Текст книги "Будни рэкетиров или Кристина"

* * *

Предновогодняя неделя целиком осталась за Андреем. Они с Кристиной ездили за подарками. Город охватила предпраздничная лихорадка. Таков уж наш неписаный закон. Пускай после Нового года придется потуже затянуть ремешки, а кое-кому вообще положить зубы на полку, это дело двадцатое. Новый год – праздник расточительности, гостеприимства и чревоугодия. Водке положено литься рекой, а столам ломиться от еды. А потом: хоть бы и трава не росла.

– Наши у Армейца собираются, – сказал Бандура. – Хочешь, пойдем, а нет, мне и дома с тобой не скучно.

Фраза была произнесена с великолепной беспечностью, свойственной характеру Андрея. Но, его галиону было суждено натолкнуться на риф.

– Андрюшенька, – начала Кристина. – Не знаю, как тебе и сказать… Только пойми меня правильно. И не обижайся, ради Бога. У тебя есть я… и есть друзья. Есть ребята…

– Есть. А что в этом плохого?…

– Это очень даже хорошо, потому что у Василия Васильевича никого нет. И я подумала… Понимаешь… на Новый год… И, в особенности, в канун Нового года… Когда у человека депрессия…

«Вот бы и удавился на дверном косяке, если так».

– … и он один одинешенек, а вокруг все пляшут и веселятся…

«Вот бы сел в ванную да вскрыл вены кухонным тесаком…».

«Взялся бы левой за батарею, а правую засунул в розетку».

– Ты сильный, а он слаб…

Испытанный прием, как правило, действенный.

«И шулерский».

– Я сильный, и поэтому об меня можно ноги вытирать?

По правде говоря, Андрею было, кем заполнить вакуум, образованный Кристиной в Новогоднюю Ночь. Протасов еще с начала декабря обещался превратить квартиру Эдика в бардельеро. «Я обрушу этот город в мрак и разврат», – грозился некогда герой Василия Шукшина.[13]13
  Шукшин Василий Макарович (1929–1974), русский советский писатель, кинорежиссер и актер


[Закрыть] Протасов утверждал нечто подобное.

– Так что никаких левых баб. Ты понял намек, Бандура?

Это подтолкнуло Андрея к решению отметить Новый год дома, на Лепсе. Вдвоем. Поскольку теперь планы летели в тартарары, Андрею ничего не оставалось, как следовать в проложенном Протасовым фарватере. Как сухогрузу за ледоколом по Северному морскому пути.

«Ну что же, – махнул Андрей, – раз пошла такая пьянка, предадимся разврату. Девчонки так девчонки. Сама виновата».

Впрочем, Андрей полагал, что Кристине эта информация ни к чему.

– Хорошо. – Бандура понурил голову. – Ступай, коли так… Выбор за тобой. Тогда давай сразу и разбежимся. – Андрей шагнул на мостовую, собираясь уходить. – Одно тебе скажу. Я ведь не многого хотел. Чтобы ты была рядом. И все. Если мы любим друг друга, – он так пытливо заглянул в ее малахитовые глаза, будто хотел проникнуть в душу, – то почему бы нам не быть вместе? Вот ты говоришь, будто я сильный, а Вася слабый и глупый. Я не спорю, хотя, как по мне, он мерзавец, который катается на тебе верхом. Он одинок, ты говоришь? А я? Я?! Обо мне ты подумала?!

– Андрей! – воскликнула Кристина, сообразив, что он сейчас уйдет.

– Может, тебя смущает то, что я сейчас на мели? Женщины любят утверждать, что это они мечтают о семейном гнездышке, в то время, как мужикам только дай потрахаться. А если как раз наоборот?!

Она застыла ошеломленная, с полными слез глазами.

– Если я хочу слишком многого, так скажи об этом открыто! Если я для тебя беден, тоже скажи, не юли. Надоели мне твои кошки-мышки.

– Андрюша…

– Ничего у нас не получится, пока между нами Бонасюк. Подумай об этом, на досуге.

Он привлек ее к себе и поцеловал в губы. – С Новым Годом. И пока.

Она не пыталась его удержать, когда он поспешил прочь, и скоро растворился в толпе.

