Текст книги "Черный ангел Серафимы"

Глава 10

Проснулись мы от грохота в дверь. За дверью орал Олег, ну тот, что раньше в свитере был:

– Девчонки, кончай дрыхать! Петушок пропел давно! Вставайте быстрей, умывайтесь, одевайтесь, ехать пора. Кончилось ваше заключение, свобода зовет! Как вы там, в приличном виде или нет? Хозяин к вам собирается зайти, поговорить надо.

– Будем готовы через двадцать минут, – заорала Маринка в ответ.

Мы быстро повыскакивали из постелей, скинули халаты, оделись в свою одежду, умылись, кое-как причесали волосы, зубы почистить было нечем, к сожалению, но ничего, дома почистить можно. Я вдруг сообразила, что Анжелки в предбаннике нет, и проверила холодильник. Шампанское осталось, но арбуз исчез. Понятно… Анжелка проснулась и потопала спать наверх к мужу под бочок, а арбуз захватила, чтобы задобрить его, если он все еще злой. Недаром же у Анжелки были заплаканные глаза, когда она у нас появилась. Юрию Свет Михайловичу не понравилось, что его жена говорила о нем Соньке, вот он Анжелке и выдал по первое число, хорошо, если только словами. Хоть он сейчас бизнесмен и депутат, но Юра Кнут еще живехонек в Юрии Михайловиче Кнутове, судя по той улыбке, которой он вчера Соньку одарил.

Мы были готовы раньше оговоренного срока и сели за стол, чтобы выпить хотя бы минералки перед приходом Кнутова, но в дверь постучали и вошел Олег с подносом в руках. На подносе стоял большой кофейник, кувшинчик со сливками и две плетенки, накрытые салфетками, а под салфетками были домашние пирожки, как говорится, с пылу с жару. Пирожки пахли так вкусно, что Маринка задергала носом, что она делает только в исключительных случаях, когда перед ней стоит блюдо с ее любимой копченой рыбой.

– Ешьте, девчонки, тут с мясом и с яблоками, но какие где я позабыл, а в кофейнике не кофе, а шоколад. Наша повариха сказала, что горячие пирожки и горячий шоколад – самое то для вас в настоящий момент, – сказал Олег и улыбнулся.

Мы отдали должное и пирожкам, и шоколаду, и даже Сонька, которая вечно сидит на разных диетах, стыдливо прожевывая третий пирожок, прошепелявила, что после стрессовых ситуаций сладкое помогает восстановиться нервной системе, а у нас был сильный стресс. Мы только успели допить шоколад, как в предбанник без стука вошел Кнутов и парочка парней в костюмах и галстуках, наверное, охрана. Кнутов посмотрел на нас, улыбнулся и сказал:

– Все закончилось благополучно, все живы и здоровы, и все проблемы решены, как я и предполагал ранее. Вас, Сонечка, отвезут прямо в ваш салон, через два часа у вас будет клиентка, если помните, и нужно время, чтобы все подготовить к ее приезду. Вашу машину вчера перегнали к вашему дому, но не беспокойтесь, ее подгонят к салону, вымытую и вычищенную. Вас, Мариночка, отвезут домой, ваша машина на вашей обычной стоянке возле дома. А вот за вами, Серафима Олеговна, приедет Александр Васильевич Никитин, так как он выразил желание самому отвезти вас домой, и у меня нет причин ему в этом отказывать. Я надеюсь, вы не возражаете. За исключением того, что я всего лишь на двое суток лишил вас всех свободы, надеюсь, что вы не можете упрекнуть меня в плохом к вам отношении. Конечно, я поместил вас в предбаннике, но у меня не было другого более подходящего помещения. Всего вам доброго, милые девушки, не поминайте лихом! Да, чуть не забыл, Сонечка, прошу вас никакой подтяжки Анжеле не делать, даже если она будет вас умолять, у нее это место сейчас в полном порядке.

Когда они вышли из предбанника, мы переглянулись и Маринка сказала:

– Да, Серафима, здорово в тебя Сашка втюрился, если сам тебя отсюда забирает, а Кнутов тебя по имени-отчеству величает во избежание возможных проблем и трений с Никитиным. Ты там не особенно расслабляйся, Никитин очень и очень непрост.

