Текст книги "Препараторы. Сердце Стужи"

Сорта. Только мы

Одиннадцатый месяц 724 г. от начала Стужи

Стужа пела.

Раньше это казалось намёком, миражом, обещанием – теперь я слышала это так же ясно, как собственное дыхание.

Белая снежная грудь дышала тоже – плыла вверх, вниз, в такт ударам моего сердца. Я шла вперёд – быстро, но не слишком, уверенно, но осторожно.

Снег молчал под моими подошвами – со временем я научилась охотничьему искусству ходить по покровам Стужи почти бесшумно.

Где-то вдалеке с серебристым звоном взлетел, разрезая воздух, фонтан льдинок, выброшенный дышлом вала.

«Он уходит».

Левый глаз потеплел. Я не ответила – в этом не было нужды. Стром тоже чувствовал меня.

Я продолжила двигаться вперёд, больше не глядя туда, где прокладывал через льды свой маршрут гигантский снитир. Драгоценная добыча – но мы явились не по его душу.

Вперёд, вперёд – Стужа звала, я шла ей навстречу. Каждая жилка в теле пела, и эликсиры бродили в крови, разгоняя по ней предвкушение.

«Он близко».

Я и сама чувствовала это, и когда он появился – огромный, струящийся по снегу, как тёмная кровь, – была готова. Вурр скалил зубы, глядя на меня. Он тоже был полон предвкушения.

Обычно вурры перемещаются стаями. Этот был исключением, одиночкой.

Лёд, твёрдый, как камень, крошился под его когтями. Длинный гибкий хвост охаживал бока. Шерсть, свалявшаяся острыми ледяными сосульками, позвякивала на каждом шаге. Уши были прижаты, глаза горели алым. Твёрдый панцирь защищал грудь и шею. Мне пришлось бы нелегко, пожелай я его убить.

Но именно этого мне следовало избегать всеми силами.

«Вправо».

Отзвук голоса Строма ещё не утих в моей голове, а я уже послушно метнулась туда, куда он меня вёл.

Ястреб видел душу снитира – и она выдала намерения тела. Вурр метнулся влево – неотвратимо, как молния, – туда, где меня уже не было.

Он проехал по снегу вперёд, мотая чудовищной мордой и глухо рыча. Не привык промахиваться.

Стром молчал. Ему было не до меня – где-то здесь же, и одновременно с этим неизмеримо далеко, на ином слое Стужи, он боролся с душой снитира. Теперь дело было за мной.

Я скользнула вперёд, предупреждая новый прыжок зверя – и прокатилась у него между лап. Чудовищная туша мелькнула надо мной – и шумно приземлилась позади. Я перекатилась по льду – раз, другой.

Вурр сменил тактику, ударяя по льду лапами… Но каждый раз я оказывалась быстрее, и удар приходился на место, откуда я успевала ускользнуть.

Ещё раз, ещё. Эликсиры вскипели в сосудах, препарат, вшитый в бедро, и ещё один, под лопаткой, завибрировали, и я почувствовала себя бессмертной, неуязвимой. Вурр считал себя хозяином Стужи, но сейчас это я играла с ним, я заставляла его предвкушение смениться недоумением, а потом и яростью.

Ещё несколько раз – а потом я кувыркнулась назад, вскочила и прыгнула с края ледяного холма, на котором мы с вурром сошлись в поединке. Плащ-крыло расправился у меня за спиной, ловя струи холодного ветра.

Я спланировала вниз, прямиком в высокий мягкий сугроб – и всего мгновением позднее вурр оказался там же. Снежная крошка осыпала меня с ног до головы, запорошила защитные очки. Будь я прежней Сортой, рекрутом, ученицей Строма, и только – я бы, должно быть, запаниковала.

Но не теперь. Я побежала вперёд спиной – так же уверенно, как бежала бы прямо, – на ходу вытирая очки и извлекая из-за пояса пращу.

Вурр бежал на меня – алый язык вывалился из пасти, и на миг я ощутила прикосновение его зловонного дыхания на лице. Где-то там продолжал собственную битву Эрик – но сейчас я об этом не думала. В этот миг ни Строма, ни слоя Души, ни центра препараторов, ни Химмельборга не существовало.

Были только мы. Я и снитир, желавший моей смерти.

Если он преуспеет – я стану добычей, продлю ему жизнь. Если преуспею я – его тело станет даром, что продлит жизнь многим в Кьертании.

Неравные ставки – но вурру до того нет дела… А вот яне имею права проиграть.

И не проиграю.

Я дождалась его и сделала шаг в сторону. Сосульки шерсти мазнули меня по руке, и я ощутила острый укол в локоть. Не снитир – укус Стужи, холодом скользнувшей в крохотную прореху в струде.

Больно – но неопасно, если я залатаю её не позднее, чем через пять минут.

Вурр снова прыгнул – время пошло.

Это было, словно танец – он прыгал опять и опять, а я вновь и вновь уворачивалась, выискивая разрыв по времени – самый маленький, всего на несколько секунд… Этого хватило бы, чтобы использовать пращу, но вурр не давал мне передышки.

Алые глаза оказались совсем близко, и на миг я подумала, что стоит отступить. Стром не давал такой команды, но я чувствовала – отмечая это отстранённо, как будто про кого-то другого, – что пока не выдыхаюсь… Но близка к этому, а значит, могу допустить ошибку.

«Ещё раз!»

Слова, которые я слышала сотню, тысячу раз, подбросили моё тело, как разжавшуюся пружину. Мысли и ощущения больше неимели значения. Мой ястреб приказывал продолжать – и я снова метнулась вбок, проскользнула под занесённой для удара лапой.