Глава 4
КАК НОВЫЙ ГОД ВСТРЕТИШЬ… или КАВТОРАНГ РАСТОПИРО

Новый год удался на славу, и каждый получил, что хотел. Протасов, как и грозился, привез девчонок. Запахи духов и шампанское, выпитое за уходящий 93-й в неимоверном для иностранцев количестве, подействовали на Валерия, как забойный транквилизатор. Он охрип, перекрикивая стереосистему Армейца, работавшую на пределе возможного. Из колонок, по девяносто ватт каждая, то вырывался «Аэросмит» со своей «бэби», от которой у него срывает крышу, то кабацкие песенки про сомнительную уголовную романтику. Это Армеец и Протасов дергали друг у друга пульт.

– Да прикрутите вы, типа, звук! – возмущался Атасов, но его никто не слушал.

Телевизор с предновогодней программой за этим гамом работал вхолостую. Впрочем, они ничего не потеряли. Набившая оскомину «тусовка» с московского ЦТ развлекала себя и публику приколами с нафталиновым душком. По всему чувствовалось, что снимали, в лучшем случае, осенью. Потом, как веяние времени, первый демократический президент, он же последний коммунистический божок, два в одном, словно в рекламе шампуня от перхоти, сообщил нации об истечении календарного года. Когда часы пробили двенадцать, 93-й канул в историю, а 94-й настал, Андрей испытал болезненный укол совести.

«Как там батя? Один сидит? В гости пошел? Да к кому ему идти-то? К соседу деду Оресту? Который был солдатом УПА[14]14
  Украинская повстанческая армия. Известны две организации под таким названием – созданная в 1941 Т.Боровцом «Полесская сечь» и боевые отряды, сформированные сторонниками С.Бандеры. И «Полесская сечь», и УПА ОУН (б) сражались и против гитлеровцев, и против польских вооруженных формирований, и против Красной армии. Известны обращения командования УПА к порабощенным народам с призывом к борьбе с империалистическими хищниками. Известно также и о том, что УПА имела в своем составе 15 интернациональных подразделений, в т. ч. кубанскую казачью сотню. Деятельность этой организации до сих пор оценивается неоднозначно, я же, при попытке осудить этих людей, вспоминаю слова Шевчука из песни «Гражданская война»: …Правда на правду, вера на икону…


[Закрыть] в сороковые, потом сидел в лагерях, и на этой почве враждовал с дедом Бандуры, прошагавшим от Бреста и до Берлина».

«Может, и пойдет, как знать…»

– Ты о чем, типа, призадумался? – спросил Атасов, еле слышный за надрывающимися динамиками.

– Ни о чем, в общем-то.

– Тогда давай выпьем.

Вскоре от спиртного у Андрея закружилась голова, а Протасов с Эдиком пустились в пляс.

– Чему, типа, радоваться? – бубнил в левое ухо Атасов. – Вот кретины, типа. Обыкновенное гребаное число в календаре.

К часу ночи Атасов накачался до невменяемости, и куда-то исчез. Надо сказать, что вывести из строя Бандуру ему на этот раз не удалось.

– Старею, типа, – сокрушался Атасов, пока еще ворочал языком.

Одна из девчонок вскарабкалась на стол и принялась танцевать ламбаду, сбрасывая предметы туалета, пока не осталась в одних трусиках. Бандура позабыл об отце, и перестал думать о Кристине.

К двум ночи они все же хватились Атасова.

– Парни! – сказал Армеец, первым заподозривший неладное. – Если он гулять о-отправился, то плохие его дела. О-окоченеет, в сугробе, к утру пиши пропало.

– Да ни хрена подобного, – заартачился Протасов. Девушки избавились от одежды, и Валерке было не до поисков. – Чердак проветрится. Только на пользу пойдет.

Армеец показал на термометр, ртутный столбик которого провалился до минус семнадцати градусов:

– Ты что, Протасов, ду-дурак?

К без четверти три Атасов был обнаружен спящим на ступеньках пожарной лестницы и перенесен в дом. Веселье возобновилось. Приятели снова крепко выпили. А потом добавили еще и еще.

Около четырех они разбрелись по комнатам. Где-то до шести Андрей наслаждался любовью за деньги, и нашел ее ничуть не хуже бесплатной. Пожалуй, даже слаще. Тем более, в этой жизни за все так или иначе доводится платить. Да и какая, в сущности, разница? Девчонка была восхитительная, с озорными веснушками на носу и копной черных волос, оказавшихся жесткими, как грива кобылицы. С крашенными ноготками на руках и ногах и очаровательной родинкой у пупка. Глядя на эту родинку, Бандура остро ощутил притягательность чужого тела. Что и говорить, девчонка была НЕЗНАКОМНОЙ, и пахло от нее по особенному. Совершенно другими духами, Кристина таких пряных не любила. И аромат волос был иным. А вкус кожи оказался с горчинкой. Только круглому идиоту могло прийти в голову, будто все женщины одинаковы, словно стрелы в колчане у монгола. Андрей завелся, как часовой механизм, и только изрядная доза алкоголя в крови, притупившая чувственные восприятия, спасла его от преждевременного финала. Грудь проститутки показалась Бандуре подростковой в сравнении с тяжелой грудью Кристины, но отнюдь не менее привлекательной. От выпитой водки шумело в голове, зато член застыл, как монолит, гудя от напряжения, подобно линии высоковольтных передач. Бандура бесцеремонно повалил девушку на диван. Та без лишних слов расставила ноги, и Андрей упал сверху, словно потерявший управление самолет. Их лобки столкнулись с сухим треском кастаньет.

