Текст книги "Операция «Вирус» (сборник)"

Заключенный № 819360 лежал ничком, уткнувшись в плоский вонючий тюфяк, набитый сгнившей соломой. Ночной барак был наполнен привычными звуками: храп, стоны, лунатический шепот и глухие вскрики вымотанных многочасовой тяжелой работой людей. Запахи тоже были привычными, но от них все равно мутило. Тюфяк, на котором заключенный провел столько ночей, казалось, вонял чуть меньше.

«Послезавтра мы уйдем, – думал № 819360. – Хватит. Натерпелись. Только бы прорваться в горы, к партизанам… Жаль, не выйдет прихватить с собою этого дятла, Андрюху. Там мы бы с ним поговорили… Но добровольно он не пойдет, а силой не поволочешь, хай поднимет…»

Тонкая, почти бесплотная рука коснулась плеча заключенного. Он поднял голову, до рези в глазах всматриваясь в расплывчатое пятно незнакомого лица.

– Кто тут?!

– Тихо, – проговорил незнакомец. – Я номер 634120. Меня зовут…

Но 819360-й уже узнал его. Это был Стефан Златков, болгарин, бывший студент-физик. От голода и непосильной работы он слегка повредился рассудком. В подпольном комитете знали, что на свободе студент помогал партизанам, изготавливал мины-ловушки. Немало фашистов покалечилось на них, прежде чем во время очередной облавы Златкова схватили. Хороший парень, правильный. Досадно, что не выдержал…

– А, это ты, Шизик, – проговорил № 819360 сквозь зевоту. – Чего тебе? Жратвы у меня нет.

– По правде сказать, я не Шизик, – ответил ночной гость. – У меня только его внешность.

– Знаешь, хефтлинг, – сказал заключенный, – неохота мне хавать эту туфту. Вали отсюда…

– Внимательно выслушайте меня, Савел Петрович, – сказал «Шизик». – Времени мало, а дело весьма важное!

– Какой еще Савел Петрович… – отозвался 819360-й. – Ты меня с кем-то путаешь, доходяга…

– Неважно, – сказал «Шизик». – Я хочу помочь вам бежать.

– А перо в бочину не хочешь?! – прошипел заключенный.

– Бросьте, товарищ Репнин, – сказал «Шизик». – Сейчас маска уголовника вам не нужна. Тем более что ваше настоящее имя и звание знает осведомитель Пересмешник. Это очень опытный осведомитель. Его специально переводят из лагеря в лагерь, чтобы разоблачать таких, как вы, Савел Петрович.

– Андрюха, сука… – процедил сквозь зубы Репнин. – Завалю…

– Увы, Савел Петрович, – проговорил ночной гость. – Ни вам, ни кому-либо еще это не удастся. Пересмешник благополучно переживет войну. У него будет семья, дети. Его сын станет большим человеком у себя в стране.

– В какой еще стране? – насторожился Репнин. – В СССР?

– Нет, не в СССР, – ответил «Шизик». – Но это сейчас неважно. Перейдем к делу. И прошу меня больше не перебивать. Завтра, когда вас поведут в каменоломню, у одного из конвоиров случится приступ. Боль будет очень резкой. И вы, Савел Петрович, сумеете вырвать у него автомат…

Высокий, худой, с желтым лицом язвенника конвоир Ганс выпучил глаза, обхватил руками живот и присел на корточки. Это был тот самый момент, о котором толковал явившийся во сне хефтлинг. Саул отпихнул бредущего впереди гуцула, подскочил к Гансу, рванул «шмайссер». Солдат попытался удержать оружие, но Саул пнул его в лицо.

– Хальт! – проорал другой конвоир и в следующее мгновение тоже согнулся пополам: от выпущенной заключенным очереди.

Ряды конвоируемых смешались. Надо было пользоваться суматохой, пока остальные охранники не опомнились и не положили мечущихся хефтлингов мордами в дорожную грязь. Саул наклонился и быстро обыскал стонущего Ганса. Запасные обоймы. Нож. Паек. Фляга. Солдат что-то цедил сквозь зубы, но сопротивляться не смел.