Ещё раз. Снежная крошка осыпала меня слева, попав в дыру в струде, и я зашипела от боли.

Ещё раз. Гигантские клыки лязгнули в опасной близости от моего лица.

Ещё… Я прыгнула, на лету чувствуя, как сводит мышцы ног, как цепенеют от напряжения пальцы… А потом вурр замер, будто наткнувшись на невидимую преграду. Алые глаза мигнули злым, голодным огоньком, словно Стужа посылала мне прощальную угрозу.

До встречи.

А затем взгляд вурра погас. Сосульки шерсти негромко, печально позвякивали на ветру, но это было мёртвое, неопасное движение.

Эрик Стром убил душу зверя – и теперь его тело принадлежало Кьертании. Точнее, будет принадлежать Кьертании… Но до тех пор вурр был моим.

Он стоял, слепо таращась мимо меня, и глаза не вспыхнули жизнью, когда я обошла его по кругу, позволив себе – всего на несколько секунд – расслабиться, прочувствовать, что опасность миновала… И полюбоваться смертоносной, свирепой мощью, теперь полностью подвластной мне.

Но, прежде чем вести его к центру, нужно было залатать струд. Я стащила мешок с плеча, пальцами в перчатках нашарила набор для починки, достала лоскут, костяную иголку с нитью, пропитанной валовым жиром, и принялась торопливо штопать прореху. Пару раз я, кажется, кольнула себя в руку иглой, но не почувствовала этого. Оставалось надеяться, что я не опоздала.

Закончив со струдом, я тронула вурра за загривок, подтолкнула вперёд. Он последовал за мной покорно, как преданный пёс за хозяином, растившим его из щенка.

Переступив порог центра, вурр застынет, и там за дела возьмутся механикёры – начнётся разделка. Но до тех пор он шёл рядом со мной, как друг, – и на миг мелькнула шальная мысль сесть на жёсткую, покрытую коркой льда спину.

«Иде».

«Эрик».

Два огонька в Стуже – тёплых, живых.

Только мы.

* * *

Центр встретил меня суетой и ярким слепящим светом. Я почти почувствовала сожаление, оставляя безмолвную и величественную Стужу позади. Вурра и меня обступили механикёры. Кто-то хлопал меня по плечу, кто-то смеялся, кто-то что-то говорил… Все звуки долетали до меня издалека. Я позволила течению центра подхватить меня и понести в нужную сторону – туда, где охотники переодевались, мылись, лечились, становясь из тех, кем они были в Стуже, теми, кто мог выйти в Химмельборг и притвориться частью его повседневности.

Кропарь Лил встретила меня в кабинке, охая и бормоча, – я не слушала. В глазах у меня всё ещё белела ледяная взвесь, в ушах стучал ток собственной крови. Эликсиры рассасывались, исчезали – на их месте растекалась холодная пустота.

Стужа пела… Всё ещё пела во мне.

Лил что-то спросила – я не ответила. Руку обожгло болью под её пальцами – и я отстранённо подумала, что успела. Плоть не потеряла чувствительность – а значит, прореха в струде не стоила мне части руки.

– Мы закончим сами.

На пороге кабинки стоял Эрик Стром. Его волосы были влажными – он зачесал их так, чтобы они закрывали изуродованное ухо – и уже был одет для выхода в город: чёрный камзол, рубашка, штаны, заправленные в высокие сапоги.

Лил послушно проскользнула мимо него. Его появление здесь было против правил – но никто не спорил с одним из Десяти.

Стром, не щадя чистых штанов, опустился на колени рядом с низкой скамьёй, на которой я сидела, и внимательно осмотрел мою руку. Струд с меня уже сняли, и после душа я была в одной тонкой белой рубашке. Под его взглядом мне стало холодно – я почувствовала себя куда более беззащитной, чем в Стуже.

– Нужно быть осторожнее, – мягко сказал он, зачерпывая немного зелёной мази с острым запахом из одной из баночек, оставленных кропарём. – Ты была недостаточно быстрой – и вот результат. – Его пальцы втирали мазь в обмороженное место сильно, без жалости, и я стиснула зубы, чтобы не издать ни звука – но всё равно не удержалась, тихо зашипела от боли, и Стром остановился.

– Мне уже можно продолжать?

Я кивнула, и мазь опять обожгла мне плечо.

– Я была быстрой. Просто вурр оказался быстрее… – Собственный голос показался чужим.

– Это и называется «была недостаточно быстрой». – Он убрал зелёную мазь и взял новую, прозрачную, густую. Её прикосновения после той, первой, были почти приятны и холодили кожу. – Сейчас станет легче.

– Я в порядке.

– Само собой. – Его пальцы двигались теперь по-новому – почти ласково, утешающе. По коже пробежали мурашки. – Помнишь, какой совет я дал тебе перед первым выходом в Стужу?

– «Не дай Стуже тебя очаровать».

– Верно. Я говорил, что рано или поздно наступит момент, когда ты почувствуешь себя уверенно… И что именно тогда тебе нужно стать ещё осторожнее. Этот момент настал, Хальсон. Не забывай об этом. – Его пальцы мягко двигались по кругу, и теперь обмороженная кожа не чувствовала ничего, зато вокруг неё волнами расходился жар. Мне хотелось попросить его, чтобы он убрал руку – или чтобы никогда не убирал её.

Но он, разумеется, убрал – и рука тут же заболела опять, как будто именно прикосновения моего ястреба, а не прозрачная мазь, врачевали рану.

– Одевайся. Мы опаздываем.

– Значит, ты всё же пойдёшь со мной?

– Я же обещал. Но подарок отдам позже, хорошо? Не успеваю заехать домой.

