Текст книги "Владыка Ледяного сада. Носитель судьбы"

Глава 2. Люди-медведи

 
Вижу тень отца,
старца сурового тень.
Стоит в стране тьмы,
где черны ночь и день.
Матери вижу лицо,
где обрыв, пустота.
Отводит суровый взгляд,
сжимает уста.
Братьев своих узрел
на Другом Берегу.
Мечи сломаны их,
гнев достался врагу.
Не дадут мне коня,
не зазвенит подкова,
ибо веревка на шее,
руки и ноги в оковах.
Нет для меня места
на Достойных Поле,
ибо душу мне вырвали,
ибо иду в неволю.
 

Песня рабов, Побережье Парусов

Часто можно повстречать глупцов, утверждающих, что не существует такого, как свобода человека, поскольку мы все равно не можем делать то, что нам угодно, что только придет в голову. Потому что нам приходится считаться с другими людьми, с законами божьими и человеческими или с судьбой. Если все так, то не имеет значения, сколько этой ложной свободы у нас есть. И мы легко можем отдать еще немного ее за то, чтобы некто помог нам в нужде или дал миску пищи. Человек свободный, делают они вывод, должен обо всем заботиться сам. Он не знает, что принесет ему новый день, сумеет ли он наполнить котелок, добыть жбан воды или разжиться парой медяков. Что бы ни случилось, придется ему справляться с таким дело самому, как сумеет. Потому-то лучше, когда занимается этим некто мудрее, кто накормит и вылечит, требуя за это лишь послушания.

Так говорят дураки. И речь их такова, поскольку они перекручивают слова, заботясь лишь о том, чтобы те оказались красиво составлены. И благодаря этому кажется, что содержится в них некая бездонная мудрость, хотя те, кто так говорит, обычно немного повидали в этом мире, и еще меньше из увиденного поняли. А прежде всего, можно быть уверенным, что ни один из этих глупцов никогда не испытал настоящей неволи.

Я испытал и знаю, что если ты сам не почувствовал на своей спине кожаного кнута, если не открывал ты глаз лишь затем, чтобы выполнять чьи-то приказы и ни зачем более, то рассказывать о таком – все равно что объяснять потерянному в песках пустыни, что питье воды всего лишь пустая привычка.

И уж нигде и никогда не найдете вы большего глупца, чем человека, который отдает себя в рабство добровольно. Я же знал целых четырех таких, и сам был глупейшим среди них.

Сноп, сын Плотника. Бенкей Хебзагал. Н’Деле Алигенде.

И я – Филар, сын Копейщика. Теркей Тенджарук – Владыка Тигриного Трона, Пламенный Штандарт, Господин Мира и Первый Всадник. Император. Раб.

Товар.

Точно такой же, как плиты соли, завернутые в промасленные мешки, как шкуры каменных волов, как кувшины благовонных масел и пачки бакхуна.

Товар, который через миг заберут косматые чудовища, и за который ньямбе Н’Гома и его племянники получат оплату в золотых слитках, драгоценностях и камнях, насыпанных горкой на расстеленных шкурах.

А потом наберут, сколько удастся, воды, убьют часть бактрианов и заготовят их мясо, и отправятся на юг, через Ярмаканд в Кебир. В огромную, жаркую страну за морем, на равнины, где живут стада удивительных животных, к теплому морю и к шумным цветным городам.

Будут богаты, мы же отправимся в неволю, как того и пожелали.

Потому что только таким образом мы можем попасть в страну за горами.

Мы сидели на каменистой равнине, за границей, обозначенной рядами белых скал; за спиной же у нас были бескрайние просторы Эрга Конца Мира, в бесконечности своей протягивающиеся до самого Амитрая; впереди же нас были горы, увитые туманом и прикрытые лесом настолько зеленым, что от него болели глаза. И еще – близились к нам люди-медведи. Путы наши были наложены таким образом, чтобы в случае чего сумели бы мы быстро освободиться, были у нас спрятанные в одежде ножи и оружие – во вьюках, но не могли мы на них напасть. Нам нужно было, чтобы они провели нас в глубь своей страны, подальше от притаившихся среди деревьев и скал стражников, что следили за равниной, не придет ли кто из ненавистного Амитрая через лысую степь и пустыню. И только потом мы могли бы сбежать.

