Текст книги "Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии"

Элита и народ

Лидеры оппозиции отлично понимали, что за их претензиями на власть может быть какая-то сила только в том случае, если они мобилизуют в их поддержку широкие массы народа. При этом они не желали, чтобы низы общества сами выходили на политическую арену со своими требованиями. Для давления на власть важен был фон общественных настроений, неблагоприятный для самодержавия. На этом фоне либеральная оппозиция надеялась выторговать власть у верхушки имперской правящей элиты.

В реальности же события пошли не по сценарию либералов. Народная стихия в феврале 1917 г. вырвалась наружу. Лишь она была в состоянии на какое-то время вознести либералов на Олимп власти. Но тут же обнаружились непримиримые противоречия между интересами народных масс и вставших у власти элитных группировок, которые лишь хотели использовать народ в своих интересах. Многим в России неизбежность этого конфликта была ясна заранее.

Поскольку оппозиция указывала на царское правительство, на сановников, губернаторов, генералов как на виновных в переживаемых Россией бедствиях, постольку народ с готовностью ее поддерживал. После Февраля 1917 г. прежняя оппозиция заняла место самодержавия. Тогда традиционная неприязнь русского народа к далеким от него правящим сферам, усиленная прежней оппозиционной пропагандой, обратилась против бывшей оппозиции, ставшей властью.

Спустя четверть века, в 1941–1945 гг., большевики сумели создать необычайно прочное единство народа в гораздо более тяжелой борьбе с врагом. Это единство создалось вопреки всем прежним трагическим страницам советской истории, вопреки раскулачиванию, репрессиям и т. п. Такого единства не было в 1914–1917 гг. Это несмотря на то, что царский режим был довольно либерален даже на фоне многих современных ему режимов воюющих западноевропейских стран, а уж при Временном правительстве был беспрецедентный разгул политических свобод. Тем не менее подлинного национального единства не было. Почему? Главная причина заключалась в неравномерном распределении тягот войны по слоям населения.

В годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. все слои населения были скреплены государством в единую вертикаль. Уровень доходов и привилегий был, как общее правило, прямо пропорционален ответственности людей на конкретных этажах государственной иерархии. Это было понятно, так как всем и за все платило государство, а независимых источников доходов практически ни у кого не было. Элита государства при Сталине отнюдь не обладала иммунитетом от преследования за упущения на своей службе государству. Наоборот, чем больше прав – тем выше ответственность. Это был принцип распределяющей справедливости. Народ видел его и приносил жертвы за это государство, хотя оно подчас было очень жестоким к народу. Но – не избирательно жестоким. Государство было не более снисходительно к министру, чем к рядовому колхознику. Таков был принцип Советского государства в годы величайшей борьбы.

Прежняя Российская империя строилась на сословном неравенстве прав и обязанностей. Соотношение между правами и обязанностями было, как правило, обратно пропорционально. Чем больше прав – тем ниже ответственность, меньше обязанностей, легче наказания. Процесс постепенного уравнения сословных прав, начавшийся в конце XIX века, был еще далек от завершения. В этом смысле Россия сильно отличалась даже от многих стран, воевавших в Первой мировой войне. Законодательство Франции, Германии, (по ходу Первой мировой – также Англии) не знало, например, таких поблажек людям с образованием (как правило – представителям высших классов) в прохождении военной службы, как в России. Отчасти это объяснялось тем, что процент образованных людей на Западе был намного выше, и если исключать их из числа военнообязанных, то для западноевропейских армий не хватало бы рекрутов. А Россия берегла свою немногочисленную интеллигенцию. Но и в целом Запад уже (в разных странах – в разной степени) юридически почти изжил сословное неравноправие (фактически оно, правда, дает знать о себе по сей день).

Наряду с патриотами из элитной молодежи, которые с первых дней войны стремились попасть на фронт, были, разумеется, и люди совсем иного склада, причем последние явно преобладали. Иначе не пришлось бы правительству уже в декабре 1914 г. отменить бронь от призыва для студентов высших учебных заведений. Ответом стал уход буржуазной молодежи в «земгусары» – показательное явление для общественных настроений.