– Зденек, Ванька, Шимун, Жан! – выкрикнул Саул. – За мной!

Он первым кинулся в придорожный лес, зная, что остальные последуют за ним. Ветки хлестали по лицу, обрушивая ливень росы. Это было счастьем. Впереди – свобода. Настоящая борьба, а не осторожное, с непрестанной оглядкой, сопротивление лагерному режиму. Корни подворачивались под ноги. Саул ушиб большой палец, выглядывающий из дырявого говнодава. Но эта боль тоже казалась счастьем. Крики и редкие выстрелы, доносившиеся со стороны шоссе, стихли. И теперь окрестные леса наводнены беглыми заключенными. Хотя большинство осталось, а те, кто рискнул, вскоре будут пойманы. Или – убиты. Выдохшись, Саул остановился, прислонился к березовому стволу, перевести дух и дождаться своих. Через несколько минут они появились. С разных сторон. Трое.

– Где Зденек?! – спросил Саул. – Отстал?

Француз Жан покачал головой.

– Убили. Краузе притворился дохлым, а когда Зденек наклонился – обыскать, бош полоснул его по горлу…

Жан показал эсэсовский кортик, которым штурмфюрер Генрих Краузе весьма гордился.

– Ясно, – проговорил Саул. – Ладно, уходим к перевалу. Там переночуем. Утром попытаемся пробраться к партизанам…

Но до перевала они не дошли. Через десяток километров беглецы вновь вышли на то же самое шоссе, широкой дугой огибающее лесной массив. И сразу услышали треск моторов. На этом участке шоссе хорошо просматривалось. Впереди и сзади блестящего черным лаком «Опель-Капитана» катило два мотоциклета с охраной. Конечно, следовало бы переждать, пока фрицы отъедут подальше, а потом пересечь шоссе. Но вражеской крови, пролитой несколько часов назад, оказалось слишком мало, чтобы утолить многодневную жажду мести. Саул не успел остановить Жана, и тот выскочил прямо на дорогу, в упор расстреливая солдат на переднем мотоцикле. Немедленно ударил пулемет со второго мотоцикла. Жана отбросило к обочине.

Теперь уже нельзя было не принять бой. Саул и Ванька, молодой солдат, попавший, как и Репнин, в плен подо Ржевом, прикончили фрицев на втором мотоцикле. Пожилой чех, пан Шимун, метнул гранату под колеса «опеля». Грохнуло. Автомобиль пошел юзом и опрокинулся набок. Воодушевленный успехом, пан Шимун бросился к нему и был сражен выстрелом из пистолета. Крикнув Ваньке «Ложись!», Саул залег сам, перекатился, укрылся за телом убитого чеха. Немец в опрокинутом «Опеле» стрелял великолепно. Нельзя было поднять головы. Саул принялся считать выстрелы, но бросил это занятие, сообразив, что у гада есть запасные обоймы. Крыша автомобиля защищала немца от автоматных пуль. Оставалось только подобраться поближе и прикончить фашиста через лобовое стекло. «Дядя Савел, я щас!» – крикнул Ванька и бодро, по-пластунски, пополз к «Опелю». Выматерившись, Саул отстегнул опустевшую обойму, потянул из-за пояса полную. И в это мгновение выстрелы стихли.