Но когда люди-медведи приблизились, я понял, насколько плох был этот план.

Похоже, наш вид их удивил.

Люди-медведи – это чудовища. Это не клановое имя или название народа. Они не люди. Они правда ходят на двух ногах, но не всегда. Когда что-то напугает их или удивит, когда начинают они спешить, тогда падают на четвереньки и, упираясь в землю огромными кулаками, бегут совершенно как медведи. У них высокие остроконечные черепа, низкие лбы, выступающие челюсти, полные острых зубов, словно у боевых леопардов, плоские лица с почти человеческими глазами, и они отвратительно смердят. А еще они поросли длинной густой шерстью. Мы видели, как они приближаются, пока мы, связанные и бессильные, сидим, ожидая их. Пять чудовищ. Нельзя было даже сказать, что они просто животные. На них были кожаные пояса с железными заклепками, куски кольчуг, на запястьях – повязки, а еще – странные, приспособленные к их черепам шлемы. Двое из них были при оружии. Напоминало оно дубину, но заканчивалось острием, выгнутым, как мощный клюв.

Когда они увидели нас, на загривках их встала дыбом шерсть, они упали на четвереньки и принялись рычать, а потом скакать с дикими воплями, воздевая над головами дубины, лупя ими о землю, или хватая камни и колотя ими так, что пыль вставала столбом.

Продолжалось это недолго, и вскоре стало ясно, что твари не собираются атаковать. Кто-то из них подошел ближе и понюхал, раздувая плоские, сморщенные ноздри, а потом поднялся и принялся хрипло порыкивать в сторону остальных. Другое создание побежало в сторону гор, да так, что земля задрожала, и я видел, как подрагивает его мех.

Остальные окружили нас, рыча, ворча и плюясь пеной. Один из них зашипел, осторожно вытянул вперед дубину и легонько толкнул Бенкея в ногу.

– Да в жопу себе это засунь, урод вшивый! – рявкнул разведчик и задергался, насколько позволяли ему веревки.

– Не обращай внимания, – посоветовал Сноп. – Теперь мы станем невольниками, а терпение – единственная добродетель, которую мы можем себе позволить.

– Я не должен обращать на это внимания?! Как подумаю, что этот Н’Гома еще и заработал на мне, то хочется приволочь его сюда, чтобы эти обезьяны поимели его толстую жопу на моих глазах.

Через какое-то время, хотя мы и не могли сказать, какое именно, поскольку в этой проклятой стране солнце пряталось за тучами, создание, побежавшее в сторону гор, вернулось, а с ним прибыли два существа поменьше. Эти тоже были поросшие мехом, но носили кожаные и железные панцири и приличное оружие – мечи, топоры и копья; ходили они как люди. Однако лица их были еще отвратительней. Бесформенные, словно измененные болезнью, с торчащими рогами, зубастые и ни на что не похожие.

Чудовища минуту-другую совещались, но звуки, которые они издавали, не напоминали человеческий язык. Хриплый и твердый, звучащий будто рев бактрианов или собачий лай, были они все же словами какого-то языка.

Наконец один из них, с лысым, словно бы ковечьим черепом с раздвоенными рогами, подошел ближе и начал тыкать в нас, а потом без усилия поставил на ноги – легко, будто мы были детьми. Он был ростом почти с Н’Деле, с мощной грудью и плечами.

Второй, с глазами круглыми и вытаращенными, как два роговых кубка, имел на голове короткие шипы, торчащие из чешуйчатой кожи. Сказал что-то хрипло, указывая копьем сперва на нас, а затем на лагерь каравана, стоящий вдали, и оба они рассмеялись. Когда я услышал смех этих созданий, то не понял, хорошо это или плохо. Правда, я предпочел бы тварей совершенно диких.

