Текст книги "Листья дерева коорхи"

«Да ладно», – таращусь я на него, сидящего в кресле для посетителей.

Он усмехается и кивает с достоинством.

«Представь себе».

«Что же должно было произойти, чтобы ты решил обратиться ко мне?»

Амрис задумывается. Достаёт трубку, вертит её между пальцами. Щурясь, рассматривает открывающийся из нашего окна вид.

«Я чувствую себя на пороге нового этапа развития. Точнее», – смеётся он. – «Я вижу, что я уже скоро окажусь на другом этапе развития, на новом уровне расширения, сознания своей силы, и я волнуюсь и предвкушаю его».

Замолкает. Курит.

«Ладно. Поздравляю тебя с грядущим новым этапом развития. Я тут причём?»

Он щурится, глядя то на меня, то рассматривая образ себя в недалёком будущем.

«Я предчувствую, что мой путь в новое состояние идёт через разбор какой-то старой истории, в которую я в одиночку не хочу смотреть».

«Так. И?» – начинаю смеяться. Амрис усмехается и одновременно чутко прислушивается к себе. Теперь я тоже вижу тот шаг, который он планирует сделать. Ого.

«Я прошу тебя побыть своей силой со мной, пока я это смотрю».

Я прислушиваюсь к его состоянию. Он трепещет и слышит звук своего будущего торжества, боится и тянется в нежности к новому образу себя и грядущему состоянию. И я вижу общий образ нового состояния, и мне становится интересно.

«Да, я хочу и готов быть свидетелем твоего перехода. Ты только скажи, какой в него заход».

Амрис посылает мне образ поцелуя и рассматривает, что в себе он трансформирует для перехода. Любуюсь им и жду.

«В своих больших проектах – типа бизнес-империй, которые тебя так веселят, – я часто действую с искажением. Кроме того, что я делаю, что люблю и в чём чувствую интерес, я часто начинаю доказывать, что я не хуже, часто принимаюсь пробиваться наверх с главной целью просто быть там, где за меня никто не может решать. Или вырываюсь из структуры – с той же целью. И я чувствую, что это старая и больная история. Может быть, самая устойчивая и больная в моей жизни. Через неё я ухожу в штопор к потере себя, депрессии и смерти…»

Просматривает разные эпизоды своей биографии, в которых ему это искажение знакомо, показывает мне общие образы. Да, я понял, о чём он говорит.

«Ладно, а откуда тебе известен этот образ действия – всё время доказывать, что ты не хуже, и бежать наверх или наружу?»

Амрис прислушивается к себе. Я вместе с ним тянусь вниманием по ниточке, связывающей это чувство с исходной ситуацией, и мы одновременно видим образ.

…Спиной к белому стволу дерева коорхи сидит юноша в белом костюме и бирюзовой шапочке, с блестяще-белыми волосами и яркими бирюзовыми глазами. С книгой в руках. Вокруг – опавшие листья глубокого фиолетового цвета. Последний день лета…

Амрис смеётся, мол, как же иначе, а я смотрю в этот образ и пытаюсь уложить в своей голове, что самая устойчивая больная схема в жизни Амриса начинается со встречи со мной. Самой первой встречи.

Кстати, у меня к ней тоже есть вопросы. Мы ведь никогда не смотрели её. Я до сих пор не знаю его версию событий.

Он слышит меня.

«Посмотрим? И подгрузи ещё свой архив, чтобы мы наконец поняли, что там у каждого произошло, что у нас – ничего не получилось».

Я медлю. Чем больше внимания я даю этой истории, тем сильнее ноет старая обида. Для меня эта история тоже была судьбоносной.

Было бы странно иначе.

А ещё – подкрадывается страх.

«Амрис».

«М?» – он готов нырнуть в воспоминания, и ему требуется мгновение, чтобы понять, что со мной что-то не так. Отставляет образ воспоминания и всматривается в меня.

Сжимаю кулаки и стараюсь успокоиться под его взглядом.

«Что?»

Очень страшно. Дрожу, пытаюсь справиться со страхом.

«Кан-Гиор, приём».

Выдавливаю из себя улыбку. Как же хорошо, что мы запомнили, как быть друг с другом, когда что-то идёт не так…

«Приём происходит», – выговариваю я. Становится полегче. Амрис кивает, не сводя с меня глаз.