Я вспыхнула:

– Это необязательно. – Меньше всего мне хотелось, чтобы Эрик Стром подумал, что я пригласила его ради подарка.

– Само собой, обязательно. Или в Ильморе дни рождения празднуют как-то иначе?

– Девочки будут рады тебя видеть, – сказала я, не слишком ловко пытаясь сменить тему, и Стром хмыкнул:

– Когда Ласси увидела меня близко в первый раз, она расплакалась.

– С тех пор она сделала большие успехи.

– Безусловно. Один раз я даже поймал на себе её взгляд.

Мы болтали как ни в чём ни бывало, – потому что приятно было просто говорить ни о чём, наполняясь чем-то тёплым, живым, человеческим, чувствуя, как из тебя постепенно вытекает Стужа… А ещё потому, что стены моей кабинки – как и других – были украшены хаарьими ушами, истрёпанными по краям. Уши слабо трепетали при звуках голоса.

– Куда идём? – спросил Стром, когда я переоделась и вышла из кабинки.

– В «Валовый фонтан».

– Прекрасное место для праздника.

Кажется, Эрик Стром относился к дням рождения серьёзнее, чем я. Может быть, стоило захватить с собой что-то нарядное. Но форма препаратора мне нравилась. Чёрный и белый, простые линии и минимум украшений – вышивки в виде путеводной звезды, символа охотников, не в счёт. Я провозилась в кабинке дольше обычного, заплетая четыре косы и укладывая их вокруг головы.

– Хорошо. Мне нужно кое-что ещё сделать, но я быстро тебя догоню. – Теперь, убедившись в том, что никто не подслушает наш разговор, он наклонился ближе и тихо сказал: – Я нашёл кое-что новое. Думаю, мы совсем близко.

Глядя ему вслед, я думала, чего во мне больше – радости от его слов или досады от того, что даже в день рождения он не давал мне забыть о том, что нам предстояло.

С другой стороны, зная Строма, можно было предположить, что он хотел только порадовать меня новой зацепкой.

В конце концов, почти все наши вечера были теперь заняты дневником Гасси. Поначалу мне трудно было справиться с тем, что кто-то другой – даже Эрик, – не знавший Гасси, прикасается к этим страницам. Но ястреб старался пропускать все фрагменты, имеющие отношение к нашему с Гасси общему детству – а если не успевал перестать читать вовремя, после никогда не говорил о прочитанном.

Мне хотелось верить, что он проявлял уважение к моему прошлому… И я старательно гнала мысли о том, что оно, быть может, просто не слишком интересует его – особенно по сравнению с возможностью вычислить координаты Сердца Стужи.

Чем больше мы читали, тем больше убеждались в том, что Стужа действительно говорила с Гасси. Наверное, ему непросто было поверить в это – и не раз он писал о том, что боится сойти с ума. Гасси верил в науку, разум – терзавшие его сны, наполненные звёздным небом, так похожим по описанию на то, что сияло в Стуже над нашими головами, и таинственными шёпотами, что, должно быть, мучили его и сбивали с толку.

Напрасные мечты – и всё же иногда я жалела, что не могу быть рядом с ним сейчас, уже взрослой, охотницей. Я бы рассказала ему, что описанные им места – Расколотый лес, Чёрные земли – не плод его воображения или воспалённого рассудка.

Я видела их, я была там.

Как мог бы Гасси, ни разу не бывавший в Стуже, просто придумать их?

«Так странно… Я вижу и слышу это, но не могу справиться с ощущением, что оно ко мне не относится. Как будто оказался где-то, где мне быть не следовало… И теперь стою в тёмном коридоре, затаив дыхание, и тихонько слушаю то, что, может, не предназначено для моих ушей.

Ни шагу назад – потому что тогда, быть может, меня заметят.

Сегодня опять – долгий, путаный сон, змейки и стрелы, а потом – место, какого я точно не видел даже на страницах книг. Чёрная скала, покрытая снегом, похожая на кошку. За ней…»

Описанные места снабжались кое-где длинными цепочками символов, каждый из которых мы со Стромом кропотливо переносили в блокноты для расшифровки. Скоро мы поняли, что последние несколько символов, выделенные квадратными скобками, в каждой такой заметке – координаты. Недели ушли на попытки понять, что значат символы перед ними, но они не были похожи на ош, почти не повторялись. По словам Строма, они намного больше походили на знаки и символы, которые снились в детстве ему самому, – но полных совпадений обнаружить не удалось. В конце концов мы решили сосредоточиться на системе координат.

Чтобы не запутаться, я обратилась к многочисленным попыткам препараторов прошлого изобразить карту Стужи, но очень скоро поняла, что все они – по-разному неверные и неполные – не нужны, когда рядом со мной есть Стром.

Никто не помнил мельчайших подробностей постоянно меняющегося, текучего ландшафта Стужи так, как Эрик. Он одинаково легко мог описать не только расположение друг относительно друга редких неподвижных частей Стужи, вроде озера Плач или Закрытого пика, но и движение в течение всех тех лет, что он выходил на слой Души, даже самых нестабильных ориентиров.

Когда он говорил об этом, взгляд у него делался странным – затуманенным, как у людей, вспоминающих дом, в котором они провели детство… Как у людей, вспоминающих что-то любимое. Стужа Эрика Строма. В такие моменты я не могла осмыслить, что именно он мечтает её уничтожить.

Иногда мы забывали о сне, ища соответствия, пытаясь найти ту сияющую точку, что разрастётся во мраке – и соберёт все детали вместе, позволит понять значение каждого символа… А значит, расшифровать ту повторяющуюся под знаком круга с расколотой молнией комбинацию…

Поначалу мы сомневались, что знак относится именно к Сердцу – но чем дальше, тем меньше оставалось сомнений.

