Текст книги "Отель для троглодита"

2

 
Эос, покинувши рано Тифона прекрасного ложе,
На небо вышла сиять для блаженных богов и для смертных…
 

Здешняя Эос сияла немилосердно. Если бы не кактусопальмы с их «маскировочной» сетью, пилот давно бы изнемог от жары. Вода во фляжке убывала быстро. Он уже жалел, что не наполнил вторую. Местных источников пока не находилось. Сухой, но необъяснимо зелёный лес. Жёсткая, как металлическая стружка, почва без намека на влагу. А цель между тем сверкала всё так же издали.

Пилот понял, что недооценил расстояние и переоценил силы. Что лучше всего будет вернуться. Пока есть вода на обратную дорогу. Вернуться, отдохнуть и подготовиться к разведке более основательно. Он посмотрел на пеленгатор. Индикатор плавал на границе «жёлтой» и «красной зоны»; последняя означала полную потерю направления. Пилот сделал несколько шагов туда, откуда вела цепочка его собственных следов: индикатор снова налился успокоительным изумрудным цветом.

Убедившись, что в любой момент может пройти вспять по своим следам, пилот решил, что возвращаться, осилив большую часть пути, глупо. До цели оставалось не более километра, даже меньше. Неужто не одолеет? Воду можно экономить. Зря его, что ли, тренировали? Натаскивали в Имперском училище гражданской космонавтики будь здоров… Самый старший на курсе, не уступал молодняку ни в чем. И на тренировках по выживанию – тоже. По трое суток без воды обходился, а здесь…

Лес становился всё реже, а призывный блеск всё ярче. Не прошло и получаса, как пилот вышел на опушку. И остановился, затаив дыхание. Перед ним простиралась глянцево-белая, словно сделанная из фарфора равнина. Больше всего она напоминала тарелку с отбитым краем. Плавно закругляющиеся откосы разбегались вправо и влево, теряясь за близким горизонтом. Сходство с тарелкой усиливали полупрозрачные коконообразные сооружения, возвышающиеся над фарфоровой белизной то здесь, то там, без всякого порядка, будто хрустальные бокалы, небрежно расставленные нерадивой хозяйкой.

Первое, что пришло в голову, – космодром. «Бокалы» – это корабли, измышленные конструкторским гением какой-нибудь чрезвычайно развитой галактической расы. Пилоту даже почудилось, что между «кораблями» двигаются изящные ангелоподобные существа, закутанные в серебристые хламиды, но, присмотревшись, он понял, что это лишь иллюзия, созданная игрой света. Хрустальные коконы вбирали в себя лучи едва показавшегося над горизонтом солнца и рассеивали их по белой равнине.

Теперь и речи не было, чтобы вернуться к челноку. Пилот попробовал ногой гладкий откос. Подошва и не думала скользить, наоборот – чуть-чуть прилипала. Осторожно ступая, пилот спустился на полусогнутых в долину.

Вблизи конструкция не выглядела столь изящной. Больше всего кокон напоминал вытянутый ком сахарной ваты. Пилот протянул руку, но вовремя одумался – нити «ваты» ощетинивались мириадами крохотных стеклянистых иголочек. Пришлось ограничиться обычным осмотром. Пилот обошёл кокон со всех сторон: поверхность его была асимметрична, неравномерно расширялась в центральной части и сужалась кверху и книзу.

Высотой кокон был не более десяти-двенадцати метров, шириной от двух-трех метров в основании до шести-восьми в середине. Следующий за ним оказался метров на десять выше. А ещё дальше возвышались сорока-пятидесятиметровые исполины. Задирая голову до ломоты в затылке, пилот шёл от кокона к кокону. Переливы хрустального света в иголочках и нитях завораживали. Он не замечал усиливающейся жары, сухости во рту и усталости в ногах. Пилот остановился лишь тогда, когда наткнулся на кокон, не похожий на все остальные.

Кокон принадлежал к исполинам, но к исполинам, утратившим былое величие. Он не отражал солнечного света, а был тускло-серым, невзрачным, нити его обросли неряшливой бахромой, иголочки свернулись, будто от жара. Пилот обошёл кокон и обнаружил, что тот дыряв, пуст и словно выскоблен изнутри. Во всяком случае, его подножие устилала белая, похожая на известь труха. Пилот не стал бороться с искушением и заглянул в отверстие. Его поразило ощущение прохлады, дохнувшей в лицо. Пилот тут же почувствовал всю невыносимость долгого жаркого утра, свинцовую тяжесть в ногах и как сами собой слипаются отягощённые недосыпом веки. Не слишком соображая, что делает, пилот вцепился в закраины отверстия, рывком подтянулся и ввалился внутрь.