Не веря своим ушам, Саул поднял голову. Действительно – тихо! Со своей позиции он не мог разглядеть, что творится у самой машины. Саул кинулся к «Опелю». Ноги Ваньки торчали из машины и были неподвижны. Немец тоже не подавал признаков жизни. Саул присел на корточки и подергал земляка за деревянный башмак: «Эй, ты чего?!» Никакой реакции. Тогда Саул вытащил Ваньку за ноги. Арестантская роба на его спине была продырявлена в нескольких местах. Кровь едва сочилась из дыр. Саул просунул ствол «шмайссера» в разбитое лобовое стекло и дал короткую очередь. После чего заглянул внутрь. Его выстрел был лишним. Рядовой пехотного взвода Иван Соболенок задушил немца раньше, чем успел умереть. Рядом с фашистом лежал туго набитый портфель. Саул выволок его, отстегнул клапан, заглянул внутрь. Бумаги. Серые картонные папки с ненавистным орлом. Саул закрыл портфель и услышал шум приближающихся машин. Больших трехосных грузовиков. Пора было уходить…

Скрып-скрып, скрып-скрып – монотонно поскрипывал снег под лыжами. Хорошая лыжня у местных «полярников», накатанная. Сразу видно, что начальник базы заботится о том, чтобы подчиненные поддерживали себя в надлежащей спортивной форме. И воздух тут ничего – не душное радиоактивное, кислометаллическое марево, что в джунглях за Голубой Змеей, и не теплый смрад переполненной людьми Столицы. И тем более не миазмы Гнилого моря. Чистый воздух. И холодный. Даже через маску – холодный.

Вскарабкавшись на гребень, я остановился. С помощью подмышки высвободил руку из внушительной рукавицы и убавил подогрев моих шкур. Восстановил дыхание. Отсюда, сверху, база напоминает распахнутую шкатулку с россыпью драгоценностей. Сияют круглые окна приземистых зданий, отсвечивает матовая броня яйцеобразных ботов, рядами стоящих на площади перед главным корпусом. На одном из них, кстати, и прибыл сюда Абалкин. Синеют наметенные вчерашней метелью сугробы. В отдалении различимы угрюмые конусы «призраков». Я не вижу, но знаю, что по их словно покрытой длинной шерстью «шкуре» идет медленная, тягучая пульсация – от вершины к основанию…

А над головой – звезды. Звезды на Саракше – это да. Это как лед на Солнце или нерекондиционированный прогрессор – на Земле. Атмосфера здесь менее плотная, рефракция почти нулевая – благодать. Удачно прибыл – аккурат в первый день Зимнего антициклона. Над головой, в зените, естественно, – Треугольник, созвездие, которое могло бы указывать путнику направление. Если бы здесь встречались путники.

Массаракш, сколько сил было когда-то затрачено у нас на Земле, чтобы достигнуть полюсов, водрузить флаг и сказать: я сделал это, значит, я победил. Какие жертвы, какие славные в своей бессмысленности смерти! Амундсен. Нансен. Кук. Обитатели Саракша, сколько мне известно, никогда сюда особенно не рвались. Космогония, чтоб ее. Мир, молодой человек, поучал дядюшка Каан, не просто пузырек, а эллипсоид. Вы там, в горах, знаете, что такое эллипсоид? Прекрасно. Так вот, участки поверхности напротив больших полуосей, будучи более удалены от Мирового Света, получают, соответственно, меньше тепла. Что? Сезонные колебания температуры в умеренных широтах? Мировой Свет, юноша, не стоит на месте, он медленно дрейфует, словно маятник от одной точки эксцентриситета к другой…

До сих пор удивляюсь, как я не сошел тогда с ума. Наверное, я и вправду достаточно бесчувственная личность. И самое место мне в нашем родном КОМКОНе-2, и именно под началом Рудольфа Сикорски, еще более бесчувственного и мерзкого рыцаря плаща и кинжала.

Я снова встал на лыжню и плавно заскользил вниз: трасса аккуратно огибала торосы и скопления ледяного крошева. Сугробы на базе еще не убраны, а лыжню – вот, пожалуйте, накатали…

И все же при такой фатасмагорической космогонии они ухитрялись прицельно метать ядерные фугасы. С высокой точностью. Как любил шутить покойный, увы, принц-герцог, синус у военных всегда был больше единицы, а во время Бойни и до пяти зашкаливал. Стоп, сказал я себе. А ведь ты начал «вживаться» в Саракш. Вживаться – словечко сугубо прогрессорское, точно обозначить смысл его нелегко, но начинается «вживание» всегда с таких вот ненавязчивых мыслей. А значит, некий Максим Каммерер, инспектор-дознаватель по делу о гибели Курта Лоффенфельда, нечувствительно для самого себя пришел к выводу, что недельной командировкой на Саракш он у Экселенца не отделается.

