Текст книги "Кукла на качелях. (Сборник рассказов)"

Роми сидит на кроватке, глядя на нас своими серо-зелеными глазками, часто моргающими от неожиданного света. Лорейн смеется, она вынимает из сумочки шоколадку, она видит Роми – живую, мою! Я бросаюсь к моей девочке, подхватываю ее на руки, целую, отламываю кусочек шоколада и кладу ей в ротик…

И Роми кусает мои пальцы – больно, с настоящей, осознанной злостью.

Я улыбаюсь, я прячу руку за спину – Лорейн не должна была заметить. В глазах Роми зеленые искорки – странные, потусторонние. Но ведь это моя девочка, маленькая, фарфоровая, и она любит меня!

Звенящим полушепотом, медленно, словно заклинание, я говорю:

– Поцелуй маму.

Роми послушно тянется ко мне, прикасается мягкими губками к моей щеке, но не целует – втягивает в себя мою кожу, как присоска, от такого поцелуя останется след, надолго… Мне страшно, я сажаю Роми на кроватку, отрываю, отталкиваю ее от себя – что-то жуткое, чужое, враждебное…

– Что это у тебя на шейке? – слышится голос Лорейн. – Кто это сделал?

Все смещается, смешивается, переворачивается в дикой фантасмагории. Потолок, углы и стены надвигаются на меня – как и глядящий мне в грудь розовый детский пальчик.

* * *

Я проснулась поздно, яркий луч, пробивавшийся сквозь щелку между ставнями, уже дотянулся до середины комнаты. Если бы не ставни, солнце давно бы меня разбудило – и зачем это я закрыла их?

Я отдернула шторы, распахнула ставни – солнце светило ярко, по-летнему, и окно я тоже открыла. В лицо ударил свежий ветерок, душистый и довольно прохладный, так что я отошла от окна в глубину комнаты. Почему-то захотелось сделать зарядку – бывают же иногда благородные побуждения! Наклоняясь из стороны в сторону, я начала прикидывать примерный план на день: привести себя в порядок, позавтракать; сходить на рынок уже не успею, надо сразу ехать в пансион за Роми, привезти ее, накормить, а пока она будет спать, закончить ту главу, в которой убивают жену лорда. Если получится, начать следующую. Потом погулять с Роми в парке, а вечером можно позвонить редактору журнала… или не стоит, все-таки сегодня суббота. Да, если Роми пораньше уснет, включу, может быть, «Шоу с Дэнни».

Что-то в этом распорядке меня не устраивало – как если бы кто-то другой предложил его мне, совершенно не считаясь с моими собственными планами и обстоятельствами. Я пожала плечами, удивляясь несуразности этой мысли, и прошла в ванную. Душ не работал, я наклонилась над раковиной, энергично плеснула в лицо несколько пригоршней холодной воды – и взглянула в зеркало…

На меня смотрела почти незнакомая женщина, просто страшная в своей крайней степени изможденности. Серое лицо с коричневыми пятнами под выступающими скулами и резкими морщинами от крыльев носа к уголкам бескровного рта. Глаза тонули в бездонных черных провалах, волосы свешивались по краям лица тусклыми сбившимися прядями, мокрыми у лба и висков. Женщина, которая долгие недели не видела света и воздуха, пережила страшное несчастье, потеряла смысл и цену жизни… Нет, это не я!!!

Я – не такая. У меня блестящие волосы, выразительные глаза, яркое лицо, на которое с профессиональной тщательностью нанесен макияж. Я победительно улыбалась и держала в руке хрустальный бокал – где и когда это было?! Я вспомню, я обязана вспомнить, я не позволю себе снова впасть в безысходный омут фантасмагории…

– Мама, мамочка!

Голосок Роми едва пробился сквозь шум стекающей воды. Я резко закрутила кран, приотворила дверь ванной:

– Иду, девочка моя! – и схватилась за щетку, ожесточенно вонзая ее в спутанные волосы. Не могла же я показаться в таком виде своей дочери. Волосы поддавались с трудом и болью, в большом количестве оставаясь на щетке – похоже, что я уже месяц как не мыла голову. А как же я ходила на работу, например, вчера – а что, собственно, я делала вчера? Последнее яркое воспоминание – мониторы, прожекторы и хрустальный бокал, а все, что было потом, расползалось в смутное впечатление кошмарного сна…

– Мама!

