Текст книги "Вдоль белой полосы"

Поздним вечером они снова долго сидели у костра и уже не только пели, но и разговаривали. Агате эти простые добрые отношения между не только одноотрядниками и одноклассниками, но и учителями и ребятами, выпускниками и теми, кто только поступил в десятый класс, казались чем-то невероятным, невозможным. Она уже забыла, что так бывает. Но сейчас всё было именно так.

Сидя у костра, Агата приглядывалась к тем, кто окружал её, и все они казались ей очень яркими, интересными, необычными. Ей было странно, что она теперь одна из них, среди этих свободных, счастливых и талантливых людей, живущих жизнью, о которой она ещё три дня назад и не знала ничегошеньки. А теперь они приняли её в свой круг, и она может, словно своя для них, сидеть рядом, петь и делать всё то, что делают они. Агата не понимала, как такое возможно, но знала, что так и есть. Она любовалась своими новыми друзьями и уже любила их.

Если что и удивляло, то лишь некоторая склонность к театральности, которую Агата замечала во многих учениках, выпускниках и даже в учителях. Их жесты, интонации, мимика были несколько преувеличенными, словно все они играли на публику. Но довольно скоро она привыкла к этой странности, хотя и не перестала замечать её, однако уже не удивлялась, рассудив, что должны же быть у этих чудесных, приветливых и весёлых людей какие-то недостатки. Да и недостаток ли это?..

Разошлись они снова поздно. Агате, которая была жаворонком, посиделки давались нелегко, но и уходить, пока все ещё сидели у огня, не хотелось. Поэтому в палатку она забиралась, уже чувствуя, что снова проваливается в сон едва ли не на ходу.

А под утро, когда Агата уже слышала сквозь дрёму тихие голоса проснувшихся дежурных, ей приснился странный сон. Перед ней была уходящая в стороны белая линия, за которую – откуда-то она знала это – заступать было нельзя. Там, за этой полосой, похожей на ту, которая на железнодорожных платформах показывает, что ближе к краю подходить не стоит, стеной стоял плотный серый туман и таилась опасность. Но в этот туман иногда – кто смело, кто с явным сомнением – шагали какие-то незнакомые Агате люди. Она прислушивалась к их тающим за полосой шагам и не слышала ни криков, ни шума. Но ей всё равно было отчего-то страшно за этих людей. Тогда Агата пошла направо, вдоль этой полосы, убегающей за горизонт. Туман по левую руку от неё не редел. Но зато впереди она увидела солнце. До него было невероятно далеко, а нескончаемая белая полоса тянулась и тянулась именно туда. Агата вздохнула и приготовилась идти долгие дни. Трудность предстоящего пути почему-то не испугала, а лишь раззадорила её. Она зашагала ровно и быстро. Откуда-то появились силы, Агата глубоко вдохнула холодный вкусный воздух и… проснулась.

Сны она видела очень часто, поэтому очередное видение совершенно не удивило её, но почему-то запомнилось. И в течение дня Агата несколько раз, задумавшись, бормотала:

– Вдоль белой полосы…

– Что? – переспросила услышавшая её Нюра, с которой они лежали на лугу и, глядя в небо, то болтали, то надолго замолкали, думая каждая о своём.

– Да так, ерунда, – отмахнулась Агата, но внутренне приготовилась к насмешке.

Но Нюра улыбнулась в ответ:

– А я думала, ты стихи сочиняешь. Вот было бы круто. Своего поэта у нас в классе ещё нет, насколько я знаю.

– Нет, я не поэт. – Агате было жаль разочаровывать такую славную будущую одноклассницу. – Вот станцевать да, могу.

– Думаю, и это нам тоже пригодится. Сейчас приедем на базу, и начнётся…

– Что?

– Мне старшие ребята рассказывали, что там столько интересного всегда происходит. Я мечтала поскорее поехать. И вот дождалась. После обеда выдвигаемся.

– Тогда надо вещи собирать! – спохватилась Агата.

– И правда, пойдём. – Нюра встала с травы, глядя в ярко-голубое августовское небо. – А то там без нас все работают, а мы расслабляемся. Не дело.