Небо расколола лиловая вспышка, лиловый сменился синим, синий – розовым, и пошло-поехало. Яростные сполохи отражались от всего этого снежно-ледяного великолепия так, что в глазах рябило. Невзирая на защитные очки. Положительно, Саракш приветствует меня как старого, но не слишком чаемого знакомого, фальшиво улыбаясь, неестественно подмигивая и вообще всячески изображая радость. А между тем ясности у инспектора-дознавателя КОМКОНа после работы с персоналом базы не прибавилось. Зато прибавилось головной боли.

Инспектор-дознаватель Максим Каммерер вошел в кабинет начальника Полярной базы, держа на лице хмуро-сосредоточенное выражение большой комконовской шишки. Чтобы ясно было сразу, что инспектор сей – чиновник крутой, дознание намерен провести строгое и спуску, если что, никому не даст. Так. Обстановка в кабинете самая что ни на есть аскетичная. Голые стены, по всему периметру выстроены кресла, надо думать – для совещаний. Подковообразный стол, оснащенный всяко-разными пультами и мониторами. Видеофон. В углу – сейф, на сейфе – кристаллотека. В другом углу – кадка, из кадки торчит уродец, листьями напоминающий пальму, а стволом – баобаб с зеленоватой корой. От уродца исходит едва различимый горько-пыльный аромат. Какой-то мутант из-за Голубой Змеи, не иначе.

Начальник базы, некто Джонатан Вовид, оказался крупным мужчиной лет пятидесяти. Длинные волосы его были собраны на затылке в хвост и, судя по сальному блеску, не мыты по крайней мере несколько недель. Обрюзгшее лицо еще хранило остатки той красоты, которую в дрянных книжках принято называть «ангельской». Инспектор Каммерер убрал мысленно лишнюю дряблость и морщинистость, дорисовал нежный юношеский румянец на щеках, чуть увеличил глаза – для чего пришлось уменьшить опухлость век, а ресницы у Вовида и так были длинные, аки у девицы. И томный взгляд. Хм. Интересно…

Грозный вид инспектора, похоже, не произвел на Вовида решительно никакого впечатления. Начальник базы неторопливо переменил позу на менее ленивую и указал перстом на одно из кресел. Можно было подумать, что гибель выездного врача базы и провал ключевого резидента для него событие столь мелкое и незначительное, что нет никакого смысла отрывать его, Вовида, от множества важных дел. Инспектор Каммерер с каменным лицом придвинул кресло поближе к столу.

– Прилетели все-таки, – скорее пробормотал, чем сказал Вовид. – А я все изложил в отчете. Валяйте уже, задавайте ваши вопросы… инспектор.

А ведь ты боишься. Чего-то ты боишься, засранец, что-то скрываешь за дешевой бравадой. Ничего, сейчас ты у меня и споешь, и спляшешь.

– Довожу до вашего сведения, Джонатан, – процедил сквозь зубы инспектор-дознаватель, – что я наделен самыми широкими полномочиями. Самыми широкими. Поэтому не будем валять комедию.

– Не будем, – ерническая искра промелькнула в томных очах Вовида. – Но мне нечего добавить к…

– Расскажите, – перебил его Каммерер, – желательно в подробностях, обстоятельства прибытия Гурона на базу. А затем – убытия.

