Текст книги "По полю мёртвых одуванчиков"

– Знаете что, Наталья Николаевна? Я ухожу от вас, – вдруг вырвалось у Маши. – Мне надоели эти ваши надуманные претензии к моей работе, ваш надменный тон и вечно дурное настроение. Не следует срывать досаду из-за неустроенной личной жизни на своих подчинённых, это некрасиво.

– Ч-что?

Маша очень пожалела, что у неё нет фотоаппарата, и она не может запечатлеть то, как перекосило лицо начальницы.

– Я прямо сейчас напишу заявление об уходе, доработаю положенные две недели и уйду, и больше вы меня не увидите. Ищите себе другую дурочку за те копейки, что вы мне тут платили.

И, не дожидаясь ответа, Маша развернулась и вышла, не став, впрочем, хлопать дверью.

Когда она шла домой, уже смеркалось, небо переливалось лиловым и кроваво-красным. Где-то за крышами домов и деревьями садилось солнце, и девушка видела лишь последние лучи зари. Она думала об отце.

Минуты три Маша стояла у двери подъезда и пыталась дозвониться по домофону до отца, который должен был ждать её в квартире, но никто не отвечал, и это было странно. То, что домофон сломался, было исключено, так как шли гудки – скорее всего, он просто уснул или вышел на балкон. Магнитный ключ от двери Маша тоже отдала отцу, поэтому пришлось звонить соседям и просить, чтобы открыли. Поднявшись к себе на этаж, она обомлела: дверь была открыта нараспашку. Не думая ни о чём, она ворвалась внутрь и осмотрела все комнаты. В квартире никого не было, ценные вещи были нетронуты, сумка отца так и лежала, где он её оставил, и лишь водопроводный кран на кухне был открыт, так что вода бежала во всю силу. Маша попробовала закрыть его, но поток не прекращался, пришлось лезть под раковину и перекрывать вентиль там. Что за ерунда? Достав из сумки мобильник, Маша начала названивать отцу, но его номер был заблокирован, – видимо, он даже со своей новой зарплатой не удосужился заплатить за связь. Ситуация нравилась Маше всё меньше и меньше – и совсем перестала её устраивать, когда она нашла ключи от квартиры валяющимися на полу в ванной.

Оставив сумку и деньги дома, Маша заперла дверь и вышла на улицу. Солнце уже село, и двор погрузился в сумерки. Кроме нескольких старух на лавочках и носящихся рядом под их присмотром трёх мальчишек поблизости никого не было.

– Скажите, а вы не видели тут такого высокого мужчину в костюме с большими пакетами? – обратилась она к женщинам.

– Как же, был тут такой, – кивнула одна. – С Кузьмичом вошли в подъезд, а потом вместе же вышли и отправились куда-то туда.

Старушка махнула сухонькой рукой в сторону дворов.

– Кто такой Кузьмич? – насторожилась Маша.

– Местный алкоголик.

Зашибись, просто прекрасно. Маша побежала туда, куда указала бабуля. Она плохо знала собственный район – за тот год, что она снимала здесь квартиру, у неё никогда не возникало желания ознакомиться с ним поближе. Единственное, что она знала точно, так это то, что там, куда она бежит, нет больших освещенных улиц, а есть лишь одинаковые штампованные девятиэтажки и дворы, как две капли похожие один на другой.

– Папа! Ты где? – крикнула она.

– Я здесь! Иди ко мне, буду твоим папочкой! – раздался с затемнённой лавочки мерзкий пацанячий голос, сопровождаемый звериным смехом. Маша ничего не ответила и постаралась как можно быстрее скрыться за поворотом. Только на игривых гопников наткнуться ей сегодня и не хватало.

Дворы, дворы, дворы. Унылые, заброшенные, пустынные. То тут, то там торчат из земли какие-то железки ещё времён советской власти, лишь отдалённо напоминающие детские горки или качели. Несколько раз мелькают деревянные фигуры персонажей мультиков, покореженные чьими-то берцами и обезображенные шпаной, исписанные маркерами и замазкой, опалённые зажигалками. В сумерках улыбки всех этих Карлсонов, старух Шапокляк и Чебурашек кажутся зловещими.