Да, кстати, как Роми оказалась дома? Сегодня суббота, должна быть суббота, в другие дни я не сплю до обеда. По субботам я забираю Роми из пансиона, я как раз собиралась ехать. Но она каким-то образом уже здесь, она проснулась и зовет меня…

Я заколола волосы в бесформенный хвост на затылке, еще раз умылась, вытерла лицо махровым полотенцем, энергичными движениями пытаясь вызвать на щеках хоть какой-то румянец, и пошла в комнату Роми. Дверь почему-то оказалась закрытой на ключ, внутри было темно и душно – и я держала своего ребенка в таких условиях?! Сколько времени? В памяти снова зашевелились отблески ночных кошмаров, готовые стать воспоминаниями реальности – но я легонько прикусила губу и усилием воли заставила их раствориться. Не сейчас.

Я подошла к окну, отдернула шторы и открыла форточку. Потом обернулась к кроватке Роми и улыбнулась.

– Что-то мы с тобой сегодня разоспались. Ну-ка, давай вставать, умываться, одеваться! Как ты думаешь, с чего мы начнем: с завтрака или с обеда?

Роми засмеялась – розовая, заспанная, фарфоровая. На ее шейке виднелся едва заметный след, кожа в этом месте слегка шелушилась. Я не стала осматривать этот шрам и думать о нем – просто отметила, что он есть.

– А потом пойдем гулять в парк, посмотрим на уточек. Ну давай, спящая красавица, поднимайся скорее! Где наше платьице?

После завтрака я вымыла голову, навела косметику, стараясь смягчить выступающие скулы и синие тени пол глазами. Перед тем, как выходить, я до пояса высунулась в окно – и, поразмыслив, надела на Роми легкий джемперок и комбинезон, а сама – тонкое шерстяное платье в дырочку с укороченными рукавами.

Тогда – с прожекторами и бокалом – я была в теплом пуловере и еще оставила в прихожей свой длинный непромокаемый плащ… Да, из моей жизни непостижимо исчезли целые недели и даже месяцы, оставив по себе только черную тень ирреальности и фантасмагории. Но я разберусь во всем этом… потом.

* * *

Роми спала на моей кровати – маленькая нежная головка на слишком большой подушке. Время от времени я оборачивалась посмотреть на нее – через плечо, ведь моя спина закрывала ее от света настольной лампы. Было как-то спокойнее слышать ровное дыхание девочки здесь, рядом, тем более, что я не собиралась включать этот проклятый телевизор, и вообще сегодня была не суббота.

Передо мной лежала кипа бумаги – чистой бумаги должно быть много – и я нервно покусывала ручку, как всегда, когда не могла найти нужного, единственного для этой фразы слова. Только сейчас слова не имели никакого значения – никто, кроме меня, не будет читать того, что я напишу. А мне самой нужна только зацепка, реальное графическое оформление неясных кошмаров, происходивших – или не происходивших – со мной. Они вспоминались смутно и хаотично, и я пыталась расставлять их по порядку – начиная от разбитого бокала – и записывать как можно короче, как если бы это были главы будущего романа.

Кукла на качелях. Та же ситуация, но на качелях – я. Известие о гибели Роми. Дэн. Похороны Роми в склепе д’Аржантайлей. Еще один разрыв с Дэном. Похищение Роми из склепа. Приход Лорейн и мой страх – кульминация всей фантасмагории. Вот, кажется, примерно так.