Спекулируя на выявившихся трудностях государства в деле организации обороны, оппозиционные партии вскоре, под предлогом «помощи правительству», стали создавать различные организации: по мобилизации местной и кустарной промышленности в помощь снабжению армии, снабжению продовольствием, помощи раненым и увечным и т. д. Их деятельность была объединена на высшем уровне созданием в июне 1915 г. Главного комитета по снабжению Российской армии, образованного под эгидой Всероссийского земского союза и Всероссийского союза городов (Земгор). Это были объединения гласных (депутатов) местных органов самоуправления – земств и городских дум. Они состояли не только из либералов, но и из правых, однако либеральная струя в этом Комитете сразу возобладала.

Земгор развил бурную, но главным образом – пиарную деятельность, показывая всем, как «общественность», «героически» преодолевая бюрократические препоны, помогает родной армии. Ныне признано, что реальная роль этой организации в помощи Русской армии была ничтожной. В своей преобладающей части материальное снабжение войск осуществлялось силами государственных органов. Благодаря щедрым субсидиям богатых буржуазных оппозиционеров Земгор предлагал своим служащим жалованья значительно выше тех, которые назначались служащим госаппарата примерно за ту же работу. Служба в органах Земгора давала бронь от мобилизации, что сразу привлекло туда множество молодых людей, стремившихся законным образом избежать призыва. Эту сытую армию уклонистов народ и прозвал «земгусарами».

Главная тяжесть мобилизаций и военных потерь падала прежде всего на крестьянство, затем – на рабочий класс, и уже потом – на более обеспеченные слои населения. Неизбежное снижение жизненного уровня тоже сказывалось в первую очередь на низах общества. В образе жизни элитных слоев с началом войны ничего не изменилось. Для них как будто не существовало Отечественной войны. Отдельные личные исключения не в счет, ибо народ судил по картине в целом. И, опять же, для народа не было существенной разницы между политическими позициями, скажем, Милюкова и Дурново. В его глазах оба они принадлежали к одному господствующему классу, и отношение к ним было одинаковым.

Кучке промышленных и финансовых магнатов (олигархам по-нынешнему) война предоставила возможности баснословной наживы. Процент прибыли на казенных заказах намного превышал таковой в обычное, мирное время. Наживались на этом (на «откатах», как теперь говорят) и крупные госчиновники, по протекции которых эти заказы предоставлялись. Всем вокруг война – горе, а этим – средство обогащения…

Следует упомянуть еще одну немаловажную деталь, которой почему-то уделяют недостаточное внимание в анализе психологических причин революции. С началом Отечественной войны Николай II ввел в стране «сухой закон». Движимый религиозными побуждениями, царь решил использовать момент для решительного шага по пути утверждения народной трезвости. Первоначально это объявлялось мерой военного времени, но государь в беседах с некоторыми приближенными говорил, что собирается продлить эту меру и по окончании войны. Была запрещена не только казенная, но и частная торговля крепкими спиртными напитками. Как представляется, фактор внезапного и всеобщего протрезвления (в буквальном смысле этого слова) народных масс историки пока не оценили должным образом. Но на фоне всеобщей трезвости военного времени отдельные представители высших классов продолжали кутить не только дома, втихую пропивая прежние запасы спиртного, но и открыто – в элитных ресторанах. Полиция привычно не вмешивалась – ведь гуляют-то господа! Богатым закон не писан?..

Российские либералы, представлявшие интересы и симпатии примерно лишь двух с половиной процентов всего населения страны[91]91
  Если судить по итогам выборов в Учредительное собрание осенью 1917 г.


[Закрыть], надеялись, что смогут править страной одни, без царя. Забыли они предупреждение одного из умнейших представителей либерального лагеря, произнесенное в 1909 г.: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной!»[92]92
  Гершензон М.О. Творческое самосознание / «Вехи». В кн.: Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. С. 101.


[Закрыть]

Самодержавие под ударом

Главным и роковым следствием неудачной кампании 1915 г. стало не поражение Русской армии, по-прежнему способной нанести врагу сокрушительный удар (что показал последующий Брусиловский прорыв), а подрыв у нации веры в то, что существующая власть может довести войну до победы. Этому подрыву вольно или невольно содействовали и статусные «слуги государевы».