В голове невесть откуда возникли ритмичные строки.

 
С зыби широко-туманной на твёрдую землю поднявшись,
Берегом к тёмному гроту пошёл он, где светлокудрявой
Нимфы обитель была, и её самоё там увидел…
 

Да, крепко вымотали его последние часы. После двух недель безделия и почти тысячи двухсот минут орбитального маневрирования с неизбежной сменой перегрузок и невесомости. Такие горки укатают любого Сивку. Пилот ещё успел заметить сверкающие, источающие льдистую прохладу струны, выстилающие полость, и провалился в сумятицу сновидений. Но покоя во сне ему не было. Он видел бескрайнюю чёрную с кровавыми отблесками на гребнях барханов пустыню… Пустыня медленно вздымалась и так же медленно опадала, словно дышала… Вдруг стало ясно, что это океан – океан на планете, размером превосходящей Юпитер… Небо над океаном было низким и светилось, как остывающий расплав… Иногда с неба срывались тысячекилометровые молнии, они вонзались в мерно дышащую грудь океана, и тогда на его поверхности образовывалась ртутно-блестящая корка… Эта корка тут же начинала разламываться на громадные куски, которые переворачивались, будто подтаявшие снизу айсберги… И над океаном вырастали недолговечные, отливающие киноварью хребты, рядом с которыми Анапурна и Эверест показались бы карликами… Через мгновение, равное по продолжительности человеческой жизни, ртутные айсберги исчезали в непроницаемо-чёрных пучинах, до следующего чудовищного разряда…

Прекрасное и мучительное зрелище что-то означало. Пилот силился понять: что именно? Отгадка была совсем рядом. Нужно лишь совместить несовместимое. Объединить несочетаемые элементы. Собрать головоломку, все детали которой были от других головоломок, к тому же – придуманных не людьми…

Проснулся от тягостного ощущения, что воздуха вокруг становится всё меньше и меньше. Как тогда, на «Альционе», продырявленном обломками орбитального балкера. Пилот долго и бессмысленно пялился на блестящие струны, пересекающиеся у него над головой. Потом вспомнил, где он, рывком поднялся с ложа из белой, будто известка, трухи, высунулся из прохладного нутра кокона. Жара опалила его, словно он сунул голову в печь. Что-то изменилось в окружающем мире. Не понять – что.

Пилот выбрался из кокона, отряхнул комбинезон и вдруг заметил, что на белом фарфоре поверхности – ни единой тени. Он машинально посмотрел на небо. Небо стало другим: ни пятнышка «земной» голубизны – низкое, с ртутно-металлическим отливом. Будто и не небо вовсе, а крышка контейнера для резервных биоэлементов. Вид изнутри. Пилот достал пеленгатор. Индикатор уже не плавал, он прочно утвердился в «красной зоне». И как пилот ни вертелся – показания не менялись. Ничего страшного, подумал он, главное – вспомнить, откуда пришёл. Кажется, вон оттуда… или нет, скорее – оттуда…

Пилот обогнул кокон. Потом – ещё раз. Все коконы вокруг выглядели как однояйцевые близнецы. Но что-то изменилось. Вот что: теперь они не напоминали комки сахарной ваты, теперь это были веретена с плотно намотанной пряжей.

Больше не пытаясь определить направление, пилот зашагал к лесу, кромка которого едва виднелась на горизонте. Там корабль, и – следы, которые к нему выведут. На открытом пространстве небо казалось ещё ниже. Как будто айсберги из сна стремительно погружались на дно атмосферного океана Калипсо. Пилот бросился бежать, взлетел по покатому склону «тарелки», кинулся под защиту кактусопальм. Прижался к мягкому стволу, отдышаться. Отстегнул от пояса фляжку, приложился к горлышку. В два глотка опростал досуха. Вытер рот, осмотрелся. Вгляделся в «стружку» под ногами. Следов не было. Не было!