Странно было смотреть, как они переговариваются, как считают на пальцах, глядя на рассыпанные по шкурам драгоценности. То, что чудовища были разумны, казалось еще опасней. Они осматривали нас одного за другим, щупая руки, толкая в грудь, поднимая нам губы и заглядывая в зубы, словно мы были лошадьми. Потом лысый принялся покрикивать на кудлатых медведей-оборотней, сунул в рот короткий свисток, висевший на груди, и пронзительно свистнул. Кудлатые монстры вздрогнули и будто перепугались, после чего двое опять помчались в сторону гор. Но быстро вернулись, таща за собой большой, сколоченный из толстых бревен воз на двух колесах.

Нам разрезали веревки, а чудовище произнесло длинную хриплую речь, наполненную рыком и карканьем.

– Поверь, тварь, что для всех нас было бы полезней, если бы ты показал нам, что ты желаешь, потому что из твоего хрипения и попердывания мы ни слова не понимаем, – сказал Сноп с вежливым выражением лица, разводя руками.

Рогатое создание грозно зарычало в ответ и толкнуло Снопа в грудь, да так, что тот уселся на песок. Но второй придержал монстра за плечо, качая головой.

Указал нам на плиты соли, а потом похлопал по днищу повозки. Стало понятно, что мы должны грузить товар. Мы стали носить мешки и свертки на повозку. Товары нужно было укладывать в каком-то определенном порядке, а потому, когда я тянулся не за тем свертком, получал удар древком копья по рукам и по спине, после чего мне показывали на другой, одновременно с хриплым порыкиванием. Таким-то образом я начал изучать новый язык. После нескольких ударов я уже знал, что соль на их языке зовется «свьоль», а «хайсфинга» – какое-то ругательство.

Таким же образом я узнал, как называют они кувшины, свертки кож и бутыли пряных приправ.

Когда мы загрузили повозку, на дышла надели деревянное ярмо, крепя железными крюками, и приказали нам тянуть. Оба создания уселись на куче товара, а медведи-оборотни шагали по бокам. Повозка оказалась страшно тяжелой, и хотя мы упирались в ярмо, сдвинуть ее с места было непросто. Мы получили несколько ударов древком копья, потом одна из тварей соскочила с повозки, но вовсе не затем, чтобы нам стало легче. Создание нашло некий куст, из которого вырезало длинный гибкий прут, завывший в воздухе, когда оно махнуло им на пробу. Однако повозка уже покатилась, покачиваясь на скалах. Мы не загрузили даже десятую часть товара, и было понятно, что вернемся снова.

Шли мы долго, руки и плечи ломило от усилий, и через какое-то время мне даже не хотелось осматривать новую страну, видел я только гравий, скалы, купы травы под ногами да собственные мои сапоги. И я не чувствовал ничего, кроме боли в спине да пота, что стекал у меня по лицу и капал с носа. Время от времени существо, сидевшее на козлах, лупило нас прутом: не слишком сильно, но больно.

Через некоторое время мы добрались до подножья гор, где вставала обомшелая стена, сложенная из каменных блоков, увенчанных заплотом из толстых, заостренных бревен. Внутри находилось селение, в котором роились чудовища.

Меня удивило, что каждое выглядело иначе. У всех были жуткие башки звероподобных монстров, клыки, торчащие рога и шипы, но все они были совершенно друг на друга непохожи. Когда мы протолкнули повозку в ворота, раздался шум и вой каких-то труб или рогов и лай огромных черных псов, что рвались с цепи. Стояли там и мрачные дома, выстроенные из толстенных колод на каменных фундаментах, и под крышей их, поросшей мхом и травой, были треугольные отверстия, из которых сочился густой дым.

– Может, они живут в урочищах? – выдохнул Бенкей, когда нам приказали разгрузить повозку. – И это имена богов изменили их в лонах матерей, оттого они так различны.

Но я был одной большой болью и усталостью, чтобы обращать внимание на красоту этого народа. Меня больше занимало, сколько времени придется провести в таких трудах и как я сумею это вынести. Я повидал уже много чего, а потому для меня было понятно, что дальше будет только хуже. Как оно обычно и бывает в жизни.

Когда мы разгрузили повозку, раскладывая товары там, где нам приказывали, нам дали деревянный подойник, из которого мы по очереди пили некое пиво, а вернее, опивки – кислые, со странным, будто подгнившим, запахом. Однако нас не поили водой, как животных, и я решил, что это добрый знак.