«Просто озвучь, чего ты боишься. Пожалуйста».

Просто озвучить.

Ладно.

«Я боюсь, что наши отношения могут закончиться, если мы расправим историю, в которой мы впервые встретились и с которой всё началось».

Слышу его мрачную досаду. Жмурюсь, чувствую себя, как под ледяным душем. Он молчит, быстро думает – я не вглядываюсь, – и время мучительно тянется.

Наконец он готов ответить.

«Я думаю, что больше всего толку будет, если не я буду приводить контраргументы, а ты сам их найдёшь», – изрекает он, и он прав.

Выдыхаю, перехожу из страха в спокойное созерцательное состояние и смотрю со стороны на то, что я сказал.

«Я боюсь, что наши отношения могут закончиться, если мы расправим историю, в которой мы впервые встретились и с которой всё началось».

Подумай, Кан-Гиор. Почему это на самом деле не страшно? Амрис, похоже, довольно быстро сообразил, значит, это не сложная задача.

А.

Ну да.

Даже смешно.

Амрис, предчувствуя мой ответ, кивает и улыбается, но мне важно проговорить это.

«Мы просто уберём боль, которая всё ещё есть в наших отношениях, рядом с их основанием. Основанием было, конечно же, “я чувствую симпатию к тебе, я хочу узнать тебя, я хочу попробовать идти вместе и посмотреть, что из этого получится”, но я был молод и обидчив и принимал на боли выразительные решения».

Амрис смеётся. Меня стремительно отпускает.

«Если убрать боль, то останется наш взаимный интерес друг к другу. Пространство отношений будет свободным от боли, свободным для любви».

«Да, я тоже хочу продолжать», – усмехается Амрис. – «Так что давать смотреть кино».

Он подтягивает образы воспоминаний, я вытаскиваю из своих архивов соответствующие.

И мы смотрим кино.

***

– Пока не решил, на какую кафедру пойдёшь? – спросила Кант-Ийра, ставя перед сыном корзинку со свежеиспечёнными малюсенькими пышками. Могла и не спрашивать. Если бы Кан-Гиор сделал выбор, его волосы начали бы накапливать новый пигмент, а так со дня, когда Кан-Гиор вспомнил своё имя, начал вспоминать себя и задумался о профессиональном пути, чуть меньше лунного месяца назад, они оставались блестяще-белыми.

Кан-Гиор внимательно осмотрел корзинку с пышками, выбрал одну и повёл плечами в ответ на вопрос матери.

– Я бы на твоём месте пошла на прикладную физику. Конечно, с карриотами работать – то ещё удовольствие, но работа у тебя всегда будет, и интересные проекты тоже могут встретиться. А «Теоретическая физика и философия»… Ну, будешь ты писать трактаты о времени и пространстве…

– О звёздах, – поправил Кан-Гиор.

– Да хоть о вакууме! Но что кроме этого? Преподавать в Высшей Школе? И всё?

Кан-Гиор задумчиво жевал пышку, смотрел в окно поверх плеча матери на ясное утро последнего дня лета и не отвечал.

Ийре было легко говорить. Её работа заключалась в уходе за растительными массивами в городских экосистемах, и она общалась в основном с растениями, а с представителями касты управленцев и военных пересекалась крайне редко, только если возникали какие-то проблемы. Ей бы, наоборот, хотелось больше межкастового взаимодействия, и она подала заявку на заочное обучение проектированию экосистем. Занятия должны были начаться завтра, как у сына, только о своём обучении Ийра сыну пока не говорила.

– Сегодня решу, – Кан-Гиор встал из-за стола. – Благодарю за завтрак. Погуляю, к вечеру вернусь.

– Пышки тебе в корзину положу, – Ийра завернула несколько пышек в полотенце и положила в корзину, в которой уже лежали термос, свёрнутое покрывало, книга, тетрадь и письменные принадлежности. Кан-Гиор подхватил корзину, поклонился матери и ушёл.

– Народ, а можно потише?

Амрис обернулся.

Спиной к белому стволу дерева коорхи, листья которого, как обычно в конце лета, сменили цвет с белоснежного на глубокий фиолетовый и уже начали опадать, создавая вокруг дерева фиолетовый ковёр, сидел юноша с книгой в руках. В обычной одежде гейлиров – белом костюме и бирюзовой шапочке. С недовольным выражением на лице.