«Центр», «способ перевернуть», «средоточие» в сочетании с усиливающимся ближе к концу записей интересом Гасси к легендам о Стуже… Это должно было привести нас к Сердцу.

Но до сих пор все пути вели в никуда.

На двоих мы выстроили, должно быть, несколько десятков возможных комбинаций того, как символы Гасси соотносятся с цифрами… Но стоило придумать систему, в которой координаты Плача соответствовали действительности, как выяснялось, что Ильмор по ней оказывался где-то за пределами Кьертании…

«Думаю, мы совсем близко…»

…Возможно, моим подарком на день рождения окажется точка на карте Стужи… Попытка добраться до Сердца, приключение – и смертельный риск.

* * *

«Валовый фонтан» был и вполовину не таким дорогим и модным местом, как те, в которые порой приглашал меня Стром, но мне здесь нравилось. Именно в этот ресторанчик недалеко от Зверосада я водила Аду и Ласси по выходным. После мы гуляли по Зверосаду или отправлялись в Шагающие сады – послушать живую музыку и выпить кофе с пирожными.

Должно быть, «Валовый фонтан» так полюбился и мне, и сёстрам тем, что напоминал о доме. Мебель здесь была простая, из светлого нелакированного дерева, столы покрывали белыми скатертями, расшитыми алыми узорами, похожими на те, что так любила Миссе. Вышитые крестом и гладью олени, вороны и колосья плясали в хороводе, когда скатерть взлетала от порыва ветра из открывшейся двери.

Стены украшали сухоцветы в вазе и траченные молью оленьи шкуры, к которым хотелось ненароком прижаться щекой.

Я заранее попросила оставить за мной большой стол в углу, и за ним меня уже ждали. Девочек пока не было, зато во главе стола устроились Кьерки и Маркус. Они изучали меню и что-то оживлённо обсуждали. Рорри, сидевший на углу, сгорбленный и угрюмый, в их разговоре не участвовал. После гибели Миссе у него появился новый ястреб. От ещё одной перенесённой операции по вживлению радужки орма вся левая половина лица у него потемнела сильнее прежнего и была теперь почти лиловой.

– Вот и наша именинница! – закричал Кьерки, улыбаясь и стуча кружкой по столу. – Мы уже заказали выпить. Правильно?

– Она ведь только из Стужи, – хмыкнул Маркус, – конечно, правильно.

Я кивнула:

– Ещё как. Привет, Рорри.

Он буркнул в ответ что-то, весьма отдалённо напоминающее ответное приветствие.

– Садись вот сюда, у окошка, – Кьерки похлопал по стулу рядом с собой. – Здесь очень красиво падает свет.

В этом был весь Кьерки.

– Спасибо. – Я улыбнулась ему и села рядом. Он заговорщически подмигнул.

– Я пригласил Томмали прийти. Ты ведь не против? Она сказала, что очень занята, но если у неё будет время, может, она тебе споёт…

Я была абсолютно уверена в том, что прекрасная Томмали в который раз не отзовётся на приглашение Кьерки даже из жалости, но торопливо закивала:

– Конечно. Отличная идея.

Подошла подавальщица, и я заказала закуски. Вслед за кувшинами снисса и ягодного сока нам принесли корзины с хлебом и крудлями, пироги с олениной и рыбой, помидоры и зелень, грибы с сыром и маринованный лук в красном соусе.

– Дождёмся остальных? – спросил Маркус, косясь на пироги, и я милосердно покачала головой.

– Ешьте. Потом ещё закажем.

Все, кроме Рорри, накинулись на еду. Он вяло жевал крудль и, судя по всему, не слишком различал, что именно ест. От весёлого, доброго парня, рядом с которым всегда становилось спокойнее, не осталось и следа. Рорри похудел, осунулся. Я надеялась, что вечеру в тёплой компании удастся хоть немного его порадовать, но, возможно, для этого потребуется больше снисса. Или больше времени.

– Выпьем за Сорту! – будто прочитав мои мысли, Кьерки поднял кружку. – Двух дорог и горячего сердца!

– Двух дорог и горячего сердца! – повторил Маркус, и даже Рорри пробормотал что-то с ним в унисон. Мы выпили, и пошёл обычный разговор – про Стужу, добычу, дворцовые сплетни, последний бал и городские новости.

– Уже слышали про новое убийство? – спросил Маркус, перекладывая добрую половину грибов из миски к себе в тарелку.

– Опять? – Кьерки помрачнел.

– Ага. Вчера вечером. Какой-то очередной благородный хер. Всё то же самое, что у первых двоих, – глаза нет, вместо него глаз орма. Я прочитал в газете, что его всего изрезали… Может, парень пытался сопротивляться, не знаю. Там писали, что его, может, калечили уже после того, как…

– Может, хватит? – спросил вдруг Рорри. – У Сорты день рождения вообще-то.

– Да всё в порядке. – Мне стало неловко. Разговоры обубийствах меня не слишком трогали, но, должно быть, стоило поблагодарить Рорри, который впервые за весь вечер ради меня нарушил своё невесёлое молчание.

– Десяти следовало бы самим заняться этим делом, – пробормотал Кьерки.

– Зачем? – вдруг заговорил Рорри. Видимо, снисс, первый кувшин с которым опустел, наконец развязал ему язык. – Это дело охранителей и сыщиков. Разве не они должны заботиться о том, чтобы все в городе были в безопасности?