Ничего сверхинтересного, оказывается, в этих обстоятельствах не было. Это, оказывается, мы там, на Земле при всяком ЧП начинаем бегать по стенам и заседать в Мировых Советах. А это, оказывается, Саракш, и прогрессоры – это прогрессоры. И гибнут они, вообразите, иногда. Но если очень интересно…

Инспектору Каммереру было интересно. Оказывается, сам момент прибытия он, Вовид, не наблюдал, но, по словам очевидцев, Гурон вывалился из бота прямо в форме имперского офицера, сплошь изгвазданный в грязище и кровище. Потребовал горячей ванны и гражданской одежды. Потом был осмотрен врачом базы Анной Лотошиной, которая и констатировала психический спазм. Далее его отправили на Землю первым рейсовым – по его же личной и настоятельной просьбе. Вот и все.

Я терпеливо слушал весь этот бред, хотя ясно же, что Вовид врет и изворачивается. При этом плевать ему с высокой башни ПБЗ на мою грозную маску всемогущего инспектора. Или… Что же такого успел натворить Левушка-ревушка на Полярной базе? О! У инспектора Каммерера, оказывается, есть мнение на этот счет.

– Джонатан, вы отправили на Землю не прошедшего рекондиционирование прогрессора?

Неопределенное движение головой и бровями, мол, а ты чего хотел?

– Находящегося в состоянии психоспазма?

То же движение.

– И сделали это только потому, что он об этом попросил? Я могу поговорить с врачом Анной Лотошиной?

– Увы, не самое подходящее время. Она несколько нездорова.

Ахнуть бы сейчас кулаком по столу да рявкнуть: «В глаза смотреть, тараканья немочь!» Или хотя бы вот так…

– Вовид, кажется, ваш сын – практикант КОМКОНа?

– Да, а какое…

– Переводчик миссии народа голованов, – уже утвердительно сказал инспектор, а я мысленно перевел дух.

Бедный, бедный Александр Б.! Кто бы подумал, что у столь милого и любезного юноши окажется такой неразговорчивый родитель?

– Да, но какое отношение это имеет…

– Может быть, и не имеет. А может быть – наоборот, – я постарался выговорить сие как можно более многозначительно. И даже весьма зловеще. Проклятая профессия.

– Только не надо меня пугать!

Ага, вот мы уже и повышаем тон.

– Вы, – для убедительности инспектор Каммерер даже привстал и таки нет, не стукнул, но хлопнул ладонью по столу, – совершили должностное преступление, Джонатан. В итоге на Земле произошло несчастье. Серьезное несчастье. Давайте договоримся – или вы сейчас выкладываете мне все как есть, или я перетряхну вашу базу сверху донизу, но выясню правду! И если вы думаете, что я не сумею…

Лик Вовида внезапно сделался плаксиво-растерянным. Оказывается, Абалкин был шифровальщиком имперского военного флота (очень ценная, однако, информация). Оказывается он, Вовид, не знает более омерзительного государства во всей обитаемой Вселенной, нежели Островная Империя на планете Саракш… а имперское адмиралтейство, говорят, самое омерзительное учреждение в этом государстве. Наши бедные прогрессоры из кожи лезут вон, пытаясь сделать эту клоаку хоть немного лучше, но клоака остается клоакой, а прогрессоры… прогресоры делаются хуже. Да что там хуже – они становятся опасными. Да вы не понимаете, что такое имперский офицер на грани спазма…

Я не перебивал его, пусть выговорится. Ежу понятно, что все эти дни бродил в душе начальника базы ужас. Тщательно загоняемый внутрь, подальше от самого себя в первую очередь, а потом уж – от подчиненных. А теперь прорвало. Все мне было уже понятно, но от понимания этого легче не делалось. И подумалось мне ни с того ни с сего: а на кой черт мы вообще занимаемся прогрессорством? В глобальном смысле. То есть помощь братьям нашим по разуму, развитие… Жизни кладем, наставляем, спасаем. И вот какая-нибудь тебе Островная Империя говорит: «О! Спасибо, друзья. Д-принцип? Давайте Д-принцип. Бластеры-скорчеры-лазеры? Давайте! Все сюда давайте! А мы уж вам устроим десант группы космофлотов «Ц». Прямо на Землю-матушку. Ибо все наше прогрессорство еще ни разу не привело к появлению у аборигенов чего-то хоть отдаленно напоминающего Высокую Теорию Воспитания. И нет никаких признаков, что приведет.