Лорейн можно позвонить. Если она действительно вернулась из-за границы и заходила ко мне, у нее должно было сложиться здоровое, непредвзятое мнение обо всем увиденном. Нормальному человеку это должно было показаться странным: душная полутемная комната, в которой заперт на ключ маленький ребенок, изможденная женщина с нечесаными волосами и блуждающим взглядом – если я уже тогда была такой… Когда это было? Если уже давно – почему Лорейн не зашла снова? Нет, наверное, она приходила вчера, ведь после ее визита я вообще ничего не помню…

Теперь самая важная часть кошмара: смерть и воскресение Роми. Моя дочь жива – я невольно обернулась, через плечо взглянув на спящую фарфоровую головку – да, жива: мы с ней сегодня гуляли в парке, встречали множество разных людей, пожилые женщины улыбались Роми, потом она кормила уточек вдвоем с каким-то мальчиком постарше, пока я разговаривала о детских болезнях с его мамой. Теперь я не могу сомневаться в реальности своей девочки – как тогда, перед приходом Лорейн. А след на шейке Роми… он почти незаметен: бороздка шелушащейся кожи и несколько подсохших царапинок под подбородком, так пораниться она могла где угодно, например, играя с другими детьми в пансионе…

Когда мы возвращались из парка домой, я купила газету из-за бросившегося в глаза жирно-черного заголовка: «Убийцы маленькой Роми до сих пор на свободе». Но информация оказалась самой общей, из нее никак не следовало, что речь идет именно о моей дочери. А может быть, действительно… Может, два месяца назад я прочитала в газете об этом убийстве, об убийстве двухлетней девочки по имени Роми. Так, дальше… я снова невольно оглянулась и стиснула голову руками, пытаясь сфокусировать расплывчатую и нелепую мысль. Убили какую-то девочку, и это настолько потрясло меня, я настолько отождествила ее со своей дочерью, что поверила в смерть моей Роми и во все остальное… конечно же, созданное моим воображением… Проще говоря, я сошла с ума.

Конечно, я не могла вот так сразу принять эту версию, такую вероятную в своей простоте. Завтра я пойду в библиотеку, подниму подшивки газет, прочитаю все об этом убийстве. Там должна быть и фамилия Роми, и название пансиона, и, наверное, фотография… А еще я позвоню в пансион, хотя бы от имени той же Лорейн, и мне скажут… я знала, что: вот уже два месяца, как эту девочку перестали привозить к нам…

И есть еще один человек, тот, который занимал центральное место в моих безумных грезах – или же реальной фантасмагории. Дэн может точно сказать, примчался ли он к воротам пансиона, узнав раньше всех о смерти маленькой девочки, которую при жизни он ни разу не назвал дочерью. Дэну известно, хоронили ли эту девочку в фамильном склепе д’Аржантайлей, под серым дождем, в присутствии абсолютно чужих черных людей. О том, похищала ли я ее из склепа, он может и не знать, это вообще могло остаться незамеченным… Но Дэн знает, без сомнения, предлагал ли он мне – слабой, разбитой, уничтоженной – снова исчезнуть из его жизни, приводя доводы с той же логичной беспощадностью, как и три года назад.

Но звонить Дэну д’Аржантайлю я не буду.

* * *

От свежего воздуха и яркого солнца у меня закружилась голова, и, чтобы не упасть, я прислонилась виском к тяжелым резным дверям библиотеки. Потом я медленно спустилась по ступенькам и, почувствовав под неуверенной ногой твердую землю, устремилась к ближайшей телефонной кабине. Иначе я не могла.

– Алло! Лорейн? Привет, как там моя маленькая?.. Дай ей трубку, пожалуйста… Роми?! Ну как тебе у тети Лорейн?.. Рыбок покормила?.. и ходили гулять?.. Умничка моя, красавица… Веди себя хорошо, я вечером за тобой приеду… Спасибо, Лорейн… Как это не стоит, ты меня очень выручила… Счастливо, до вечера.

Стало немного легче. Голосок Роми, заливистый, как птичье щебетание, с ее только мне одной понятными словечками, звучал радостно и звонко, он был таким живым, до непостижимого живым… Роми жила, она только что разговаривала со мной, и теперь я должна была как-то увязать это с тем, что точно, неопровержимо узнала десять минут назад.

Что мою Роми убили.