– Да уж, – согласилась Агата, тоже поднявшись. Ей очень нравилось ещё и это: в их лагере никто никого не заставлял ничего делать. Но все почему-то не отлынивали ни от работы, ни от творческих заданий. Она снова вспомнила старую школу, передёрнула плечами и в очередной раз порадовалась, что первого сентября пойдёт не в неё.

База отдыха, которую арендовали под лагерь, располагалась неподалёку от леска, где три дня они жили в палатках. На автобусах ехали не больше двадцати минут, когда ребята из двенадцатого и тринадцатого классов вдруг закричали:

– Ура-а! Добрались!

Агата прилипла к окну. Среди сосен она разглядела белое потрёпанное здание с колоннами.

– Вот здесь мы и будем жить, – заметив её интерес, объяснила Ксения Владимировна и, обернувшись к остальным, скомандовала: – Народ, разгружаемся!

Все тут же оживились, вскочили, забегали, помогая друг другу, шутя и подтрунивая. Всё у них было так: легко и безмятежно. Агата влилась в общую суматоху и поймала себя на том, что постоянно улыбается. В весёлой сутолоке она уже чувствовала себя своей.

До полдника они таскали вещи и заселялись в номера. Ребята, и одноклассники, и старшие, сами, без просьб подхватывали девичьи рюкзаки и разносили по этажам. Агату разместили с ещё четырьмя девчонками, длинноволосой Дашей, Валей и Машей из её нового класса и Оксаной из параллельного. Комната им досталась на втором этаже, большая, с огромным квадратным балконом. Зато удобства имелись лишь в дальнем конце коридора, аж за двумя поворотами. Но кого это смущает в юности? Вот и их не смутило, а только развеселило. Они смешливо фыркали, представляя, как будут по ночам бегать туда в белых ночнушках и пугать тех, кому не повезёт встретить их на пути.

После полдника всех снова погрузили в автобусы и повезли мыться. На их турбазе душа, даже общего, не имелось. И директор школы договорился с ближайшей воинской частью о помывке изрядно испачкавшихся после жизни на природе подопечных. Ну и глаза же были у солдатиков, когда сто двадцать человек со смехом и гиканьем высадились из автобусов и побежали в душевые. Девчонки наблюдали за их удивлением и снова смеялись. Просто потому, что им было удивительно легко и хорошо, что впереди были ещё одиннадцать дней в их необыкновенном лагере, а на завтра взрослые обещали сюрприз.

На следующее утро, когда ребята, выспавшись, пришли в столовую, им объявили, что после завтрака все должны собраться в клубе. На турбазе и правда имелся старый одноэтажный клуб с довольно большим залом, где смогла разместиться вся их немаленькая компания.

К собравшимся вышел директор школы Роман Олегович Лагин. Агате уже сообщили, что ему всего двадцать восемь лет и что он уже два года как директорствует, а завучем и вовсе стал в двадцать четыре. Агата слушала и удивлялась: в её старой школе сменилось два директора, и оба раза это были сухие строгие немолодые женщины, не умеющие, кажется, улыбаться. Этот же директор оказался… непривычным. Рыжеватая борода делала его старше, но всё равно было заметно, что он ещё совсем молодой, хотя и очень уверенный в себе и какой-то… Агата мысленно попробовала подобрать слова и закончила: какой-то современный.

Шёл девяносто второй год, в стране всё с огромной скоростью ломалось и менялось. И вот их Роман Олегович со всем происходящим удивительно «монтировался». Он был невысок, ладен, очень подвижен, бледные голубые глаза глядели на окружающих цепко и оценивающе (Агате поначалу даже страшновато становилось, когда он на неё смотрел). Одет он при этом был очень модно и даже несколько щеголевато: в широкий пиджак с полосатыми отворотами на рукавах поверх футболки и лёгкие льняные брюки. И вообще он был больше похож на какого-нибудь вполне преуспевающего бизнесмена, чем на директора школы и учителя химии. А ещё, как тоже уже рассказали Агате, он был увлечён психологией и давно занимался новым направлением, которое загадочно называлось ИЛП., о котором и собирался рассказать своим ученикам, будущим, настоящим и бывшим. Что это такое, Агата не знала, но психологией интересовалась, поэтому в клуб пришла в числе первых.