На одной из таких детских площадок в песочнице без песка Маша увидела человека. Он сидел, сильно сгорбившись, и неотрывно глядел в точку перед собой. Её отец.

– Папа! Что случилось? Почему ты тут сидишь? – Маша подбежала к отцу и едва не лишилась чувств от сильнейшего запаха перегара, ударившего ей в нос. Костюм его был изрядно потрёпан и в чём-то испачкан, на рубашке не хватало нескольких пуговиц. От носа ко рту змеилась тонкая струйка запекшийся крови.

– Папа! Ты что, пьян? Ты же сказал мне, что бросил пить! Ты же на коленях стоял, божился!

Отец медленно повернул к ней поникшую голову и посмотрел очень тяжело и пронзительно. В опустевших глазах стояли слёзы.

– Я не п-пьян, дочка, – с трудом проговорил он, и Маша сразу узнала того отца, к которому давным-давно привыкла.

– Что с тобой случилось? Тебя будто по земле битый час таскали!

– Эт-то всё Кузьмич. Пас-скуда, – пробормотал отец каким-то особым философским тоном, который может быть только у убеждённых пьяниц. Маша вдруг поняла, что вот-вот исцарапает себе ладони до крови собственными же ногтями.

– Вставай. Быстро вставай, пока я тебя не зарыла в этой грёбаной песочнице!

– Я не могу.

– Что ты не можешь?

– Не могу встать. Я шёл от Кузьмича и понял, что не дойду. Лучше спокойненько тут на песочке посидеть, чем где-нибудь под забором лежать, я правильно говорю?

– Так, а ну вставай, я сказала, – Маша налетела на отца, точно гарпия, и впилась ногтями ему в пиджак. Отец был очень тяжелый, и она едва не надорвалась, пока смогла поставить его на ноги. Воняло от него так, что у неё заслезились глаза.

– Кто это вообще такой? Как ты с ним связался?

– Как кто? Это же мой одноклассник. Мы с ним в пятом классе за одной партой сидели! – бормотал отец, еле-еле ворочая языком. Маша взвалила его левую руку себе на плечо, – та была тяжёлая, как шпала, – и медленно-медленно, шаг за шагом, повела отца в сторону дома. Только бы сейчас не заблудиться в этих высотках и не напороться на ту шантрапу…

– Какого хрена ты начал с ним пить?! – кряхтела она. Какой же её отец всё-таки кабан. Килограммов сто точно будет. Каждый шаг давался с большим трудом. По несвязному пьяному бреду отца она поняла, что Кузьмич перехватил отца на подходе к её дому, они разговорились, вошли в квартиру, где сначала вместе безрезультатно пытались починить кран, а потом бросили это занятие и распили бутылку водки, что была у Кузьмича с собой. Якобы в честь его дня рождения. Водка быстро кончилась, тогда отец предложил сходить в магазин и купить ещё, тем более, что закуска у них уже была. Со всей накупленной с Машей снедью они затарились водкой в ближайшем ларьке и пошли к Кузьмичу домой. Что было дальше, отец не помнил, помнил только, как они с бывшим одноклассником сильно подрались, и тот бросался в него его же продуктами, и все пятна на костюме – это жир и масло от салатов.

На то, чтобы протащить отца до дома через пять дворов, у Маши ушёл почти час. Ноги у него были ватные, да и сам он, похоже, не очень горел желанием куда-то там идти, то и дело пытаясь завалиться на асфальт и уснуть. Всю дорогу Маша отчаянно материлась, изобретая всё новые лексические конструкции из пяти-шести наиболее употребимых слов, и только это помогло ей не опустить руки и не бросить отца посреди дороги. В одном из дворов им повстречалась компания тоже изрядно подвыпившей молодёжи, которая долго ржала и свистела им вслед, но никому и в голову не пришло помочь. Маша засунула весь свой гнев как можно глубже и старалась не обращать внимания. Времена рыцарей давно прошли, тут не посмотрят на то, то ты девушка – огребёшь так, что мало не покажется.