Когда мне утром сказала об этом начальница пансиона – «как, разве вы не знаете? Случилась трагедия, ужасное, ужасное несчастье», – я ответила, не забывая изменять голос, что этого не может быть. В конце концов, они тоже могли заблуждаться, связав известие о смерти какой-то Роми с отсутствием в пансионе моей дочери… Я понимала, что такое объяснение высосано из пальца, но поверить в него было несравнимо легче, чем… Но потом я пошла в библиотеку и долго сидела над толстыми подшивками газет, выискивая, одну за другой, все публикации, относившиеся к этому страшному убийству, потрясшему всю страну – хотя уже в первой заметке имя и фамилия моей девочки были названы полностью, а центральная газета напечатала фотографию Роми с закрытыми глазками и жутким шрамом на шее – мертвую…

Я пошла по улице, вдоль липовой аллеи с ее медовым, одуряющим запахом – медленно, медленно. Надо было снова прокрутить в памяти все этапы фантасмагории, этого жуткого, темного провала в моей жизни. Теперь я знаю: Роми убили. Это сделал маньяк – вернее, как установила полиция, их было двое. Ее повесили на верхней перекладине качелей на детской площадке пансиона, во время тихого часа… Дежурную воспитательницу подозревали в сговоре, но потом оказалось, что она просто бегала на свидание, кажется, ее уволили… Но это неважно, это не вызывало у меня никаких ассоциаций. Что-то другое… качели.

Качели присутствовали в моей фантасмагории, в той ее части, которую я безоговорочно считала сном и продолжала считать, даже убедившись в реальности всего остального. Но теперь… теперь я не была так в этом уверена.

Кукла, которую я катала на качелях. Черный, жуткий раскачивающийся силуэт на фоне голубого неба… теперь я вспомнила, та кукла была похожа на Роми. Но ведь все это было раньше, чем мне позвонили из пансиона, а подробности убийства я узнала еще позже… Настолько вещих снов не бывает.

Кроме меня, там присутствовал человек в плаще, лица которого я так и не смогла рассмотреть. Это он надел на шейку Роми… куклы ту петлю, но ведь потом он ушел, а я осталась раскачивать качели, до тех пор, пока кукла не соскользнула с них. Да, нас было двое, как и написали потом в газетах, и, если предположить, что все это непостижимым образом было реальностью… Мои шаги все убыстрялись, я уже почти бежала, давно свернув с широкой липовой аллеи, срезая резкие повороты петляющих улиц, глядя вперед и ничего не замечая перед собой… Если так, если я действительно раскачивала все выше и выше детские качели… Это я убила Роми! «Кто это сделал?» – спрашивала Лорейн, и моя дочь в упор показывала розовым пальчиком – на меня! А я, я боялась, панически боялась ее – живую…

Я резко остановилась и пошла медленнее, опустив голову, внимательно глядя себе под ноги. Я еще не разобралась во всем, и я не отдамся снова во власть фантасмагории. Не могла же я признать безусловной реальностью тот ее фрагмент, в котором я сама сидела на тех качелях. Пожалуй, именно он был самым необъяснимым, а с другой стороны, именно он давал ключ к тому, что Роми осталась жива. Ведь и я тогда не умерла… А потом я проснулась, и мою шею сдавливал чужой разноцветный шарфик, его повязали мне на телевидении…

Телевидение. Я опять ускорила шаг в такт с новой силой заработавшей мысли. У фантасмагории были свои четко очерченные границы. Она кончилась с моим вчерашним пробуждением, распахнутыми ставнями и майским ветром. А началась – два месяца назад, на телестудии, когда я пробовалась на роль ведущей какой-то программы. Разбился бокал…

Я смотрела вниз, а теперь почему-то вскинула голову, и вдруг… Наши взгляды не встретились, они лишь черкнули друг о друга, словно высекли искру. Я должна была что-то сказать, крикнуть, а он… он должен был хотя бы оглянуться… Но он сделал вид, что не заметил меня, а я сделала вид, что поверила в это – и Дэн д'Аржантайль прошел мимо, мимо, мимо…

Нет, не сметь! Сосредоточиться, мне есть о чем думать – только о важном, о необходимом, ни в коем случае не позволять себе – о нем…

Итак, разбился бокал. Что было со мной потом? Там, на телевидении, должны знать хоть что-нибудь. Я пойду туда прямо сейчас, пока нет риска столкнуться там с Дэном. Только надо придумать легенду, к кому и как обратиться…

Я шла, ориентируясь на самый высокий в городе небоскреб с огромной тарелкой на крыше, когда вдруг поняла, кто мне поможет. Просто неожиданно вспомнился высокий бородатый парень и его компьютер, который знает все.

