не было романтичным. Оно не имело никакого отношения к восторгу влюбленности – тем дням и неделям, когда на горизонте еще не видно мрачных туч. Это было спокойное счастье безопасности, уверенности в завтрашнем дне, ощущение, которое становилось еще более приятным из-за малозначащих, второстепенных мелочей – похвалы профессора Деникина после урока английского языка, запаха вкусного ужина, разогревающегося на электрической плитке, доносящихся из радиоприемника звуков ее любимого вступления к «Борису Годунову» в исполнении Московского симфонического оркестра и, самое главное, прихода лета после длинной унылой зимы и короткой весны.

Комната была одной из сотен подобных в огромном современном здании на Садовой-Черногрязской улице, где размещалось женское общежитие сотрудниц Министерства государственной безопасности. В этом красивом восьмиэтажном здании, построенном в 1939 году заключенными, было две тысячи комнат. Часть, как, например, ее комната, представляли собой всего лишь маленькие клетушки с телефоном, умывальником, одной лампочкой, ванной и туалетом в коридоре. Другие, размещающиеся на двух последних этажах, были двух– и трехкомнатными квартирами с ванными. Эти квартиры выделялись для сотрудниц, занимающих ответственные должности. Жилищные условия улучшались в соответствии со званием, и сержанту Романовой еще только предстояло получить звание лейтенанта, капитана, майора и подполковника, прежде чем она достигнет роскоши последнего, восьмого, этажа, где проживали полковники.

Но сейчас – видит бог! – она была довольна своей судьбой. Жалованье в 1200 рублей в месяц (на треть больше, чем в любом министерстве), собственная комната, хорошая дешевая пища и одежда, которые можно купить в закрытом «распределителе» на первом этаже, полностью оплаченный двухнедельный отпуск каждый год. Но самое главное – постоянная работа с хорошими перспективами в Москве вместо какого-нибудь мрачного провинциального городка, где месяцами ничего не происходит и где выход на экраны нового фильма или приезд цирка считается настоящим праздником.

Конечно, за работу в МГБ приходится расплачиваться. Форма сотрудника государственной безопасности отделяет тебя от всего мира. Тебя боятся и обходят стороной, так что не остается ничего другого, как присоединиться к обществу других сотрудниц и сотрудников МГБ. Когда-нибудь придется выйти замуж за одного из них, если хочешь продолжать работу в министерстве. И приходится напряженно трудиться: с восьми утра до шести вечера, пять с половиной дней в неделю, а отдых в течение дня – всего сорок минут на обеденный перерыв в служебной столовой. Но там хорошо кормят, так что можно почти не ужинать и копить деньги на шубку из соболя, которая заменит когда-нибудь шубу из изрядно потрепанной сибирской лисы.

Вспомнив про ужин, сержант Романова встала со стула у окна и подошла к плитке, чтобы взглянуть на кастрюльку с густым супом, в котором плавало несколько крошечных кусочков мяса. Он был уже почти готов и пахнул очень вкусно. Девушка выключила плитку, чтобы суп остыл, а сама принялась мыть руки и накрывать на стол, как ее приучили с детства.

Вытирая руки полотенцем, она посмотрела в большое овальное зеркало над умывальником.

В институте один из парней, влюбленных в нее, сказал, что Таня похожа на молодую Грету Гарбо. Какие глупости! Но сегодня она действительно выглядела хорошо. Шелковистые каштановые волосы, отброшенные назад с высокого лба, падали на плечи, края их слегка завивались вверх (Татьяна Романова видела однажды такую прическу у Греты Гарбо и не стыдилась признаться, что скопировала ее); мягкая бледная кожа оттенка слоновой кости; широко расставленные синие-синие глаза под прямыми бровями (Таня закрыла один глаз за другим – да, ресницы были, несомненно, достаточно длинными), аристократический нос… А вот что можно сказать про ее рот? Может быть, слишком широк? Когда она улыбается, он выглядит ужасно широким. Таня улыбнулась своему отражению в зеркале. Да, рот был действительно широк, но ведь и у Гарбо такой же. И этот недостаток исправляли пухлые, хорошо очерченные губы. К тому же от улыбки на ее щеках появляются такие славные ямочки. Нет, никто не осмелится сказать, что у нее холодный рот! А овал лица? Не слишком ли он длинен? Подбородок не очень острый? Таня повернула голову, чтобы посмотреть на себя в профиль. Тяжелая волна волос метнулась вперед и закрыла правую половину лица. Таня отбросила волосы обратно. Ну что ж, подбородок очерчен несколько резковато, но он не острый. Она снова повернулась к зеркалу и стала расчесывать свои длинные густые волосы. Грета Гарбо! Конечно, Таня не была дурнушкой, раз столько мужчин говорили ей комплименты и столько девушек обращались за советами, как им ухаживать за кожей лица, волосами… Но кинозвезда – и к тому же такая знаменитая! Таня скорчила перед зеркалом рожицу и пошла ужинать.