– Ой! – вскрикнула проститутка, когда он вошел в нее.

Бандура сразу взвинтил темп, тараня партнершу словно копр, заколачивающий сваи в болото. Диван под ними заходил ходуном. Натиск нисколько не обескуражил ночную фею, она яростно заработала бедрами, каждый раз встречая его на противоходе. С такими приемами Бандуре еще никогда не доводилось сталкиваться. Кристина так никогда не делала. По крайней мере, лежа на спине. «Потому, что предпочитала валяться, как бревно» – со злостью думал Андрей, покусывая маленький, будто горошина сосок. И почти такой же твердый. Девушка сцепила ноги у него за спиной и пронзительно закричала, подстегнув Андрея, словно кнутом. Чтобы не оказаться первым, он вцепился зубами в одеяло. Но, это не помогло. Через секунду его захлестнул оргазм.

– Ты кончила? – прохрипел Андрей, переваливаясь на правый бок.

– Да, маленький.

– Я выйду, перекурю.

Он выскользнул в лоджию, прихватив сигареты со стола. Выстеленный сосновой доской пол казался холоднее наста. Мороз разрисовал стекла лоджии причудливыми узорами изморози. Улицу заливал холодный лунный свет. Стужа разогнала прохожих, и только фонари сиротливо торчали вдоль безлюдных тротуаров. Снег укрыл землю болезненно-бледным одеялом, тонким, как пуховая шаль. Большинство окон погасло. Очевидно, наступило пресыщение праздником, и даже самые заядлые гуляки отправились, кто на боковую, кто под стол. Многоэтажка Армейца стояла на отшибе, и пустошь подступала к дому впритык. Перемежаемая редкими островами кустов низменность тянулась к северо-западу на добрый десяток километров, до закованного в лед Старика. Мекки любителей поудить рыбку, а оттого изрешеченного прорубями, как поле брани воронками от снарядов. Многометровая опора вантового моста куталась во мглу, словно в плащ невидимку, оставив красные сигнальные огни сиротливо висеть в пустоте. И уж совсем далеко, будто скопление звезд на краю галактики, перемигивались огни правобережья. Ближе всех была Оболонь. Спальный массив рос из самого берега, и черная речная вода на стремнине отливала тысячей бликов.

– Ох, и до фига же нас, – вздохнул Андрей, любуясь великолепной панорамой. – И в каждой квартире сегодня водка рекой лилась. Почему я не ликероводочный магнат, спрашивается?

Андрей сконцентрировал внимание на Оболони, попытавшись вычислить дом Кристины. Окна ее квартиры смотрели на Днепр. Андрею даже почудилось, будто он нашел, что искал. Впрочем, скорее всего, то была обыкновенная игра воображения.

«Да и какой в этом толк? – спросил у себя Андрей. – Ну, увидел. И что дальше?». – Он метнул окурок за перила. Проводив взглядом его прощальный пируэт, оборвавшийся на бетонных ступенях после крутого пике, Бандура вернулся в комнату. Девушка уже спала, посапывая носом, как ребенок. Чувствуя себя вырвавшимся из морозильника помидором, Андрей нырнул под одеяло, обнял ночную фею, втянул запах чужой кожи и забылся во сне.

* * *

Случилось так, что примерно в то же самое время, только на противоположном берегу Днепра, Кристина выглянула на балкон. Днепр прямо у ее ног оделся ледяным панцирем, и лишь черная полоса на фарватере оставалась неподвластной трескучему морозу. По набережной брела хмельная компания, издали казавшаяся сонными мухами с подоконника. Гуляки горланили какую-то песню. В разнобой, зато от души и одинаково сорванными голосами. Время от времени с разных сторон каменных джунглей ухали петарды, запасы которых у населения оказались впечатляющими. Морозный воздух вибрировал. Разрывам вторили сирены автомобильных сигнализаций.