Я не успела ответить, потому что зашел один из парней, чтобы забрать Соньку и Марину. Мы обнялись, и они быстро пошли вверх по лестнице. Оказывается, наш предбанник и баня находятся в подвальном помещении, то-то окошки здесь под самым потолком. Сонька с Маринкой еще уехать не успели, а я уже затосковала. Мне показалось, что я одна во всем свете, заключена в предбаннике, как Граф Монте-Кристо в замке Иф, и так и скончаюсь здесь, потому что подкопы делать не умею. И однажды холодной ветреной ночью Юра Кнут с дружками завернут мой труп в мешковину и выбросят в реку или закопают в овраге. От жалости к самой себе я заплакала. Из глаз полились слезы, да такие, что и не остановить.

Я стояла посреди предбанника, закрывала лицо руками и плакала, как полная идиотка. И тут дверь открылась, и вошел Саша. Я не знаю, что он подумал, но только испуганным голосом спросил, не обидел ли кто меня, подошел, обнял и крепко прижал к себе. От его рубашки приятно пахло, он был теплый, а руки так просто даже горячие, и мне было так хорошо, что я снова заплакала, уткнувшись носом ему в грудь. И тут он начал меня целовать в голову, лоб, глаза, щеки, шею, а потом в губы. И поцелуи эти жалили меня как укусы, да так, что у меня перехватывало дыхание и начали подкашиваться ноги. Я испугалась. Он не целовал меня, он присваивал и клеймил. Не было нежности или любви в его поцелуях, и я чувствовала непонятный страх. Мне казалось, что та часть меня, куда он меня поцеловал, больше уже не принадлежит мне. Мне казалось, что каждый его поцелуй выжигал мне кожу. Я резко его оттолкнула и посмотрела ему в лицо. Темный румянец на щеках, но ровное дыхание и тяжелый взгляд исподлобья. Он не убрал своих рук с моих плеч, просто стоял и смотрел.

– Саша, ты что, любишь меня? – храбро спросила я и посмотрела ему в глаза. Он не отвел взгляда, только слегка усмехнулся полупрезрительной усмешкой.

– Почему вы, женщины, всегда задаете дурацкие вопросы и всегда в неподходящий момент, а потом страдаете, плачете, упрекаете? Ты хочешь знать, люблю ли я тебя? Так я отвечу, пожалуйста. Нет, я тебя не люблю! Тебе стало легче? Я тебя не люблю, но ты родилась для меня. Я это понял, когда тебя увидел в первый раз. Все очень просто. Ты любишь свою руку или ногу? Да нет же, тебе это и в голову не приходило, это просто твоя нога и твоя рука, но если тебе отрежут ногу, например, ты будешь чувствовать боль и неудобство от ее отсутствия, не сможешь функционировать, как раньше, не сможешь бегать, прыгать и так далее. Вот такое чувство испытываю я, когда тебя нет рядом. Мне больно и неудобно жить. Можно, конечно, поставить протез, но хромота останется, она не исчезнет, потому что это не моя нога – ты понимаешь?

Меня бросило в краску от унижения и от этой его полупрезрительной усмешки, и от этой его лекции. Какая же я дура! Ведь сказала же мне Маринка не расслабляться, потому что Сашка совсем не прост и клетки ненавидит, а я лезу с глупыми вопросами, потому что люблю ясность во всем. «За что боролись, на то и напоролись», как говорил мой дед давным-давно, рассказывая про развал страны. В погоне за ясностью я получила словесную пощечину и унижение. Какая там, к черту, рука и нога, твоя, не моя… хорошо еще, что с кишечником не сравнил, без кишечника тоже ведь непросто жить.

– Цветок в коробке ты принес?

– Я.

– Зачем?

– Он мне понравился. Заканчивай с вопросами, пора ехать.