А потом нам снова приказали впрячься в ярмо, и мы возвратились на пустоши. Повозка, хотя довольно тяжелая и плохо сбалансированная, была пустой, а потому тянуть ее было подобно отдыху. Вместе с нами отправились еще несколько повозок, некоторые были запряжены большими, уродливыми волами со странными рогами, раздутым горлом и толстыми спинами, покрытыми костяными пластинками, и были они куда тяжелее наших. Вокруг вышагивали медведи-оборотни, порыкивая на нас и показывая зубы.

Довольно быстро я перестал думать о бегстве. Нас окружало слишком много существ, больших и маленьких. А когда я увидел, как один из людей-медведей припустил в степь, несясь на четырех ногах, как олень, а потом, приподнявшись на задние лапы, метнул палицу в кролика, я понял, что бегство не будет легким. Даже бросься мы наутек, нас бы сразу же догнали.

Создания поменьше сидели на спинах рослых коней с коротко подрезанными рогами, с выгнутыми шеями, мощными горбоносыми головами, которые они опускали на грудь. Мне показалось, что здесь, в стране за Нахель Зим и вне известного мира, все больше, тяжелее, грубее. Такими были и обитающие здесь существа, и волы, и деревья, и даже горы.

За товаром братьев Мпенензи прибыло много повозок, а потому в тот день нам пришлось обернуться всего пару раз. А когда мы добрались до поселения за каменной стеной, нам снова дали подойник пива на всех. Но во второй раз я увидел, что от каравана на горизонте не осталось и следа. Все родственники, орнипанты и сам Н’Гома ушли назад, в Кебир. Мы остались одни, отданные на милость косматым двуногим хищникам. Я уже успел привыкнуть к каравану и моему орнипанту. Седло на спине птицы, плетеный навес и место в строю, или вечерняя кормежка и котелок над костром, разведенным сухим навозом, стали моим последним домом и последним, что соединяло меня с моей страной. Теперь были у меня лишь мозоли на руках, натертая грудь, ярмо – и ничего больше. Я даже пожалел, что мы все же не отправились на юг, в Ярмаканд, Нассим, а после в бескрайние равнины и леса Кебира, в его города с башнями и округлыми куполами домов из обожженной глины в разноцветных мозаиках. В землю солнца, пальмового вина и зрелых плодов. Могли бы мы осесть среди высоких, как башни, стройных людей с прекрасными лицами и кожей цвета старой меди. Среди их королей, торговцев и путешественников. Среди длинных кораблей с красными парусами, поэтов и песенников. Осесть там и забыть о нашей проклятой земле, о правящих там жрецах и пророчице, по приказу которой на всю страну опустилась тень Красных Башен. Забыть о том, что я – Носитель Судьбы. Забыть о Воде, дочери Ткачихи, и о всех кирененцах, бредущих скальным бездорожьем восточных провинций в поисках нового места на земле.

Я прикрыл глаза и сильнее навалился на выскальзывающее дерево ярма. Я видел Воду. Ее красивые губы, узкие глаза и растрепанные волосы. Черные брови и ресницы.

Вода.

Остался мне скрип колес повозки, тяжелое дыхание, мокрая рубаха, пот, разъедающий потертости на спине. Боль в плечах и руках.

И отсутствие воды.

Я не ошибался, говоря, что обычно, если некто оказывается в подобном нашему положении, единственное, что он тогда может знать наверняка, – это то, что дальше будет только хуже. По крайней мере именно так и было в тот первый день. Потому что, когда мы уже свезли всю соль, кожи каменных волов, благовония, ткани и приправы, оказалось, что теперь придется тащить их еще дальше. Едва мы разгрузили товар и напились разведенного пива, нам снова приказали грузить – только носили мы на этот раз на другие повозки, которых прибыло еще больше. Создали караван, что вышел из задних ворот поселения по каменистой дороге в густой мрачный лес, где росли неизвестные мне деревья высотой с мачты самых больших кораблей, а то и с башни Праматери. Толстые стволы вставали по обе стороны тракта, как колонны, и везде я видел зелень настолько яркую, какая у нас бывает лишь после первых весенних дождей.