Самым сложным было втащить отца на пятый этаж. Он упрямо не хотел подниматься по лестнице, несколько раз садился прямо на ступеньки, а один раз даже выскользнул из её рук и скатился вниз по ступенькам. Обычный человек после такого падения не собрал бы костей, но пьяному отцу это показалось даже забавным.

– Эх, как я здорово у… лся! – хихикнул он, стоило Маше поднять его на ноги. Когда последний этаж был преодолён, девушке всё же пришлось посадить отца на пол, чтобы достать ключи и открыть дверь. Пока она возилась с ключами в темноте – лампочка, естественно, не работала – тот уже успел уснуть. В итоге Маша, проклиная всё на свете, втащила отца в квартиру, стянула с него заляпанный костюм и уложила на свой диван, покрыв его пред этим чистой простыней и поставив рядом тазик и бутылку с водой. Тот тут же раскрыл рот и громко-громко захрапел.

У Маши уже не было сил ни злиться, ни плакать. Полчаса она провела в душе, соскабливая с себя под струями чуть тёплой воды грязь, пот и запах перегара, которым она пропиталась насквозь, а потом позвонила маме и рассказала ей всё.

– Я не знаю, откуда у него столько денег. Думала, может, ограбил кого, а он говорит, зарплату авансом выдали. Кто тебе сегодня звонил? Какой кредит? ТЫ СЕЬЁЗНО? Ему, с его историей, дали кредит??! Думаешь, там её просто не проверили? Да откуда я знаю? Блин, мам, он что, совсем с ума сошёл? Как он собирается его отдавать? Даже не так – как МЫ собираемся его отдавать??! Ну нет, только не говори, что опять придётся продавать всю бытовую технику, мы это уже проходили… Нет, он не всё спустил, он перед тем, как напиться, дал мне сорок тысяч. У него с собой ещё примерно столько же было, но тысяч пять мы на продукты и инструменты потратили, плюс он водкой закупался с этим, как его… с Кузьмичом. Мам, да не знаю я, где деньги! У него с собой вообще ничего не было, когда я его нашла – ни денег ни инструментов, ни продуктов! Да что там, у него даже мобильника с собой не было. Откуда я знаю, где. Ограбили, скорее всего. Мам, он ведь мне на коленях клялся, что не будет больше пить. Ты слышишь меня, НА КОЛЕНЯХ! Как это «ну и что», для тебя это вообще ничего не значит? Ах, это у вас уже вошло в привычку, ну-ну. Мам, за что мне это, а? Что я такого натворила, что на меня всё это валится одно за другим? Я не плачу, мама, не плачу. Я уже не могу плакать сегодня, отплакалась… Да не важно, был там один козёл… Ерунда это всё. Всё ерунда. Я тебя тоже люблю, мама. Спокойной ночи…

Маша переоделась в ночнушку и легла на кровать Светы. Из-за храпа отца очень долго не могла уснуть, но усталость взяла своё, и Маша провалилась в тёмную пучину беспокойных снов.

Рано утром её разбудил тяжёлый стон отца. Натянув джинсы и толстовку, она вышла к нему, и увидела, как отец яростно хлещет минералку из пластиковой бутылки.

– Проснулся?

– Что вчера было? – резко спросил он. Из небесно-голубых глаза его стали красными.

– А ты совсем ничего не помнишь?

– Отвечай, когда я тебя спрашиваю, а не задавай глупых вопросов!

– Ты ползал на коленях и божился, что больше не будешь пить, говорил, что тебя сделали начальником, и теперь я не буду ни в чём нуждаться.

– У тебя такой тон, будто ты меня в чём-то обвиняешь, – отец смерил её тяжёлым взглядом.

– Обвиняю? Да я тебя ненавижу, папочка! Понимаешь? Не-на-ви-жу! Ладно бы ты просто нажрался, как свинья, у себя там, в деревне, я б и бровью не повела, так нет же! Ты сделал всё с выдумкой, с фантазией, ты же у нас творческая натура! В город приехал, кредит как-то достал, наобещал мне в три короба, заставил меня в тебя поверить, что самое страшное…

– Так, а ну заткнись, ты, потаскуха! – крикнул он и швырнул в неё пустой пластиковой бутылкой, но Маша легко увернулась.