Простое соображение, что достаточно пройтись вдоль «края тарелки» и рано или поздно он наткнется на цепочку собственных следов, успокоило пилота. Воды не осталось, но должны же в этом чёртовом лесу быть хоть какие-нибудь водоёмы? Пилот извлёк универсальный инструмент, сделал на стволе кактусопальмы три глубоких продольных надреза и зашагал по кромке «фарфоровой долины».

Ртутное небо светилось ровным, бестеневым светом. Палящий зной медленно, но верно выпивал соки. Круг замкнулся – пилот снова вышел на кактусопальму с изрезанной корой. Надрезы заполнились тягучей фиолетовой смолой, но это были именно они. Ноги больше не держали пилота, и он опустился на жёсткую почву, чтобы дать им роздых. И подумать, что делать дальше.

Следы исчезли. Направление к «Гордому» потеряно – это ясно. Но идти надо – это тоже ясно. Глупо подыхать от жажды в идиотском лесу, коли выжил в серьёзной космической передряге. И если направление не могут подсказать знание и логика, пусть подскажет случай.

Он вытащил из нагрудного кармана талисман – древнюю, истёртую прикосновениями множества пальцев монету, с профилем залысого, с большим лбом и острой бородкой человека. Монета перешла к пилоту по наследству. Ею очень дорожили в семье, но никто не мог сказать, чей профиль украшает её аверс.

«Ленина» – вдруг всплыло в голове. Ленина? А кто это? Ответа не было. Странно. Это всё жара, подумал пилот, рассудок мутится. Или… или не жара? Не время об этом размышлять.

Пилот покачал талисман на ладони. Аверс – налево, реверс – направо. Подбросил. Поймал. Разжал пальцы. Реверс.

Он поднялся, оттолкнулся от изрезанного ствола кактусопальмы и зашагал вправо, постепенно удаляясь от заколдованной фарфоровой долины с её коконами, в которых снятся странные сны. Определённость воодушевляла, и это тоже было странно, ведь на самом деле ничего в его положении не изменилось. Вскоре он заметил, что местность идёт под уклон, а деревья становятся выше и зеленее. Почудилось даже – веет прохладой. Он прибавил шаг, цепляясь за стволы кактусопальм, чтобы не упасть.

Впереди показался узкий распадок, балка. Балка – это эрозия почв, эрозия – это жидкость. На дне может оказаться ручей или хотя бы – болотце. И впрямь, что-то металлически поблёскивало в ртутном сиянии неба. Остаток пути пилот проделал на четвереньках. Вода в ручье была тёмной и странно неподвижной. Как ни жаждал пилот погрузить в неё голову и пить, пить, пить, покуда из ушей не польётся, всё же он воздержался от порыва. Погрузил в ручей руку. Вода поддалась с трудом, напоминая скорее кисель. Пилот зачерпнул её ладонью, понюхал. С разочарованным стоном плюхнул желеообразный комок обратно. Это было что угодно, но не вода. И, судя по запаху, пить её можно было, имея метаболизм на основе углеводородов.

И снова зазвучали в голове ритмические строки, но на сей раз со строками возникло имя: «Гомер». Кое-что становилось понятным, хотя от этого не легче.

 
Сетью зелёною стены глубокого грота окинув,
Рос виноград, и на ветвях тяжёлые грозды висели;
Светлой струёю четыре источника рядом бежали…
 

Пилот выбрался из балки и побрёл куда глаза глядят. Точнее, куда придётся. Он просто переставлял ноги, натыкался на стволы, падал. Упрямо поднимался и брёл снова. От усталости и жажды в ушах звенело. Мёртво молчавший лес вдруг ожил. Загомонил на разные голоса. Птичий пересвист, кваканье, звериный рык. Голоса звучали отовсюду. Всё громче и громче. Пилот заткнул уши, бросился бежать – откуда только силы взялись. Он хотел сейчас только одного – чтобы эти голоса заткнулись. Оглушённый ими, пилот не заметил, как очутился на каменистом гребне кратера, споткнулся и покатился вниз.

Он не сразу пришёл в себя. А когда всё-таки пришёл – изумился. И тому, что ещё жив, и тому, что голоса умолкли. Пилот лежал на спине, раскинув ноги и руки, бессмысленно глядя в сверкающую ртуть неба. Покой, граничащий с полным равнодушием ко всему на свете, включая собственную судьбу, овладел им. Пилот даже не шелохнулся, когда устилавшая дно небольшого кратера «стружка» взвизгнула под тяжестью чьих-то шагов. И только когда взвизги стали повторяться всё чаще и, по мере приближения неизвестного, становились всё громче, пилот перекатился на живот и приподнял голову.