В этом лесу поднимался странный запах, здесь было темно, зелено и влажно. Водяная пыль оседала на наших лицах, и было тут холодно. Повозка наша запряжена была одним волом, но дорога вела вверх, и потому нам раз за разом приходилось толкать борт и колеса. По тракту текли небольшие ручейки, мы то и дело падали, оскальзываясь в грязи и мокрой траве, разбивая локти и колени об острые камни. Создание, нас охраняющее, выбросило прут, которым погоняло нас, и вооружилось плетеным бичом. Когда оно стегнуло меня впервые – неожиданно, – мне показалось, будто меня ударили мечом. Я даже не смог крикнуть, потому что резкая боль заставила воздух замереть в груди. Лишь через некоторое время я понял, что не перерублен напополам, что живу и что могу подняться.

Когда мы не падали от усталости, мы бредили. Шерстяного тепла пустынных плащей хватало для ночей в Нагель Зиме, ткань уберегала нас от солнца, однако для здешних мест она была слишком тонка, так же как и наши штаны и куртки. Когда дорога шла вверх, мы обливались потом, а когда шла она ровнее – тряслись от холода.

И толкали повозку.

Мы видели повозку, едущую впереди, и слышали тарахтение повозки, катившейся за нами. И это тянулось бесконечно.

Я все обдумывал способы, которыми нам удастся сбежать, и тогда я был уверен, что случится это быстро – если не в ближайшую ночь, то на следующую. Когда мне это надоедало, я повторял услышанные слова: «соль», «повозка», «кожи», «быстрее», «кувшины», «благовония», «полотно». И я уже знал, что этих больших существ, которых меньшие воспринимали как дрессированных домашних животных, зовут нифлинги.

Караван волокся вверх по склону.

Камни калечили наши колени и локти.

Мокрый воздух пронизывал нас до мозга костей.

Бич свистел в воздухе и резал шкуру вместе с сукном плаща, вырывая из глотки человека звук примерно такой же, какой издавала и сама плеть.

Мы толкали повозку.

На место мы добрались в сумерках, хотя весь их серый и туманный день напоминал сумерки.

Мы вышли из леса и теперь толкали повозку узким крутым трактом, что вел скалистым склоном к воротам каменного замка, вделанного в горный склон. Строения из камней и дерева врастали в гору, их охраняла стена с двумя башнями, внизу каменными, а наверху сколоченными из толстых бревен. Все было старым, обомшелым и издалека мало отличалось от скалистой стены, о которую твердыня опиралась.

Крепость не была большой. В Амитрае тут стоял бы, самое большее, бинхон армии, а может, и половина его. Так, приличная горная застава.

Караван сбился под воротами, а когда деревянные створки отворили, возы поехали по мосту над скальным распадком, потому мы могли немного отдохнуть, опираясь о борта, хватая воздух, будто вытащенная из воды рыба, и бросая взгляды туда, откуда мы пришли. Таково благословение рабов – момент передышки, не более чем время, нужное, чтобы в часах пересыпался песок. Только чтобы сердце не выскочило из груди, чтобы перестать хватать воздух так, словно он был чем-то, что нужно откусывать и глотать, только на один взгляд по сторонам.

Внизу мы видели стену леса, а потом ковер, сотканный из верхушек деревьев, а еще ниже – серые пустоши до самого горизонта, что за туманами медленно превращались в море песка. А там, где над землей тучи оставили полоску свободного неба, мы увидели ржаво-желтый отблеск солнца, которое, как казалось, осталось в землях запада навсегда. А потом наша повозка двинулась, скрипя и тарахтя, и мы вошли в крепость.

