Текст книги "Владыка Ледяного сада. Носитель судьбы"

Замечает мой взгляд и вскидывает руки. На кончике языка у меня замирает: «Я никого силой не тяну», но Спалле успевает первым.

– Можешь сойти, – говорит. – На Драгорине берега близко, хватит прыгнуть за борт.

– Покусываешь при первой возможности, – ворчит Грюнальди. – Я не закончил, и плохо нам будет, коли не сумеем договориться. Хочу сказать, что самое время нам найти способ на тех Песенников, потому что начинает подниматься вьюга. И лучше будет, если ты, Ульф, научишься деять, как они.

– Все мне об этом говорят, – отвечаю. – Стараюсь, но это не так просто. Это вам не на флейте играть!

– Ты получил то копье, – внезапно начинает перечислять Сильфана. – Вылез из дерева, два раза вырвался у него из рук. Учил тебя тот, что обитал в пещере. Сумел ты сделать так, чтобы мы все в один миг перескочили в страну Змеев. Ты убил железного краба укусом магической осы. И все еще не веришь, что ты – Песенник.

– Я над этим работаю, – отвечаю я устало и отрываю себе кусок мяса. – Пока что у меня проблемы с метанием молний из рук. Но по очереди: сперва лодка. Потом нужно вообще доплыть и – ты права – что-то выдумать по дороге. Поймите: я обучен оружию и выслеживанию. Я умею справляться с тем, что я понимаю. А песен богов я не понимаю. Это не так просто, мол – подумал о чем-то и получил.

Я слушаю и с раздражением слежу за облачком пара, которое вырывается у меня изо рта. Я с кораблем не могу справиться, а они хотят, чтобы я превращал камни в гусей.

Я поднимаю решетку и всовываю руки в темноту. Вниз свет проникает сквозь плетение в плитах над головой. Я вижу шпангоуты и темную воду, отекающую борта, странные жилы и сосуды, вьющиеся в киле и стенах зеленоватые проблески. Я замечаю пиллерс с растопыренными, утопленными в корпус корнями, как ствол дерева; рядом другая вытянутая форма, в которой что-то движется. Я ударяю в это нечто и пробуждаю колючее змеевидное создание, которое, вырванное из дремы, начинает светиться зеленоватым блеском, будто миниатюрная молния. Наверху раздаются крики и топот.

– Все нормально! – кричу я. – Я просто зажег свет.

Камера под палубой почти пуста, вдоль бортов тянутся лишь ряды овальных емкостей, маячат еще какие-то продолговатые формы, едва видные и с носа, и с кормы, из киля торчит вверх цилиндрический аквариум, который я миг назад пробудил, ну и есть еще большой картофелеподобный предмет, распертый на воткнутых в дно корабля изогнутых ножках. Он пузатый, создан из куда более матового и непрозрачного материала, чем остальная часть корабля, и напоминает огромную дыню, или, возможно, луковицу, что заканчивается вросшей в палубу трубой, похожей на перья порея. Но самое важное, что на выпуклом боку находятся две пары дверок, размещенных одна над другой. Я бывал в скансенах. Знаю, как выглядит печь.

Я отворяю верхние дверки и вижу внутри камеру с ажурным полом, ниже вторая камера, в которой лежит горсточка серой пыли. Зольник?

А потом я обыскиваю емкости, стоящие вдоль бортов, в поисках какого-то топлива. Подозреваю, что оно не будет напоминать ничего привычного. Наверняка здесь не найдется дров или древесного угля, ничего, что может продиктовать логика. Чувствую, что идя методом проб и ошибок, закончу, пытаясь поджечь колбасу или запасы мыла.

В одном из саркофагов и правда нахожу некие уложенные рядком полешки из мутно-белого вроде бы льда. Или еще из чего. Я закрываю глаза и чувствую запах различных углеводородов и еще каких-то чуждых примесей, которые не ассоциируются у меня ни с чем. Скажем так. Если это гранаты или хотя бы сигнальные ракеты, я это быстро пойму. Если нагружу ими печь, то-то будет смеху. Я не ощущаю нитратных связей, как и вообще азотных, а это их драконье масло отдает как бы рыбьим жиром, серой и селитрой – в общем, тоже пахнет иначе.

Я открываю камеру печки, но, поразмыслив, вытягиваю нож и скребу по одному из полешек. Оно крошится и неохотно уступает клинку, на мою ладонь падают белые опилки, которые я раскладываю на плоской поверхности толстого киля, и вытягиваю огниво.