– Народ! – громко обратился к ним директор и быстро потёр руки. – Мы сюда приехали не только расслабляться и развлекаться, но и учиться. Поэтому для вас мы подготовили тренинг по моему любимому ИЛП или, если полностью, индивидуально-личностному программированию. Это новое слово в мировой практической психологии и психотерапии. И я хочу познакомить вас с возможностями этого направления. Поэтому с сегодняшнего дня после завтрака мы ежедневно будем собираться здесь и учиться…

При этих словах Агата была готова услышать возмущённый гул, но все наоборот оживились, на лицах появился интерес.

Лагин, уловив это, явно обрадовался и скомандовал:

– Сейчас мы раздадим вам таблички, на которых вы напишете имена и которые должны будете повесить на шеи, чтобы все знали, как к кому обращаться. Причём не обязательно писать свои имена, можете представиться, как угодно. Так сказать, брать псевдонимы. После этого начнём тренинг.

После этих его слов в зал побежали старшие девчонки и ребята. В руках у них были таблички, на которых они разноцветными маркерами стали писать имена участников тренинга. Когда к Агате подошёл один из них, которого она запомнила ещё по собеседованию, та негромко назвалась:

– Агата.

– Красивый псевдоним ты выбрала, – похвалил парень, подняв на неё глаза, – а почему именно такой?

– Это родители выбрали, когда меня называли, – улыбнулась Агата. Она привыкла к тому, что многих её редкое имя удивляло.

Парень внимательно посмотрел на неё и покачал головой:

– Потрясающее имя они тебе, Агата, дали. Захочешь – не забудешь. И придумывать ничего не надо. А меня Антоном зовут. Я из тринадцатого класса. Учусь на психолога. А ещё я помощник Романа Олеговича.

– Очень приятно, – тоже улыбнулась Агата.

– Если что, обращайся. Я здесь всех и каждого знаю и могу решить почти любую проблему.

– Спасибо. Надеюсь, не будет повода, – поблагодарила Агата.

– Тони! – крикнул кто-то от сцены. И Антон, ещё раз мимолётно улыбнувшись Агате, убежал.

– Ну, что? У всех есть таблички? – перекрывая шум зала, крикнул, приставив ладони ко рту, директор.

– У всех! – хором отозвался зал.

– Тогда готовьтесь изменить свои жизни! Мы начинаем!

В его голосе было столько уверенности и энергии, что Агата поверила: её жизнь и правда изменится. Уже начала меняться.

Глава восьмая
В ответе. Он

Витёк за друга опасался не зря. Никита знал за собой, что он мало к кому привязывается всерьёз, но если уж привязывается, то всей душой. При всей внешней лёгкости и контактности у него было мало друзей, но зато их он по-настоящему любил, берёг и был готов помогать им во всём и прощать многое. Очень многое.

Вот и Лика вскоре стала для него близким человеком. И напрасно опытный Витёк уговаривал оглядеться и не торопиться с выбором. На Новый год Никита сделал предложение. Неожиданно для него витающая в облаках Лика задумалась ненадолго и спросила:

– А где мы будем жить? Ведь квартира, насколько я понимаю, нам теперь не светит?

Никита вздохнул. Действительно, ещё недавно он знал, что рано или поздно у него будет пусть и однокомнатная, но зато своя квартира. Много лет сначала родители, а потом уже и сам Никита ухаживали за дальней родственницей его мамы. Старушка была одинока, при этом владела квартиркой в Москве. Конечно, не в центре, но и не совсем на окраине – в Чухлинке. Никита был уверен, что сначала ни мама, ни отец, помогая Раисе Григорьевне, и не думали о наследстве. Не такими они были людьми. Просто не смогли бросить сдающую на глазах родственницу, часто навещали её, покупали продукты, отец с Никитой делали ремонт, мама готовила разносолы и привозила заготовки на зиму. И однажды Раиса Григорьевна сама заговорила о том, чтобы оставить квартиру Никите.