Внутри та не напоминала военную заставу. Были там дорожки, насыпанные из окатышей, между которыми стояли длинные деревянные дома, точно такие же, как и внизу, со скрещенными стропилами, чьи кончики были вырезаны в виде конских или драконьих голов, вокруг бродили какие-то птицы, собаки рвались в загородках и лаяли на нас, фыркая клубами пара. Посредине двора тлели в большом очаге уголья, а сам очаг был окружен сколоченными из бревен столами, и я видел многих худых и высоких мужей с обычными лицами, покрытыми короткой щетиной, порой с длинными волосами, были там и жены в длинных, разрезанных на боках платьях или в штанах и куртках несколько иного кроя, чем мужские. Вокруг бегали дети, играли в догонялки с деревянными мечиками в руках или с копьями с кожаными нашлепками на концах.

Никто не удивлялся виду созданий, которые привели нас, более того, больших тварей звуками свистулек, ударами бича в землю и собаками загнали в пещеру, которую затем закрыли решетками.

Вся скальная стена внутри частокола выглядела как муравейник, поскольку была испещрена овальными отверстиями, балконами и полками. Но возникло это не само собой, силой природы, а было вырублено: должно быть, скала оказалась достаточно мягкой. И в этой стене обитали люди, вырубая кельи для своих семейств или для содержания животных и коридоры между ними, там, где было бы удобней. Полки располагались на разных уровнях, а между ними поставлены были лестницы. Так и жили в этой стране, и после я это там видел; такие же одинокие скалы где-нибудь над ручьем, в которых вырезаны жилища. Люди точно так же вырубали кирками углубления и полки в стене для вещей, водосборников, кроватей и столов.

Тварь с бичом указала нам место в углу, а потом, помогая себе древком, сбила нас в тесную кучу, заставив положить руки на плечи друг другу. Потом к нам подошел человек с длинными светлыми волосами, заплетенными в косу, и с бородой; в руках он держал рог некоего животного, окованный по краю серебром. С явным удовольствием отхлебывая из него, он присел на деревянном табурете и стал присматривать за нами, опираясь древком копья в пол. Лицо его пересекала полоска мастерски сделанной татуировки со сложным узором, свивавшимся на щеках, идя через нос.

Через какое-то время этот, с бичом, вернулся в компании еще одного мужа, который указывал на что-то на скальной стене повыше. Грыз при этом какой-то круглый плод, хрупая, как ковца. Тварь спрятала бич под мышку, а потом схватилась за голову, будто желала сорвать ее с плеч, и сняла шлем, после чего оказалось, что у твари обычное человеческое лицо, тоже перерезанное полосой татуировки, что бежала через веки и щеки, а еще у него – поросль под носом, похожая на пучки соломы. Потом он расстегнул панцирь и кольчугу, снял с себя косматый мех, оказавшийся ловко пошитым кафтаном, так, чтобы выглядеть, как его собственная шерсть. И я убедился, что Люди-Медведи – просто название народа, совершенно похожего на нас, только с другими чертами лица, обычаями, ну и, возможно, чуть более рослого.

Он отставил голову чудовища на стол рядом с очагом, приказал нам встать и повел по лестницам и скальным полкам к пещере, вырезанной над двором. Не слишком высоко, может на три роста лошади.

Одного за другим втолкнул нас в камеру и запер кованую железную решетку. Не было двери, только эта решетка и ряд узких отверстий в стене, будто бы окна; но отверстия эти узкие настолько, что в них никто не сумел бы протиснуться.

Мы были изможденные и озябшие, а потому просто упали на пол, завернувшись в порванные, иссеченные кнутом пустынные плащи. Какое-то время мы лежали в тишине, дрожа, слишком обессиленные, чтобы разговаривать или отзываться хотя бы словом, но слишком замерзшие, чтобы уснуть.

Лежали мы, прислушиваясь к гулу внизу, к крикам и реву животных. Теперь нам нужно было восстановить силы и не замерзнуть.

Через какое-то время решетка отворилась с ужасным скрипом, и вошел человек с бичом в сопровождении еще одного, широкоплечего с рыжей бородой и в шапке, которая казалась миской из войлока.

– Амистранд? – спросил он гортанно, указывая на нас.

Мы не ответили, не понимая, что он имеет в виду. Просто уселись под стеной.

– Амитрай? – повторил он, продолжая выговаривать слова так твердо, что мы с трудом различали их, но теперь смогли согласиться.