В ту тревожную пору лейтмотивом на заседаниях Совета министров стали постоянные жалобы на вмешательство военных начальников в дела внутреннего управления: «Дезорганизация принимает столь угрожающий характер, что становится страшно за будущее… Распоряжаются все, начиная от любого предприимчивого прапорщика… Но министр внутренних дел ничего не может сделать… Становится невыносимо работать. Все планы, предположения, расчеты нарушаются произволом любого тылового вояки… Жизнь страны расстраивается, правительственный механизм разлагается, повсюду хаос и недовольство»[93]93
  Архив русской революции / Под ред. Гессена Г.В. Берлин, 1922. Т. 18. С. 18–21.


[Закрыть]. Следует заметить, что «Положение о полевом управлении войск», на основании которого действовала Ставка ВГК, создавалось с расчетом, что Верховным главнокомандующим будет сам государь. Поэтому обе власти – военная и гражданская – на театре войны будут объединены в его руках. Казалось бы, из реплик и общего настроения министров логически следовало, что они поддержат замену великого князя царем на посту Верховного.

Но не тут-то было! 6 августа 1915 г. военный министр А.А. Поливанов раскрыл перед коллегами по кабинету тайну, которую в этот же день конфиденциально доверил ему государь. Министр нарушил слово, данное царю, так как, по его мнению, «как ни ужасно то, что происходит на фронте, есть еще одно гораздо более страшное событие, которое угрожает России», о котором он «обязан предупредить правительство». Это было решение государя лично вступить в верховное командование Русской армией. Как и ожидал Поливанов, его известие произвело на коллег эффект разорвавшейся бомбы. Общее резюме выразил министр земледелия А.В. Кривошеин: «Надо протестовать, умолять, настаивать, просить, словом – использовать все доступные нам способы, чтобы удержать Его величество от бесповоротного шага»[94]94
  Архив русской революции. Т. 18. С. 55.


[Закрыть]. «Трудно понять, что было подлинной причиной этой чрезвычайно эмоциональной, теперь можно было бы даже сказать – иррациональной, реакции на решение, которое, в конце концов, было достаточно мотивировано и вполне отвечало статусу монарха»[95]95
  Катков Г.М. Ук. соч. С. 153.


[Закрыть].

Министры стали добиваться коллективной аудиенции у государя с целью изложить ему свои доводы против принятия верховного командования. Председатель правительства престарелый Иван Горемыкин не согласился с аргументами и тактикой коллег, но доложил царю их просьбу о приеме. 20 августа в Царском Селе состоялось заседание Совета министров в высочайшем присутствии. Выслушав министров, государь остался непоколебим в своем решении, как в течение двух недель и предупреждал Горемыкин.

Но министры не оставили своих попыток. На следующий день они направили государю беспрецедентный в практике правящих сфер Российской империи своего рода ультиматум. Министры снова пытались заставить Николая II взять обратно свое решение о смене Верховного главнокомандующего, угрожая в противном случае своей коллективной отставкой. Из всего кабинета только Горемыкин, министр юстиции А.А. Хвостов и министр путей сообщения С.В. Рухлов не подписали письмо. «Отчаянные попытки министров воспрепятствовать переменам в Верховном главнокомандовании непонятны. Позднее некоторые из подписавших письмо 21 августа особенно сожалели об этом шаге. Несомненно, что чувство обреченности, охватившее министров при объявлении решения государя, не отражало ни отношения армии, ни страны в целом»[96]96
  Катков Г.М. Ук. соч. С. 154.


[Закрыть].

На следующий день, 22 августа 1915 г., стране было объявлено о том, что император вступает в должность Верховного главнокомандующего действующей Русской армией. Великий князь получил назначение главнокомандующим на Кавказский ТВД. Николай II не принял отставку своих министров, приказав им оставаться на своих постах, что было их долгом в условиях военного времени. В течение нескольких месяцев государь постепенно нашел замены «забастовщикам». Горемыкин, правда, тоже был отправлен на пенсию.

Позиция Горемыкина в условиях тяжелейшего политического кризиса заслуживает быть отмеченной. Престарелый сановник обычно изображался современниками, а вслед за ними – и историками, как царедворец с ограниченным кругозором и притупленными умственными способностями, каковые незавидные качества еще больше развились в нем в старости. Однако лучше знавший Горемыкина член Государственного Совета В.И. Гурко характеризовал его как «по природе… умного, тонкого и вдумчивого, с заметной склонностью к философскому умозрению», отмечал «присущее ему джентльменство»[97]97
  Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 76–78.