– Эти убийства бросают тень на всех препараторов, – Кьерки покачал головой. – Пока они продолжаются, каждый из нас под подозрением.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь, – осторожно сказала я. – Препараторов слишком много, чтобы это «бросало тень на всех».

– Всё равно всё это нехорошо, – пробормотал Кьерки.

– Чего уж хорошего, когда кто-то умирает, – буркнул Рорри, и над столом повисло неловкое молчание.

– Сорта! – Двери очень вовремя отворились, впуская внутрь прохладный воздух и моих сестёр. Я поднялась, чтобы встретить их, и уже через мгновенье они повисли на мне – совсем как в прежние времена, встречая меня из школы.

Обе были одеты по-химмельборгски – как я и мечтала когда-то, в бархат и шёлк. Я почти ничего не покупала для себя, но Аде и Ласси мне хотелось дать самое лучшее, чтобы ни одна девчонка в пансионе, куда мне удалось их определить, не могла задирать перед ними нос.

Гладя их золотистые головки, любуясь их платьями, я старалась не думать о том, что здесь и сейчас должны были оказаться ещё две девочки.

– Мы принесли подарок, – объявила Ада, блестя весёлым взглядом в сторону глазевшей на неё компании. Что уж там – все посетители «Валового фонтана» поглядывали на двух хорошеньких девочек, ворвавшихся сюда, как солнечные лучи. Но если Ласси неуютно ёжилась под чужими взглядами, Ада явно наслаждалась чужим вниманием. До этого было далеко, но я заранее радовалась, что выбрала пансион, куда мальчишкам не было ходу.

– Доставай, – скомандовала она, и Ласси покорно полезла в сумку. Я показала младшую сестру лучшим врачам, которых помог найти Стром, но полностью вернуть ей слух так и не вышло. После перенесённой трясучки левое её ухо оглохло совсем, а вот правое различало большую часть звуков. Голову для этого приходилось поворачивать определённым образом, и поэтому теперь Ласси всё время держала её слегка наклонённой вбок, как насторожённая птица. Несколько месяцев назад я завела разговор о кропарях и протезах, но с упрямством прежней Ласси моя сестра ответила: нет. До сих пор мне не удалось ни переубедить её, ни понять, почему она отказывается даже думать об операции.

Под двумя нетерпеливыми взглядами я развернула коричневую бумагу, перевязанную золотой ленточкой.

Рукавицы. Красные, как ягоды кислицы, и очень тёплые с виду. На правой был вышит белыми нитками олень. На левой – чёрная птица.

– Это ястреб, – сказала Ада. – Я связала их сама и вышила оленя. А ястреба – Ласси.

Это объясняло, почему птица была кособокой. Ласси, в отличие от Ады, вышивание никогда не давалось. Кроме того, силуэт оленя был традиционным, а вот ястреба, видимо, пришлось придумывать с нуля.

– Мы сделали, чтобы ты грелась в Стуже, – сказала Ласси, до сих пор молчавшая.

Она не любила говорить в людных местах, потому что артикулировала теперь странновато, а произносила слова слишком громко, и стеснялась этого.

Я постаралась улыбнуться им обеим как можно более радостно. Не стоило говорить, что обычные рукавицы для Стужи не годились.

– Какие красивые. И тёплые… – я нацепила рукавицы, прижалась к ним щекой. – Я буду носить их. Часто. Спасибо вам.

– Садитесь к нам! – Кьерки, понявший, что о ком-то здесь нужно позаботиться, само собой, не мог усидеть на месте. – Угощайтесь. Садитесь вот сюда, поближе к сестрёнке. Какие вы обе красавицы! Как дела в пансионе?

Миг – и Ада уже весело болтала с ним, а Ласси угрюмо протискивалось за стол вслед за сестрой.

Если бы у меня было больше времени с ними – я бы наверняка нашла способ растопить холод, который сковал её сердце. Я помнила, какой весёлой, смелой была Ласси когда-то. Но после трясучки, глухоты, после того, как мама, Вильна и Иле умирали у неё на глазах, что-то в ней сломалось… Мы с ней до сих пор не поговорили об этом.

Мне хотелось верить, что время поможет исцелить её. Время, а ещё Химмельборг с его теплом, радостями и богатством. Во всяком случае, это я могла им дать – и собиралась стараться изо всех сил.

Ада перенесла случившееся куда лучше. Может быть, потому, что с самого начала счастливо оказалась в гостях у госпожи Торре. Да, она, как и я, не успела попрощаться с мамой и сёстрами… Зато и наблюдать за их угасанием ей не пришлось.

Теперь все, кроме Строма, были в сборе. На столе появились соки, блинчики с лимоном и конвертики с кислицей – Ада их обожала – а разговор потёк мягче и спокойнее, без упоминания убийств.

Кьерки то и дело пытался разговорить Рорри – мне казалось, тому было бы гораздо легче, оставь его все в покое.

– Он получил письмо от госпожи Луми, – шепнул мне Кьерки, когда мы оба стояли, дыша воздухом, на улице у дверей.

– Вот как. – Постыдное, колоссальное облегчение.

Я радовалась, что мать Миссе не писала мне.

– Да. Бедный парень… Не знаю, как вообще она умудрилась раздобыть его адрес, ведь он уехал из Гнезда.

Мы помолчали.

– Что было в письме?

– А как ты думаешь… – Кьерки вздохнул. – Людям, которые переживают чудовищную потерю, всегда нужно кого-то обвинить.

– Бедный Рорри.

– Да уж… Я надеялся, парень скоро придёт в себя, но это письмо… Его просто придавило к земле, понимаешь? Не знаю, как ему помочь…

Я собиралась ответить Кьерки, когда на нас обоих упала тень.