«А, только вспомнил себя и ещё не определился», – понял Амрис, скользнув взглядом по белым волосам юноши, но тут встретился с взглядом пронзительных бирюзовых глаз. – «Ого, гейлир до мозга костей. Редкая птица».

– Я разберусь, – бросил он через плечо своей группе и направился к дереву.

За его спиной продолжилось совещание.

Последний день лета – день решающего состязания слушателей подготовительного курса Высокой школы Стратегов. С выхода второй луны до захода солнца – Игра. Организовать разведку, сотрудничать со стороной противника (второй группой однокурсников), чтобы обменяться подсказками, затем противостоять противнику и найти Клад.

Амрис как староста группы получил ранним утром конверт с координатами центра игрового поля – дерево коорхи неподалёку от жилых кварталов гейлиров – и величиной радиуса поля и собрал группу для разведки местности и совещания.

В группе как раз происходило горячее обсуждение тактики разведки, когда от дерева послышался голос сидевшего там юноши-гейлира. Они даже не заметили, когда он пришёл. Или они не заметили его, когда сами пришли?

– Я не против того, чтобы вы проводили своё обсуждение, однако прошу вас делать это тише. Я читаю, – с достоинством пояснил юноша, когда Амрис приблизился.

Ого, подумал Амрис. Какой вежливый нашёлся. Обычно от гейлиров не дождёшься ничего, кроме презрительного взгляда.

– Что ты читаешь? – неожиданно для себя спросил он.

Гейлир вздрогнул от удивления и вгляделся в лицо Амриса. Ну да, конечно же, подумал Амрис, они привыкли считать, что единственный документ, который карриот читает в жизни, – это текст присяги, и то в аудиоварианте выучивает, а на большее у карриота мозгов не хватает.

Бирюзовоглазый гейлир перевёл взгляд на лежавшую на коленях книгу и неожиданно мягко рассмеялся. Амрис напрягся. Что смешного?

– На самом деле, это одна книжек, которую я очень любил в детстве. Мне завтра кафедру выбирать, то ли теоретическую физику и философию, то ли прикладную физику, и я подумал, что посижу под деревом, полистаю эту книгу – и выберу правильно.

Он поднял книгу обложкой к Амрису. На обложке значилось: «Сказки, которые рассказывают звёзды».

«Ого, астрономия», – подумал Амрис.

Стыд оттого, что он едва ли представляет и физику, и философию, и, если очень-очень честно, то за свою жизнь он прочитал не больше двадцати книг, а основное время играл в стратегические и командные игры, горячей волной прошёл по телу.

– Самый умный, что ли? – огрызнулся Амрис и тут же прикусил язык и зажмурился. Вот за это они и… Стоял на месте, отчаянно поджимая в ботинках пальцы ног, мечтал провалиться сквозь землю.

Чувствовал на себе неспешный пронзительный взгляд. Чувствовал, что в этом взгляде нет презрения, а есть сочувствие и интерес. Чувствовал, что ему под этим взглядом хорошо.

– Хочешь – покажу? – послышался вопрос.

Амрис распахнул глаза. Гейлир улыбался.

– Что – покажешь?

– Звёзды. У меня есть телескоп. А в этой книге рассказаны легенды о двадцати трёх основных созвездиях, и я могу показать тебе все эти созвездия и рассказать легенды. Хочешь?

– Так день же!

Вот теперь гейлир смерил его тем взглядом, каким обычно смотрят на всех остальных гейлиры.

– Все карриоты такие наблюдательные – или ты один такой? Конечно, не сейчас. После заката, когда уже совсем стемнеет. Тем более, как я отчётливо услышал из вашего совещания, вы до заката будете какой-то клад искать, а потом проводить тактический разбор? Вот после него и приходи. Сюда. Как тебя зовут?

Амрис открыл рот и с удивлением услышал, как произносит своё недавно вспомненное истинное имя. Гейлиру, которого видит первый раз в жизни. Во даёт.

Но почему-то было ощущение, что можно.

– В смысле… – Амрис вздохнул. – Я предпочитаю, когда меня называют «Амрис». То, что я в начале назвал, – это моё настоящее имя, и я не люблю… Ай, зачем я всё это говорю!