Говоря по правде, сержант Татьяна Романова была очень красивой, очаровательной девушкой. У нее было прелестное лицо, стройное тело, и двигалась она с поразительной грацией. Таня училась в балетном училище в Ленинграде, но вынуждена была оставить его: ее рост на дюйм превысил предписанный. А выглядела она воплощением здоровья еще и благодаря своей страсти к фигурному катанию, которым занималась на стадионе «Динамо». Когда-то Таня выступала на соревнованиях в первой команде своего общества. У нее были точеные руки и высокая грудь. Ревнитель классической красоты мог бы найти мелкие недостатки в ее фигуре: бедра и ягодицы были так развиты физическими упражнениями, что несколько утратили плавные женственные очертания и чуть-чуть походили на мужские.

Красота сержанта Романовой вызывала восхищение далеко за пределами английского отдела управления документации МГБ. Все были уверены, что пройдет немного времени и кто-то из высших чинов заметит ее и сделает своей любовницей. Может быть, и женой.

Девушка налила горячий суп в тарелку, на которой были нарисованы волки, мчащиеся за санями, покрошила туда черный хлеб, села за стол и начала медленно есть, любуясь красивой блестящей ложкой. Эту ложку она незаметно сунула в сумочку, когда несколько недель тому назад вместо с веселой компанией ужинала в ресторане «Москва».

Поужинав, девушка вымыла посуду, вернулась к окну и закурила свою первую за день сигарету. В России не принято, чтобы женщины курили при людях, за исключением ресторана. Если бы она закурила на работе, ее бы немедленно уволили. Из черной тарелки репродуктора, прикрепленного к стене, доносилось завывание какого-то оркестра из Туркменистана. Снова эта ужасная музыка, которую исполняют по радио на радость обитателям варварских провинций! Неужели нельзя исполнять что-то более культурное? Современный джаз, например, или классическую музыку. Музыка, звучавшая сейчас, казалась ей просто ужасной. И что еще хуже – старомодной.

Резко зазвонил телефон. Таня подошла и сняла трубку.

– Сержант Романова?

Это был голос ее любимого профессора Деникина. Но в свободное время он всегда звал ее Татьяной или даже Таней. Что это может значить?

– Да, товарищ профессор.

Голос в телефонной трубке казался чужим и холодным.

– Через пятнадцать минут, в половине девятого, вам надлежит явиться к полковнику Клебб из Второго отдела. Она ждет вас у себя в квартире номер 1875, на восьмом этаже вашего здания. Вам все понятно?

– Но почему? Что… что случилось?

Ее прервал странно напряженный голос любимого профессора:

– Это все, товарищ сержант.

Девушка посмотрела на телефонную трубку, будто надеясь получить какое-то объяснение.

– Алло! Алло! – Трубка молчала.

Таня почувствовала, что от напряжения, с которым она сжимает трубку, у нее болят мышцы. Она медленно наклонилась и опустила ее на рычаг.

Может быть, позвонить ему? Нет, это исключается. Он говорил с ней таким тоном потому, что знал, как знала и она, что все телефонные разговоры прослушиваются или записываются. Вот почему он не тратил лишних слов. Речь идет о безопасности государства. В таких случаях передаешь, что тебе было поручено передать, и стараешься забыть об этом как можно быстрее. Тебе удалось избавиться от пиковой дамы, и твои руки снова чисты.

Девушка, не спуская глаз с телефона, прикусила зубами костяшки пальцев. Зачем она понадобилась им? В чем ее обвиняют? Она лихорадочно попыталась вспомнить события последних дней, месяцев, лет. Может быть, какая-то ужасная ошибка на работе и им стало известно об этом лишь сейчас? Или она рассказала какой-то анекдот? Сделала неосторожное замечание и на нее донесли? Это не исключено. Но какое замечание? Когда? Девушка не могла припомнить ничего похожего. Ложка! Ведь она совершила кражу государственного имущества! Выбросить ее из окна, с другой стороны здания, как можно дальше! Нет, вряд ли. Это слишком незначительное преступление. Таня недоуменно пожала плечами и подошла к шкафу. На глазах выступили слезы отчаяния. СМЕРШ не занимается такими мелочами. Произошло что-то куда более серьезное.