Родители, конечно, обрадовались. Никита тогда ещё был подростком, прекрасно себя чувствовал, живя с мамой и папой, никуда от них переезжать не хотел и причину радости понял гораздо позже. А тогда в их отношении к Раисе Григорьевне ничего не изменилось: просто некуда было меняться, они и так заботились о ней и не бросали одну. А та иногда дарила маме какие-то старые вещи, торжественно называя их семейными реликвиями. Вскоре, правда, она обычно начинала по ним скучать и требовала срочно отдать их обратно. Мама, относившаяся к старческим чудачествам с пониманием, подарки с благодарностью брала и без обиды возвращала. Никита над кочевьем ненужных вещей то к ним, то в Чухлинку посмеивался, но Раису Григорьевну любил, частенько заезжал к ней после института, со стипендии обязательно покупал ей вафельные тортики и появившиеся в продаже польские рулеты, до которых его родственница была большой охотницей, и слушал её бесконечные воспоминания о прошлом и многочисленных родственниках.

В ноябре Раиса Григорьевна сломала шейку бедра. Старушка очень любила латиноамериканские сериалы и старалась не пропускать ни одной серии. Вот и в тот день она прилегла на диван, ожидая начала, и задремала. Проснулась уже в сумерках, в ужасе подскочила, понимая, что, скорее всего, проспала любимое зрелище, и не удержалась на ногах. Упала она неудачно, травма оказалась серьёзной. Примчавшийся по звонку Никита успел застать «скорую», помог водителю спустить Раису Григорьевну с пятого этажа к машине, а потом они с родителями по очереди ежедневно навещали её в больнице.

Когда старушку выписали, выяснилось, что ей нужен постоянный уход. И тогда было решено нанять сиделку. Подработать охотно согласилась соседка их родственницы, молодая ещё бойкая женщина. Но, увы, через полтора месяца Раиса Григорьевна умерла. Вскоре стало известно, что квартиру она отписала своей сиделке.

Никита с мамой к воле покойной отнеслись с уважением и постарались поскорее забыть о не доставшемся наследстве. А вот отец страшно переживал. Ухаживал за родственницей жены он бескорыстно, но в последние месяцы та так часто говорила о том, что квартиру завещала Никите, что отец уже привык к этой мысли и крушение надежд стало для него потрясением.

Неожиданно болезненно восприняла происшедшее и Лика. Никита даже удивился, настолько он не привык к сильным эмоциям с её стороны. Обычно Лику мало что задевало настолько, чтобы вызвать выраженную реакцию. Ко многому она относилась то ли философски, то ли, выражаясь языком Витька, пофигистично. Никита в природе её неярких, словно сглаженных, эмоций разобраться не мог и предпочитал думать, что она просто из тех бессребреников, кто далёк от материального. Это кажущееся или настоящее – он точно не знал – отсутствие корысти его восхищало, особенно на фоне того, что творилось в стране, когда все или почти все пытались даже не заработать, а «урвать» побольше.

И вдруг Лика, узнав о решении Раисы Григорьевны, посмотрела на Никиту и заплакала. Он никогда до этого не видел её плачущей и растерялся, принялся утешать, будто и правда случилось что-то страшное и непоправимое, бормоча:

– Ты что? Ты что, Ликуша? Ну, это же ерунда, никто же не умер. Ты что?

Лика плакала долго, взахлёб, а потом с трудом выдавила из себя:

– Просто мне… за тебя обидно… Ты же ей помогал, ухаживал…

– Да у меня полно родственников, которым я и мои родители так или иначе помогаем. Это же не значит, что теперь нам все должны квартиры завещать. Куда нам столько квартир?! Что мы с ними делать будем? – Никита попытался рассмешить Лику. Но та покачала головой:

– Квартир много не бывает… А она… она же обещала… Так не поступают… Это мошенница какая-то, а не сиделка… Зачем вы её наняли?! – Голос Лики сорвался, и она снова разрыдалась. А Никита сказал:

– Ты не переживай. Я обязательно заработаю нам на квартиру.