Провожу тупой стороной ножа по кресалу – выстреливает пучок веселеньких рождественских искорок, но ничего не происходит. После второго или третьего раза опилки начинают тлеть странным голубоватым пламенем и гаснут. Я снова ударяю ножом, раздуваю жар – и появляется огонек. Голубой, как от горящего спирта, и от него бьет тепло. Пламя не растет резко, не шипит и не бьется, а потому я решаю рискнуть. Одно странно тяжелое полешко я кладу на решетку и переношу на ноже пылающие хлопья. Мне не слишком нравится то, что я делаю, поскольку это глупая импровизация, но выбора у меня нет. Эти их Остроговые острова – быть может, и не Ледовитый океан, мы слишком далеко на юге, но зима тут суровая. Нынче восемь градусов мороза. Когда температура упадет всерьез, замерзнем, как сверчки, если я ничего не придумаю.

Синеватые огоньки охватывают верхнюю часть полешка, из дырочек печи начинает бить тепло. Надеюсь, я нашел топливо. Существует много вещей, которые можно поджечь и которые не обязательно для этого служат. Например, масляная краска, микроволновки, покрышки или солонина. Запасы продолговатых ледяных брикетов, однако, выглядят как топливо. Я закрываю дверки печи, освобождаю поддувные щели в зольнике. Огонь растет, но спокойно. Из печи начинают доноситься шум и пощелкивания, но звуки эти меня не беспокоят. Подумав, я вбрасываю в печь еще одно полешко и возвращаюсь в кают-компанию. Меня больше всего интересует, куда идет тепло. Прослеживаю одну трубу, что идет, похоже, от печи к колонне мачты; две другие бегут под палубой на корму и нос, а еще одна толстая нитка внедряется прямиком в стол.

В кают-компании уже чувствуется теплое дыхание от пола, я прикладываю ладони к мачте и убеждаюсь, что начинает нагреваться и она. Слава Богу, мокрой она не становится. Если этот корабль растает, то не от печки.

– Что ты там сделал? – подозрительно спрашивает Сильфана. Она наклоняется с лавки вниз и приставляет ладонь к плетению гретинга.

– Растопил печь.

– Чем?

– Как бы льдом, – она смотрит на меня тяжелым взглядом, потому я добавляю: – Горит синим.

– Это успокаивает, – замечает Грюнальди, выпуская пар изо рта. – До утра не замерзнем – уже что-то.

Я ощупываю столешницу, однако она равномерно холодная. В том месте, где должен быть выход канала от печи, я нащупываю круг, который легко проваливается вниз. Спутники смотрят на меня с подозрением, когда я, охваченный вдохновением, открываю шкафчики в поисках посудины, нахожу котелок и наливаю в него немного воды. Для пробы, потом добавлю что-то съедобное. Столешница проваливается под тяжестью посуды, мягко, словно лифт, и котелок до половины погружается в стол. Экипаж стоит вокруг меня и внимательно следит, наконец Грюнальди тянет ладонь и нажимает на край посудины. Котелок наклоняется вместе с подставкой, будто присосавшись к ней или примагнитившись, и свободно движется во все стороны. Я присаживаюсь к столу со светским выражением лица и наливаю себе грифонова молока, которое развожу водой.

Через несколько минут вода начинает чуть парить, через раздражающе долгое время появляются пузырьки, а потому я бросаю в котелок содержимое найденного горшка – солидную порцию мяса с жиром и чем-то еще. Будет суп. Или рагу. Или что-то еще. Победа человеческого гения над примитивной магией.

Уже смеркается, но я посылаю Грюнальди сменить Варфнира, когда тот прикончит миску густого, горячего гуляша, немного пахнущего козлятиной и букетом странных трав.

А потом я и сам иду подремать перед вахтой и проваливаюсь в регенерирующий полуторачасовый сон.

Едва я прикрываю глаза – дрейфую на льду.

* * *

Ледяной драккар резал воду и плыл сквозь черную как смоль ночь. Драккайнен сидел на носу, положив себе под задницу свернутую в рулон шкуру, и следил за покрытыми снегом берегами, что проплывали мимо.

– Соберись, Цифраль, – говорит он сам себе, прямо в торчащий во мраке носовой штевень, увенчанный головой дракона. – Термовидение. Способность различать температуру и видеть в отраженном свете. Давай. Вспоминай.