Мы поднялись вверх по лестнице, и я с любопытством огляделась. Ничего особенного, обычный дом типа шале, и везде, где нужно и не нужно, развешаны и разложены охотничьи трофеи хозяина. Мы вышли наружу, перед домом стоял Сашкин джип, почему-то очень грязный. По болотам, что ли, его носило? Да, далековато от цивилизации, до города езды не меньше часа будет на Сашкином джипе, но надо отдать должное Кнутову. Свой «охотничий домик» он оборудовал с удобствами. И вода здесь у него своя из скважины, и электричество тоже свое, вон турбина ветряная на бугорке, да и в сарайчике негромко тарахтит что-то, движок, наверное.

Мы сели в джип и всю дорогу до моего дома молчали. Я смотрела в окно и не смотрела на Никитина. Вроде бы радовалась, что еду домой, но в то же время испытывала странное чувство неудовлетворенности и пустоты в душе. С чем это было связано? С тем, что он не сказал мне, что любит, а сказал, что я принадлежу ему, и намекнул, что он испытывает ко мне те же чувства, что и к своим ногам, рукам и мочевому пузырю? Ну то есть, когда их нет, без них плохо, а когда они есть, их не замечаешь. О’кей, про мочевой пузырь он не говорил, но это же подразумевается по его логике.

Когда Сашка остановился около моего подъезда, я сказала «спасибо» и вышла из машины.

– Подожди, я провожу, – негромко сказал он.

– Не надо, спасибо.

– Ангелочек, ты меня лучше не доставай. Я сказал, что провожу, значит провожу, и никаких возражений, пожалуйста.

Я пожала плечами и вошла в подъезд, Сашка следовал за мной. Забравшись наконец на мой пятый этаж, я первым делом проверила Сонькину дверь. Она была закрыта и выглядела как обычно. Я подошла к своей двери, открыла дверь ключом и хотела войти, но Сашка оттолкнул меня в сторону и вошел первым. Я последовала за ним. В квартире было слегка душновато, потому что окна были закрыты, но чисто, короче, как обычно, ведь мое отсутствие было недолговременным.

– Ангелочек, свари мне кофе… пожалуйста, устал, не спал всю ночь, боюсь заснуть за рулем.

– Слушай, не зови меня Ангелочком и Симочкой тоже не зови, терпеть не могу, когда меня так называют.

– А как же тебя называть?

– Ну Серафима или Фима, в крайней случае – Малинка.

– Малинка? Почему Малинка?

– Потому что ягодка.

– Господи боже мой, поясни для особо тупых, причем тут ягодка?

– Потому что моя фамилия Ненашева, если ты помнишь, вот в школе мальчишки и прозвали «Не нашего поля ягодка», а потом сократили до «Ягодки», а после превратили в «Малинку», ну знаешь, как в песне какой-то или частушке – «ягодка-малинка».

– Дела… – фыркнул Саша, – но мальчишки правильно тебя называли, ты ягодка не с их поля, это точно. Значит, договорились, буду звать тебя Малинкой, а хочешь Мальвинкой буду называть за твои длинные волосы.

И он снова фыркнул.

– У Мальвины были голубые волосы, а я свои красить для тебя не собираюсь.

Сашка вдруг захохотал так весело и заразительно, что я не удержалась и захохотала тоже. Потом я сварила кофе, достала коробку с зефиром, печенье и поставила на стол.

– Угощайся, Никитин, кофе крепчайший, может молока добавить? – сказала я подобревшим голосом.

Сашка кивнул, я достала молоко, налила в молочник и поставила молочник рядом с ним. И мы стали пить кофе и заедать его подсохшим зефиром, время от времени переглядываясь и улыбаясь.

Глава 11

Мы пили кофе, ели зефир и печенье, переглядывались и улыбались. Потом зазвонил его мобильник, и Саша ответил. Новости, вероятно, были хорошие, потому что сначала Сашка просто хмыкал, потом начал тихо смеяться, а потом хохотать в полный голос. Меня раздирало любопытство, и я никак не могла дождаться, чтобы расспросить Сашку, что такого смешного ему рассказали. После того как разговор закончился, Сашка положил телефон на стол и сказал:

– Тебе привет от Егор Палыча. Он сказал, чтобы ты сегодня отдыхала, а завтра на работу, как штык. Теперь давай чаю погоняем, а лучше всего дай мне поесть, я голодный как волк. У тебя суп или борщ есть?