– Да, я та ещё потаскуха! Вчера целый час твою вонючую пьяную тушу по дворам таскала, чтобы ты в чистоте и тепле дрых, а не на улице в песочнице! Сказал бы спасибо!

– Пошла вообще на хер отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели! – заорал он во всё горло.

– Что? Это я должна уходить? – задохнулась Маша – Это моя квартира вообще-то, это ты должен уйти!

– Ты, проститутка малолетняя, ещё мне будешь указывать, что мне делать! Где мой ремень? – и отец, будучи в одних семейных трусах и майке, стал озираться в поисках брюк. Маша мигом сообразила, что ещё чуть-чуть – и будет совсем плохо, схватила с тумбочки ключи и телефон и метнулась в прихожую. Отец поймал было её за локоть, но Маша вырвалась. Стащив с полки кроссовки, Маша выбежала в подъезд, как можно быстрее захлопнула дверь и дрожащей рукой начала совать ключ в замочную скважину. Тот всё никак не хотел попадать, и только когда с той стороны двери раздался сильный удар кулаком о железо, ей удалось, наконец, попасть и запереть дверь на два оборота.

– Э, доча, ты чего? Я же пошутил насчёт ремня! Открой дверь! Давай поговорим нормально!

Маша не нашла в себе сил сказать что бы то ни было, её всю трясло от страха. Так в своей жизни она не боялась ещё никогда.

– Открой дверь! Я тут всю квартиру нахрен расшибу, если не откроешь!

Это подействовало на Машу как удар тока.

– Только попробуй! Я тебя в полицию сдам! – крикнула она дрожащим голосом.

– Ах ты сука неблагодарная! Я ж тебя растил, я тебе вот этими руками в детстве укачивал! Да будь ты проклята! Слышишь? Проклиная тебя!

– Пошёл ты со своими проклятиями куда подальше, – проговорила тихо Маша, быстро обулась и вышла во двор. Вслед ей неслись отнюдь не пожелания счастья и любви. Что делать дальше, она не представляла. Решение пришло минут через десять.

– Ксю! – сказала Маша в трубку, автоматически набрав знакомый номер. – Мне срочно нужна твоя помощь, у меня большие проблемы.

– Приезжай, – ответила трубка.

V

Была суббота, на город опускался вечер. Поезд пока не успел наполниться людьми, до отправления оставалось ещё минут пятнадцать. Маша с большой сумкой через плечо вошла и села у окна в самом конце вагона. Позади был чертовски тяжёлый день.

Ксюша, её милая Ксю, в которой она так глупо сомневалась, спасла её. Они вместе обсудили всё, что случилось, так что Маша смогла перевести дух и оправиться от шока, после чего девчонки вместе с папой Ксюши, подполковником полиции, отправились к Маше домой. Отец сдержал обещание – в квартире всё было перевёрнуто вверх дном, когда они открыли дверь и вошли. Вещи вытряхнуты из шкафов, половина посуды перебита, мебель опрокинута. Хорошо хоть окна не разбил. Отец Маши сидел посреди всего этого хаоса на груде тряпья и горько плакал. Всю дорогу до дома Маша тайно надеялась, что он извинится и возьмёт свои страшные слова назад, но отец на неё даже не взглянул, он просто нацепил свой мятый костюм, взял сумку и ушёл. Папа Ксюши хотел его задержать, но девчонки его отговорили. Потом они полдня потратили на то чтобы хоть как-то привести квартиру в порядок. Что-то сделать им удалось, но до совершенства было ещё далеко, и Маша чувствовала, что по возвращении соседок у них состоится долгий серьёзный разговор. Ещё она поговорила с мамой и рассказала ей всё. Та не удивилась, только предложила купить билет на поезд и приехать. Маша не стала возражать.

Наконец поезд тронулся, и за окном замелькали серые фьорды многоэтажек. Вот уже навстречу ей несутся вышки ЛЭП, потом их и вовсе сменяет глухая стена леса. Звонит телефон. На проводе ОН.