– Когда?! К пенсии?

– Постараюсь пораньше, – пообещал Никита. Прозвучало это серьёзно. Лика даже перестала всхлипывать и посмотрела на него:

– Ты никогда и ничего не обещаешь просто так.

– Я обязательно сделаю это. Ты мне веришь?

– Верю. – Лика прижалась к нему, и сильное, горячее чувство нежности к слабому и беспомощному существу, доверившемуся ему, затопило Никиту.

С того дня он постоянно думал, как найти возможность заработать побольше. Подрабатывал-то он давно, с первого курса. На втором и вовсе устроился водителем к новому русскому. Тот вёл на удивление богемный образ жизни, из дома раньше трёх без крайней необходимости не выходил, а к этому времени Никита как раз успевал примчаться из института к его подъезду, благо жил работодатель неподалёку от Бауманки.

У этого бизнесмена была неплохая охрана и очень опытный водитель, бывший сотрудник ГОНа, гаража особого назначения. Именно ему, а не хозяину, и приглянулся талантливый восемнадцатилетний мальчишка. Никита своими ушами слышал страшно смутивший его отзыв:

– Он водит как бог. А будет водить ещё лучше. «Это талант, который есть у единиц», – сказал его будущему хозяину этот водитель. И тот послушался, взял Никиту, хотя поначалу молодость соискателя его сильно смущала.

Иван Васильевич, тот самый водитель, к Никите по-настоящему привязался, учил всему, что знал сам. И вскоре его стажёр стал уверенно «висеть на хвосте» (водить машину, в которой ездила охрана), по всем правилам прикрывая автомобиль хозяина сзади, а потом и заменять Ивана Васильевича, когда тот брал выходные или уезжал в отпуск. Работа эта Никите неожиданно понравилась. Платили за неё неплохо, учиться он успевал прямо в машине, поджидая хозяина рядом с его офисом, ресторанами или казино, а девушки у него тогда не было. Правда, на сон времени почти не оставалось. Но в восемнадцать лет это переносится легко.

Хозяин, толстый, одышливый Давид Валерьевич Факторович оказался невредным. Однажды он даже отпустил приболевшего Никиту, который лечился но-шпой, но то ли с дозировкой напутал, то ли лекарство оказалось подделкой, в результате чего он покрылся мелкой красной сыпью. Конечно, хозяин отправил его домой не из человеколюбия, а побоявшись заразиться, да и больничный не оплатил. Но какая, в сущности, разница, если результат один: возможность несколько дней пожить обычной студенческой жизнью без работы на износ и нормально выспаться?

Так бы Никита и возил дальше Факторовича, но после одного случая работать с ним больше не смог.

В тот день он приехал за хозяином, как и было приказано накануне, в офис. Того неожиданно на месте не оказалось, но секретарша Регина попросила Никиту подняться за бумагами, которые нужно было срочно отвезти в банк, где в то время и был Давид Валерьевич. Никита уже взял папку и прощался с приветливой секретаршей, которая всегда старалась подкормить его, когда в помещение ворвались вооружённые люди. Регина взвизгнула и спряталась под стол. В широко распахнутую дверь Никита успел заметить лежавших на полу охранников и тут же сам был переведён в горизонтальное положение.

Один из захвативших офис подошёл к столу Регины, за шкирку выволок девушку из-под него, усадил на стул и приказал:

– Вызванивай Давидика.

– С-сейчас, – запинаясь, закивала девушка, с ужасом глядя на распростёртого Никиту, который, чувствуя у себя на спине тяжёлый ботинок, тем не менее смог немного повернуть голову и попытался улыбнуться, желая подбодрить бледную, словно извёстка, Регину. Та перехватила его однобокую улыбку и правда немного успокоилась, сумела даже набрать номер и вопросительно посмотрела на того, кто отдавал распоряжения. Тот взял из её дрожащей руки трубку и насмешливо процедил:

– Здравствуй, Давидик… Да, это я… Нет, я ждать не буду… Я сейчас у тебя в конторе и со мной несколько твоих человечков: охрана, Региночка твоя драгоценная и, насколько я могу судить, один мальчик, про которого ходят слухи, что он со временем переплюнет твоего виртуоза… Нет, пока с ними всё в порядке… Но только до восемнадцати ноль-ноль. Если ты не сделаешь, что должен, ровно в это время с ними будет всё в большом непорядке. Огромном таком… Да, и с девкой, и с пацаном… Со всеми… А потом и с тобой. Так что решай. Как скажешь, так и будет. – Человек протянул трубку Регине, но та, услышав его слова, впала в такой ужас, что лишь тряслась, глядя на него остановившимся взглядом. Человек усмехнулся:

– Да не дёргайся ты так. Может, Давидик ещё и пожалеет вас.

При этих словах Регина снова молча заплакала. Человек кивнул с усмешкой:

– Вижу, ты хорошо его знаешь. Да, вряд ли пожалеет, конечно. Ну, в этом случае у вас ещё целых три часа жизни. Тоже неплохо в наше неспокойное время.

– Не пугайте её! – с пола подал голос Никита. Получилось сдавленно и не слишком убедительно. Но человек подошёл к нему, сел на корточки, приподнял голову Никиты за волосы, с интересом всмотрелся в его лицо, встретился с ним взглядом (Никита изо всех сил старался смотреть твёрдо и без страха) и усмехнулся:

– А ты смелый. И гордый. Пойдёшь ко мне?

– Нет, – мотнул головой Никита. Коже головы от этого движения стало больно.

– Почему? – искренне удивился человек. – Надо работать с теми, кто сильнее. А я сильнее Давидика. – В голосе его не было раздражения, только искренний интерес, и Никита, секунду подумав, честно ответил:

– Потому что надо работать с теми, кого уважаешь. А я не могу уважать того, кто до смерти пугает ни в чём не повинную девушку.

– Смотри-ка, а пацан ещё и с принципами! – с весёлым изумлением то ли себе, то ли ещё кому-то сказал человек и неожиданно отпустил волосы Никиты, тот ударился щекой об пол. – Ну, и живи со своими принципами. Вопрос только в том, долго ли проживёшь. Может, всего-то три часа…

Регина в этот момент снова всхлипнула, а Никита промолчал. Смысла отвечать он не видел.

Три часа тянулись невыносимо долго. Несколько раз заливался трелью телефон, человек сам брал трубку, кому-то радостно сообщал, что Давида Валерьевича нет и не будет, с кем-то беседовал о делах, пару раз, судя по всему, звонил сам Факторович. Всё это время Никита лежал на полу (ногу, правда, с него сняли), а Регина, сгорбившись, сидела на стуле. Ровно в восемнадцать ноль-ноль – Никита одним глазом видел электронные часы на столе секретарши – раздался ещё один звонок.

– Да, – снял трубку человек. – Ну, вот сразу бы так. И что только тянул? Молодца, Давид Валерьевич. Оставляю твоих мальчика и девочку тебе живыми и почти невредимыми. – Человек нажал кнопку отбоя и бросил трубку Регине. Та всплеснула руками, но поймать не смогла, трубка упала на пол и, судя по звуку, треснула.

Через минуту в офисе уже никого не было. Никита с трудом – всё тело от долгого лежания на полу затекло – поднялся и подошёл к сидящей Регине. Та вцепилась в него с такой силой, что, пожелай он оторвать её от себя, вряд ли сумел бы, и заплакала.

– Гад! Какой же гад! – зло всхлипывала она, размазывая по фисташковому свитеру Никиты тушь и помаду.

– Конечно гад, – согласился он, – совсем запугал тебя, бедную.

– Да не этот, – засмеялась вдруг Регина. – А Давид! Я с ним, с боровом жирным, живу! А он меня… Три часа!.. Знал ведь, что деваться некуда, что всё равно заплатит… Но тянул до последнего! А я тут… а мы с тобой тут! – Она заплакала ещё горше. Никита всё-таки отцепил её руки от себя, сел на корточки и принялся ладонями вытирать девушке слёзы.