Смутился. Зарычал внутри на себя. Уставился на ковёр листьев дерева коорхи под ногами. Опять ощутил на себе взгляд. Поднял глаза.

Гейлир смотрел на него, как будто на интереснейший экспонат в музее, жемчужину коллекции.

– Амрис, – наконец кивнул он. – Я понял. Меня зовут Кан-Гиор. На «Кан» тоже отзываюсь.

– Кан-Гиор, – повторил Амрис. – Хорошо. Я приду после заката. И ты покажешь мне звёзды.

Кан-Гиор улыбнулся глазами и уголками губ. Кивнул.

– Только не шумите, пожалуйста. Я читаю, – открыл книгу на закладке и углубился в чтение.

– Не будем, – тихо ответил Амрис, развернулся и пошёл к своим. Сжимал в кулаках края алого карриотского плаща.

Не мог отделаться от ощущения, что уже победил.

– Кан-Гиор!

Кант-Ийра окликнула ворвавшегося в дом сына, но тот не удостоил её внимания. Скинул ботинки, взбежал по лестнице наверх, перепрыгивая через две ступеньки, стал чем-то греметь у себя в комнате.

Ийра только успела заметить, что волосы у него по-прежнему блестяще-белые. Ничего он не решил. Небось просто читал весь день, как обычно. Хотя в таком случае он не был бы так возбуждён… Что-то случилось?

Кан-Гиор спустился с тубообразным чехлом в руках – а, телескоп, сообразила Ийра, – бережно поставил его у двери и помчался на кухню. Вытащил из своей корзины и помыл оставшуюся с обеда посуду, поставил маленький термос на полку и наполнил кипятком большой термос, сунул в корзину несколько пакетов листьев тхали, огляделся, подумал и принялся делать бутерброды.

– Ты на ночь, что ли, уходишь? – стоя в дверях кухни, спросила Ийра.

– Угу.

– Ты помнишь, что у тебя завтра поезд?

– Угу.

– Ты помнишь, что нужно отправить письмо на кафедру?

– Угу.

Ийра вздохнула.

Кан-Гиор доделал бутерброды, завернул их в мягкую большую салфетку, положил в корзину. Замер, раздумывая, уперев руки в бока. Ещё раз метнулся наверх и вернулся со сложенным пледом.

Нет, заметила Ийра, с двумя. Хм.

– Ты влюбился, что ли? – не удержалась она от вопроса.

Кан-Гиор смерил её ироническим взглядом.

– Угу, – и стал перекладывать вещи в корзине, чтобы освободить место для пледов.

Вот и понимай его.

А вдруг правда?

Если да, то нашёл, когда влюбляться, – в последний день перед отъездом в Высшую школу.

– Кан…

Но он уже перенёс корзину к входу, влез в ботинки, накинул на плечи куртку и на одно плечо – ремень чехла телескопа, подхватил корзину и ушёл.

Ийра закрыла за ним дверь, хмыкнула, покачала головой. Прошла на кухню, кинула в чашку листьев тхали, залила их кипятком и вышла с кружкой на веранду – любоваться разгорающимся закатом.

К удивлению Амриса, на выходе его ждал отец. Крит-Айр. Парадный мундир, обтягивающий внушительных размеров тело, блестящая рукоятка символического хлыста парадного мундира, тяжёлый толстый плащ. По обеим сторонам – телохранители.

– Амрис, – отец растянул губы в улыбку и раскрыл руки, готовый заключить сына в объятия. Амрис сжал в руках врученный ему по итогам игры кубок и отступил на полшага. – Я так рад, что ваша команда выиграла. Я нисколько в этом не сомневался.

Он выдержал паузу, многозначительно глядя на сына. Тот щурился, глядя на отца, покусывал губу, силился понять, чем вызвано такое благодушное настроение, и в чём подвох: раньше отец не был замечен в столь пристальном внимании к успехам сына.

– Дай я посмотрю, – Крит-Айр протянул руки к кубку, и Амрис послушно передал его. Тут же внутренне отругал и одёрнул себя. Он опять просто подчиняется. Просто потому, что его отец – высокопоставленный карриот, министр сельского хозяйства, и нужно обладать не меньшими весом и силой, чтобы не чувствовать первый импульс – подчиниться. Куда Амрису в его 16 лет…

– Этот кубок будет отлично смотреться в семейной коллекции, – пробормотал Крит-Айр, пытаясь разглядеть гравировку в сумеречном свете. Телохранитель вытащил из кармана фонарик и направил синеватый луч на кубок.