Кристина слегка приподняла голову. Левый берег казался сотканным из серебряной пряжи ковром. За ледяными торосами, загромоздившими русло, за белой полосой пляжа, за заметенным сугробами лесопарком, за закованным в лед Стариком и обширной безлюдной пустошью виднелись еле различимые новостройки Троещины. С порядочного расстояния высотки сливались в сплошную каменистую гряду, подсвеченную крохотными переменчивыми огоньками. Где-то там, по предположению Кристины, должен был находиться Бандура.

«Напоят они его. – Думала она печально. – Особенно, этот алкоголик Атасов. Вот по кому ЛТП плачет. Да и Протасов, тоже хорош. И дружок его из Херсона. Бабушка таких тюремщиками называла. Пьяница. Да что там говорить, наверняка уже накачали».

«Ты сама виновата. Отшила парня…»

– Кристичка, – позвал из комнаты Бонасюк. – Простынешь, поистине.

Не удостоив мужа ответом, Кристина мыслями вернулась к Андрею. Едва наступил Новый год, она позвонила в квартиру на Лепсе, но там сработал автоответчик. Либо Андрей укатил с приятелями, либо упорно игнорировал телефон. Кристина предпочитала первое, – «Пусть лучше напьется, лишь бы один дома не торчал».

– Кристичка? Простудишься, по честному.

– Да, Кристина, давай к нам, – вторил ему грубоватый мужской голос, принадлежавший двоюродному брату Василия Васильевича, Ивану Митрофановичу Растопиро.

Тут, очевидно, следует уточнить, что дорогой кузен Вась-Вася Иван Растопиро упал Бонасюкам, как снег на голову. В самый канун Нового года. В качестве эдакого самобытного новогоднего подарка.

Иван Митрофанович был старше Вась-Вася на семь лет. Их матери были родными сестрами. Детьми Ваське и Ваньке случалось бегать одними огородами. Сестры долгое время проживали в пригороде, под одной крышей. Пока, в первой половине пятидесятых, вскоре после кончины товарища Сталина, отца Вани, капитана Митрофана Растопиро, ни перевели из Киева в Запорожье. Не лишним будет добавить, что трудился капитан по лубянской части.

Дорожки братьев надолго разошлись. В 59-м Митрофан Растопиро повесил китель на крючок, устроившись инспектором первого отдела Запорожского металлургического комбината. Его единственный сын Иван, окончивший школу годом позднее, тоже было подался на комбинат. Но, мартены и домны пришлись новоиспеченному металлургу не по вкусу.

Да что я, по-твоему, дурак, до гробовой доски у печки корячиться?! – заявил Ваня отцу после приблизительно двух недель работы. Лента «Весна на Заречной улице»[15]15
  «Весна на Заречной улице», мелодрама режиссера Ф.Миронера, в главных ролях Нина Иванова и Николай Рыбников. (1956)


[Закрыть] не сходила с экранов кинотеатров, но Иван обману не поддался: «В жопу эту металлургическую романтику. В гробу я ее видал».

Отец перевел сына в отдел охраны труда, но и там Ванька вскорости взвыл. Промучившись кое-как до июня, Иван поступил в мединститут. В те времена медики котировались ниже травы, блата никакого не требовалось, взяток тоже. Таким образом, проблем с экзаменами не возникло.

Получив диплом о высшем образовании, Иван Растопиро очутился на распутье. Перспектива врачевать в какой ни будь забытой Богом дыре его ну абсолютно не впечатляла. Тем более, что в медицине он звезд с неба не хватал и чувствовал, что навряд ли когда нахватает.

Пойду-ка я в армию, батя, – сказал Иван Митрофанович и, не долго думая, написал соответствующий рапорт. После Чехословакии и Даманского полуострова[16]16
  Подразумеваются оккупация Чехословакии войсками стран Варшавского договора в августе 68 года и необъявленные пограничные бои на советско-китайской границе весной 69-го


[Закрыть] армия росла, в офицерах была нехватка, и, вскоре, лейтенант медицинской службы Иван Растопиро уже служил на Краснознаменном Тихоокеанском Флоте. В щегольском черном кителе с двумя шеренгами золоченых пуговиц Ваня казался настоящим морским волком. Сфотографировавшись, он выслал фотографию родителям, в Запорожье. Те, чуть было, не заплакали. Через год Растопиро женился. Жена подарила ему двоих детей.