– Знаю амитрай, – сказал мужчина. Стукнул себя в грудь. – Ньорвин. Ньорвин много амитрай. Хорошие женщины амитрай. Фики-фики маленькая с большой моряк. Ньорвин много фики-фики амитрай. Много война амитрай.

Он расшнуровал рубаху на груди и чуть приспустил ее с плеча, показывая нам дыру под ключицей и шрам в форме звезды.

– Амитрай, – пояснил, сделав жест, словно стрелял из невидимого лука, и сказал, – фьюх!

Потом задрал рубаху на спине и показал нам два длинных, рваных шрама.

– Амитрай, – сказал. Махнул рукой. – Шух!

Тот, другой, обронил что-то, теряя терпение, потом похлопал себя по паху, тоже махнул двумя руками, говоря: «Шух!», а потом во фразе его снова прозвучало твердое «амитрай». Ньорвин фыркнул и что-то ему ответил.

– Не амитрай, – сказал я. – Говорим на амитрай. Но тут… – я похлопал себя в сердце, – не амитрай. Тут киренен.

Указал на себя, Бенкея и Снопа, повторяя «киренен», а потом указал на Н’Деле и сказал «кебир».

– Кебир… – повторил Ньорвин, а потом повернулся к приятелю и что-то сказал снова, тыча пальцем в Н’Деле, а во фразе его было слово «Кабирстранд». Из реплики второго, его легкомысленного тона и жеста, с каким он указал на свои глаза, я понял, что говорит он, что должен был бы ослепнуть, чтобы не заметить, что Н’Деле – кебириец, и что благодарит за такое пояснение.

– Киренен? – спросил Ньорвин, а потом махнул рукой и добавил «амитрай». А потом кивнул на Снопа и Н’Деле, приказав им встать, и вышел с ними. Когда они вернулись, Сноп тащил два больших ведра, а Н’Деле – охапку каких-то тряпок и еще одно ведро.

Они поставили все это на землю а Ньорвин принялся объяснять.

– Это есть, – сказал, указывая на один подойник. – А это купаться, – показал на второй. – И пись-пись. А там пиво. Надо пиво. Куча пол, много бичи… бити… быти. Куча ведро – хорошо. – Похлопал себя по груди. – Мореходы Смарсельстранд – чистый люди. Нельзя куча пол. Еда надо. Горячо. Тут зима, амитрай. Амитрай – малый человек. Слабый. Амитрай болей, плохо дело. Мало гильдинг. Не надо болей. Болей амитрай… – тут он снова показал «шах!», на этот раз проведя ладонью по глотке, и указал на двор, где в пещере за решеткой сидели чудовища. – Еда нифлинг. Понимай? Теперь одежда, – махнул рукой в сторону кучи тряпья. – Одежда тепло, одеяло. Одежда нужно. Одежда амитрай – куча. Плохо зима амитрай, все амитрай одежда. Кабир очень хорошо. Кабир сильный люди. Но зима тоже не умей. Кабир тоже одежда. Нет одежда – сильно бей. Теперь все люди спать. Отдыхать. Не надо слабый, болей. Слабый, болей – мало гильдинг, еда нифлинг, шах! Завтра мало работа. Завтра говорит закон: сколько неволя и моряки большой дело. Завтра продать люди. Ночь, амитрай. Ночь, кабир-человек.

Он отвернулся от решетки, когда второй что-то сказал:

– Ана. Амитрай-люди и кабир-человек теперь невольны. Не надо бегать. Не знай горы, сразу поймай. Взяли собаки, нифлинг, поймай до завтрак. Потом много бей, много боли, нифлинг фики-фики амитрай и кабир-человек, потом все: еда нифлинг. Шах! Не надо. Хорошо работал и послушный – нет проблема. Дали всегда еда, дали одежда и хорошо. Нет биты. Понимай? Теперь ночь.

Оба мужчины вышли, закрыли решетку и забрали лестницу, что вела на полку.

– Невероятно, – сказал Сноп. – А он оратор.

Бенкей заглянул в подойники с едой и с пивом.

– Еда большой куча. Пиво – пись-пись.