Амрис наблюдал и выжидал. Сжимал кулаки, готовый стоять на своём и не подчиняться.

– Поехали, Амрис, – наконец сказал отец, удовлетворившись осмотром и передав кубок телохранителю с фонариком. «Не мне», – заметил Амрис.

– Куда? – спросил он вслух и тут же опять одёрнул себя и внутренне зашипел на себя от досады. Опять, вместо того, чтобы примерить на себя, хочет ли он вообще куда-либо ехать, он принял, что они куда-то едут, и только уточнил, куда.

– Как куда? На банкет в честь вашей победы и зачисления в Школу.

Амрис встряхнул головой.

– Как так? Ведь мы же только сегодня играли…

Отец помолчал немного.

– Ты уверен, что хочешь знать ответ на этот вопрос? – спросил он, пристально глядя на сына.

«Ненавижу», – беззвучно, одними губами артикулировал Амрис, встретив его взгляд.

Отец усмехнулся.

– Поехали, Амрис. На банкете будет пара моих коллег, сыновья которых были сегодня в твоей команде. Я надеюсь, вы станете друзьями.

Он развернулся и двинулся к машине.

– Нет.

Амрис сам не ожидал, что будет сопротивляться. Однако в кои-то веки в его жизни появилось что-то важное, что он намерен был защищать. Отец замер и не спеша обернулся.

– Я не понял, Амрис.

Амрис сжал кулаки, упёрся ногами в землю, готовый стоять на своём до конца.

– Я разве не ясно выразился? Сейчас мы сядем в машину и поедем в министерство.

– У меня другой план на вечер.

Голос Амриса прозвучал твёрдо и спокойно. Не против воли отца – это бесполезно, отец всё равно передавит, – а мимо воли отца. В сторону воплощения своей воли. Это может сработать.

«Правда сейчас он будет давить», – понял Амрис и приготовился.

Нужно просто сосредоточиться на своей цели, своём намерении. На том, что он по-настоящему, по-новому в первый раз за долгое время захотел.

Ковер из густо-фиолетовых листьев дерева коорхи. Этот гейлир, который до мозга костей гейлир, – и одновременно не похож на остальных гейлиров. Кан-Гиор. «Кан» – импульс, проникновение, точечное попадание, лёгкость и прыгучесть, стрекозы и испаряющаяся роса. «Гиор» – мощное стремительное распространение, расходящиеся круги на воде, уверенное управление потоками силы, ум и ясность. Завораживающие бирюзовые глаза. Сказки про звезды, он обещал, и Амрис услышит эти истории, которые отец не давал ему читать, ибо зачем стратегам сказки. Кан-Гиор. Жаль, они не успели пожать друг другу руки. Он мог бы держаться за воспоминание об этом рукопожатии. Кан-Гиор.

Амрис сопротивлялся давлению отца пятнадцать ударов сердца. Личный рекорд, никогда ещё так долго.

А потом ноги повели его к машине.

Амрис выдохнул и расслабился. Битва проиграна, но это не значит, что проиграна война. Сейчас он послушно дойдёт до машины, а из машины можно будет выскочить и побежать, как никогда быстро, к дереву коорхи.

Надежда, что это может получиться, не покинула Амриса, даже когда отец посадил обоих телохранителей на сиденье впереди, за водительским, а сам устроился рядом с Амрисом, на заднем.

Когда водитель завел машину и был готов тронуться, Амрис понял, что момент настал. Он рванул ручку двери, готовый выпрыгнуть и бежать, но его настиг гром собственного настоящего имени.

Отец надавил, и Амрис не мог сопротивляться. Его руки плотно закрыли дверь и чинно легли на колени. Сам Амрис смог только отвернуть голову к окну. Больше всю дорогу он под волей отца двинуться не мог.

Всю дорогу беззвучно плакал.

Хоть этим отец не мог управлять.

Кант-Ийра проснулась на рассвете от глухого стука шагов по лестнице. Кан-Гиор вернулся.

В дрёме Ийра услышала скрип ручки и стук двери, удар об пол чего-то тяжёлого. Неужели телескоп?