[Закрыть]. Сам 74-летний Иван Логгинович, когда в январе 1914 г. его вторично назначили председателем Совета министров (первый раз было в 1906 г.), в шутку говорил: «Не понимаю, зачем меня вытащили из нафталина». Это явно не подтверждает многие домыслы о нем, так как ограниченные люди лишены способности так подтрунивать над собой.

Журналы заседаний Совета министров в летние дни 1915 г. показывают, что из всего состава правительства, пожалуй, только Горемыкин сохранял ясную голову и трезвое понимание ситуации. В то время как его коллеги впадали в панику, чуть ли не в истерику по поводу любого события, в этом смятенном сборище твердо и непреклонно звучал только голос его председателя. Он был, как любили тогда выражаться, государственно мыслящий человек. Наверное, в нем не хватало организаторских талантов и деловой хватки Кривошеина, широкого кругозора Сазонова или эмоциональности Поливанова. Но его знаний некоторых аксиом государственного опыта явно не хватало многим в правящей элите Российской империи того времени.

Когда Совет министров начал бурно критиковать распоряжения Ставки, Горемыкин настойчиво отговаривал коллег от докладов по этому поводу государю. Он объяснял это тем, что в Царском Селе и без того назревает недовольство великим князем. Когда же Поливанов огласил служебную тайну, доверенную ему лично государем, выяснились истинные мотивы сдержанности Горемыкина. Он давно знал о намерении государя лично возглавить армию и о том, что оно непоколебимо. Он считал бесполезными любые попытки отговаривать Николая II и был прав. Открытое же выступление министров против действий Ставки могло заставить царя поторопиться с исполнением принятого решения. Между тем этот шаг следовало отложить до того момента, когда в положении на фронте наметится облегчение, чтобы на царя не лег одиум неудач.

В сложившейся же ситуации Горемыкин считал единственно правильным поведением исполнение служебного долга: «Хотя бы царь и ошибался, но покидать его в грозную минуту, усугублять тяжелое положение престола я не могу… Не могу требовать увольнения в минуту, когда все должны сплотиться вокруг престола и защищать государя от грозящей опасности…

В переживаемое нами время требование отставки и неподчинение воле царя я считаю актом непатриотичным»[98]98
  Архив русской революции. Т. 18. С. 95.


[Закрыть]. Роковой для имперской элиты начала ХХ века стала нехватка в ней таких людей, как Горемыкин, руководствовавшихся простым и ясным сознанием своего долга!

В ближайшие дни «стало очевидно, что решение государя принять на себя верховное главнокомандование, решение, которому они [министры] так упорно, можно сказать – истерически, противились, было принято армией и страной с надеждой и симпатией»[99]99
  Катков Г.М. Ук. соч. С. 163.


[Закрыть]. Но цитированный историк не совсем был прав, когда писал о непонятных мотивах этого противодействия. На самом деле все тут довольно ясно.

Большинство доводов против принятия царем на себя верховного командования было придумано задним числом (см. выше). А в то время, в августе 1915 г., как свидетельствуют документы, главным аргументом министров была якобы высокая популярность великого князя в армии и народе. В подтверждение этому мнению они приводили принимавшиеся тогда резолюции либеральных общественных организаций в поддержку великого князя. В отличие от них, Горемыкин не придавал большого значения этой шумихе, считая, что имя Николая Николаевича просто используется оппозицией для нападок на государя. В этом он тоже был прозорливее коллег.

Однако теперь есть все основания предполагать, что и общественная кампания в поддержку Николая Николаевича, и министерская демонстрация были явлениями одного порядка. Они клонились к воздействию на верховную власть в одном направлении: создания правительства из числа лиц, угодных оппозиции.

Во время Великого отступления на сессии Государственной Думы стал фигурировать список так называемого «министерства доверия». 13 августа 1915 г. в газете «Утро России», принадлежавшей мультимиллионеру П.П. Рябушинскому, появился перечень лиц, из которых планировалось создать «кабинет обороны». Из поименованных в нем министров трое входили в действующий Совет министров: знакомые нам Кривошеин и Поливанов и министр просвещения П.Н. Игнатьев. Однако оппозиция в тот момент готова была примириться и на сохранении в составе правительства некоторых других лиц, в частности Сазонова. Со своей стороны, либерально настроенные министры считали, что соглашению власти с «общественностью» препятствует наличие в правительстве таких деятелей, как Горемыкин. Такое соглашение представлялось им необходимым для устойчивости власти. Своим ультиматумом от 21 августа министры ставили царя перед выбором: дать отставку им всем или одному лишь старому премьеру.