Искристая, светящаяся голая фея размером с банку пива, которую никто, кроме Драккайнена, не видел, зигзагом, словно горящая ночная бабочка, мелькнула перед его лицом, а потом встала на бухте промерзшего каната и топнула ножкой, складывая неоновые крылышки.

– Ноктолопия охватывала бионические изменения в сетчатке и зрительной коре. Термовидение тоже. Эти системы со мной не стыкуются! Я не знаю, исчезли ли они или всего лишь была разорвана связь, я их просто не вижу. Не вижу, понимаешь? Это не мой каприз, я лишь операционная система.

– Обычно в инструкциях пишут, что следует проверить соединения всех кабелей, а если не поможет – связаться с изготовителем, – заявил он мрачно.

– Перестань упираться насчет того, что ты имел раньше. У тебя есть новые способности. А этот корабль весь наполнен магией.

– Хорошо, – неохотно проговорил он. – Покажи.

Он ожидал мерцающего тумана, наполненного радужно опалесцирующими искрами, такими, какие он видел ранее в урочищах, но ничего подобного не случилось. Вместо этого он увидел раскаленные докрасна линии, бегущие через корпус, будто нервные волокна, но этот блеск был приглушен, как жар, просвечивающий сквозь щели в очаге.

– У нас тут есть песни богов, запертые внутри. Изолированные, – проворчал он. – Ради безопасности или чтобы избежать потерь. Это элементы двигателя.

Пылающие приглушенным светом линии тянулись вдоль киля и разветвлялись по борту: в нескольких местах он видел большие скопления силы, напоминали они бусинки, насаженные на линию вдоль корабля. Видел их нечетко, свет едва пробивался сквозь ледяной борт и палубу, но на корме, поблизости от его каюты, и на самом носу под штевнем маячили овальные формы, собравшиеся в гроздья.

– Я ничего не заметил на корме, но в форпике были те емкости, обозначенные черепами, – догадался Драккайнен.

Встал и прошел на нос, критично поглядывая на голову дракона, вздымавшуюся над волнами метра на три, на его ощеренную пасть с геральдически свернутым, выставленным наружу языком. Осторожно влез на борт, а потом подпрыгнул, ухватываясь за гребень шипов на драконьей шее, и, скользя подошвами по сверкающей поверхности льда, сумел подтянуть тело поближе к башке и заглянуть в пасть.

– Есть дыра, – выдохнул, соскочив назад на палубу. – Возможно, удалось бы вывести через нее немного этого свинства, которое, похоже, служит горючим для двигателя и сидит в замкнутой системе. Если же оно работает как оружие, то эта башка дракона вполне логична, с точки зрения здешней вывихнутой логики.

– Ты бы предпочел пушку? – ядовито спросила Цифраль, паря рядом с его головой.

– Еще бы, – ответил он. – С одним орудием или хотя бы с какой-никакой винтовкой я бы добился раз в сто больше, чем с кретинскими чудесными туманами, которые магичны, капризны, неуправляемы и непредвиденны. И не пари рядом с моим лицом, у меня внимание рассеивается.

Он уселся на шкуре и некоторое время нервно барабанил по грифу лука.

– Давай попробуем выпустить немного этой ерунды, – заявил наконец. – Только осторожно.

Он выпрямился и прикрыл глаза и некоторое время сидел так, сосредоточенно представляя магическую жидкость, вытекающую из емкостей и идущую по ледяному пищеводу вдоль драконьей шеи.

Продолжалось это довольно долго. Он склонил голову и сжал кулаки в страшном ментальном усилии, однако не происходило ничего особенного, кроме того что на виске его начала пульсировать жилка.

– Juosta, perkele sumu, – процедил он наконец, но и это мало чем помогло. – Это как высасывать бензин из закрытой канистры, – заявил мрачно. – Или пытаться уговорить воду течь из закрытого крана. А ведь наверняка хватит одним пальцем приподнять затвор, вот только не знаю, где он находится.

Драккар плыл спокойно и неудержимо, без усилия рассекая воду и мягко сворачивая на петлях реки. Драккайнен сплюнул за борт, а потом пошел длинными шагами на корму, считая про себя.