Услышала, как Кан-Гиор шмыгает носом. Простыл, что ли?

Услышала гул коммуникатора, стук по клавишам. Стих.

Услышала, как Кан-Гиор вытащил из-под кровати и расстегнул чемодан. Шелест, шаги, шуршание.

И Ийра уже начала засыпать, когда услышала шелест чехла и звук арфы. Кто в такое время играет?

Кан-Гиор перебрал струны, проверяя настройку инструмента, а потом тихо заиграл.

Кант-Ийра никогда не слышала в исполнении своего сына мелодии печальнее. Она почувствовала укол тревоги и острого сочувствия, думала подняться и пройти к нему в комнату, но решила не ходить. Вряд ли Кан-Гиор сейчас хочет, чтобы мать его утешала. Это уже не мальчик, которого она родила, а существо, которое она привела в мир. Уже завтра он сам. Уже сейчас он сам.

Отдавшись течению музыки, Кант-Ийра соскользнула обратно в сон.

Когда Кант-Ийра спустилась утром на кухню, Кан-Гиор, сонный, сидел за столом, оперев подбородок на ободок чашки с заваренными листьями тхали. Перед ним в центре стола стояла белая ваза с осенними бледно-жёлтыми цветами, и Кан-Гиор рассматривал нарисованный на вазе миниатюрный пейзаж.

Его волосы за ночь растеряли свой блестяще-белый цвет и теперь выглядели светло-серо-сизыми, тусклыми.

Кан-Гиор принял решение. Ийру разбирало любопытство спросить, какой выбор он сделал, но, помня печальную песню арфы, она колебалась: о чём бы и как бы тактично спросить.

– Как свидание? – решилась Кант-Ийра и тут же поняла, что это не лучший вопрос. Кан дернул уголком губ и не ответил. Сощурился, хлебнул тхали, продолжил рассматривать пейзаж на вазе. Ийра подождала, но ответа не последовало. Вздохнула. Вот ведь привела в мир существо! Пока не вспомнил себя, был таким милым юношей, а теперь – как подменили. – Я вижу, ты сделал выбор?

– Угу.

Ийра вздохнула. Кан-Гиор встряхнул головой и потянулся.

– Ладно, последний завтрак, могу и поговорить, – встретился ясным взглядом с матерью. – Спрашивай. Всё равно же будешь спрашивать, не забыл ли я билет на поезд или надел ли я штаны.

Ийра не удержалась и посмотрела под стол. Штаны он надел. Кан-Гиор хмыкнул. Ийра рассмеялась.

– Какую кафедру ты в итоге выбрал? – спросила Ийра, вглядываясь в его набирающие пигмент волосы.

– Теорфиз, – на мгновение помрачнев, но оправившись, ответил Кан-Гиор ровным голосом.

– А почему? Ведь на прикладной так интересно, могут быть совместные проекты с карриотами… – мечтательно протянула Ийра.

Кан-Гиор, слегка поджав губы, выждал мгновение, прежде чем ответить.

– Чтоб я ещё раз общался с карриотами – да никогда.

«Ещё раз», – отметила Ийра. Девушку карриотскую он себе завёл, что ли, и у них ничего не получилось? Однако Кан-Гиор продолжил.

– И Ийра, я по-прежнему рекомендую тебе пройти повышение квалификации, раз ты с таким интересом смотришь в сторону сотрудничества с карриотами. Я думаю, ты сможешь раскрыть там новые грани своих способностей.

Разговаривал ли её сын так с ней раньше? До того, как начал вспоминать себя…

– Так я и… – решила признаться Ийра. – Я отправила заявку. Завтра у меня тоже начинаются занятия.

Кан-Гиор долго смотрел на неё глубоким взглядом бирюзовых глаз, а потом опустил взгляд и продолжил изучение пейзажа на вазе.

– Пусть сложится благополучно, – едва шевеля губами, произнёс он.

Что-то произошло, поняла Ийра, но одновременно поняла, что сын не будет сейчас откровенничать. Возможно, он больше не расскажет о себе ничего важного. Почувствовав укол грусти от этой мысли, Ийра решила сменить тему.

– Как ты думаешь, какого цвета у тебя будут волосы?

Кан-Гиор оживился, поднёс к глазам прядь волос.