* * *

Стеклянные двери вращались без перерыва, выпуская небольшими партиями все новых людей. Для большинства служащих телевидения рабочий день закончился, хотя вообще-то эта махина работала круглосуточно. Я в нерешительности остановилась около аккуратно подстриженного кустика недалеко от выхода. А ведь меня могут и не пустить на территорию, во всяком случае сегодня. Что я им скажу, кто я такая? Девушка, которая еще в марте участвовала в каком-то конкурсе, а потом потеряла память и сорвалась в пропасть фантасмагории? Или бывшая возлюбленная Дэнни д'Аржантайля – «Шоу с Дэнни», вы же знаете – да, знаем мы таких, как вы, его нет, приходите завтра…

Дверь снова повернулась, из огромного здания вышла группа молодых людей, они смеялись и шутили, в их жизни никогда не было фантасмагории, и громче всех смеялся тот, что был на голову выше остальных, худощавый и нескладный, с бородой, в просторном клетчатом свитере… как хорошо, что я запомнила тогда его имя.

– Ник!

Он обернулся, и я издалека увидела, как взъехали вверх его черные брови. Он тут же что-то сказал своим друзьям, и через несколько секунд уже оказался возле меня.

– Здравствуйте, – заговорил он просто и естественно, словно мы расстались сегодня утром. – Что-то вы не заходите – болели, наверное? Вы похудели немножко.

Я посмотрела на него, потом опустила глаза и произнесла заранее заготовленную фразу:

– Мне нужно с вами поговорить.

– Хорошо, – компьютерщик мельком взглянул на часы. – К девяти мне опять на студию… а, черт с ним, не обращайте внимания. Идемте, посидим в кафе.

С этим человеком я виделась один раз в жизни, в течение десяти минут, два месяца назад. Я боялась, что он вообще меня не узнает…

Мы прошли буквально два шага и тут же свернули в маленький карманный погребок в полуподвале за деревянной дверью. Тут было довольно темно, не очень накурено и, в общем-то, уютно. Ник провел меня за крайний круглый столик, сам сбегал за двумя чашечками кофе и уселся рядом, сдвинув набок длинные ноги.

– Я все время забегаю сюда после работы, – сказал он. – Очень удобно, ведь я часто просиживаю ночи за компьютером, ночью можно полазить по сети… Потом отсыпаюсь днем.

Он подул в чашку, вызвав волны на поверхности кофе, и отпил большой глоток.

– А та передача, на которую вы пробовались… хотя вы, наверное, в курсе… нет? Проект прикрыли. Не знаю, почему – ведь в конкурс, наверное, вогнали кучу денег. Вам была очень нужна эта работа? Я мог бы прокрутить каталог, может, что-то для вас подвернется…

– Спасибо, работа у меня есть.

Была два месяца назад. Скорее всего, меня давно уволили… странно, мне даже не пришло в голову позвонить туда, все заслонили более важные вещи…

– А я читал вашу книжку, – сказал Ник. – То есть роман в журнале. Это здорово, честно. Вы сделаете себя и без этого чертова телевидения. Оно только кажется цветным и привлекательным, а на деле – очень неприятная штука. Мой компьютер фиксирует все, что происходит в компании, и иногда попадаются такие вещи…

– Ник, – сказала я, чашка кофе вздрогнула в моих руках, и несколько капель пролились на стол. – Ник…

И я разом рассказала ему все, сбивчиво, бессвязно, путаясь в жутком лабиринте фантасмагории, рассказала о качелях и ярком солнце, о пестром шарфике и телефонном звонке, о сером мире и траурной рамке для фотографии, о потусторонних глазах моей дочери и ее поцелуе… Ник смотрел на меня, его глаза были серьезны, его большая, с длинными пальцами рука накрыла и слегка сжала мою на деревянном столе. Я верила, верила ему, как никому в жизни… но про Дэна д'Аржантайля я ему не рассказала.