– Ни супа, ни борща в меню сегодня нет в связи с отсутствием повара на рабочем месте, но есть яйца, помидоры, сыр, сладкий перец и хлеб. Из этого набора могу сделать парочку вполне съедобных блюд. Подойдет?

– Еще как! Ты давай готовь, а я тебе расскажу, о чем мне Палыч поведал. Значит так: Маринка, приведя себя в порядок, явилась на работу счастливая и довольная. Ее узнавали все, наши и не наши, здоровались, останавливали и поздравляли. Фрол Щегал был бы в восторге, памятник был очень похож на Маринку, точнее, Маринка была похожа на свой памятник. Идет она счастливая к своему рабочему месту и видит на стене, прямо над ее столом, напечатанный на принтере плакат, примерно два метра длиной. На плакате на одном конце фотография Палыча со сладкой улыбкой на устах и руками, распахнутыми как для объятий, а на другом фотография Марины с полузакрытыми глазами и вытянутыми в трубочку, как для поцелуя, губами. На ней знаменитая розовая кофта с рюшами и бархатная ленточка с котом. В середине сверху фотография памятника. Между фотографиями напечатано: «Я памятник ТЕБЕ воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа».

Народ в офисе как бы прилежно трудился, и все ждали, какова будет реакция Маринки, но она мало чем их порадовала. Маринка покритиковала качество фотографий, сказала, что плакат придется снять, чтобы жена Палыча не увидела и не подумала Бог знает что. Потом громким голосом, четко выговаривая каждую букву, Маринка сказала, что Семенову повышения не видеть, как своих ушей, потому что она, Марина, сейчас пойдет к Палычу вместе с плакатом и намекнет про жену и ее возможную реакцию.

Семенов, который, как и все в офисе, прислушивался к тому, что происходило у переводчиков, тут же влетел в отдел слегка бледный и до жути злой, и прямо от порога завопил, что он к этому плакату не имеет никакого отношения и нечестно делать его «козлом отпущения». В общем, Маринка ему поверила и сейчас носом роет, чтобы узнать, кто этот плакат напечатал. А Палыч мне признался, что плакат напечатал он сам для смеха, не подумав о том, какова будет реакция Розочки, то есть жены, если она этот плакат увидит или даже просто о нем узнает.

Сашка рассказывал, и в то же время поедал воздушный омлет из шести яиц со сладким перцем, и заедал его поджаренным хлебом, запеченным с помидорами и сыром. Ему явно понравилось, и меня это почему-то радовало. После того как Сашка все доел и запил еду аж двумя кружками горячего, крепкого и сладкого чая, он размяк, откинулся на спинку стула и сказал:

– Кофе – это все-таки не то. Вот поел, чаю напился и в желудке благодать. Корми меня вкусно, Малинка-Мальвинка, и мое сердце всегда будет принадлежать только тебе.

– А причем здесь сердце? Здесь дело в желудке – а зачем мне твой желудок?

– Значит, тебе мое сердце нужно? – неожиданно серьезно спросил Сашка и посмотрел на меня исподлобья.

Смотрел он как бы с любопытством, но без особого интереса. Мне это сразу напомнило нашу биологичку в школе. Она так смотрела на очередную лягушку, которую собиралась препарировать. За двадцать лет работы в школе она их столько напрепарировала, что никаких ощущений уже не испытывала, кроме небольшого любопытства, а вдруг эта лягушка не такая, как другие. Как только я вспомнила про биологичку с лягушками, так тут же разозлилась на Никитина. Маринка говорила, что у него баб полно. Он их тоже, наверное, как лягушек изучал. Вскроет, рефлексы проверит, посмотрит, как лапки дергаются, и выбрасывает за ненадобностью. Так что я на его вопрос про сердце ответила так:

– Саш, ну что ты, честное слово, ерунду несешь, за фигом мне твое сердце. Ну сделала я глупость, спросила тебя из женского любопытства, любишь ли ты меня, и ты честно ответил, что нет, не любишь, правда потом понес про какие-то руки и ноги, ну я и успокоилась. Я ведь тебя не люблю и влюбляться в тебя не планирую, но мне просто не хотелось делать тебе больно своим равнодушием к твоим чувствам, если бы ты меня любил. И вообще я…

– Значит, не любишь и любить не планируешь… это очень хорошо, – перебил меня Сашка.