Создание более всего напоминало шагающий механизм из воронёной стали с длинными и тонкими, словно ходули, конечностями. Между ними болтался на некоем подобии карданной подвески опрокинутый конус. Венчала конус «голова», похожая на птичью, с длинным гибким клювом. Второй пары конечностей не было. Движения «конуса» были неравномерны. Он будто ощупывал дорогу, прежде чем ступить. Клюв качался из стороны в сторону, а безглазая голова вертелась влево-вправо в неприятном несовпадении с амплитудой этого раскачивания.

Пилот замер. Казалось, если «конус» заметит его, произойдёт что-то непоправимое. Нет, не смерть. Нечто похуже смерти. «Конус» прошёл поодаль, перевалил через скалистый гребень и исчез.

Пилот поднялся. Он бы с радостью облился сейчас потом, вот только жидкости в организме осталось слишком мало. Вдруг пилота посетила на удивление ясная мысль. А что, если пойти вслед за конусом? Двигается тот не быстро, зато есть шанс, что рано или поздно приведёт куда-то, где может оказаться вода. И даже если воды там не окажется, всё равно следует пойти за этим созданием. И не важно, живое существо это, механизм или гибрид. В любом случае он получит бесценную информацию, обнаружив место обитания или дислокации «конусов».

О том, что эта информация может стать для него последней, пилот как-то не задумался. Как и не задумался он, почему поступил по-другому: вынул свой талисман, прошептал «аверс – за ним, реверс – в противоход». Выпало, что в противоход. Лес разразился торжествующим рёвом и гуканьем и сразу же смолк – то ли приветствуя выбор, то ли издеваясь над ним.

3

Вода. Мир схлопнулся в точку, сузился до одного короткого слова. Вода. Пить. Жажда. Пилот сидел, опершись спиной о податливый ствол кактусопальмы, и звенела опостылевшая тишина, а с мертвенно-ртутного неба всё так же низвергались потоки жара, выпаривая из тела остатки жизни. И некуда спрятаться, всё залито призрачным маревом, и даже стволы растений не отбрасывают спасительной тени.

Ещё полчаса, от силы час – и он уже не встанет. Так и останется здесь скорчившейся мумией на потеху странным существам и неведомым лесным… голосам? Звукам? Да не всё ли равно! Встань и иди! – так сказано было, и мёртвый встал и пошёл, если, конечно, верить древним сказкам.

А он ведь ещё даже не умер… ещё не умер.

У этого кратера противоположный гребень высок – вскарабкавшись, можно оглядеть дальний горизонт. Но – на пределе сил. А совсем недалеко, левее – разлом, или овраг, или как его… распадок. Туда дойти проще, но что это даст? Ещё один ручей со студнем вместо воды?

Пилот в который уже раз запустил пальцы в нагрудный карман. Сверкнул в лучах Ипсилона отчеканенный затёртый профиль: лысоватый человек с бородкой. «Вождь мирового пролетариата», надо же. Чего только не засунул ему в голову почивший в бозе искин «Витязя»: литература, музыка или вот – история. Только его, пилота, собственная история стремительно катится к закату, и вся мудрость Софии бессильна.

Монета взлетела, кувыркаясь: аверс – восхождение, реверс – распадок. Реверс. Он согнул ноги и медленно, чтобы не потерять сознание, выпрямился. У искусственного разума, возможно, были свои резоны. Возможно, он хотел, чтобы на необитаемой планете человеку было не так скучно и одиноко, оттого и загнал в его мозги культурный багаж последних тысячелетий. Кто поймёт резоны искусственного разума? Или вычислил, что это спасает от одичания. Одного не вычислил – воды.

Воды! Он сам виноват – там, на борту «Гордого», много воды. А ещё реактивы, энергия, он мог бы добыть воду химическим путём, здесь же есть кислород, он добыл бы целое озеро воды, он бы плескался в воде, как какая-нибудь полуразумная амфибия или безмозглая амёба. И пусть, что пала сюда звезда Полынь и треть вод стали горьки, он отыскал бы недостающие две…

Звук снова возник из ниоткуда и со всех сторон сразу: он был словно уханье механического филина, вздумавшего выводить соловьиные трели, живой и неживой одновременно; ствол кактусопальмы, о которую продолжал опираться пилот, завибрировал, заплясал в безумном резонансном танго… Какой в этом смысл?