– Я сильно опоздал? – Я почувствовала, как губы помимо воли расплываются в улыбке. Я старалась не думать об этом, но в глубине души боялась, что он не придёт.

– Ты вовремя.

Мы трое как раз собирались вернуться в «Фонтан», когда в спешащей мимо вечерней, весёлой химмельборгской толпе я заметила Томмали. Кьерки тихо ахнул, заулыбался, поспешил ей навстречу – мы со Стромом, не сговариваясь, пошли внутрь.

– Ну и ну, – шепнул мне Стром, улыбаясь. – Я был уверен, что она не придёт.

– Я тоже.

С появлением Строма все было притихли, но он заказал снисса, оленины, ещё крудлей, и скоро стол опять зашумел. Маркус – с попеременным успехом – пытался вовлечь Рорри в обсуждение его нового ястреба. Ласси – это порадовало меня больше любых подарков – тихо попросила Эрика Строма рассказать ей про слой Души, а Ада хихикала и ахала, слушая.

Я была здесь в кругу друзей, в кругу семьи – и, сидя между Стромом и Адой, мечтала, чтобы вечер никогда не заканчивался, чтобы время вести сестрёнок в пансион не наступало.

Подошли к столу Кьерки и Томмали. По тому, как суетился Кьерки, вспыхивая и подвигая прекрасной охотнице стул, видно было, что ничего между ними особенно не изменилось… Но добрейшему Кьерки, кажется, хватало и этого, и я была за него рада.

Томмали сдержанно поздравила меня, ровно улыбнулась – мои сёстры замерли, видимо, поражённые её красотой.

– Спеть тебе, Хальсон? – спросила Томмали, подтягивая к себе футляр с музыкальным инструментом – без него она, должно быть, и не выходила из дома.

– Я уже спросил, здесь петь можно, – вставил Кьерки, и я кивнула.

– Конечно. Это лучший подарок.

Томмали кивнула – пряди золотых волос упали на идеальное лицо, прикрывая глаза, разномастные, как у всех охотников. Она извлекла из футляра кивру – округлый деревянный корпус, всего пять струн, – но все, кто хоть раз слышал Томмали, знали, какие чудеса она может творить с ними.

Она настроила кивру, и полилась музыка – нежная, лёгкая, серебристая, как утренний снег. Все в «Валовом фонтане» притихли – даже люди за соседними столами прервали беседы, слушая.

Томмали спела о ястребе и охотнике, собирающихся на охоту на вала, а потом о душах умерших, танцующих в белизне Стужи свой последний – вечный – танец. О златовласой владетельнице, полюбившей садовника, который вырастил во славу ей необыкновенную синюю розу в глубине дворцового парка… Песни летели одна за другой, как белые птицы над водой, перекликаясь, помогая друг другу.

Я посмотрела на своих друзей. Сёстры слушали затаив дыхание – но если Ада щурилась от удовольствия, то Ласси, уронившая голову на бок, чтобы лучше слышать, глядела сумрачно. Кьерки улыбался по-детски, радостно, словно получив нежданный подарок. Маркус покачивался в такт музыке, и даже Рорри как будто немного посветлел лицом.

Я посмотрела на Эрика Строма – и поймала его взгляд. Он смотрел на меня, а Томмали всё пела, на этот раз что-то о любви, крови, смерти и предательстве. Не самая подходящая песня для дня рождения – но из уст Томмали всё звучало нежно.

 
На снегу – кровь, на руках – кровь,
И во мне кровь, и в тебе…
Бежит, обгоняя, бежит, напевая —
И красен закат в высоте…
 

Томмали пела, пела и пела – взгляд её остекленел, и я понимала, что поёт она уж давно не для меня или моих гостей, но всё равно была благодарна ей – и Кьерки, который её позвал.

Наконец Томмали умолкла, и «Валовый фонтан» взорвался аплодисментами, восхищёнными криками, смущённым смехом людей, с трудом стряхивающих с себя очарование.

Мало-помалу все вернулись к прерванным беседам, но сколько бы ни было съедено и выпито, я как будто продолжала слышать песни Томмали, её звенящие слова-птицы, оставшиеся парить в воздухе – а вместе с ними песнь Стужи, всё ещё тихим, призрачным отголоском звучавшую во мне.

ДНЕВНИК МАЛЬЧИКА

Из тетради I

1

Когда мы только собирались в Химмельборг, я решил вести дневник с первого дня. Я подумал: в Тюре мало кто бывал в столице хоть раз, а мне повезло поехать насовсем! Если писать о том, что вижу, каждый день, получатся мемуары.

Папа говорит, что все умные и достойные люди писали мемуары, чтобы рассказать потомкам, как им жилось.

Но когда я приехал в первый раз, Химмельборг так мне понравился, что я ничего не записал. Вечером сразу уснул, даже не успел помолиться Миру и Душе, хотя мама говорит, что это нужно делать каждый вечер.

Ну, ничего, когда так выходит, утром я молюсь два раза.

Мне приснились какие-то спирали и круги, они сомной будто бы немножко говорили, и это было смешно и странно.

В общем, мы тут уже неделю, а я собрался писать в первый раз. Думал, буду скучать по нашему дому в Тюре и по нашей собачке. Её не разрешили взять с собой, она осталась у папиного друга. Папа говорит, что о ней будут хорошо заботиться, но я немножко поплакал, когда никто не видел.

Теперь я снова скучаю по Малке, она мне даже снится. Сегодня вот снилось, что всё это время Малка была в дорожном сундуке, просто мама и папа забыли, что мы её взяли. А тут я её нашёл. Она так радовалась и визжала, и я тоже радовался, и проснулся такой счастливый… Только это оказался сон.