Это ты… Я думала, ты уже никогда не позвонишь. У меня столько всего произошло, столько надо тебе рассказать. Где я? Я… я в поезде, еду домой. Это долгая история. Кастинг? Какой кастинг? Ах, это… Я не пошла на него. Просто решила, что это не для меня. Знаешь, я должна тебе кое в чём признаться. Я тебя люблю. Больше всего на свете. У меня нет человека ближе и роднее, чем ты. Прости меня, что вела себя как последняя стерва. Нет, ты тут совершенно не причём, это всё я, моя вина. Просто я слишком устала. Устала настолько, что начала забывать самые простые вещи. Забыла о том, что действительно важно. Знаешь, милый, нас скоро могут разъединить, в этой глуши связь ловит ужасно. Расскажи мне что-нибудь, пожалуйста. Мне это правда интересно.

И ещё минут двадцать она слушает его голос. Он успокаивает, словно бальзам, что она втирает себе в виски при головной боли. Она смотрит себе в душу и понимает, что не солгала, когда сказала, что любит. А потом связь обрывается. Состав замедляет свой ход, объявляют следующую остановку. Маша сходит, поезд стоит ещё полминуты и уезжает. Девушка остаётся совсем одна на платформе. Вокруг насколько хватает глаз – сосны. Очень тихо, только ветер шумит.

Её станция. Она дома.

Май-сентябрь 2013,

Берлин – Благовещенск – Москва

Агентство
Рассказ

Макс возвращался домой с очередной пьянки, когда ему пришла смска от Поли: «На президента было покушение, адок-адок!!!».

– Ну, офигеть теперь, – пробормотал он. Увы, денег на звонок подруге не было, поэтому он быстро набрал ответ: «Франца Фердинанда уже убили. Поздравляю с началом Третьей мировой!» – и отослал.

Был приятный летний московский вечер, солнце уже пару часов как село, и на небе сквозь лёгкую дымку виднелись редкие звёзды. Потыкав в экран смартфона, Макс с разочарованием убедился, что мобильный интернет снова ни черта не грузит, а это значит, он не узнает, что же именно произошло, пока не вернётся в свою однушку, которую снимал на Калужской в двух шагах от метро.

Интересно, что бы это могло быть? Бомба в машине, отравление, выстрел из толпы? Да что угодно. У президента много врагов, хоть и рейтинг зашкаливает в последнее время. Макс шлёпал кедами по почти безлюдной улице и представлял, какой переполох сейчас в Агентстве. Если уж на мирной пресс-конференции министра иностранных дел Лаврина все носятся по редакции сломя голову и орут «Молни, срочно молни!», то сейчас вообще должно твориться нечто невообразимое. Не Агентство, а Хогвартс какой-то. Особенно жалко ему было дежурного по внешнему мониторингу, так как именно ему предстояло сегодня закрывать эту новость. От того, насколько оперативно он это сделает, зависело, опередят их сегодня конкуренты или нет. После каждого подробного мегасрочняка дежурный находил у себя на голове пару седых волос.

Пройдя мимо палатки, где абреки торговали шаурмой, Макс нырнул в подъезд панельной многоэтажки. Взлетев в квартиру по лестнице, он первым делом бросился к ноутбуку, хотя был страшно голоден и очень устал за день. Интернет услужливо загрузил новостной терминал. Его ждало разочарование: инфа о покушении была всего лишь версией засекреченного источника, которую под кучей оговорок дали конкуренты. На самом деле над Украиной сбили малазийский самолёт с тремя сотнями пассажиров на борту, и какой-то конспиролог по большому блату ляпнул корреспонденту, мол, целили в самолёт президента, который якобы пролетал в это время над той же местностью. Причём сам гарант Конституции в этот момент находился в Бразилии на саммите БРИКС.

– Ну, щас начнётся, – пробормотал Макс, забрасывая носки в дальний угол комнаты и заваливаясь с ноутом на кровать прямо в рваных джинсах. И действительно, началось…

В Агентство он устроился случайно. Однажды перед самым выпуском из университета Макс случайно попал на ярмарку вакансий, куда никто из журналистов, кроме него, почему-то не пришёл. Пройдя пару собеседований, Макс стал корреспондентом крупнейшего новостного агентства России и бойцом невидимого фронта по совместительству. Он никогда особо не горел желанием участвовать в информационной войне, но на то она и война, чтобы не спрашивать, кто чего хочет. Впрочем, ему было наплевать. Задачей Макса стало каждый день по сотне раз окунаться в могучий поток нечистот, выливаемых на Россию, и пытаться добывать из этого потока хоть какие-то крупицы адеквата. Макс неплохо знал английский, сносно немецкий и чуть-чуть французский, который изучал ещё в школе, потому ему было поручено мониторить западную прессу. Иногда его отправляли на пресс-конференции – «прессухи», и Макс старался выудить из потока сознания спикеров нечто, что редактор не назовёт шлаком.