– Сейчас они ещё совсем светлые, но я думаю, что вскоре наберут много пигмента. Думаю, что тёмно-фиолетовыми будут. Смотри, видишь – этот сизый? Когда он затемнеет, будет густо-фиолетовым, – и добавил после небольшой паузы. – Как листья дерева коорхи в конце лета.

И замолчал, скользя кончиками пальцев по пряди к её концу. Когда прядь выскользнула из пальцев и качнулась к лицу, Кан-Гиор заправил её за ухо и посмотрел на мать.

– Будем ли мы завтракать? Голодным на поезд я не хочу.

Ийра кивнула и открыла холодильный шкаф.

После завтрака, когда Кан-Гиор стащил вниз свой чемодан и стоял в задумчивости, перебирая в голове, всё ли необходимое взял, Кант-Ийра спросила, нарочно глядя не на него, а на вазу на столе:

– На каникулы приедешь?

Кан-Гиор неопределённо повёл плечами. Помолчал. Вздохнул и поволок чемодан к двери.

«Совсем чужой», – подумала Кант-Ийра. – «Ещё недавно совсем мой сын, а теперь – такой чужой». Почувствовала, как слёзы наворачиваются на глаза. Вспомнила, что по ритуалу она должна открыть ему дверь. Поспешила к двери и открыла.

Кан-Гиор переставил чемодан за порог, выпрямился, прикрыл глаза и сосредоточился. Поднял взгляд на мать, произнёс:

– Благодарю тебя, Кант-Ийра. Дальше я сам.

Кант-Ийра почувствовала ком в горле, обняла сына – он легко коснулся её спины – и отстранилась. Все через это проходят. Взрослый мужчина шестнадцати лет, вспомнившее себя существо, ответственное за свою жизнь и выборы. Сделавшее свой первый большой выбор.

Кант-Ийра встретилась взглядом с взглядом бирюзовых глаз, вгляделась в них и кивнула. Кан-Гиор тоже кивнул и переступил через порог. Встал рядом с чемоданом, обернулся, ожидая традиционного ответа матери.

Кант-Ийра, как смогла, улыбнулась.

– Этот дом всегда открыт для тебя. Приезжай, если хочешь.

Кан-Гиор поклонился в пояс, выпрямился, ещё раз на секунду встретился с взглядом матери – и в этот раз Кант-Ийра увидела в его глазах нежность, которую так хотела увидеть и сохранить в своём сердце.

Кан-Гиор улыбнулся краешками губ, взял чемодан за ручку, развернулся и зашагал к станции.

Не обернулся.

Кант-Ийра смотрела ему вслед, пока он не повернул за угол, а потом прикрыла дверь, прошла на кухню. Кинула в чашку листьев тхали, залила кипятком, села на стул, на котором за завтраком сидел Кан-Гиор, остановила взгляд на пейзаже на вазе на столе.

Она никогда особенно не вглядывалась раньше, но сейчас заметила, что на белой глазури вазы тонкими фиолетовыми линиями изображено дерево коорхи в конце лета, когда темнеют белые листья дерева, и к нему слетаются птицы, чтобы полакомиться вкуснейшими, наливающимися сладким соком плодами. И художник изобразил на вазе дерево, а вокруг – то ли падающие листья, то ли слетающиеся птицы. Не разобрать.

Допив тхали, Кант-Ийра потянулась, встала, ополоснула чашку и пошла собираться. Проводила сына в большой мир – теперь её ждут любимая работа и новая учёба.

Новый этап жизни.

Когда Амрис прибежал утром к дереву коорхи, под деревом, конечно же, никого не было. Обошёл вокруг дерева – записки тоже никакой. И как найти этого гейлира – непонятно. Хотя… он говорил вроде, что выбирает между теоретической и прикладной физикой, – в Высшую Школу поступил, что ли? Если бы был способ это разведать и найти его…

Амрис стоял под деревом коорхи и перебирал варианты.

Корил себя за то, что вчера не смог выполнить обещание.

Клялся, что больше никому не скажет своё настоящее имя и не позволит собой управлять. Клялся, что будет либо как можно быстрее забираться на самый верх управленческой структуры, чтобы никакой воли не было сильнее его, либо выходить из структуры и создавать что-то в свободном пространстве.