Папа сказал, что я должен перестать скучать по Малке, потому что любить кого-то – это не значит думать о том, чтобы тот, кого любишь, был рядом любой ценой. Любить – значит думать о том, чтобы ему было хорошо.

В Тюре мы жили за городом, почти в лесу. Малка привыкла бегать на свободе. А в Химмельборге ей было бы грустно.

Мне тоже не хватает леса, но пока несильно – здесь не так много деревьев, но зато река течёт та же, Химма. Только тут вода в ней как будто грязнее, а ещё река скована набережными и мостами. Но кажется, ей всё равно не скучно. Она играет всем, что в неё попадает.

Домов здесь видимо-невидимо, и некоторые высоченные. Я таких никогда не видел.

Мы живём в огромном доме. Два этажа только для нас троих. У папы есть своя комната, только для его книг, а у мамы своя, в ней шкаф с платьями, и камзолами, и туфлями, всякими красками для лица и смешными кисточками. Она радуется и говорит, что теперь будет много ходить в театры и музеи.

Мама родилась в столице и, наверное, всегда скучала по ней. Теперь она может жить тут, и на службу, как папе, ей ходить всё равно пока не надо. Она говорит, может, больше и не будет совсем, ведь у неё есть я, а мама всегда должна быть рядом со своим ребёнком.

У меня тоже есть своя комната. В ней есть книжный шкаф и большой стол, и через круглое окошко – ярко-жёлтый свет… Я пока не хожу в школу, только помогаю разбирать вещи, читаю книжки с мамой или один, а потом гуляю с родителями, если у них есть время. Если нет, тут даже у окна сидеть интересно. Столько всего можно увидеть! Вчера у нашего дома опрокинулась повозка, и много народу, наверное, больше десяти человек, все вместе её поднимали, а олень успел ускакать вниз по улице.

В школу идти не хочу. Отец говорит, нет ничего такого, что невозможно было бы понять самостоятельно, если умеешь думать.

Мама считает, что мне надо проводить больше времени с другими детьми. Недавно я слышал, как она говорит папе, что в Тюре я и так одичал. «Одичал», так она и сказала. Что я совершенно не умею вести себя, находить друзей, и что потом от этого мне будет трудно.

Пока я ничего такого не чувствую. В Тюре я несколько раз пытался говорить с детьми, но это всегда оказывалось скучно. Уж точно скучнее, чем читать книги, говорить с лесом или мамой с папой. Да что там, даже с Малкой было интереснее, хотя она и не умеет разговаривать. По крайней мере, она всё понимала, всегда.

Со следующей недели нам придётся всё время ходить в центр, но мама сказала, бояться нечего. Я сказал, что и так не боюсь. Она сказала, никто не станет заставлять меня делать то, что не хочется.

Я очень не хотел оставлять Малку, а её всё равно оставили.

2

Мы ходим в центр почти каждый день, и мама злится. Я так и не пошёл пока в школу, но зато ко мне ходят учителя. Папа говорит, что они самые лучшие, и я должен уважать их и во всём слушаться.

Госпожа Ларри учит решать задачи, и это интересно, но уроки истории ещё лучше. Может, когда я вырасту, я мог бы работать историком. Не таким, как господин Каске, который учит других, а настоящим исследователем. Господин Каске рассказывал о таких. Они изучали Стужу и пытались понять, откуда она взялась и почему появилась именно у нас, в Кьертании.

Вот было бы здорово оказаться тем, кто откроет все её тайны.

Ещё приходит Бор, он так и просит называть его, Бор, хотя он совсем взрослый. Он учит бегать, драться с ножом и без ножа, правильно падать. Ещё каждый день приходится поднимать грузы и делать упражнения. Терпеть это не могу. Он приходит каждое утро, даже в выходные. Как-то я думал попросить маму, чтобы он хоть иногда не приходил, но она сказала, что это очень важно. Вчера Бор сказал, что если я буду стараться, он скоро начнёт учить меня стрелять, а это, конечно, было бы здорово.

Надо заканчивать писать, хотя бы пока. Мама обещала прийти перед сном и почитать мне. Я и сам могу, но с ней всё становится интереснее.

Когда перед сном она говорит мне: «Засыпай, мой милый», я чувствую себя дома, хотя мы и уехали из Тюра.

3

В прошлый раз я хотел рассказать про центр, но уснул. Мне опять снилось странное, но просыпаться не хотелось, так это было интересно. Но когда я проснулся, всё забыл.

Так вот, центр. Это оказалось скучнее, чем я думал, и иногда больно, хотя мама говорила, что больно не будет.

Хорошо, что мы ходим туда вместе. Не потому что я хочу, чтобы маме тоже было больно, конечно, а потому, что возвращаться вдвоём весело. По дороге мама всегда покупает мне очень сладкий кофе, потому что я прошу положить много сахара, и говорит, что это наш с ней секрет. Отец считает, что кофе мне пить рано.

Мама добавляет в свой кофе что-то из бутылочки, которую она обычно носит с собой, но мне попробовать не даёт. Говорит, это напиток только для взрослых. Не очень-то и хочется – пахнет он гадко.

В центре у нас часто берут кровь такими маленькими острыми трубочками. После этого, бывает, кружится голова. Лорна, которая берёт кровь, говорит, что после хорошо поесть сладкого, и всегда даёт мне шоколад. Ещё иногда она же наклеивает мне на лоб много маленьких липких штук на таких тонких хоботках. Лорна объясняла, что всё это сделано из снитиров. Она назвала это смешно: дары Стужи.

В Стужу снова ходит на службу папа. Я тоже хотел, когда был маленьким.