Дурдом – такое впечатление создалось у Макса в момент, когда он впервые переступил порог редакции, которую все здесь именовали ньюсрумом. Огромные ряды компьютеров с уткнувшимися в мониторы людьми, снующими туда-сюда корреспондентами (корами), пронзительно зыркающими редакторами-надсмотрщиками и постоянным шумом ударяющихся о клавиши тысяч пальцев, который сливался в шелест то ли морского прибоя, то ли листвы в лесу. До прихода в Агентство всё это Макс ещё мог себе вообразить, но истошные крики «Молни скорей!», «Даю срочняк!» первое время вызывали у него лёгкий ступор. Впрочем, ко всему можно привыкнуть – уже спустя три дня Макс свыкся с мыслью, что он – «ватник», «колорад», «москаль», «холуй» и т. п. Разумеется, так писали только украинские сайты, и перестать обижаться на это не стоило особого труда. Европейские пропагандисты были куда интеллигентнее, у них всегда находились и изощрённые аргументы, и примеры из истории, и утончённый троллинг, противостоять чему было сложнее, так что Максу сперва было непросто избавиться от мысли, что они правы, а он сам занимается чем-то не тем. Но и это, словно насморк, быстро прошло.

Кроме самого Макса в отделе мониторинга работало ещё человек десять, и у всех был свой чёткий график, глядя на который Макс лишний раз напоминал себе, что он – всего-навсего шестерёнка гигантской машины. Руководила отделом Таня Морган, невысокая блондинка с суровым взглядом. Макс никогда не мог выдержать его дольше шести секунд, ему казалось, что он стоит перед ней абсолютно голый. Тане было под тридцать, но при общении создавалось впечатление, что она как минимум вдвое старше. Она будто на троне с царственной осанкой восседала во главе их стола за двумя огромными мониторами, расставленными под углом, как страницы большой колдовской книги. Таня всегда знала всё абсолютно про всех, и Макс понятия не имел, как у неё это получается. На двух её рабочих столах были одновременно открыты сотни окон и программ с новостями на трёх языках, и Таня каким-то чудом умудрялась одновременно прочитывать их все, параллельно отдавая задания насчёт того, что достойно внимания Агентства, а что нет. В её спокойном уверенном голосе, которым она говорила Максиму «Пиши про ИГИЛ» или «Разберись с Асадом», крылась такая сила, что у Макса каждый раз словно перехватывало дыхание, и ему оставалось лишь судорожно кивать, чтобы показать: он всё понял. Где-то в глубине души Макс догадывался, что испытывает к Тане нечто большее, чем уважение и боязнь – это было похоже на какое-то мазохистское вожделение, какое некоторые жёны испытывают к мужьям в момент, когда те их бьют. Но от этого чувства Макс тоже предпочитал прятаться за толстым слоем брони из пофигизма.

За день Максу удавалось написать от пяти до десяти текстов. Это были маленькие новостные заметки в несколько абзацев, причём структура их была жёсткой, как железный гвоздь. Заголовок, лид (первый абзац статьи, цель которого – захватить внимание читателя), источник, цитата, контекст, подробности, бэк (фон, на котором происходят события). Только в таком порядке, никак иначе, за отход от канона – расстрел на месте. Отшлифованные до блеска кусочки информации один за другим вырывались из-под пальцев десятков людей за компьютерами и попадали в новостной терминал, на который было подписано множество газет, госучреждений и других информагентств по всему миру. Каждая третья новость из терминала переносилась на главный сайт, который прочитывали ежедневно миллионы человек. Всё написанное за день рождало определённый мир, некое фиксированное пространство, в котором можно было довольно комфортно существовать. Макс догадывался, что, пока это пространство не разорвано на части встречными потоками «чужих» новостей, существующий в России порядок незыблем.