Звук оборвался так же внезапно, и пилот двинулся в путь. Преобразование Фурье. Причём – обратное преобразование Фурье. Да, вот именно, именно обратное… Свёртки функций. Мерность пространства… Какова мерность пространства, Риман его побери? Я брежу, понял пилот, это просто бред, надо взять себя в руки, не надо думать, ни о чём не надо думать, надо просто идти, шаг за шагом. Калипсо, Калипсо, коварная нимфа, я должен обвести тебя вокруг пальца!

 
В море находится остров Огигия; там обитает
Хитроковарная дочь кознодея Атланта Калипсо,
Светлокудрявая нимфа, богиня богинь. И не водят
Общества с нею ни вечные боги, ни смертные люди…
 

Древний поэт, ты словно проник своим незрячим взором на тысячелетия вперёд! Да и переставлять ноги в ритме гекзаметра, оказывается, гораздо легче.

 
Я же один, злополучный, на остров её был враждебным
Демоном брошен, когда мой корабль
сокрушительным громом
Зевс поразил посреди беспредельно-пустынного моря.
Спутников всех (поглотила их бездна) тогда я утратил.
 

Спутник, он же демон, поглощённый бездной. И не иначе как сам Зевс поразил двигательную установку «Витязя». И скрипит, скрипит под ногами грунт, вот и распадок, рядом.

 
Сам же, на киле разбитого судна, обхваченном мною,
Девять носившийся дней по волнам,
на десятый с наставшей
Ночью на остров Огигию выброшен был, где Калипсо,
Светлокудрявая нимфа, живёт. И, приют благосклонно…
 

Благосклонно. Здесь ты, слепой поэт, немного подкачал. Ну да что уж там, тебе простительно, сквозь тысячелетия… И что там у нас дальше по поводу бессмертия и вечной молодости?

Пилот замер. Отёр слезящиеся глаза. Дёрнул кадыком, пытаясь сглотнуть несуществующую слюну. Пологий выход из разлома плавно перетекал в обширное плато. В пределах прямой видимости красовалась экспедиционная база. И не просто, а – образцовая экспедиционная база. В зыбком мареве восходящих потоков различимы были купола жилых отсеков, кубы лабораторных корпусов, шпиль энергостанции и даже, кажется, ангар для вездехода. Сколько до них? Километр? Два? Не больше.

Торопливой подпрыгивающей походкой он устремился вниз. Пьяное какое-то ликование; словно у канонира, в перекрестья оптических визиров которого угодил наконец долгожданный неприятель, да не просто неприятель, а… Бред, бред, долой из головы, он никогда не служил на имперских боевых кораблях, и откуда ему знать, какие чувства испытывал главный канонир Третьей батареи импульсных лазеров имперского крейсера «Трансцендентность» Иоанн Чжоу Линь, когда на линии боя внезапно показался флагман мятежников «Око Змея»…

В глазах потемнело. Острый приступ головокружения, и сразу – спазм живота, выворачивающий наизнанку внутренности. Он нашарил на бедре бластер, с треском отодрал от липучек и принялся палить, как ему казалось, в сторону базы. И уже не мог понять, что лежит на земле, что разряды веером уходят в неживое небо и тем более – что его заметили, что от небольшой, чуть поодаль от главных сооружений, буровой вышки к нему бегут двое в серебристых комбинезонах, будто катятся две капли ртути под невидимыми, но такими яростными лучами Ипсилона Андромеды.

Сознание вернулось мгновенно. Чья-то рука схватила за волосы и рывком выдернула со дна на поверхность ледяной воды. Воды. Пить не хотелось, слово «вода» больше не отзывалась во всём теле колокольным звоном. Пилот открыл глаза.

Стандартный медотсек. Несколько стоек с диагностическим оборудованием, прохлада, приглушённое синеватое освещение – блаженство после неистовства Ипсилона. И взгляд. Чуть насмешливый, но в меру озабоченный – как положено медику у койки больного.

Обладательница взгляда – женщина, да нет, скорее, девушка в голубом комбезе медицинской службы. С женщинами пилот не общался давно. По крайней мере, так близко. Виртуальное общение, оно, конечно, но – не в счёт.

Надо брать управление на себя, решил он. Потянулся на койке и поинтересовался:

– Кто вы такие? Как здесь оказались?