И опять этот взгляд исподлобья, тяжелый, неприятный и даже как бы угрожающий. Поднялся со стула и тягуче проговорил:

– Спасибо, Малинка, накормила, напоила, душу успокоила. Пойду я, завтра в офисе увидимся. Если что, телефон мой знаешь, так что звони.

– Подожди, ты же мне про Игоря не рассказал, как он там?

– Соня приедет и все тебе расскажет. Все, все, мне пора. Пока!

Он снова полоснул меня своим взглядом и ушел. Я стояла, мыла грязную посуду и думала: может я идиотка или, как говорят англичане, – «mentally challenged»? Ну ведь дураку видно, что Никитин не для меня, ну тогда почему меня к нему так тянет, почему мне хочется произвести на него впечатление, почему меня мучает такое сильное желание узнать про него все: как обнимает, когда любит, как целует, когда любит, как дышит, как движется, когда занимается любовью. И почему мне хочется снова ощутить его поцелуи, жалящие и болезненные, как укусы, как прикосновения раскаленного клейма.

Однажды мне рассказали старый анекдот. «Вопрос: В чем сходство между женщиной и мухой? Ответ: И тех, и других тянет на дерьмо». Я тогда обиделась, а потом подумала и согласилась с ответом, правда – частично согласилась. Нас не «дерьмовость» привлекает, а необычность, не повседневная рутина, а непредсказуемость. Мы хотим красивой сказки, где от нашей любви чудовище превращается в прекрасного принца. И часто идем на риск, полюбив чудовище в надежде увидеть чудесную метаморфозу. К сожалению, риск этот очень редко оправдывается. Мне в этом смысле всегда везло: в чудовищ я не влюблялась, да и они меня не особенно жаловали.

Я перемыла посуду, убралась на кухне, полежала в ванне с любимыми эфирными маслами, от которых кожа становится мягкой и атласной, и потом весь день или ночь пахнет тонко и нежно. Хотела подремать в любимом кресле или почитать книжку, но тут позвонила Маринка, сказала, что уже стоит у моей двери, и я пошла открывать. Маринка влетела в коридор, злая и растрепанная, с бумажными пакетами в руках. Проскакала на своих каблучищах на кухню, плюхнула пакеты на плиту, подошла к холодильнику, вытащила маленькую бутылочку с минералкой, открутила крышку и начала пить шумными глотками. Я растерянно за ней наблюдала. Явно она не в себе, но ведь не из-за плаката же, – так что там произошло?

– Я твоего Никитина почти убила сегодня, и жаль, что не убила до конца, но шрам на память от меня носить будет. Сволочь такая, вот уж не думала никогда, что он так со мной будет обращаться.

– Господи, Марин, ты меня не пугай, просто скажи, что произошло. Мне на сегодня стрессов хватит, а с Никитиным у нас теперь полная ясность: он меня не любит, и я его не люблю, и мы разошлись, как в море корабли.

– Серафима, радость ты моя, неужто кровь прабабки-староверки в тебе проснулась, и ты отринула дьявола-искусителя подальше от своей невинной душеньки? Ну ты меня порадовала. Ладно, добивать Никитина не буду, пожалею даже, раз такое дело. Теперь понятно, почему он бесился. Так, доставай бокалы, мой фрукты, а я вино открою. Надо это отпраздновать.

– Марин, ты можешь просто рассказать, что случилось? У меня уже мозги перестают соображать, то Никитин выступает, то ты вопишь.