Время шло незаметно, дни тянулись, а годы летели. В 89-м, на самом излете Перестройки капитан второго ранга Растопиро убыл с флота согласно возрастному цензу и выслуге лет. Продал квартиру во Владивостоке и перебрался в родное Запорожье.

На гражданке кавторанг похоронил жену. Дети выросли и упорхнули из родительского гнезда. Растопиро остался бобылем. Вот он, деятельный, как большинство офицеров-отставников, и взял себе за правило (пенсия была невелика, но на хлеб, масло и билеты хватало) мотать по взъерошенной переменами стране, навещая многочисленных ближних и дальних родственников. Причем, Иван Митрофанович не имел обыкновения заранее сообщать о своих визитах, обрушиваясь на ничего не подозревающую родню, как пламя и пепел на головы помпеянцев. В канун Нового 94-го Иван Митрофанович избрал в жертвы чету Бонасюков.

Кристина, только-только распрощавшись с Андреем, поспешила домой на Оболонь, где и застала мужа в компании незнакомого ей мужчины. Кузена Ивана она никогда в жизни не видела. Вася и незнакомец сидели за обеденным столом, сервированным литровой бутылкой «Арктики» и парой граненых стаканов.

– Так вот ты какая?! – Незнакомец покачал коротко стриженой седой головой. – Ну, красавица! Настоящая красавица!

Кристина опустила сумку с продуктами на табурет.

– Давай, Василий, представь своей хозяйке.

Так она и познакомилась с кузеном из Запорожья. Мужчины (главным образом Иван Митрофанович) позвали ее к столу. Кристина отказалась от водки, но присела, поддержать компанию, и принялась украдкой разглядывать кавторанга. Иван Митрофанович оказался мужчиной видным. Одного роста с Вась-Васем, но, если Бонасюк был словно вылеплен из студня, только чудом удерживавшегося под бледной кожей, то кузен по твердости не уступал железу. Не по возрасту крепкие мышцы, широкий торс, дубленое морскими просторами лицо и квадратный волевой подбородок (вместо Васиного крошечного, безвольного), украшенный чисто боцманской бородкой, производили благоприятное впечатление. Если в кузенах и присутствовало нечто родственное, то оно было на совесть замаскировано. А вот глаза кавторанга не понравились Кристине с первого взгляда. Глаза были невыразительные, рыбьи. Холодные, как ледышки, и такие же бесчувственные.

«Глаза – зеркало души», – частенько говаривала кума Анька. Поводов оспорить эту нехитрую истину у Кристины до сих пор не возникало.

– Ай да красавица! Вот, значит, как живете…

Тон, каким была сказана последняя фраза, заставил ее насторожиться. «Маловероятно, чтобы Вася стал хвастать кузену, с которым не виделся много лет, как он на самом деле живет», – все же решила Кристина, подумав, что знай она о прибытии кузена заранее, только бы ее на Оболони и видели.

«Поехала бы с Андреем, и голова бы ни о чем не болела. Выкинула б куда подальше всю эту чушь про склонность Бонасюка к суициду. Даже подНовый год…» Кристина когда-то прочитала в журнале, что процент самоубийств в канун Нового года значительно выше среднегодовой нормы. Если в отношении самоубийств, конечно, можно применить понятие «норма». В принципе, этот фактор легко объясним наличием у каждой медали как минимум двух сторон, и Новый год не исключение из правила. Именно эти соображения и привели Кристину на Оболонь. «Не дай-то Бог, вернуться 2-го домой и обнаружить супруга, висящим на ремешке в кладовке. С синим лицом и языком на уровне подбородка. Не дай-то Бог».

Застав мужа в обществе двоюродного брата, она почувствовала досаду. – «А я Андрюшу отправила. Вот дура».

«Все то ты врешь, подруга. Знай ты про брата заранее – еще быстрее бы прикатила. Иначе, как бы Васек кузену-отставнику пропажу молодой жены объяснял? Что бы такое выдумал? Эти многочисленные Бонасюки, разбросанные по всему бывшему Союзу, никогда не видятся, друг другу не помогают, но, зато, каким-то совершенно загадочным образом, знают друг о друге всю подноготную. А чего не знают, о том догадываются. Или додумываются, перемывая косточки родственникам на уровне последней модели „Индезита“. А то еще и качественнее».

«А у нас из избы сор выносить не принято. Так что знай, ты, коза, о визите Васькиного кузена, каким бы старым тупым солдафоном он ни был, ты б мигом прискакала».

«Ой, мама, что люди скажут?!».

«Да пошли эти люди к чертовой матери».