Весь день с поздней ночи и до вечера следующего дня гул стучащих клавиш в Агентстве не умолкал ни на минуту. Уходя с работы, Макс еле передвигал ноги – ему казалось, он целый день пахал плугом поле. Он написал восемь текстов, пять про упавший Боинг и три – про очередную волну санкций Евросоюза. Переполох вокруг катастрофы только начался, а его уже тошнило от всего этого. Разумеется, многочисленные бездоказательные обвинения Запада о причастности России к катастрофе ему приходилось жёстко фильтровать, но уже то, что каждая вшивая газетёнка на английском старалась хоть как-то поддеть президента и русских, его дико раздражало. Нужно было срочно разгрузить мозг, и он отправился в свой любимый «Жан-Жак» в Китай-городе, где его ждали Прок и Поля, его друзья.

– А вот и наш бумагомаратель, – ухмыльнулся через густую бороду с закрученными кверху усами Серёга Прокопьев, или просто Прок. В руке его поблескивал бокал с красным вином. Шато Рейссон 2009, два косаря за бутылку – машинально подметил Макс.

– Я в последний раз писал на бумаге, когда подавал заявление на журфак, – хмыкнул он, садясь напротив Поли. – Почерк у меня щас, наверное, как у первоклассника.

– И это корреспондент одного из крупнейших Агентств нашей необъятной родины. Куда катится мир? – прикрыла глаза ладонью Поля, так что её густые чёрные кудри зашевелились, как змеи.

– Миру определённо скоро конец, так что предлагаю за это выпить, – сказал Прок, налил вина в пустой бокал Максу, и они чокнулись. Вино оказалось кисловатым, но Макс не подал виду, так как платил за бухло не он.

– Ну, как там ваши с Боингом сегодня? – спросил Макс, бросив взгляд на Полю. Она была редактором пользовательского контента на сайте московской либеральной радиостанции.

– Не спрашивай, это какой-то адок. Мне пришлось переться на работу вчера в десять вечера, когда я тебе написала, и разгребать всё это вместе с остальными, хотя это вообще даже не моя тема! Удалось поспать несколько часов на диванчике, а потом опять вкалывала до вечера. Главред меня только час назад отпустил.

– То-то я смотрю, ты похожа на труп из последней серии «Ходячих мертвецов», – съязвил Макс и тут же больно получил увешанным перстнями кулаком в плечо. – Ай! Ты хоть кольца снимай, когда бьёшь! А то нашим завтра придётся выпустить новость под заголовком «Корреспондента Агентства до смерти избил либерал из пятой колонны».

– На себя посмотри, крымнашист, – буркнула Поля.

– Да вы вообще, журналюги, офонарели, скоро в глотки друг другу вцепитесь. Уж насколько у меня работа собачья, а такой грызни нет, – проговорил Прок, закручивая усы. Он работал «трэйни асоушиэйт» в одной крупной международной юрфирме и очень злился, когда его должность переводили на русский язык – «юрист-стажёр».

– Ты теперь всех, кто поддерживает воссоединение с Крымом, будешь называть крымнашистами? – спросил Макс.

– Я вообще теперь определяю отношение к людям по принципу: «Скажи мне, чей Крым, и я скажу, кто ты». Общалась тут намедни с одним мидовцем, он мне сказал, что Крым – крымчан. Настоящий дипломат…

– Но ты, конечно, против?

– Ещё бы! Как сказала Собчак, нефиг воровать из горящего дома подаренный по пьянке канделябр. Никакое это не воссоединение, это аннексия, и профессор Зубов был прав, такое уже бывало в тридцать восьмом году.

– Ты говоришь, как фашисты.

– Что?!

– Ну, в смысле, немцы. Просто у меня редакторша почему-то всех немцев за глаза фашистами называет. Каждый день говорит мне: «Макс, погляди, что там фашисты про Крым пишут».

– И как? – поинтересовалась Поля.