– Примерно четыре узла, – заявил, когда колышущийся на волнах, едва видимый отсюда плевок остался далеко позади. Ухватился рукой за скрученный кормовой штевень и выглянул за борт. – И ни следа двигателя. Ни винта, ничего. Просто плывет. Тянемся на невидимой веревке. Или нас толкают притаившиеся под дном дельфины.

Он вернулся на нос и снова уселся на шкуре.

– Ладно, еще раз. Все мудрецы толкуют, что заклинание должно быть конкретным. Я так понимаю, что следует взывать не к эффекту, а к тому, что должно происходить вовремя. Шаг за шагом. Допустим, речь о наливании чего-то из бутылки в стакан при помощи магии. Не орем: «Водку – в стакан!», потому что магия не понимает, в чем там дело, мы сперва заставляем пробку провернуться несколько раз против часовой стрелки, пока она не упадет с горлышка. Потом делаем так, чтобы жидкость покинула бутылку через горлышко. И тут начинаются проблемы, поскольку это мне никто не объяснял. Я могу двигать материю против законов физики, силой воли, разве нет? Потому что с той подковой – ты ведь помнишь, что ее раскачивал Бондсвиф, смилуйся Господь над его душой, уставший от моих неудач. Поэтому я могу приказать ручейку жидкости течь по любой траектории, или мне нужно придумывать, скажем, воздушную подушку внутри бутылки? Предположим, я могу перемещать объекты, да и все твердят, что это возможно. Тогда направляю водку вверх по бутылке, а потом по траектории, которую визуализирую себе как стеклянную трубку, ведущую к стакану, – и дело сделано. Но, возможно, я должен выстрелить ею, как шампанским, и направить в сосуд, а? Jebem ti majku… Не проще ли встать и налить ее по-человечески? А теперь вопрос онтологии: могу ли я отдавать приказы магической материи, закрытой в емкости, затем, чтобы, используя ее, отдавать приказы другой материи? Ладно, jebał to pas. Возвращаемся к емкостям с песнями богов на носу и к закупоренному горлу дракона. Шаг за шагом, как с той водкой… Ох, perkele saatani Vitti!

Песни богов в виде мигающих микроскопических искр слетали с головы дракона, словно пар из чайника, создавая небольшое облачко. Однако вытекало оно не из зубастой пасти, а из ноздрей, как дыхание в морозную ночь.

– Ни слова, – предупредил он Цифраль. – Давай без комментариев. Ну, иди к дядюшке… – последнее было обращено к переливчатому облачку, стекающему с носового штевня.

Он раскинул руки, облачко перед ним сформировалось в неустойчивую круглую форму. Драккайнен сконцентрировался и выбросил руки перед. Из облачка вытянулись две дрожащие полоски и охватили его ладони, а потом взобрались на самые плечи.

– Осторожно… – заскулила Цифраль.

– Спокойно, – сказал Вуко тоном, каким говорят с тигром, встреченным на улице. Он стоял, окруженный облачком радужных искр, будто в нимбе бриллиантовой пыли. Берега Драгорины расступились, и драккар вплыл в озеро, поблескивающее во тьме, как черное зеркало. Дохнул легкий ветер, но окружающая Драккайнена звездная пыль не развеялась, а пошла легкими волнами.

Разведчик сглотнул:

– Ладно… Посмотрим, что можно с этим сделать. Сперва поворот…

Он стиснул зубы. Прошла минута, а потом драккар дрогнул. По корпусу прошли вибрации, будто внезапно включился раздолбанный двигатель рыбачьего катера. Корпус заскрипел, внизу, в кают-компании, что-то с лязгом упало на пол. Но корабль начал поворачивать. Легонько, градусов на десять по курсу, и со все большим дрожанием – но поворачивал. Драккайнен стоял на согнутых ногах, и казалось, пытается толкать грузовик. Потом он выдохнул и выпрямился. Корабль сразу же перестал трястись и плавно вернулся на свой курс, будто с облегчением.

Драккайнен снова уселся на шкуре.

– На это ушло немало энергии, – заявила Цифраль. – Это облачко сделалось куда более разреженным. Полагаю, должен быть более простой способ.

– Есть, – ответил он. – Нужно просто отключить автопилот. А так-то да, я действовал наперекор мотору. Но важнее, что на драккар вообще можно влиять. Теперь попробуем кое-что другое.

Он вынул стрелу из колчана и прицелился куда-то в ночь. Положил ее на раскрытую ладонь, прикрыл глаза и прошептал что-то по-фински, не слишком вежливо. Стрела со стуком свалилась на палубу.