Она улыбнулась. Даже в неестественном освещении заметно было, как улыбка преобразила её: озорные искорки в серых… зелёных? или голубых? глазах заплясали отчетливей, медицинская озабоченность истаяла без следа, лицо с резко очерченными, широковатыми скулами оказалось миловидным и – не злым. Вроде и не красавица, рот большой, нос «греческий», а что-то есть… Славная девчонка, решил пилот. Но, похоже, вспыльчивая… судя по мимике и моторике.

– На ваш вопрос, больной, – «больной» прозвучало с оттенком лёгкой насмешки, – я отвечать не уполномочена, пока с вами не пообщается начальник экспедиции.

Пилот воздел очи горе. О, женщины. Как будто в слове «экспедиция» уже не содержится частичный ответ. Или она нарочно?

– Ответ принят. Второй вопрос – как я здесь оказался? И что со мной было?

– Меня Сандрой зовут, – неожиданно заявила дива. – Я начальник медицинской службы и биологической защиты.

– И сколько лет начальнику медицинской службы экспедиции?

– Вы наглец и хам.

Так. Понятно.

– Сдаюсь. Меня зовут Макс. Никаким краем не начальник чего-либо. Простой пилот грузовоза. А простым пилотам грузовозов быть наглецами и хамами сам великий Шрёдингер завещал.

– Кто?

Ого, посерьёзнела. Глаза как щёлочки. Руки в замок на коленку. Пальцы красивые, музыкальные, а коленка, та вообще выше всяческих похвал. Чем ей, интересно, Шрёдингер не угодил?

– Шрёдингер. Древнеэпический герой и мучитель кошек.

– Это вас, Макс, надо спрашивать, как вы тут оказались, только это Бертран спросит, он у нас самый главный. С вами же ничего ужасного не случилось. Перегрев, обезвоживание, тепловой удар. Пустяки. Но… – Она подалась вперёд, и пилот уловил аромат её тела, терпковатый, немного резкий, наверное, потеют на Калипсо и в кондиционированных помещениях… а может, просто месячные, гормональный фон. – Но вы аномально долго пробыли без чувств.

– Сколько?

– Около двенадцати биологических часов. Полное обследование организма отклонений от нормы не выявило, анализы – тоже. И ещё. Макс, вы всё время бредили.

– Бредил? – Этого только не хватало. – О чём же? О небе золотистом, о пристанях крылатых кораблей?

– Наиболее устойчивый бред – вы всё время вспоминали какое-то нестационарное уравнение Шрёдингера.

– Ах, так вот почему вы…

– Вот да, потому. Кого-то убеждали в необычайной важности этого уравнения, заклинали именами богов и учёных решить его. – Она потёрла указательным пальцем бровь. – Я не математик. «Метод подвижной сетки», это имеет смысл?

Пилот понял: взять на себя управление так и не удалось.

– Имеет. Один из методов решения нестационарного уравнения Шрёдингера.

– А «динамические характеристики суперпозиции состояний»?

– Возможно. Послушайте, Сандра, неужели я битых двенадцать часов сыпал формулами?

Она не улыбнулась.

– Нет, конечно. Вы много бредили на незнакомых языках. Похоже, это были стихи. В основном стихи. Вот один раз – на старорусском, я его понимаю, очень красиво, что-то про летящую стрелу, которая вне добра и зла…

– «Я пущенная стрела, и нет зла в моём сердце, но – кто-то должен будет упасть всё равно», это?

– Да-да!

– Дадите послушать запись?

И по выражению лица Сандры тут же понял:

– Вы не фиксировали мой бред?

– Нет…

– Плохо, – еле слышно пробормотал пилот. – Очень плохо.

И громко произнёс:

– Что ж, я готов предстать пред вашим Бертраном. Самочувствие отличное, настроение – хреновое. Где моя одежда, любезная Навсикая?

– Кто?

– Неважно.

Она указала на небольшой шкаф-купе и отчеканила:

– Жду вас снаружи.

Так, рюкзак оставили – уже хорошо. Бластер, конечно, изъяли. Пилот быстро облачился, скользнул пальцами по нагрудному карману – монеты не было, чего и следовало ожидать. Постоял, прислушиваясь к внутренним весам, – стрелка на нуле, физические кондиции восстановлены. И шагнул к выходу из медотсека.