Вскоре заявился сам Давид Валерьевич. К тому времени на его столе лежали два заявления об уходе. В соответствии со своими принципами, которые тремя часами ранее Никита зачем-то сообщил незнакомому человеку, работать на Факторовича он больше не хотел. Регина тоже.

После того случая Никита продолжал подрабатывать водителем у других хозяев. Но денег этих на квартиру, конечно, не хватило бы. И Лика знала об этом. Однако её вопрос не застал Никиту врасплох.

– Пока поживём на съёмной. Я накопил денег, на несколько месяцев нам хватит…

– А потом?

– В мае я сдам ГОСы, защищу диплом и пойду устраиваться к нам на завод.

– Ку-у-уда? – Про завод, на котором работали его родители, и о своих мечтах Никита Лике как-то уже рассказывал, поэтому не понял её удивления. Она же знала о его желании. Или забыла?

– На наш завод. Я поговорил с одним знакомым, он замгенерального у нас…

– Ничего себе, кто у тебя в знакомых ходит, – хмыкнула Лика.

– У него гараж через три от нашего, и я ему иногда помогаю машину чинить, он любит сам с ней повозиться, – объяснил с улыбкой Никита. – Вот мы и подружились, можно сказать… Так вот, Дмитрий Михайлович мне по секрету рассказал, что завод умудрился разморозить строительство дома, который начали возводить ещё в конце восьмидесятых. Но ты же помнишь, что было потом. Строительство законсервировали. А сейчас заключили большой контракт с Индией и решили так молодых специалистов заманить на завод. Квартиры будут давать тем, кто согласится отработать по десять-пятнадцать лет…

– Отлично! – обрадовалась Лика. – Надо соглашаться!

Никита такого энтузиазма от неё не ожидал и обрадовался:

– Я тоже так думаю. Дмитрий Михайлович сказал, что я как раз успею.

– Супер! – Лика закружилась в танце и тут же со смехом добавила: – Тогда я согласна.

Начали готовиться к свадьбе. Лика хотела большую, со многими приглашёнными и гуляньем на два дня. Никита, которому её радостный энтузиазм был приятен, не возражал, и значительная часть денег, накопленных им для съёма квартиры, пошла на платье для невесты, аренду кафе, застолье и самые разные мелочи, которых оказалось так много, что окончательная сумма поразила Никиту своей внушительностью. Но они справились тем более, что и родители помогли, конечно.

В очередной из вечеров, когда Лика пришла к Никите обсуждать подготовку к торжеству, она неожиданно спросила его маму:

– Клара Петровна, а что вы делали для того, чтобы стать главой семьи?

Растерялись все: и мама, которая хотя и была решительной и активной, главной себя вовсе не считала, и отец, разом низвергнутый в категорию подкаблучников, и Никита, который просто оторопел.

– Лика, – мягко ответила его мама, – а с чего ты взяла, что я глава семьи?

– Ну, как? – искренне удивилась та. – Вы же принимаете все основные решения.

– Ничего подобного. У нас принято обсуждать всё мало-мальски важное. Даже когда Никита был маленьким, мы ничего не решали только вдвоём, всё обсуждали с сыном, объясняли ему, почему лучше сделать так, а не иначе, спрашивали его мнение… Да и разве может быть в семье единоличное управление?

Никита, который считал родительскую модель семьи очень правильной, с интересом посмотрел на Лику. Надо же, как всё выглядит со стороны. Кто бы мог подумать, что спокойный уравновешенный отец кажется окружающим слишком мягким для того, чтобы быть главой семьи. Или это только Лика так по молодости ошибается?

Вечером он случайно услышал, как отец спрашивал маму:

– А тебе не показалось, что девочка сама хочет стать главной, вот и решила, так сказать, перенять опыт у старших товарищей?

– Не знаю, не знаю, – задумчиво протянула мама, – если так, то Никите с ней будет ох как нелегко.

– Мамуль, нормально мне с ней будет, – тут же вступил в разговор Никита, как раз дошедший по коридору до кухни, где сидели родители, – ничего такого Лика не хочет. Просто задала вопрос. И, кстати, получила на него мудрый ответ. Вот увидишь, всё у нас будет хорошо. Не волнуйся.