– Это будет длинная ночь… – вздохнула Цифраль.

* * *

Увы, лодку мы не находим ни утром, ни на следующий день. Попалась только позабытая, полузатопленная долбленка, немногим больше корыта, вмерзшая в лед и заросли камыша на берегу. Вернее, каких-то растений, что напоминают камыш, потому что – высокие и растут в воде. Однако долбленка не пригодится ни для чего: ни как шлюпка, ни вообще. А больше – ничего. Похоже, лодки старательно спрятали, едва лишь выпал первый снег. А на что мы надеялись?

В итоге – дрейфуем по течению на льдине. На льдине в форме драккара.

Реку начинает схватывать лед. Подле берегов уже появляется молочная масса, она протягивается метра на полтора и заканчивается тонкими кружевами, все стволы и камни тоже окутаны в ледяной иней, в течении плывет шуга, тонкие – пока что, – как стекло, плитки льда начинают собираться в стайки и с легким треском уступают носу драккара. Еще день-два – и река встанет до самой весны. У нас тут континентальный климат. Жаркое лето и суровые зимы. Я надеюсь, что это означает также и то, что до самой весны будет царить спокойствие. Пожалуй, даже ван Дикен не настолько глуп, чтобы ударить по Побережью Парусов в мороз и снег. А если он и решится, то не будет проблем. Вымерзнут в шатрах и куренях, поломают зубы о частоколы местечек, и прежде чем я вернусь, на нем можно будет поставить крест. Но что-то мне говорит, что все будет не так просто.

Я высматриваю лодку, поскольку это базовая часть моего плана. И тут даже речь не о том, что драккар начнет таять в открытом море, а я очнусь, дрейфуя на льдине.

Тем временем мы готовим консервированное мясо на ледяных брикетах, пьем грифоново молоко с водой и сменяем друг друга на вахтах. Я ввел корабельные порядки. Нет необходимости следить за курсом, рулить или поправлять такелаж, а потому мы просто стоим контрольные вахты и убираем кают-компанию. Кормим лошадей и чистим трюм, выводим коней по решеткам, превращенным в сходни, и проводим их по палубе. Проверяем оружие, при свете аквариумов тренируемся в схватке на мечах, копьях и ножах или врукопашную. Я показываю им техники подкрадывания к часовому, тихого убийства, обездвиживания. Преподаю основы саботажа и тактику малых отрядов. Нужно. Мы или спецотряд, или пятерка безымянных трупов. Потому я не даю им покоя. В ином случае в море мы выйдем группкой ленивых, рассорившихся пьяниц. Возникнут проблемы – будем трупами.

Себе я тоже не даю отдыхать. Тренируюсь со своими палашами и мечом. А прежде всего пытаюсь освоить песни богов. Именно тогда, во время тренировок в одиночестве на своих вахтах, без особого успеха пытаясь освоить чудеса, я нахожу трон. Происходит это в результате неудачной попытки поджечь издали сухое дерево. Попытки, что заканчивается половинчатым успехом. Потому что кое-что пламя все же охватывает, но вовсе не то дерево, в которое я целился. Не сумел увидеть, что именно, надеюсь только, что не чей-то дом, но подходя, чтобы рассмотреть, к кормовому штевню, я вдруг замечаю: тот поставлен по-дурацки. Будто с запасом. Драккар отсылает к образу ладей викингов, но только до определенной степени. Он больше, он чрезмерен, как из оперы. На настоящих «длинных лодках» нет нескольких трюмов, лестниц или крытых помещений. Это были ладьи – не корабли. В случае шторма люди сбивались под полотняные тенты или под наброшенную на голову попону. Штевень не встает на высоту второго этажа. Здесь, на носу, борта встают мягкой линией, врастая в задранный штевень, на корме же материал вверх от палубы создает выпуклый выступ, охватывающий и борта, и торчащую балку. Как усиление это смысла не имеет. Идиотский валок льда, блокирующий доступ к корме.

В какой-то момент я замечаю в нем абрисы более плотной материи, будто тень кресла, помещенного внутрь. Кресла или трона, с высокой спинкой и подлокотниками. Просто тень, сгусток с чуть молочными контурами. Я не уверен, действительно ли я его вижу: осматриваю вросшую в корму глыбу льда под разными углами, даже приседаю подле нее, но во мраке зимней ночи не слишком много видно.