Шутки шутками, но столкнись Земля с цивилизацией развитой, но агрессивной, что тогда? Правда, все светила ксенологии, социологии, социократии и прочая, и прочая утверждают дружно – мол, невозможно. Несовместимы, мол, высокое развитие и нехорошие наклонности. Только знаем мы случаи, когда и светила ошибались. Чисто умозрительно – это ведь воевать придется. Никаких прогрессоров нам не хватит, если воевать. А с такими вот бойцами, как Вовид, много не навоюешь. Да и хватит цепляться к Вовиду. Человек как человек, разве что – в крайнем градусе нервного одушевления.

И лишь когда Вовид пошел по третьему кругу, я произнес:

– Одним словом, он вас вынудил.

– Пистолет. Имперский офицер с пистолетом – вы такое можете представить? Да на вас когда-нибудь наставляли оружие? Вы там, на Земле, понимаете, что это такое, когда движение пальца – и тебя нет?!

– На меня, Джонатан, не только наставляли, – негромко произнес я. Уже не инспектор, а просто я. – Меня даже расстреливали.

Казалось, что начальник базы сейчас заплачет.

– Так вы…

– Я Каммерер.

Вовид лишь воздел очи горе.

Лев Абалкин, прогрессор нового поколения. «Лева, вас убьют!» – «Это будет не так-то просто сделать». Ведь он был вооружен. Все это время – и когда явился к Экселенцу, и когда вырубил меня на площади Звезды, и там, в музее, он был вооружен. Как ни странно, я испытывал сейчас что-то вроде облегчения. То, что произошло между Абалкиным и Сикорски, следовало считать дуэлью. И кстати, я слышал ТРИ выстрела… Что ж, теперь бы разобраться, что произошло между Абалкиным и Лоффенфельдом.

– Скажите, Джонатан, – произнес я как можно мягче, – медосмотр Абалкина не выявил никаких… странностей?

– Да-да, сейчас. Я припоминаю… Аня сказала – странно, как он вообще мог работать. Но она была в шоке, я не придал значения… Он убил кого-то? ТАМ?..

– Нет, не успел, – совершенно искренне ответил я.

– Слава небесам…

– Абалкин прибыл на персональном боте Тристана?

– Да.

– Какой тип доступа в такой бот?

– Дактилозамок.

– Но тело Тристана он не доставил. Как такое возможно?

– Я не знаю…

И я не знаю. Зато моментально нарисовалась картинка: имперский офицер отрезает у замученного им врача руку, небрежно засовывает во внутренний карман кителя… Нет. Тот Абалкин, которого я видел на Земле, никак не вяжется у меня с образом хладнокровного убийцы. А что скажет Экселенц? О, я знаю, что скажет Экселенц! Интересно, что сделал бы на месте Абалкина некто Странник? – спросит Экселенц. Да ладно – Странник. Как поступил бы на месте Абалкина некто Мак Сим, бывший кандидат в действительные рядовые Боевой Гвардии, а затем – штрафник тире смертник? Особенно если бы зачесалась в этот момент внутри него непостижимая программа Странников?

Пройдя километров десять по лыжне, я решил возвращаться. Все уже ясно, и все продумано. Без высадки с осмотром «места происшествия» не обойтись. По словам Вовида, Гурон работал без прикрытия. Что с точки зрения полевой работы было варварством и прошлым веком прогрессорства. Ближайший прогрессор резидентствовал на соседнем острове, в семистах милях от предполагаемого расположения штаба группы «Ц». И делу мог помочь не сильно, так как занимал почетную должность местного «вора-на-кормлении». Что это такое – предстоит выяснить. А еще надо взять пару гипносеансов островного наречия. Я его изрядно подзабыл. Да и знал, в общем-то, не шибко…