Я замолчала, перевела дыхание и выпила глоток холодного кофе. Ник встал.

– Пойдемте, – сказал он. – Мой компьютер поможет… я помогу вам.

* * *

И снова я присела на самый краешек оббитого кожей дивана – больше в этой узкой комнате сесть было некуда, на единственный вращающийся табурет перед компьютером привычно опустился Ник. Его широкая спина почти полностью закрыла от меня монитор. Я подвинулась чуть влево, и, угадав позади себя мое движение, Ник сам сдвинулся в сторону и развернул дисплей ко мне.

– Так хорошо?

По темно-синему экрану бежали желтоватые строчки. Не глядя, Ник периодически нажимал какую-то клавишу.

– Загружается, – сказал он. – Чертовски медленно, я всегда удивляюсь. У меня в детстве был допотопнейший компьютер, одиннадцатая модель, отказывал на каждом шагу – но зато загружался в два счета. Он и сейчас стоит у меня дома, если мама никому не отдала. Знаете, я ведь с юга. Уже года четыре как не был дома с этой работой…

– Разве у вас нет отпуска? – спросила я скорее из вежливости. Бегущие по экрану строчки гипнотизировали меня, напряженно всматриваясь в них, я пыталась поверить, что где-то здесь прячется подсказка, хотя бы маленький намек на разгадку фантасмагории…

– Есть, конечно, – руки Ника забегали по клавиатуре, словно жили своей отдельной жизнью, а он продолжал:

– Но я еще не разу им не пользовался. Глупо, конечно, но как-то не хочется пускать кого-то другого к нему, – он кивнул на компьютер. – Но это пустяки, летом точно возьму. Сразу все четыре отпуска, здорово, правда? Да, кстати: приезжайте ко мне в гости! У нас там море, скалы… Вместе с дочкой приезжайте, хорошо?

Я машинально кивнула – хотя Ник, конечно, не мог видеть этого жеста согласия. Тем временем на дисплее выстроились ровные столбики цифр, курсор пару раз пробежался по ним и остановился в самом верху одного из них.

– Вы здесь были четырнадцатого, правда, – вопросительной интонации в голосе Ника не было. Это я даже приблизительно не помнила числа, я вообще мало что помнила…

– Для начала посмотрим запись вашей пробы, – сказал Ник. – Может быть, это что-то нам даст, какую-то зацепку. А там будет видно.

Он коротко коснулся клавиши, и на экране возникла блондинка в ковбойской шляпке, на мгновение зазвенел ее высокий голосок – но в следующую секунду Ник лишил ее дара речи, а потом заставил двигаться гротескно-быстро, проматывая запись. И тут появилась я.

Ник включил звук, когда, пройдя через студию, я опускалась на табурет – слишком громко скрипнуло сиденье, даже сухие цветы на столике зашуршали – наверное, от движения воздуха. Я выставила вперед совершенно деревянные ноги, нарочитым движением поправила волосы. И вся я была какая-то слишком декоративная, ненастоящая, словно раскрашенная кукла или манекен в витрине. Стало даже неудобно, что Ник видит меня такую – хотя это, конечно же, не имело никакого значения…

Я заговорила – и чуть не передернуло от этого фальшивого, развязного и в то же время испуганного голоса. И эти надуманные, книжные фразы… боже мой, как я могла подумать, что имею какие-то данные для телевидения! А Дэн – он всегда такой обаятельный, вкрадчивый, ироничный на экране… ну когда я перестану по любому поводу вспоминать Дэна…

Я в компьютере отпила из бокала – так громко, с бульканьем. С резким стуком поставила его на столик.

– Что это было, – вдруг спросил Ник, – в бокале? Что вы пили?

– Не помню… газированная вода, кажется…

Ник остановил изображение и обернулся ко мне.

– Газировки быть не могло, она бьет в нос.