Я не запомнил названия снитиров, которые произносила Лорна. Мне кажется, всё это надо знать только препараторам, а я препаратором не буду, уже написал, потому что теперь решил, что буду историком. И исследователем.

Возможно, тогда я мог бы забрать Малку. В одной книге про исследователей, которую я читал, у команды была своя собака, и она помогала искать.

Маму уводят в другие отсеки, и потом она бледная и усталая. Наверно, у неё тоже берут кровь трубочками, потому что она много пьёт сладкий кофе и питьё из бутылочки, а три дня назад я слышал, как она плачет у себя в комнате. Наверное, она устала ходить в центр. Думаю поговорить об этом с папой. Никто не сможет нас заставить, если он запретит туда ходить.

4

Я поговорил с папой, но он выглядел расстроенным и попросил меня больше об этом не говорить.

5

Мы с мамой и папой ходили слушать концерт в Шагающие сады. Оркестр играл почти два часа, и было очень красиво. Мы сидели прямо рядом с озером, и на воде плавали яркие огоньки.

Мне стало немного скучно ближе к концу, и тогда я посмотрел на маму и увидел, что она плачет. Папа держал её за руку.

6

Лорна сказала, что скоро я наверняка смогу пойти в школу. Но пока что центр отнимает слишком много времени.

Я даже люблю центр иногда. Лорна и другие ласковые и много смеются, но в последнее время мне кажется, что маме там совсем не нравится, а ещё я устаю от жужжащей машинки, которой они стали часто крутить у меня над головой. После неё болит голова и зудит кожа под волосами, как будто в них завелись жуки. Это противно.

7

Недавно в центре потеряли маму. Довольно забавно, мы же туда постоянно ходим и всё-всё знаем. Но её час не мог никто найти, и я тоже, а потом она вышла из-за угла как ни в чём не бывало.

Мама смеялась. Лорна тоже смеялась, но мне показалось, что глаза у неё были холодные.

8

Сегодня мы с Лорной вдвоём ходили в Зверосад. Мне показалось, что маме это не очень понравилось, но она разрешила, потому что я сказал, что хочу. С Лорной бывает весело, потому что она говорит с тобой так, как будто ты тоже взрослый. Но ещё бывает странно, потому что иногда мне кажется, что у каждого её слова как будто есть слово-тень.

9

В школе оказалось не так уж весело. Хорошо, что я бываю там только два раза в неделю, и все мои учителя продолжают ко мне ходить.

Папа обещал взять меня охотиться в лес, ради этого можно и потерпеть.

Сны стали приходить чаще. В снах я вижу звёзды, но не такие, какие можно увидеть ночью в Химмельборге или Тюре. Больше похожи на звёзды в лесу – такие же большие и яркие, и их много. В городе из-за фонарей звёзды видно плохо.

Эти звёзды как будто говорят со мной, но я не могу их понять, потому что языки у нас разные. Их язык – как будто мерцание. С утра даже непонятно, почему я решил, что они вообще говорили. Но ночью я знаю это наверняка.

Решил зарисовывать знаки, которые они рисуют, какие вспомню. На всякий случай. К тому же они красивые.

10

Мы ходим в центр больше года. Сегодня Лорна познакомила меня с благотворителем. Я так и не понял, кто он здесь, в центре. Раньше я никогда его не видел.

Ему показывали всё – аппарат из валового пузыря, хоботки и огоньки, образцы крови…

Потом Лорна подвела его ко мне. Выглядел он обычно, невысокий, полный. Я бы никогда не подумал, что такой может испугать всех в центре… А я чувствовал, что они испугались. А в нём ведь не было почти ничего особенного. Кроме глаз. Было в них что-то вроде того, что иногда видишь ночью за окном, если кажется, что совсем темно, но всё равно продолжаешь всматриваться.

Он, как взрослому, пожал мне руку, а потом стал спрашивать об учёбе, маме и папе и о том, как мне нравится Химмельборг, центр, Лорна и другие. Довольно глупо, ведь Лорна была рядом.

Потом он взъерошил мне волосы, уже как маленькому, и угостил яблочными дольками из кулька.

Я слышал, как он сказал Лорне: «Великолепно. Что ещё мы узнаем о нём?»

Возможно, он говорил обо мне. Но я не уверен, ведь в тот день они обсуждали столько всего.

11

Я слышал, как мама кричала, а потом из той комнаты, где она кричала, выбежала Лорна, очень красная и злая.

Мама больно схватила меня за руку и сказала, что мы идём домой.

12

Я давно не писал в дневнике. Столько всего произошло за это время… Мы поехали в Тюр, но на полпути нам пришлось сойти с поезда и жить какое-то время в Руморе.

Мама сказала, что это каникулы, и мы их заслужили.

Но потом к нам приехали люди из центра, и пришлось возвращаться домой.

13

Мама всю неделю грустная, и я не знал, как её развеселить. Она много плачет и пьёт очень много кофе с сахаром и питьём из своей бутылочки.

Я пробовал читать ей вслух, а ещё я даже нарядился Ледяным королём, потому что помню, как это веселило её, когда я был совсем маленьким.

Но когда я сказал: «Я – король Стужи! И я заберу тебя, и всех твоих дочек и сыночков!», как полагается Ледяному королю, она начала плакать, а потом странно дышать… Пришёл папа и сказал мне уйти.

Потом он долго говорил, что маме плохо, и мы должны её поддержать. Что я молодец, что стараюсь. И что с нами всё будет хорошо, если мы будем держаться вместе.

Мне опять снились звёзды. Сегодня они были злые, как будто устали, что я ничего не понимаю.

(Здесь записи обрываются; тетрадь II оказалась утеряна)