Шесть утра, я продолжаю назначать себе «собачьи вахты» – мне хватает и пары часов сна, потому мне все равно. В «морских котиках» мне вбили в голову, что командир берет худшую работу. В это время года солнце встает в половине восьмого, сейчас самое дно зимней ночи: черное, ледяное и мертвое.

Меня сменяет Грюнальди, от рыжей бороды которого отдает теплом трюма – он приходит с двумя рогами горячего грифонового молока. Я беру свою порцию и с облегчением вхожу в уютную кают-компанию.

Утром мы уже близко от Змеиной Глотки. После двух часов сна, настолько глубокого и тяжелого, словно я умер на миг среди тех мехов и одеял в своей каюте на корме, я встаю бодрым и готовым к работе. Может, я ищу одиночества, а может, просто избегаю Сильфаны. Пытаюсь оставаться командиром. Она красивая, если не считать этих черных глаз призрака. И с каждым днем, проводимым вдали от дома, все красивее. Красивая, гибкая и слишком молодая. И заинтересованная. А я – всего лишь человек. Если мы превратимся в пару милующихся в ахтерпике голубков, мораль рухнет, и с тем же успехом нам можно будет прыгать за борт. Потому я выхожу на палубу из своего одиночества, приветствуя Грюнальди кубком этого странного, но горячего типа-гиннеса-со-специями и приношу с собой топор. Один из наших длинных данаксов на полутораметровом топорище, с длинной бородкой и массивным обухом. Таким можно снять с коня всадника в полном доспехе. Или разбить глыбу льда.

Остальные вылезают на палубу, распрямляя после сна спины, сморкаясь за борт и дыша паром на морозном воздухе. Выходят и смотрят на меня с ошеломлением в черных глазах. Безумец с топором на рассвете.

– Мне нужно кое-что проверить, – говорю я и замахиваюсь из-за головы. Слышен глухой звон, обух выбивает во льду круглый след, но больше не происходит ничего особенного. Я бью еще несколько раз под разными углами – с тем же эффектом.

– Рушим корабль? – бесстрастно спрашивает Сильфана, которая как раз выходит, кутаясь в шубу, на палубу, с куском сыра в одной руке и с кубком в другой. – Он нам уже не нужен?

– Напротив, – отвечаю я, взвешивая топор в руке. – Хочу, чтобы он сделался более управляемым.

Ударяю сверху вниз, и после второго раза во что-то попадаю. В какую-то магическую точку, помещенную в самой вершине ледяного валика. Раздается резкий стеклянный треск, потом второй, паутина трещин покрывает глыбу, и лед рассыпается, как перекаленное стекло или кристалл. Превращается в кучу мелких обломков. Сугроб ледяной каши.

И открывает трон.

Высокий, со спинкой, вросшей в штевень, оплетенный клубком ледяных драконов, огней и змей, обещающих сомнительные развлечения. Я не замечаю черепов и молний, которые могли бы меня от трона отвадить. Отдаю топор и подхожу, чтобы обмести трон от ледяной каши, но та превращается в клубы переливчатого тумана и впитывается в палубу сквозь отверстия гретинга.

– Ладно… – говорю я. – Сейчас я на него сяду. Не знаю, что случится, но что бы вы ни увидели – не предпринимайте ничего. И лучше не прикасайтесь ко мне, особенно если пойдут дым или искры. Если со мной будет совсем плохо, попытайтесь сбросить меня чем-то деревянным. Древком, веслом, но ни в коем случае не притрагивайтесь ко мне железом. Если с древком начнет происходить что-то странное, сразу же его бросайте.

Они напряженно смотрят на меня. Сильфана окаменела с куском сыра во рту.

– Погоди, – говорит мрачно Грюнальди. – Схожу поищу весло.

– Сделаем проще, – заявляет Сильфана и обвязывает меня вокруг пояса веревкой. А потом, воспользовавшись тем, что оказывается так близко, поднимает голову и смотрит – долго и глубоко – мне в глаза. – Если будет плохо, мы дернем за веревку, – добавляет она и старательно проверяет узел, который оказывается странно низко. Увы, я как раз собираюсь сесть на проклятое сиденье и на шуточки меня как-то не тянет.

– Ты здесь, Цифраль? – шепчу я. – Готовься.

Фея появляется сбоку, как бабочка, но выглядит еще более напряженной, чем я.