«Пошли не пошли, а тебе с Васей и его кузеном теперь до утра зависать. Вот и думай сама, кто куда пошел, в конечном счете».

Решившись на доброе дело ради Васи, Кристина и злилась за свою доброту на него. Такое случается частенько.

«НИЧТОЖЕСТВО».

Тем более, что Василек, распив с кузеном литровую бутылку «Арктики», как прилег на диване, так и клевал носом перед телевизором.

«С праздником, Кристина Всеволодовна»

Кристина заступила в наряд по кухне. Пока в четырех кастрюлях поспевал кипяток, она, на скорую руку, прикинула список новогодних яств. «Вонючку сделаю, – загибала пальцы Кристина, – «оливье», «шубу». Горошек, кажется, есть. Можно было бы винегрет покрошить, но его все равно никто никогда не ест. Селедочку под луком, бутерброды со шпротами. Маринованные помидоры в гараже, опята там же, не забыть сказать Васе, чтобы принес. Майонеза у меня восемь пакетов, жалко, что не десять…» Из горячих мясных блюд она выбрала плов по-туркменски, утку с яблоками и курицу, фаршированную Артеком с ливером. Кулинарные замыслы даже подняли Кристине настроение. Такова уж была госпожа Бонасюк. Домашняя стряпня была ее стихией.

«Хотя, если руку на сердце положить, до чего же, в сущности, этоидиотское занятие – готовка праздничного ужина. – Усмехнулась Кристина, вооружившись разделочной доской. – Этого не знают домохозяйки на Западе, этот вопрос я бы не стала обсуждать с мажорками, привыкшими набивать пузо полуфабрикатами из супермаркета. Это тема для посвященных».

«Горбатишься на кухне как проклятая, – продолжала Кристина, – чистишь, варить, перемалываешь вручную и на комбайне, жаришь, шкваришь, до выпадения вен и ломоты в спине, и все только ради того, чтоб через какую-то пару часов, от усталости с ног валясь, перемывать горы грязной посуды».

«За-ме-ча-тель-на-я традиция».

«Кухонный садомазохизм».

«А мне все равно нравится».

Раздумывая таким образом, Кристина без устали орудовала ножом, в то время как кузены что-то пьяно бубнили из гостиной. Она отставила ингредиенты салатов и уложила на противень утку. Вывернула несчастную птицу чуть ли не наизнанку и принялась набивать заранее порезанными дольками яблок. Затем, сделав с десяток надрезов, вставила в них чеснок. И, наконец, обильно обработав солью и хмели-сунели, переправила тушку в духовку.

Кристина не успела разогнуться, когда Иван Митрофанович вошел на кухню. Беззвучно, как диверсант из боевика. В следующую секунду крепкая ладонь «морского волка» улеглась ей на левую ягодицу.

– Ну-с, кузина, как продвигаются дела? – поинтересовался Растопиро слегка заплетающимся голосом.

«Мои или моей задницы?».

Отметив про себя, что алкоголь воздействует на кавторанга стандартно, то есть, хоть руки привязывай, Кристина отодвинулась к окну. Назвать прикосновение приятельским у нее не поворачивался язык.

«Так ты еще и разбойник, – решила для себя Кристина. – Седина в бороду, бес в ребро. Ладно, будем на чеку».

Рыбьи глазки экс-кавторанга светились грубоватой отеческой нежностью, эдаким пьяным товариществом напополам со слабо прикрытым предложением: «А почему бы и нет, а?».

Нашалившая рука, соскользнув с халата, отправилась восвояси.

«Зря я Андрюшу отправила», – в который раз пожалела Кристина.

– Помощь нужна, красавица?

– Смотря в чем…

– А в чем, красавица, скажешь.

Кристина указала на миску вареного картофеля:

– Мелко накрошить сумеете?

Из гостиной донесся храп Вась-Вася, похожий на грозовые раскаты.

– Не умеет пить Наука, – покачал головой Иван Митрофанович, и, засучив рукава, взялся за дело. Он уже два года, как остался без жены, и приучился стряпать сам. Причем, на приличном уровне. Тут сказывалась многолетняя флотская практика: первое, второе и компот. Никакой сухомятки. Прием пищи – дело святое. Так что кухонные обязанности оказались кавторангу не в новинку, и дело у них заспорилось.

Поскольку Иван Митрофанович, ловко шинкуя все, что только ни подбрасывала Кристина, не уставал прикладываться к бутылке (а он привез в подарок Бонасюкам картонный ящик «Арктики»), язык его развязывался все больше и больше. Впрочем, руки пока не утрачивали сноровки, и Кристина, с легким ужасом ожидавшая, когда же отставной военврач отсечет себе пару фаланг на пальцах, в конце концов успокоилась.