– Значит, просто вода… Ник, я не помню…

Он так старался мне помочь, а я… глазеть на себя в упоении антинарциссизмом я могла, а кроме этого… На глаза вдруг навернулись нервные, неуправляемые слезы бессильной злости на собственную беспомощность, и Ник, конечно, не мог их не видеть… Он пересел, почти не разгибая ног, на диван рядом со мной, и я опустила потяжелевшую голову ему на плечо. Краем глаза я видела, как по экрану дисплея вновь побежали желтоватые строчки, сплошные, без букв, и расплывающиеся с каждым мгновением…

* * *

– Роми!

Стремительным рывком я села – кожаный диван, Ник за компьютером и яркое солнце из бокового окна. Уже утро, я отключилась, заснула здесь, я забыла о Роми!.. Лорейн, наверное, ищет меня по всему городу, хоть бы она не напугала мою девочку, хоть бы… Позвонить, срочно позвонить!

– Ник!

Он повернул голову и улыбнулся – морщинки вокруг сощуренных глаз и белые зубы в темной бороде.

– Доброе утро. Ну и как вам тут спалось?

– Ник, мне нужно немедленно позвонить. Где здесь телефон?

Смеющиеся синие глаза сузились до щелочек, Ник беспечно махнул рукой.

– Не волнуйтесь, я еще вчера вечером позвонил. Ваша дочка передавала вам привет и обещала быть послушной девочкой. А сейчас у нас шесть утра, вы ее разбудите.

Я спустила ноги с дивана, машинально нащупывая туфли и одновременно не отрывая взгляда от лица Ника. Я ничего не понимала.

– Но как же?..

Он пожал своими широкими угловатыми плечами.

– В городе двести восемнадцать Адамсов, но Лорейн Адамс только шесть. С четвертой попытки я попал на вашу подругу – проще простого.

На прозрачном защитном экране компьютера я поймала под каким-то углом свое отражение и попыталась пригладить рукой растрепанные волосы. Так странно, а я и не помню, когда успела назвать Нику фамилию Лорейн – наверное, она проскользнула случайно, между зубами, а он запомнил, и даже не в этом дело, удивительно то, что он догадался позвонить, он не забыл о моей дочери, в то время, как я…

– Ник, я даже не знаю… Спасибо огромное!

– Да что там, – он встал и уже стоя пробежался одной рукой по клавиатуре – на экране возникла красивая узорчатая заставка, а потом он стал спокойно-серым. – Скоро начнет собираться народ, так что давайте спасать вашу репутацию. Тут есть боковой выход, он вообще-то на элементах, но мой компьютер связан со всей системой, он эту защиту запросто снимает. Идемте, я ввел пятнадцать минут.

Мы прошли через помещение, смежное с той самой студией – огромное зеркало резануло глаза отраженным солнечным светом, а в студии за прозрачной стеной было темно, наверное, она освещалась только искусственно. Я повернула голову, словно всматриваясь в темное пространство – на самом деле я просто отворачивалась от зеркала, ни за что на свете я не взгляну больше в это зеркало…

В узком коридоре тоже было темно, я споткнулась и схватилась за руку Ника. Внезапно снова всплыло, возникло из непроглядной тьмы жуткое, наползающее, неотвратимое – фантасмагория… Ведь она родилась где-то здесь, еще немного – и я перестану верить, что она закончилась. Твердые пальцы Ника, эта единственная опора в бесконечной темноте… Удалось ли ему узнать хоть что-нибудь? Он ничего не сказал, но ведь я сама все время говорила о телефонном звонке. А спросить его сейчас – нельзя, как нельзя говорить в полночь о привидениях и в доме приговоренного – о смерти… Фантасмагория затаилась где-то здесь, она только и ждет… Перестать, немедленно взять себя в руки!

Когда мы вышли на свет позади огромного здания телекомпании, на руке Ника темнели круглые отметины моих пальцев. И глаза у него были в мелкую красную сеточку, с припухшими утомленными веками, сощуренными от солнца. Снова стало нестерпимо-стыдно: человек работал всю ночь, он делает все, чтобы помочь мне, мне – боящейся обыкновенной темноты… Наверное, мне всегда будет стыдно и неловко перед этими спокойными, все время улыбающимися глазами. Жаль.