– Я стараюсь, – невесело улыбнулась мама. Но Никита с бесшабашностью, свойственной юности, обратить внимание на её озабоченный вид не пожелал. Вместо этого он чмокнул маму в щёку, потрепал отца по плечу и отправился спать.

Свадьбу назначили на самое начало мая. Никита ждал, что родные станут отговаривать от этого решения и напоминать, что придётся всю жизнь маяться. Но мама с отцом ничего подобного не сказали. Они вообще всегда доверяли ему. Уже давно Никита принимал самостоятельные решения и сам нёс за них ответственность. И подготовка к свадьбе в этом отношении ничего не изменила. Родители не считали возможным вмешиваться.

Только один раз, поздно вечером, когда мама уже давно спала, а Никита только что вернулся с работы, отец вышел на кухню, где его сын ел прямо из сковороды сосиски с жареной картошкой.

Сначала отец просто молча сидел напротив, глядя на своего изголодавшегося уставшего ребёнка, потом встал, налил ему большую чашку чая, поставил рядом пиалу с овсяным печеньем и вдруг спросил:

– А ты уверен, что Лика лучшая девушка на свете?

– Ты про что, пап? – прожевав уточнил Никита.

– Я про то, что жениться нужно только тогда, когда знаешь, что лучше этого человека нет. Не вообще, а именно для тебя. Только в этом случае можно рассчитывать на счастливую жизнь… – Он вздохнул. – Так вот я и спрашиваю: ты уверен, что Лика – лучшая девушка для тебя. Ты хорошо подумал?

– Пап, ты что, предлагаешь мне обойти весь мир, чтобы убедиться, что лучше Лики никого нет? Этак я до старости ходить буду. – Попытался отшутиться Никита.

– Весь мир не нужно. Иногда достаточно просто посмотреть вокруг. Иногда счастье живёт по соседству.

– По соседству у нас только глубокие пенсионерки. – Никите почему-то было весело.

Отец внимательно посмотрел на него:

– Не только. Просто ты не смотришь – и не видишь.

– Пап, я тебя умоляю. Что с тобой сегодня?

– Просто мне кажется, что я тебя хорошо знаю, Ник. И поэтому я опасаюсь, что ты, даже если будешь очень несчастлив в браке, до последнего станешь бороться за него. А мне бы очень хотелось, чтобы в твоей жизни случилась настоящая любовь.

– Как у вас с мамой?

– Да. Как у нас. Если бы я не знал, что такая бывает, то, пожалуй, и не переживал бы так за тебя. Но я знаю. И мне очень хочется, чтобы и ты узнал.

– Пап, я тебя прошу, не переживай. – Никита встал и обнял отца за плечи. – Лика хороший человек. И она не кусается, честное слово! – Он сделал восторженное лицо и преданно посмотрел в глаза отцу.

– Если бы всё было так просто, – покачал головой тот, встал и пошёл по коридору к комнате, в которой спала мама.

Никите на минуту стало не по себе. Но потом он вспомнил манящий взгляд Лики, её поцелуи, руки на своей коже и решил, что сам разберётся. В чём в чём, а в таких вопросах родители не советчики. Впрочем, и друзья, как выяснилось, тоже. Потому что и Витька с Мишей и Артёмом единодушно отговаривали Никиту от свадьбы. Правда, аргументацию приводили другую.

– Не нагулялся ты ещё, – бурчал Витёк, когда они как-то шли вместе на электричку. – Куда ты торопишься, я не пойму? Ну, успокой меня, скажи, что ты женишься не из-за того, что семейным на твоём заводе обещают дать двушки, а холостым только однушки.

– Значит, вот как ты обо мне думаешь? – всерьёз возмутился Никита.

– Ладно, ладно, – примирительно поднял руки ладонями к другу Витёк. – Просто я беспокоюсь. Ты у нас первым на курсе жениться собрался. А ведь ты мне не чужой. Люблю я тебя, оболтуса торопливого. И вообще, ты ж ещё жизни не знаешь. Первое серьёзное увлечение – и сразу в загс тебя потянуло. Кто ж так делает?