В свете всех последовавших событий 1915–1917 гг. очевидно, что однородное «правительство доверия» из деятелей бюрократии, настроенных на соглашение с буржуазной оппозицией, стало бы лишь ступенькой к формированию кабинета из представителей этой самой оппозиции. А правительство либеральной оппозиции не смогло бы удержать власть, уступив ее в конечном итоге более левым элементам. Несомненно, Николай II отчетливо видел эту перспективу. Он парализовал попытку устроить министерский кризис.

«Натиск на власть» продолжался. 22 августа был образован Прогрессивный блок, объединивший большинство депутатов Думы. Вскоре по инициативе части министров состоялось их совещание с лидерами блока. В ответ на все эти «парламентские» демарши царь указом от 3 сентября распустил Думу на каникулы.

Неудача открытого наступления оппозиции означала перенос борьбы на нелегальный уровень. Впрочем, она и раньше велась без разбора средств. Есть все основания считать, что летом 1915 г. «недостаток и перебои в военном снабжении» возникли «не потому, что страна исчерпала ресурсы», а были созданы «в определенной степени умышленно соперниками царизма в правящих кругах»[100]100
  Яковлев Н.Н. Ук. соч. С. 150.


[Закрыть].

С конца 1915 г. стали разрабатываться планы насильственного устранения Николая II. Весной 1916 г. на совещании масонской организации был намечен новый состав будущего правительства, уже без царских сановников. Он почти пофамильно соответствовал реальному Временному правительству, возникшему год спустя. В прессе разворачивалась мощная пропагандистская кампания посредством дискредитации близких к царю лиц и муссирования слухов о пресловутом Распутине. На эту пропаганду велись многие монархисты.

Со своей стороны, самодержавие переоценило значение своей победы в 1915 г. и несколько утратило чувство реальности. В январе 1916 г. Николай II назначил новым председателем Совета министров Б.В. Штюрмера. Назначение премьером, во время войны с Германией, человека с немецкой фамилией было, безусловно, большой психологической ошибкой. С тем фактом, что Штюрмер происходил из давно уже обрусевших немцев, были знакомы немногие. В течение 1916 г. на Штюрмера были последовательно возложены также обязанности министра внутренних дел и министра иностранных дел. Пошли толки о том, что Штюрмер – претендент в диктаторы. Это тоже было использовано оппозицией в своей пропаганде и в разжигании истерии об «измене», якобы готовящейся на самом верху власти.

В ноябре 1916 г. царь счел за благо отправить Штюрмера в отставку. До Февральской революции на посту председателя Совета министров перебывали еще два человека – А.Ф. Трепов и Н.Д. Голицын. В условиях бескомпромиссной политической борьбы, памятуя о министерской демонстрации 1915 г., Николай II был вынужден подбирать сотрудников уже не столько по деловым качествам, сколько по принципу личной преданности монарху. «Люди энергичные и талантливые могли оказаться не на месте, могли принести вред, если бы оказались ненадежными»[101]101
  Ольденбург С.С. Ук. соч. Т. 2. С. 226.


[Закрыть].

Между тем оппозиция, закусив удила, рвалась к власти. Ее, как показали неудачные попытки Трепова и нового министра внутренних дел А.Д. Протопопова (из думских же кругов) войти с нею в контакт, не устраивали частичные уступки. Вместо «правительства доверия» она желала уже кабинета, ответственного перед Думой, то есть всей полноты исполнительной власти и коренного изменения государственного строя по ходу войны.

Кризис мог разрешиться только решительной победой одной из сторон. На стороне самодержавия в верхних слоях российского общества к началу 1917 г. уже почти никого не осталось. У буржуазии все оказалось, что называется, «схвачено». Бороться с ней роспуском Думы было бесполезно, так как, помимо Думы, у нее оставалось множество других организаций – легальных и нелегальных. Недовольство широких слоев общества тяготами войны оппозиция умело направляла против существующей власти, не вполне отдавая себе отчет в том, что когда она сама станет у власти, это же недовольство обратится против нее самой. Вырыв яму самодержавию, либеральная оппозиция потом сама же в нее свалилась.