Кухня наполнилась флотскими побасенками кавторанга, сальными матросскими шуточками, а ближе к полуночи, и откровенными заездами в адрес кузины – Кристины: «А почему бы и нет?».

Кристина услыхала, например, как кавторанг ловил диковинных заморских рыб на траверзе острова Камаран, сидя прямо на кранцах большого авианесущего крейсера: «…и поверь, красавица, если клев был поганым, так капитан разворачивал посудину, и мы шли в другой квадрат Красного моря».

Кристина недоверчиво улыбалась кавторангу, в сущности, рыбная ловля была ей до лампочки, будь то русло Старика под домом или далекий Баб-эль-Мандебский пролив.

– Но, уж ты мне поверь, – гнул далее кавторанг, – если бы мы сейчас там ходили, никакая американская свинья и пикнуть бы не посмела. Сидел бы Садам Хусейн, как у Бога за пазухой. И в ус не дул.

Три года назад, во время войны в Персидском заливе,[17]17
  Кавторанг имел в виду войну в Персидском заливе (17 января – 28 февраля 1991) между Ираком и многонациональными силами во главе с США. Конфликт известен невиданным в истории размахом применения авиации, и, по мнению многих специалистов, знаменовал новую эпоху в военном искусстве


[Закрыть] Союз, если мне не изменяет память, еще был на картах. – Попробовала возразить Кристина, заправляя «оливье» майонезом. – И не особенно на него Буш озирался.

Вот именно, что на картах! – с болью сказал кавторанг. – А Буш? Буш этот – американская скотина. – Иван Митрофанович отвлекся от распятой на терке свеклы, чтобы наполнить очередную рюмку. – Распоясались они теперь, к чертовой матери. И о каком это Союзе ты говоришь? К 91-му от Союза одна тень осталась. Ты уж мне поверь. Давай Сонни Листона из дома престарелых достанем, если он живой, конечно, перчатки ему на руки, капу в рот, и пускай Эвандера Холифилда[18]18
  Чарльз Листон (Сонни Листон), (1932–1970) – американский боксёр-профессионал, чемпион мира в тяжёлом весе в 60-х годах минувшего столетия. Эвандер Холифилд, р.1962, американский боксер-профессионал, выступающий в супертяжелом весе. Чемпион мира (1990–1992, 1993–1994, 1996–1999)


[Закрыть] уложит.

Оба имени Кристине ни о чем не говорили и она предпочла не спорить.

– Союз?! Какой уж там был Союз?! Пародия одна. Горбачев во всем виноват. – Со злостью добавил кавторанг. – Ну, и эти три гада, ясное дело. Из Беловежской пущи. Ельцин, Кравчук и этот третий, с такой точно фамилией, как у предателя из «Молодой Гвардии». Но, ты погоди. Подымет их народ на вилы. Ты уж мне поверь!

Кристина пожала плечами. В начале 90-х она половину времени проводила в автобусах, на пути в Польшу и обратно, а вторую выстаивала на базаре. Когда вы обвешаны сумками с ширпотребом, будто камикадзе тротиловыми шашками, а пачка долларов у вас хранится в трусах, о судьбах государства скорбеть недосуг. Она и не скорбела. НА КОЙ ХРЕН ТАКОЕ ГОСУДАРСТВО ВООБЩЕ СДАЛОСЬ, ЕСЛИ В НЕМ НАДО ВЫЖИВАТЬ, А НЕ ЖИТЬ ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ, она, правда, тоже не думала. Задача стояла на кусок хлеба заработать. И ног не протянуть. Вот она и зарабатывала. А о судьбах мира пускай у отцов нации головы болят. Они, отцы, по базарам не шастают, в очередях на таможнях не загорают. Им один фиг больше заняться нечем. Ну, так и флаг тем отцам в руки. И матерям их тоже по флагу. В известные, понимаешь, места.

– Разделили между собой Союз, будто торт, чтобы отломившимися кусками не делиться, – вел дальше Иван Митрофанович, – и нет Союзного государства. Одним махом, ради карманов своих сраных, такую державу перечеркнули.

Кристина подумала, что в словах кавторанга уж очень много пафоса.

– Горошек откроете, Ваня? – она пододвинула Ивану Митрофановичу пол-литровую банку горошка. Нагнулась, передавая консервный нож. Успела поймать острый взгляд Растопиро, побывавший в разрезе ее халата.