– Серафима, давай сначала выпьем за мое чудесное спасение… вот так оно лучше. Рассказываю, раз просишь. Ну значит, скрутила я плакатик в трубочку, про плакатик потом расскажу, положила его в сумку, хотела в буфет сходить и чайку попить, ну и плакатом похвалиться, конечно, и тут Ленка Синицина просит, чтобы я налила воды в кувшин из кулера цветы полить, сама не может, ждет важного звонка. А мне что, жалко? Беру кувшин, выхожу в коридор и спокойно иду к кулеру, и тут вижу Никитина. Несется по коридору, морда красная, коньяком и мятой от него разит на километр. Это он мятные леденцы сосал, чтобы коньячный дух отбить, но видно много выпил или мало леденцов сгрыз. Воняло просто жутко. Значит, налетает Никитин на меня, хватает за плечи и давай меня трясти во все стороны, а сам шипит: «Что ты про меня Серафиме насвистела? Я тебе сейчас второй памятник поставлю… на кладбище»… Я испугалась, он вон какой, а я вон какая, ну я с испуга кувшином его по лбу, а кувшин тяжелый, керамический. Сама понимаешь, Сашка глазки завел к небу и по стенке на пол съехал, а на лбу кровь, и кувшин вдребезги. Егор Палыч примчался, медсестра прибежала, народ собрался, спрашивают, за что я его, а я говорю, что нечаянно получилось, Никитин пошутить хотел, а я испугалась и звезданула его кувшином. А тут Сашка очнулся и лепечет: «Оставьте ее, она не хотела, случайно получилось». А Егор Палыч мне шепчет, чтобы шла домой отдыхать, потому что явно у меня стресс, а он тут сам разберется. Проблема в том, Серафима, что девчонки видели, как Сашка меня тряс, у меня ноги в воздухе болтались и, наверное, все мозги в синяках, какая уж тут случайность, слухи теперь пойдут, как пить дать. Слушай, давай еще бутылку откроем, надо расслабиться!

– Боже мой, Марин, а вдруг у него сотрясение мозга? Может, мне позвонить и узнать, как он там сейчас?

– Да брось ты, какое сотрясение, шишку я ему набила, это точно. Слушай, Серафима, а ведь он на тебе «подорвался», как говорил один бывший сапер моему папаше про свою жену. Он говорил: «Виталя, сколько я их разминировал, не перечесть, сам понимаешь, а на Вальке подорвался, и все, капец котенку». Так что звонить Никитину не надо, не фига его радовать.

Звонить никуда не пришлось. Позвонил сам Никитин Маринке с извинениями, наверное, Егор Палыч заставил. Долго нес какую-то белиберду, Маринка пила вино мелкими глоточками и слушала, злорадно улыбаясь. Наконец, Сашка устал и спросил прямо:

– Марин, ты меня прощаешь или нет?

– Да куда деваться, Саша, прощаю, конечно. Серафима вон спрашивает, есть у тебя сотрясение мозга или шишкой обошлось?

– Ты где? Ты у Ангелочка? Ты ей все рассказала? Ну и стерва ты, Марина. Не ожидал от тебя такого. Мстишь ты мне, что ли?

– Сашенька, если бы у меня было желание тебе отомстить, я бы вышла за тебя замуж. А так я просто Серафиму предупредила, ведь ты у нас сложный мальчик. Зачем же ей плакать по ночам, лучше ты поплачь.

Маринка вырубила телефон, посмотрела на меня и сказала усталым голосом:

– Ты его не жалей, потому что он тебя жалеть не будет, если что. И вообще, найди ты себе приличного парня и выходи замуж, пока Сашка не поломал твою жизнь. Ему это раз плюнуть, ты уж мне поверь. Пойду я, Серафима. Устала я от таких страстей. Соньке привет передавай, она после работы к тебе забежит, конечно.

Маринка ушла, а я сидела и думала о своей любовной жизни, которая ну никак не впечатляла, даже у Соньки она была богаче и интересней. В меня влюблялись, и бывало, что и замуж звали, но у меня самой никак не получалось влюбиться. Нет, интимные отношения были, и даже иногда довольно приятные, но в основном, скучные до невозможности, как по трафарету – вино, конфеты, цветы, свечи, постель, поцелуи, пятиминутный марафон, его стоны, мои вскрики, один и тот же вопрос: «Тебе было хорошо?», один и тот же ответ: «Да, очень», и тихий зевок в подушку, потом душ и спать. Ну никак это нельзя сравнить с моими эротическими фантазиями, в которых присутствовал Сашка. Конечно, сны – всего лишь работа моего воображения, но если бы они были явью, была бы я счастлива? Ладно, нужно подремать немножко, скоро Сонька с работы придет, столько друг другу рассказать надо будет.