– Фики-фики такой одежда, – подхватил Н’Деле, осматривая принесенные одеяла.

И мы начали думать, что делать дальше. Балахоны были пошиты из толстой, косматой шерсти – просто прямоугольные одеяла с дырой для головы, сшитые по бокам. Я надел свой, поверху набросил порванный пустынный плащ и понял, что мне стало немного теплее.

В подойнике с едой мы нашли деревянную мисочку, которую использовали как ложку, передавая друг другу по кругу, чтобы каждый зачерпнул трижды, а потом отдал следующему. Ведро было почти полным, а потому миска обошла круг несколько раз, пока не начали мы скрести по дну. Еда же представляла собой какой-то суп с особенным вкусом, как бы подкисшим – а может, он и должен был таким быть. На вкус настолько странный, что никто из нас не мог сказать, хороший он или ужасный. Не напоминал ничего из того, что нам приходилось есть раньше. Однако в нем плавало и что-то густое, будто куски каких-то овощей и листьев, а еще много размякших от варки зерен, чувствовался острый привкус странного мяса.

Благодаря горячей пище мы почувствовали себя лучше, а потому выпили и принесенное пиво. Было оно лишь чуть крепче тех опивок, которыми поили нас днем, но в нем все так же чувствовались вода и привкус старой деревянной бочки.

Я долго не мог уснуть, несмотря на чудовищную усталость и боль во всех членах. Я свернулся у решетки, укутанный в плащ и шерстяную накидку, в месте, откуда я видел двор и большой, ревущий огонь, который там разожгли. Люди-Медведи сидели за столами, над огнем вращалась коричневая от пламени и истекающая жиром туша какой-то животины с торчащими ногами, от которой отрезали куски розового мяса и складывали на деревянные тарелки. Вокруг стояли треноги, на которых в установленных мисках тоже пылало пламя. Выкатили бочки, поставили их на подпорки и принялись наполнять кувшины. Я смотрел на рослых бородатых людей и высоких, под стать им, женщин, как они сидят вместе, перекрикиваются друг с другом и то и дело возносят кубки и рога, дико при этом вопя. В этой стране, когда у людей есть, что есть, – они едят много и жадно. И редко тут случаются сложные блюда. Чаще всего они вымачивают мясо в соли и травах, от которых оно становится странного розового цвета, а потом варят тушу целиком или запекают над огнем большие куски мяса, натертые приправами. Запивают это кувшинами пива. Орут и слушают музыку. Там, во дворе, у них тоже были музыканты, играющие на флейтах, барабанах и арфах странной формы, для одной руки.

Но некоторое время казалось, будто пирующие не обращают на музыкантов особого внимания и более заняты обгрызанием мяса с костей и вливанием в себя пива.

Я во дворце наслушался музыки со всего мира, но здесь она не походила ни на что. Дикая и примитивная, либо воинственная и горделивая, или тоскливая и трогательная. Казалось, что эти люди умеют либо смеяться, либо плакать. Или любить, или убивать.

Я сидел и смотрел, как они развлекаются. Смотрел на столы, на собак, что дерутся за брошенные кости. И все, что я видел, казалось мне большим, грубым и животным.

Ночь была холодной, однако многие из них сидели с голым торсом либо руками, будто вокруг царила жара. Я видел, как они поют что-то хором, перекрикивая друг друга и лупя по столу кулаками, кубками и рогами. Видел, как танцуют в кругу, толкаясь и сталкиваясь. Кто-то рассказывал историю, отыгрывая сценки всем телом. То крался, то сражался, обгрызенная кость в его руке становилась то мечом, то веслом, а то и головой врага.

Новые и новые бочки скатывались со стоек, на их место волокли следующие и вновь наполняли кувшины. Полагаю, что у нас, пей мы столько пива, бо́льшая часть собеседников лежала бы вповалку под столом, пусть бы даже были это матросы северного флота или рубаки «Каменного» тимена. Но эти люди были как горные чудовища. Вливали в себя пиво, орали и кипели дикой жизнью. Манерами своими более напоминали волков, а не людей. Волков, которые ходили на двух ногах, торговали, разговаривали и играли на арфах, но все равно оставались волками.