Девушка вытерла слезы и посмотрела на часы. Осталось всего семь минут! Таню охватила паника. Она распахнула дверцу шкафа и достала парадную форму. Не хватало еще опоздать! Она принялась с лихорадочной поспешностью расстегивать пуговицы белой хлопчатобумажной блузки.

Даже не принимая во внимание причину, по которой ее вызвали, положение казалось ей загадочным. Любой контакт с одним из щупальцев СМЕРШа был неслыханным. Само слово «СМЕРШ» было ужасным. Оно звучало подобно дыханию смерти. Но самое страшное заключалось в том, что ее вызвали к начальнику Второго отдела, этому олицетворению зла, занимающемуся пытками и убийствами.

И этим начальником была женщина, Роза Клебб! О ней рассказывали невероятные вещи, которые могут присниться лишь в самых страшных кошмарах.

Ходили слухи, что ни одна пытка не проходила без личного участия Розы Клебб. В ее кабинете в шкафу висел халат, покрытый пятнами крови, и стоял раскладной стул. Когда она выходила из своего кабинета, одетая в этот халат, с раскладным стулом под мышкой, и шла подземными коридорами, об этом сразу становилось известно, и даже сотрудники СМЕРШа замолкали и наклонялись над столами, пока она не возвращалась обратно.

Шепотом рассказывали, что она входила в камеру и ставила стул у лица мужчины или женщины, пристегнутых к столу пыток. Затем садилась и внимательно смотрела в глаза жертвы, тихо произнося номер 1 или номер 10, или номер 25. Инквизиторы понимали, что она имеет в виду, и принимались за дело. А Роза Клебб не отрывала глаз от лица жертвы, наклонялась к ней вплотную и вдыхала крики, как аромат духов. В зависимости от того, как менялось выражение лица мученика, она отдавала приказ об изменении пытки (…номер 36 или номер 64), и истязания начинались заново. Когда силы и самообладание покидали жертву и начинались мольбы о милосердии. Роза Клебб склонялась над измученным телом и принималась ворковать нежным голосом: «Ну-ну, мой голубок. Расскажи мне все, меленький, и муки прекратятся. Ведь тебе так больно! А от боли ужасно устаешь. Хочется, чтобы все окончилось наконец, и ты смог отдохнуть. Твоя мама рядом, и она не хочет, чтобы ты страдал. Тебя ждет мягкая удобная постель, ты уснешь и забудешь обо всем, обо всем. Расскажи мне, – продолжала она мягким голосом, – и тебя оставят в покое. Больше не будет боли и мучений».

Но если она видела в глазах жертвы упрямство, тихий голос говорил: «Но ты дурачок, мой милый, такой дурачок. Эта боль – только начало, пустяк. Ты не веришь мне? Тогда, голубок, твоя мама вынуждена попробовать немного, совсем немного, чего-то другого. Номер 87», – обращалась она к инквизиторам. И те снова меняли инструменты и методы пытки, а Роза Клебб сидела на стуле и наблюдала, как сознание и жизнь медленно покидают человека, и тогда ей приходилось кричать прямо в ухо умирающего.

Но такое бывало очень редко. Мало кто обладал такой силой воли, чтобы пройти до конца путь мучений СМЕРШа, мало кто отказывался подчиниться нежному голосу, обещавшему тишину и покой. Истязаемые почти всегда сдавались, потому что Роза Клебб инстинктивно угадывала момент, когда взрослый сильный человек превращался в беспомощного ребенка, способного только на то, чтобы позвать свою маму. Когда она принимала образ матери, воля человека, которую жесткие требования мужчины только бы укрепили, ослабевала.

После того как ей удавалось добиться признания очередного арестованного, Роза Клебб опять возвращалась в свой кабинет со стулом под мышкой, снимала халат, покрытый свежими пятнами крови. Слух об этом быстро облетал сотрудников, работающих в подвальных помещениях, и они с облегчением вздыхали…

Татьяна взглянула на часы. Еще четыре минуты. Она провела ладонями по бедрам, разглаживая форму, посмотрела на свое отражение в зеркале. После этого девушка повернулась и сказала последнее «прощай» своей милой комнатке. Вернется ли она сюда?

Таня вышла в длинный коридор и вызвала лифт.

Когда двери лифта открылись перед ней, девушка расправила плечи, подняла подбородок и вошла в лифт, как на платформу гильотины.