– Запись кончается раньше, чем у вас разбился бокал, – заговорил Ник так, словно мы уже полчаса развивали эту тему, и я не вздрогнула, не напряглась – просто слушала, заглядывая на ходу в его лицо. – Или он вообще не разбивался. Понимаете, по вашему рассказу выходило, что вы потеряли сознание перед камерой или что-то вроде того. Но если бы произошло что-нибудь подобное, мой компьютер бы это зафиксировал, он фиксирует все, что хоть как-то выходит за рамки. Получается, что вы отснялись и просто ушли, без всяких происшествий.

Просто ушла – в фантасмагорию. Просто сошла с ума. Удивительно, насколько отстраненно я могу это воспринимать сейчас. Просто шагая по узкой пыльной улочке, каких много на задворках широких центральных кварталов, рядом с нескладным компьютерщиком. Того, о чем он говорит, не может быть… а почему? Потому что все случившееся произошло реально, я уже доказала это себе… А теперь вот: не разбивался бокал.

– Бокал – что-то вроде спецэффекта, – продолжал Ник. – Что в нем было, не знает даже мой компьютер, но я так думаю – обыкновенная вода. И вот, как только я это допустил и начал прокручивать другие варианты, почти сразу же попал в точку. Вы слушаете?

– Да? – я вздрогнула, сбрасывая эту ненормальную отстраненность, такую же безумную, как страх в темном коридоре. Фантасмагория… нет, есть что-то реальное, зафиксированное в памяти компьютера, я должна вдуматься в то, что скажет Ник, переспросить, если чего-то не пойму, это мой единственный шанс разобраться…

– Все довольно просто. Я разложил освещение по спектру, и оказалось так, как я и думал: в двух крайних прожекторах был «восьмой луч». Вы, конечно, никогда о нем не слышали, это вещь совершенно запрещенная, даже в военной промышленности. Но на телевидении его используют довольно часто.

– Восьмой луч?

– Или восьмая составляющая спектра, это, конечно, условное название, по физике оно гораздо сложнее, не в этом дело. Понимаете, на экране можно сотворить все, что угодно, сделать неотразимым красавцем и умником любого ничем не примечательного парня. Но если снимается программа с аудиторией, режиссура и компьютерная графика посредственному ведущему не помогут. Живых зрителей надо обрабатывать, и «восьмой луч» – самая удобная штука.

– Это воздействует на психику?

– Да, что-то вроде расщепления сознания. Каждый присутствующий какой-то частью своей личности ощущает себя единым целым с шоуменом. А результат – полное взаимопонимание, самое что ни на есть раскованное общение ведущего с публикой. Чтобы это выглядело на экране, надо еще работать и работать, но живая аудитория совершенно счастлива. Страшная вещь этот «восьмой луч». Если бы его использовали, скажем, в предвыборной компании… но политики этого друг другу не позволяют. Иначе никакой политики не было бы вообще. А телевидение – это же так безобидно, на телевидении можно все…

– Но ведь я была в студии одна…

– Тем более. Это излучение, если не реализовано сразу, может сохранять воздействие на довольно длительный срок. В студии вас только облучили, а потом…

А потом ярко светило солнце, и на качелях качалась кукла, а я… нет, это была не я! Что-то вроде расщепления сознания, сказал Ник. Моего сознания – но зачем?!

– Ник, может быть… это было случайно?

Я смотрела на него в упор, и он кивнул головой – нетвердо, несмело, он отвел утомленные покрасневшие глаза, слишком честные, чтобы не быть открытой книгой. Как было бы хорошо – если бы случайно, если бы просто забыли убрать прожекторы после очередного жульнического шоу, а я по неприятному, но не настолько уж роковому совпадению попала под воздействие этого безусловно запрещенного «восьмого луча». Если бы можно было на этом поставить точку, ведь все кончилось хорошо, моя девочка жива и здорова, и летом мы с ней поедем в гости к хорошему бородатому парню-компьютерщику, веселому и честному… Слишком.