Предчувствовал, набирающей силу способностью видеть сплетающие будущее намерения людей предчувствовал, что увы, но они не встретятся. Кан-Гиор поставил намерение не встречаться с карриотами.

Сжимал кулаки, кусал губы.

Перебирал варианты.

Кан-Гиор блестяще окончил кафедру теоретической физики и философии и продолжил своё образование на астрономическом отделении. Закончив его и написав выпускной трактат, остался работать. Заполнял журналы, писал внутришкольные бюллетени, программы и отчёты, но на все предложения издать публичную монографию отвечал отказом. Писал статьи в стол, для себя, или разве что для ежеквартального школьного журнала. Его приглашали читать выездные научно-популярные лекции – он говорил, что за пределами школы он никому о звёздах рассказывать не хочет.

Верный своему решению, больше никогда в своей жизни он с карриотами не взаимодействовал.

Амрис, закончив Высокую школу стратегов, к великому неудовольствию отца, занялся межкастовыми образовательными проектами. Проще говоря, приглашал гейлиров разных специальностей читать лекции по естественным и точным наукам в карриотских школах. Гейлиры видели в нём любопытный экземпляр интеллектуальной эволюции карриотов, карриоты – видели в нём чудака и предмет для насмешек. Позже он организовал издательство научно-популярной литературы и приглашал гейлирских профессоров писать простые книжки о чудесах вселенной. Какие-то книжки не продавались, какие-то – становились бестселлерами. Восемь раз он направлял приглашение от имени издательства на кафедру астрономии Высшей Школы – и каждый раз получал письмо от ректора с извинениями за нелюдимость и невежливость заведующего кафедрой профессора, а также за его нежелание писать для публики.

Когда до Амриса дошло известие, что заведующий астрономической кафедрой умер, он озвучил просьбу, удивившую тех, кто о ней знал. Якобы у профессора была детская книжка, сборник легенд об основных созвездиях, и Амрис был бы счастлив получить эту книжку на память о профессоре, которого имел честь коротко знать до начала научной деятельности последнего. Запрос был направлен в семью профессора, и в тот же день Амрис получил ответ, что такая книга действительно есть, но профессор в завещании распорядился, чтобы её положили в гроб с его телом.

Прочитав это письмо, Амрис глубоко и медленно вздохнул, прижал его к груди, прилёг на узкий диван и закрыл глаза. Пришедший вскоре сын обнаружил отца без сознания, с высокой температурой. Вызвали врача – Амриса доставили в больницу, где он очнулся через пару дней, когда похороны профессора уже прошли.

Выйдя из больницы, Амрис завершил своё участие во всех образовательных и издательских проектах и устроился на работу преподавателем группы продлённого дня в междисциплинарной карриотской школе. Играл с детьми в настольные логические и стратегические игры и следил за тем, чтобы основным мотивом игры была радость, а не соревновательность. Дети считали его чудаковатым учителем, но играть с ним в игры любили.

До самой смерти каждый год в последний день лета он приезжал к старому дереву коорхи неподалёку от жилых кварталов гейлиров. Читал, делал заметки в блокноте, ел привезённую еду, а с наступлением темноты собирал вещи и ещё с час сидел в темноте. Смотрел даже не на небо, а куда-то в пустоту.

Смотрел будущее. Перебирал варианты.

***

«У меня нет вопросов к этой истории», – говорю я, утирая слёзы. Обычное состояние при разборе таких историй: смех и рыдания. Амрис примерно в таком же.

«У меня есть вопрос. Почему ты выложил архив воспоминаний своей матери, а не свой? Ведь нашёл же её после смерти, попросил архив…»

«Я хотел посмотреть со стороны».

Амрис поднимает брови. Телепат из него, конечно, не очень, но мою ложь он чует. Вздыхаю.

«Мне стыдно, и трепетно… и… уязвимо, и нежно, и влюблённо, и я…» – Ладно уж, раз начал. – «И я боюсь, что ты не примешь меня в этом».

Амрис не шелохнулся и не изменил состояния. Просто смотрит на меня, готовый смеяться, плакать, удивляться, грустить – просто ждёт моего действия.

Я вздыхаю, вытаскиваю свой собственный архив с воспоминаниями из той истории, передаю ему. Он просматривает и выдыхает с глубоким удовлетворением.