– Ничего хорошего не пишут – аншлюс и аннексия, и дело с концом. Худшей издёвкой для них является употребление в этом контексте слова «воссоединение» – оно у них ассоциируется с воссоединением двух Германий в девяностом. А ведь этим они обязаны русским и Горбачёву. Но никакой благодарности, только вёдра помоев. С таким же успехом я мог бы каждый день писать, что ФРГ аннексировала ГДР, нарушив нормы международного права!

– Как вы запарили со своей политикой, политика тут, политика там! Дайте побухать спокойно, – простонал Прок, опустошая бокал. – Я вот сегодня правил договор на двести миллионов рублей с одной конторой по глобальным стратегическим коммуникациям…

– Красавчик, – Макс сделал ещё глоток кислого пойла.

– Кстати, о коммуникациях, – сказала Поля. – Мне кажется, Макс, тебе надо заняться чёрным пиаром. Это как раз твоя тема. Моему знакомому журналисту на днях звонили, намекнули, что заинтересованы в поддержке Донецкой народной республики и предложили ему «помочь её руководству формулировать мысли» и «правильно позиционировать себя в медиа-среде». Он их сразу же послал…

– Думаешь, я не пошлю?

– Не знаю. А пошлёшь?

– И я не знаю. Пока об этом не думал.

– Вашу мать… Официант, можно водки? – громко сказал хмурый Прок, яростно теребя усы, и Поля с Максом поняли, что пора сменить тему.

Прок пил этим вечером за троих. Когда совсем стемнело, он вызвал за счёт своей конторы такси и уехал домой, а Макс с Полей остались одни у входа в «Жан-Жак».

– Прости за весь этот разговор и за то, что ударила, – проговорила Поля.

– Да ладно, – хмыкнул Макс. – Но кольца лучше снимать.

– Хорошо. Позвонишь Элине?

Макс достал телефон, набрал номер.

– Она ждёт, – сказал он, закончив разговор. Они направились в сторону метро, чуть обнявшись. В трёх станциях вышли, прошли вдоль проспекта минут десять и свернули в тёмный проход арки, дальше на лифте на девятый этаж. Дверь открыла невысокая красивая девушка лет двадцати с длинными русыми волосами. По вечерам она работала по вызову, а днём училась в одном из московских вузов на экономиста, и Макс с Полей периодически наведывались к ней.

– Давно вас что-то не было, – сказала Элина, отправляясь в душ.

– Зарплату задержали, – пожал плечами Макс, запирая за собой входную дверь…

С утра он проснулся разбитым. В Агентстве Морган заставила его распутывать сложный коррупционный скандал в одном из крупных машиностроительных концернов ЕС, а потом разбираться в причинах забастовки пилотов аэропорта во Франкфурте. Выпив лошадиную дозу кофе, Макс кое-как родил парочку текстов, после чего Таня подозвала его к себе.

– Макс, все коры сейчас заняты по горло с хохлами, а наш спец по Палестине в отпуске. Вам с Жанной надо сходить на прессуху к израильской послице и послушать, что она скажет про операцию в Газе. Справитесь?

– Без проблем, – кивнул он и отправился на задание. Обычно на всех пресс-конференциях, где он бывал до этого, Макс просто записывал всё на диктофон, а после спокойно расшифровывал запись в редакции за своим компом. Но то было с экспертами и аналитиками, которые просто пытались заглянуть за дымку завтрашнего дня и состряпать хоть какой-то правдоподобный прогноз, а сейчас ему предстояло иметь дело с полноценным ньюсмейкером.

Жанна была всего на год старше Макса и работала в Агентстве немногим дольше его, но её вот-вот должны были отправить собкором в Нью-Дели, так как она хорошо знала хинди и английский.

– Блин, как же я тебе завидую, – сказал Макс, когда они подходили к зданию международного пресс-центра, где у входа покуривали операторы федеральных телеканалов. – Ты только-только устроилась, а уже едешь собкором. Мне с моим английским и немецким нужно минимум лет пять отпахать, чтоб куда отправили… Жить в Индии и путешествовать по разным местам с политиками и бизнесменами – это же мечта! Я следил за лентами собкоров в других странах, они в день пишут от силы два-три текста. Это же на час работы, всё остальное время – полная халява!