«Ах ты бабник старый», – беззлобно подумала Кристина.

– Как по мне – эта держава сама себя перечеркнула.

Иван Митрофанович взялся за ключ.

– Это потому ты так думаешь, девочка, что не была на Средиземном море в октябре семьдесят третьего.

– А что было в семьдесят третьем? – вяло поинтересовалась Кристина. Она помнила, что на кухне где-то завалялись две банки «лосося в масле», а найти никак не могла: «И куда это я их засунула? Вот чертов склероз».

В семьдесят третьем арабы Израилю войну Судного дня устроили. Рамадана, понимаешь? Египет и Сирия хотели маланцев к чертовой бабушке с карты стереть.[19]19
  Имеется в виду т. н. Октябрьская война 1973-го года между Израилем и коалицией арабских государств, повлекшая серьезный кризис в советско-американских отношениях. Закончилась разгромом коалиции


[Закрыть]

Иван Митрофанович недолюбливал евреев. В принципе, ничего худого те ему не сделали. «Ничего личного», как говорят американцы. Просто недолюбливал, и точка. Арабов, впрочем, как вскоре выяснила для себя Кристина, кавторанг тоже терпеть не мог, обобщенно относя к обширной конгломерации «черножопых», куда, в принципе, можно зачислить кого угодно.

– А в результате, маланцы черножопым Судный день устроили. Нарезали по ушам, мама не горюй. Так наши десять дивизий по тревоге подняли! Как положено! Чуть третья мировая не началась!

– И что, хорошо бы это было?

– Да дело не в том, хорошо или плохо! Тогда была сила, а сейчас ни черта нету. Потому и бомбят, кого хотят. – Кавторанг в сердцах повел ключом. Край крышки выгнулся кверху, сразу захрустело стекло.

– Ваня! Вы мне осколков в горошек накрошите…

– Не накрошу. – Иван Митрофанович снял крышку и провел по ободу пальцем. – Ух уж эти мне, понимаешь ли…

– Вот вы, Ваня, – Кристина пододвинула миску, в которой вымешивала салат, – все о силе твердите, была сила, а теперь нету силы… А зачем она нужна? Просто так, чтобы все боялись?

– Ну… – растерялся кавторанг.

– Я, конечно, под флагом Родины родной по морям не плавала, но… я почти в это время на ткацкой фабрике корячилась. За нищенские копейки. И, если хотите знать мое мнение, то никакого безработного из Гарлема вы бы на ту фабрику и калачом не заманили. Под дулом пистолета, разве что. Так что мне лично не ясно, кого вы там защищали и ради чего третью мировую развязать собирались, вы, Ваня, уж извините за политическую безграмотность.

Прозвучало это как откровенный вызов, но Иван Митрофанович не поднял перчатки. Он насупился, в обиде, и предпочел сменить тему. Понюхал вскрытую банку горошка и сказал с возмущением:

– Вот дегенераты, да?!

– Скис?

– Не скис. Суповой всучили.

Пока Кристина разглядывала банку, Иван Митрофанович, как бы невзначай, двинул вперед колено. Таким образом, чтобы оно оказалось между ее коленками. Она отступила на шаг – поближе к плите, подальше от захмелевшего медицинско-морского волка.

– Да, обманули с горошком, – признала Кристина.

– А я тебе о чем?! – с жаром подхватил Иван Митрофанович. – Раньше на каждой этикетке, черным, понимаешь, по белому полагалось писать: суповой, там, или столовый. А сейчас? Каждый дрочит, как он хочет! Вот, недавно, иду домой. Готовить лень, решил банку тушенки взять. Отварить макарон… – кавторанг потер ладони.

– Макароны по-флотски?

– Наподобие. Смотрю, тушенка, как тушенка. Сделано, ты понимаешь, для Армии. Ну, думаю, раз для армии…

– Я тоже как-то ожглась. – Кристина не сдержала улыбки. – Там мясом и не пахнет…

– Да она говном воняет! – расставил точки над I кавторанг. – Это не тушенка, это, ты мне верь, вредительство. За такую на деревьях за яйца вешать надо. И производителей, и продавцов.

– А кто вешать будет? – спросила Кристина, не один год проработавшая на рынке. – Менты? Налоговая? Санэпидемстанция? Да они еще хуже торгашей! Что лучше: вымогать взятки, или всовывать?

Иван Митрофанович, несколько озадаченный этой неожиданной вспышкой, предпочел отвернуть в сторону: