Текст книги "Река Богов"

– Эй, ты!.. – кричит Шив ему вслед. – А что там за проблемы с моим счетом?

Он собирает черепки и осколки высокоточных немецких устройств и швыряет их вслед электронному мытарю.

11
Лиза, Лалл

– Итак, мисс Дурнау, это ваша лучшая идея, – сказал Томас Лалл, сидя за широким столом, на котором лежит папка с ее персональным делом. Через большое окно в венецианском стиле открывается вид на широкие просторы Канзаса в самый жаркий июнь столетия. – И где же вы были, когда она пришла вам в голову?..

Эта сцена всплывает в памяти Лизы, когда она находится на расстоянии двадцати двух часов полета от МКС и двадцати шести – от Дарнли-285. Лиза накачана медикаментами и буквально упакована в мешок, прикрепленный к внутренней стене отделяемого отсека. Она не должна мешать капитану Бет, у которой слегка заложило правую ноздрю – воздух у нее из носа вырывается с ритмическим посвистыванием. Во вселенной Лизы этот назойливый звук дыхания пилота постепенно становится самым существенным раздражителем.

Такого июня раньше не бывало. Об этом с уверенностью говорят сотрудники аэропорта, девушка в агентстве проката автомобилей, мужчина из университетской охраны, у которого она спросила дорогу. Никаких сравнений с горячими водами у берегов Перу или с угасающей энергией Гольфстрима. Здесь климатологи вошли в ту зону неизвестности, в которой любые предсказания теряют смысл. Томас Лалл пролистал ее автобиографию, взглянул на первый лист личного дела. Когда же она показала ему первый слайд, Томас остановил Лизу сногсшибательным вопросом.

Лиза Дурнау до сих пор прекрасно помнит возмущение, которое мгновенно охватило ее. Пришлось положить ладони на бедра и крепко сжать их, чтобы хоть как-то успокоиться. Когда она отняла руки, то на брюках остались два потных отпечатка – словно талисманы от сглаза.

– Профессор Лалл, я стараюсь быть профессионалом. Как мне кажется, вы обязаны выслушать меня хотя бы из вежливости.

Вообще-то Лиза могла остаться в Оксфорде. Ей там очень нравилось. Карл Уокер все на свете отдал бы ради того, что бы удержать ее в Кебле. Из захолустья, где все еще преподавалось интеллектуальное проектирование, совершенно раздавленными возвращались и более блестящие докторанты, нежели она. Но если бы главный центр по исследованию кибержизни располагался на холме в библейском поясе, Лиза Дурнау обязательно поехала бы и туда. Еще до развода родителей она отвергла христианскую вселенную, которой жил ее отец, но пресвитерианское упрямство прочно впечаталось в генетический код Лизы. И она ни при каких обстоятельствах не позволит этому мужчине поколебать ее уверенность в себе.

– Вы можете привлечь мое внимание прежде всего ответом на заданный вам вопрос, – ответил Томас. – Я хочу знать источник вашего вдохновения. Хочу представлять, как у вас развивается творческий процесс. Ощутить вместе с вами те мгновения, когда вдохновение освещает вашу личную вселенную, подобно яркой вспышке молнии. Мгновения, когда вы можете проработать семьдесят часов подряд на кофе и декседрине, потому что стоит лишь на секунду отвлечься – и все будет потеряно… Мгновения, когда идея вдруг материализуется из абсолютной доселе пустоты. Я хочу знать, как, когда и где она, эта идея, посетила вас. Наука – это творчество. Все остальное меня не интересует.

– Хорошо, я вам отвечу, – говорит Лиза Дурнау. – То, о чем вы спрашиваете, случилось в женском туалете на вокзале Паддингтон в Лондоне, в Англии.

Профессор Томас Лалл расцветает улыбкой и откидывается на спинку кресла.

Группа когнитивной космологии встречалась два раза в месяц в кабинете Стивена Зангера в Империал-колледже в Лондоне. Участие в названных собраниях казалось Лизе Дурнау той важной целью, которой она должна была со временем достичь – наряду с такими задачами, как жизнь по средствам и рождение детей. Карл Уокер передавал ей отчеты о работе группы и резюме заседаний. В интеллектуальном смысле все, чем они занимались, было потрясающе интересно, и у Лизы не имелось ни малейшего сомнения в том, что участие в деятельности группы будет способствовать ее карьерному и научному росту.

Однако исследования базировались на квантово-информационных теориях, а мысли Лизы двигались в направлении топологических кривых. Затем в протоколах встреч наметился сдвиг в сторону рассуждений о возможности существования искусственного интеллекта в виде параллельной вселенной, введенной в компьютерный код. Это уже была ее область.

Целый месяц Лиза сопротивлялась, пока Карл Уокер не пригласил ее как-то в пятницу на обед, который завершился в ямайском ресторане в полночь распитием «Гиннесса» и бесконечными медленными танцами. Два дня спустя она сидела в конференц-зале на пятом этаже, жевала круассаны с шоколадом и втихомолку посмеивалась над высказываниями ведущих ученых страны относительно места интеллекта в структуре вселенной.

Но вот кофейные чашки наполнены заново, и обсуждение началось. Лиза с трудом поспевала за дискуссией, развивавшейся с невероятной скоростью. Протоколы не давали даже отдаленного представления о ее широте и разнообразии. Лиза чувствовала себя неповоротливым толстяком в баскетбольной команде, который постоянно теряет мяч. К тому моменту, когда ей удалось получить слово и высказать свое мнение, она уже не могла сказать ничего нового.

Солнце поднималось все выше над Гайд-парком, и Лиза Дурнау почувствовала, как постепенно ее охватывает отчаяние. Коллеги мыслили ярко, блестяще, быстро, но почти все в их рассуждениях было ложно, ложно, ложно, а ей не удавалось и слова вставить, чтобы поправить их. Дискутирующим уже начинала надоедать тема беседы. Они из нее все выжали и теперь собирались двигаться в другом направлении. А это значило, что Лиза может потерять самое важное для себя. Ей просто необходимо было высказаться – и прямо сейчас.

Правая рука Лизы лежала на широком дубовом столе. Она медленно подняла ее. Взгляды присутствующих невольно устремились на девушку. Внезапно воцарилось странное напряженное молчание.

– Извините меня, – произнесла Лиза Дурнау. – Позвольте вставить словечко? По-моему, вы все глубоко заблуждаетесь.

Вслед за этим она высказала идею о том, что жизнь и разум возникли из неких фундаментальных принципов вселенной – так же, как физические силы и материя. Что Кибер-Земля представляет собой модель иной вселенной, которая может существовать в пространстве поливерсума, то есть вселенной, где разум является не случайно возникающим феноменом, а фундаментальной составляющей, как константа тонкой структуры, как омега, как размерность пространства. Вселенная, которая мыслит. Как Бог, добавила Лиза.

Когда она произнесла эти слова, то тут же узрела массу прорех и натяжек в собственных аргументах и поняла, что все сидящие за столом тоже их заметили. Она слышала свой задиристый голос, такой наглый, такой уверенный…

Закончила же Лиза жалким извиняющимся бормотанием.

– Спасибо за интересные замечания, – сказал Стивен Зангер. – В вашем выступлении было много полезных мыслей…

Ему даже не дали закончить предложение. Первым с места вскочил Крис Драпье из кембриджского отдела искусственного интеллекта третьего уровня. Он был самым грубым, самым громогласным и придирчивым из присутствующих: кроме того, Лиза уже успела заметить, что он с особым интересом оценивал ее задницу в очереди за кофе. Нет никаких причин для привлечения deus ex machina[15]15
  бог из машины (лат.)


[Закрыть] там, где квантовые расчеты все уже давно расставили по местам. Это витализм… нет, хуже – мистика!.. Следующей выступала Викки Макэндрюс из Империал-колледжа. Она зацепила одну из слишком явно выбивавшихся нитей в логических построениях Лизы, потянула за нее, и вся конструкция развалилась. У Лизы нет ни топологической модели ее мира, ни даже механизма описания мыслящей вселенной. Все плохо и никуда не годится…

Единственное, что Лиза слышала, – непрекращающееся жалобное подвывание, которое раздается в голове в те мгновения, когда так хочется расплакаться.

Девушка сидела среди пустых кофейных чашек и крошек от круассанов, совершенно уничтоженная. Она ничего не знает. Она совершенно бездарна. Она вела себя нагло, вызывающе и глупо тогда, когда любой здравомыслящий аспирант сидел бы тихо, внимательно слушал, подобострастно кивая, а при необходимости наполнял чашки мэтров свежим кофе и разносил пирожные. Ее звезда закатилась.

Стивен Зангер попытался было сказать несколько утешительных слов, но Лиза уже не слышала его, ибо была полностью и окончательно раздавлена. Девушка горько рыдала, пока шла по Гайд-парку и затем по Бейсуотер до вокзала Паддингтон. В привокзальном ресторане опорожнила половину бутылки десертного вина, так как из всего того, что предлагалось в меню, именно оно, как ей показалось, способно было по-настоящему и достаточно быстро вернуть ее в нормальное состояние.

Лиза сидела за столом, дрожа от стыда, слез и мысли о том, что ее карьера закончена. Она не способна делать то, что они от нее требуют, она вообще не понимает, что они имеют в виду…

За десять минут до отхода поезда Лизе захотелось в туалет. Она сидела в кабинке, спустив джинсы до колен, и старалась всхлипывать как можно тише, ибо акустика лондонских вокзальных туалетов такова, что любой звук разносится вокруг с удесятеренной силой.

И тут Лиза увидела это. Девушка не могла конкретно сказать, что именно она увидела, глядя на дверцу кабинки, так как это не имело ни формы, ни очертаний, не выражалось ни в словах, ни в теоремах. Но оно было, оно реально существовало – в своей абсолютной полноте и невыразимой красоте. И еще – простота, невероятная простота.

Лиза Дурнау выбежала из кабинки, бросилась к киоску с канцелярскими принадлежностями, купила блокнот и большой маркер. Потом побежала к поезду. Но тот уже ушел. Пронесся мимо нее, будто молния. Впрочем, теперь девушка по крайней мере знала, что именно следует делать. Всхлипывая, она опустилась на платформу и дрожащей рукой попыталась записать то, что явилось ей, в виде уравнений. Идеи лились потоком. Люди обходили Лизу, не обращая никакого внимания на происходящее. Все в порядке, хотелось ей сказать им. Все в абсолютном порядке.

Теория «М-звезды». Она была перед ней во всей своей полноте. Как она могла не открыть ее раньше? Одиннадцать размерностей, сложенных в набор структур «Калаби-Яу», три из них расширены, одна подобна времени, семь свернуты…

Однако пробелы в структурах определяли энергетическую суть пространства. Таким образом, гармоники задавали в нем фундаментальные физические константы. Лизе оставалось лишь смоделировать Кибер-Землю как пространство «Калаба-Яу» и показать его эквивалентность физическим возможностям в теории «М-звезды». Все это входило в структуру. Перед ней была реальная вселенная, которая могла быть полностью выстроена на компьютере. Во вселенной Лизы разум являлся самой структурой реальности, а не хрупким образованием, заключенным в эволюционирующую углеродную оболочку, как на нашем крохотном шарике, в нашем уголке поливерсума. И ведь все просто… Так просто…

Всю дорогу до дома Лиза проплакала от счастья. Вспышки радости заставляли ее частенько выбегать на улицу и блуждать по Оксфорду на протяжении всей недели, в течение ко торой она пыталась записать свои мысли. Все здания, улицы, магазины и люди, мимо которых проходила Лиза, наполняли ее головокружительным восторгом перед бытием и человечеством. Она была влюблена во всех и вся.

Стивен Зангер листал ее записи, и с каждой страницей его улыбка становилась все шире. Наконец он произнес:

– Хорошо же ты их отделала, этих придурков!..

И теперь, сидя в кабинете Томаса Лалла, Лиза Дурнау все еще ощущала эмоциональные отблески той давней вспышки радости, похожие на микроволновое эхо пламени Большого Взрыва.

Лалл развернул кресло и наклонился к ней.

– Что ж, ладно, – сказал он. – Но я хочу, чтобы вы имели в виду две вещи относительно здешних мест. Климат тут омерзительный, зато люди очень дружелюбны. Будьте с ними повежливей. Они могут вам пригодиться.

Чтобы немного поразвлечь Томаса Лалла, доктор Дариус Готце запасся записью английской классической комедии «Снова тот человек». Она лежит в багажнике трехколесника, на котором теперь не без труда преодолевает песчаные колеи Теккади.

Дариус предвкушает, как сейчас загрузит файл в компьютер профессора Лалла – и звучный голос запоет песню-заставку к пьесе. «Этой записи уже сто пять лет! – скажет он. – Вот что слушали в подземке, когда немецкие бомбы падали на Лондон».

Доктор Готце коллекционирует старинные радиопрограммы. Он частенько заходит на завтрак к Томасу Лаллу на его лодку, и они сидят под пальмовым навесом, попивая чай и слушая такой чуждый им юмор тараторящих болванов из гиперреальной комедии Криса Морриса. Готце питает особую слабость к радио Би-би-си. Он вдовец, бывший педиатр – и в глубине души классический британец. Доктор очень жалеет, что Томас Лалл не разделяет его любви к крикету. В противном случае можно было бы подробно разобрать с ним комментарии к тесту Ричи Бено.

Доктор едет по тропе, что проложена рядом с заводью, распугивая кур и отмахиваясь от обнаглевших собак. Не тормозя, поворачивает старенький красный трехколесник на переходные мостки – и дальше к длинной, крытой листьями и циновками лодке. Данный маневр он проделывал уже много раз. И еще ни разу не свалился в воду.

На крыше лодки Томас Лалл начертал тантрические символы, а на корпусе – ее название: «Salve Vagina».[16]16
  «Спаси, влагалище» (лат.)


[Закрыть] Местные христиане воспринимают это как грубое оскорбление в свой адрес. К Лаллу даже приходил священник и намекал на недопустимость подобного. На это Томас возразил, что примет от него (священника) критику и упреки в свой (Томаса Лалла) адрес только в том случае, если они будут высказаны на той же латыни, на какой написано название его лодки…

Небольшая спутниковая тарелка прикреплена к самой высокой точке на покатой крыше. На корме урчит спиртовой генератор.

– Профессор Лалл, профессор Лалл!.. – зовет доктор Готце, заглядывая под низкий навес и высоко подняв плеер. Как обычно, от плавучего дома за версту несет ладаном, спиртом и остатками трапезы. Звучит квинтет Шуберта, самая середина. – Профессор Лалл?..

Доктор Готце находит Томаса в маленькой чистенькой спальне, напоминающей деревянную скорлупу. Рубашки, шорты, носки Лалла разложены на белоснежной простыне. Лалл также обладает умением идеально складывать футболки. Сказывается жизнь, проведенная на чемоданах.

– Что случилось? – спрашивает доктор.

– Настала пора отправляться в путь, – отвечает Томас Лалл.

– Какая-нибудь женщина? – осведомляется Готце. Сексуальные аппетиты и успех Томаса Лалла у девиц с пляжа всегда ставили доктора в тупик. В таком возрасте мужчины должны быть более сдержанными: подобные интрижки выглядят предосудительно.

– Можно и так сказать. Я встретил ее вчера вечером в клубе. У нее был приступ астмы. Я ее спас. Всегда находится какой-нибудь умник, пытающийся подогреть коронарные артерии с помощью сальбутамола. Я предложил научить ее нескольким приемам по методике Бутейко, а она сказала: «Увидимся завтра, профессор Лалл». Ей было известно мое имя, Дариус. Значит, пора уплывать отсюда.

Когда доктор Готце познакомился с Томасом Лаллом, последний работал в антикварном магазине, где продавали старые записи, – обычный пляжный бездельник среди древних компактов и винилов. Готце был пенсионером, незадолго до того овдовел и находил утешение в собирании древностей всякого рода. В этом сардоническом американце он обнаружил родственную душу. Они проводили целые часы за беседой, обменивались записями. Но прошло не меньше трех месяцев, прежде чем доктор решился в первый раз пригласить мужчину из лавки аудиозаписей к себе на чашку чая.

Во время пятого визита на дневной чай, плавно перешедший в вечерний джин, сопровождавшийся созерцанием потрясающего заката на фоне пальм, Томас Лалл сообщил Готце свое настоящее имя и род занятий. Поначалу доктора охватило чувство брезгливости: он подумал, что этот человек попросту патологический лжец. Затем место брезгливости заняло ощущение ненужной нравственной обузы: он совсем не хотел становиться восприемником духовных плодов ненависти этого человека к миру. В конце концов Готце почувствовал себя в некотором смысле избранником судьбы, обладателем секрета международного масштаба, за раскрытие которого новостные студии заплатили бы миллионы. Он ощутил настоящую гордость. А потом подумал, что и сам искал в Томасе Лалле того, кому можно было бы довериться и излить душу.

Доктор Готце опускает плеер в карман пиджака. Никаких старых записей сегодня. Да и вообще – наверное, больше никогда. Томас Лалл берет томик Блейка в твердой обложке, который лежит у него рядом с постелью везде, где бы он ни ночевал. Держит книгу в руке, будто оценивая ее тяжесть, а затем кладет в сумку.

– Заходите, у меня сейчас сварится кофе.

Задняя часть лодки выходит на импровизированную веранду с крышей из вездесущих пальмовых листьев. Доктор Готце молча ждет, пока Томас Лалл нальет две чашки кофе, который он вообще-то не очень любит, и следует за ним к двум уже ставшим такими привычными местам. В воде, которая градуса на три холоднее и чуть-чуть светлее, нежели кофе, плещется детвора.

– Итак, – говорит доктор Готце, – куда же вы направитесь?

– На юг, – отвечает Томас Лалл.

Собственно, до этого момента он по-настоящему не задумывался о направлении своих дальнейших странствий.

С того мгновения, когда Лалл впервые причалил у берега здешней заводи, он дал понять себе и окружающим, что здесь пробудет недолго: как только ветер переменится, сразу полетит дальше. Ветер дул, пальмы раскачивались под его порывами, облака проносились по небу, не проливая ни капли дождя, а Томас оставался на месте. Ему пришлась по вкусу более или менее оседлая жизнь в лодке, ощущение безответственного бытия человека без каких-либо привязанностей в мире, чувство настоящей свободы…

Но той девице каким-то образом стало известно его имя.

– Может быть, в Шри-Ланку…

– Остров демонов, – замечает доктор Готце.

– Остров пляжных баров, – говорит Томас Лалл.

Звучит Шуберт. Детвора в воде плещется и ныряет: маленькие улыбающиеся лица усыпаны блестящими капельками воды. Но мысль об отъезде уже засела в голове Томаса Лала и теперь не даст ему покоя.

– Возможно, я даже доплыву до Малайзии или Индонезии. Там есть такие острова, где моего лица наверняка никто не знает. Открою маленькую секцию по прыжкам в воду. Да-а. Думаю, что у меня это получится… Черт. В общем, не знаю…

Он круто поворачивается. Доктор Готце тоже что-то по чувствовал. Жизнь на воде формирует в человеке чувствительность к колебаниям не худшую, чем у акулы. «Salve Vagina» едва заметно покачивается – кто-то идет по мосткам. Взошел на борт его лодки.

– Эй? Не темновато вам здесь? – Аж заглядывает под на вес. На ней то же свободное платье серого цвета, что и накануне вечером. При дневном свете ее тилак еще больше бросается в глаза. – О, извините, у вас доктор Готце. Наверное, мне лучше зайти позже…

«Наверное», – повторяет про себя Томас Лалл. Боги дали тебе этот единственный шанс, прогони ее, исчезни сам и больше никогда не оглядывайся… Но она знала, как его зовут, еще до их встречи, а теперь оказывается, что ей известно и имя доктора. Нет, Томасу Лаллу никогда не удастся выбраться из лабиринта загадок.

– Нет-нет, оставайтесь, выпейте кофе.

Аж принадлежит к типу тех людей, у которых улыбка полностью преображает лицо. Она хлопает в ладоши, по-детски обрадовавшись.

– С большим удовольствием, спасибо.

Он пропал…

На часах появляется цифра «тридцать», и Лиза Дурнау выплывает из глубин воспоминаний. Пространство, решает она, существует лишь для находящихся под кайфом.

– Эй, – хрипло кричит Лиза. – Вода тут есть?

Она чувствует, как затекли все ее мышцы.

– Трубка справа от вас, – отвечает капитан Бет, не поворачивая головы.

Лиза вытягивает шею, чтобы высосать из трубки немного теплой и затхлой дистиллированной воды. Дружки женщины-пилота в заднем отсеке станции весело болтают о чем-то, флиртуя с командиром. Лиза не может не задаться вопросом, а доходит ли у них когда-нибудь до чего-то серьезного? Или же они настолько ослаблены длительным пребыванием в космосе, что едва начнут трахаться, как сразу рассыплются на мелкие кусочки?

Внезапно еще одно воспоминание захватывает Лизу.

Она снова в Оксфорде, на пробежке. Как любила Лиза бегать по этому городу! Как щедр Оксфорд на удобные дорожки и зеленые лужайки!.. И студенты там издавна по-настоящему любят спорт.

Она бежит по своему старому маршруту, вдоль канала, через полянки Крайст-чёрч, по Биар-лейн, а затем, прокладывая дорогу среди прохожих, к воротам церкви Всех Душ, а оттуда – на Паркс-роуд. Этот путь очень нравился Лизе, она чувствовала себя здесь уверенно. Ступни касались знакомой, приятной земли. Сегодня она повернула мимо заднего фасада Мертона через Ботанический сад к колледжу Магдалены, где должна была проходить конференция.

В Оксфорде очень хорошо летом. Студенты группками расселись на траве. Глухой стук мяча и крики – играют в европейский футбол, – звуки, которых ей так не хватало в Америке. Лизе также очень недоставало света, того особого английского золотистого света, который заполняет окружающий мир, когда день начинает клониться к вечеру, обещая восхитительную ночь.

На тот вечер у нее был запланирован душ после пробежки, быстрый просмотр отчета о совершенно непредвиденном массовом вымирании морских обитателей на Альтерре, а затем обед в столовой университета – вполне официальное мероприятие с фраками и смокингами, завершавшее конференцию. Ах, насколько приятнее находиться здесь, на многолюдной улице, залитой нежным золотистым предвечерним светом, мягким прикосновением скользящим по вашим обнаженным рукам…

В комнате ее ждал Лалл.

– Рад вас видеть, Лиза Дурнау, – сказал он. – Рад вас видеть в этих нелепых облегающих шортах и в такой маленькой-маленькой маечке.

Лалл сделал шаг к ней.

– А сейчас я сам сниму с вас ваши глупые маленькие шортики.

Обеими руками он рванул вниз шорты и трусики. Лиза Дурнау вскрикнула. Одним движением она скинула с себя спортивную майку, сбросила кроссовки и прыгнула на Лалла, обвив его ногами. Так, прижавшись друг к другу, они направились в ванную.

Пока Томас сдирал с себя одежду, проклиная слишком узкие носки, Лиза открыла душ. Он неуклюже последовал за ней под горячую струю, прижал к кафелю стены. Лиза, работая бедрами, вновь обхватила Томаса ногами, попыталась направить его член себе во влагалище. Лалл отступил, нежно отстранив ее. Лиза опрокинулась навзничь, оперлась на руки и застыла, крепко обхватив ногами Томаса. Он наклонился вперед, вошел в нее языком. Почти захлебываясь в потоке воды и почти теряя сознание от наслаждения, Лиза хотела закричать, но сумела побороть это желание. И от того, что ей удалось сдержаться, она получила еще большее наслаждение.

Девушка задыхалась, тонула в горячем потоке, в висках нестерпимо стучала кровь… Затем Лиза снова крепко сжала Лалла бедрами: он взял ее на руки, мокрую, скользкую, швырнул на постель – и трахал, трахал, трахал под вечерний звон оксфордских колоколов…

В университетском банкетном зале она сидела рядом с аспирантом из Дании, у которого глаза горели от счастья: ведь он получил возможность побеседовать с самой создательницей проекта «Альтерра». Сидя во главе стола, Томас Лалл обсуждал проблемы социал-дарвинизма и генной инженерии с самим Мастером. Лиза лишь однажды бросила взгляд в его сторону, услышав слова: «Уничтожьте брахманов сейчас, пока их не так уж и много». Таковы правила. Интрижка может завязаться на одной конференции, получить развитие на второй и достичь кульминации на третьей. Когда же настанет время для ее неизбежного завершения, то условия расставания будут оговорены в промежутке между обсуждением двух научных проблем.

Но до той поры секс был восхитителен.

Лиза Дурнау всегда воспринимала секс как вполне приемлемую часть жизни других людей, но в свой жизненный сценарий она его не включала. Она могла превосходно про жить и без этого. И вдруг с самым неожиданным человеком Лиза нашла наслаждение в чувственной любви, которое к тому же подкреплялось и ее природной склонностью к спорту.

Девушке встретился партнер, который любил ее потную, только что прибежавшую с тренировки… Ему нравилось делать это al fresco,[17]17
  на открытом воздухе (ит.)


[Закрыть] и al dente[18]18
  зубами (ит.)


[Закрыть] сдабривая тем, что она хранила в глубинах либидо на протяжении почти двадцати лет. Вряд ли кто-то мог предположить, что спортивная дочурка пастора Дурнау будет заниматься такими вещами, как игры в изнасилование и тантрический секс.

В то время конфидентом Лизы была ее сестра Клер, жившая в Санта-Барбаре. Они проводили вечера у телефона, в подробностях пересказывая все непристойные моменты, грубо и вульгарно хохоча… Женатый человек. Ее босс. Мнение Клер сводилось к тому, что Лиза смогла реализовать самые сокровенные фантазии только по той причине, что ее отношения с Лаллом были аморальны и покрыты такой тайной.

Все началось в Париже в зале ожидания в аэропорту Шар ля де Голля. Вылет в О'Хара задерживался. Какая-то ошибка в авиадиспетчерских системах в Брюсселе ввергла в полный хаос работу всех аэропортов вплоть до Восточного побережья США. Рейс ВАА142 откладывался уже в течение целых четырех часов. Предшествующая неделя оказалась для Лизы и Лалла особенно изнурительной, так как им в столкновении с группой французских неореалистов пришлось яростно отстаивать мысль Лалла по поводу того, что термины «реальное» и «виртуальное» суть совершенно бессмысленные слова. К моменту приезда на аэродром Лизе хотелось только одного: как можно скорее добраться до своей веранды и проверить, исправно ли господин Чекнаворян, сосед девушки, поливал ее цветы.

На табло появилось сообщение, что вылет снова откладывается – на шесть часов. Лиза застонала. Она уже сообщила о своем прибытии по электронной почте. Скорректировала счета. Просмотрела «Альтерру», которая в данный момент переживала относительно спокойную фазу в своем развитии между двумя бурными вспышками эволюции. Было три часа утра, и от усталости, скуки и досады, из-за которых Лизе казалось, что преддверие ада временно перенесли в зал ожидания парижского аэропорта, она опустила голову на плечо Томасу Лаллу. И очень скоро почувствовала, как он тоже придвинулся к ней. Еще мгновение – и они целовались. За этим последовало быстрое перемещение в сторону душевой аэропорта; служитель, протягивающий им два полотенца со словами: «Vive le sport!»

Ей всегда было приятно общество Лалла: он являлся великолепным рассказчиком, обладал блестящим чувством юмора. Кроме того, у них имелось много общего во взглядах на жизнь. А еще – любимые фильмы и книги. Даже еда. Легендарные мексиканские пятничные ленчи… Все это, казалось, было бесконечно далеко от того чернушного траханья, которое они устроили на влажном кафеле душевой четвертого авиатерминала.

Впрочем, подумала Лиза, быть может, и не так уж далеко. Где же еще начинается любовь, как не за соседней дверью? Ты влюбляешься в то, что видишь каждый день. В парня, который живет по соседству. В коллегу, сидящего рядом. В друга противоположного пола, который понимает тебя лучше всех остальных…

Лиза знала, что в ней всегда жило какое-то чувство к Томасу Лаллу. Она просто не могла подыскать ему название – или как-то реализовать его до того момента, когда усталость, нервное напряжение и депрессия ослабили ее самоконтроль.

У Лалла было много женщин до нее. Он помнил всех их по именам. Томас рассказал Лизе о них. Среди его возлюбленных никогда не было студенток: жену Лалла слишком хорошо знали и уважали в университете. Обычно он начинал интрижки во время конференций, и связь длилась всего одну ночь в промежутке между двумя днями работы научного форума. Однажды он завязал отношения по электронной почте с писательницей из Сосалито… Слушая все это, Лиза думала, что и она всего лишь очередная зарубка на столбике его кровати. Где и как закончится их роман, девушка, конечно, не знала. Но пока они продолжали страстно любить друг друга. В основном это происходило в различных душевых.

После обеда и приема с коктейлями Томас и Лиза вырвались из бесконечного круга ученой болтовни и направились к Черуэлл-Бриджес, в более дешевый район. Здесь располагались студенческие бары, еще не ставшие жертвой корпоратизации. Одна выпитая пинта легко переходила в две, а затем и в три. Здесь им предложили по шесть гостевых бокалов каждому.

Где-то на четвертой пинте он остановился и сказал:

– Лиза Дурнау. – С первого мгновения их отношений она полюбила звук своего имени в его устах. – Если что-то случится со мной – не знаю, правда, что люди имеют в виду, произнося эту фразу, – так вот если что-то случится со мной, ты обещаешь позаботиться об «Альтерре»?

– Боже, Лалл! – Теперь она произносит его имя. Лалл и Эл. Дурнау. Слишком много звука «л». – Что должно случиться? Ты… ты… у тебя не?..

– Нет-нет. Просто, когда думаешь о будущем, возникает некая неуверенность. Я знаю, что могу полностью довериться тебе в том, что ты не бросишь «Альтерру». И в том, что ты помешаешь им присобачивать долбаные «кока-кольные» баннеры на облака…

Когда они возвращались в кампус по теплой и шумной ночи, Лиза сказала:

– Конечно же, я позабочусь… Если ты сможешь уладить дело с факультетом, я позабочусь об «Альтерре».

Два дня спустя они прилетели в Канзас-Сити на последнем ночном самолете: за ними сразу же закрыли здание аэропорта. Лиза до такой степени устала, что не заснуть в машине ей удалось только из-за нарушения суточного ритма. Она высадила Томаса Лалла на его огромной зеленой лужайке у дома на окраине.

– Пока, – прошептала Лиза.

Она была не слишком сентиментальной, чтобы ожидать от Томаса прощального поцелуя.

К тому времени, когда девушка поднялась по ступенькам веранды, открыла дверь-ширму, бросила дорожную сумку в прихожей, она почувствовала, как накопившаяся за несколько часов усталость буквально разрывает ее тело на части. Лиза направилась к своей большой постели.

Раздался сигнал наладонника. Поначалу она не хотела отвечать.

Лалл…

– Ты не могла бы приехать? Что-то случилось…

У него никогда раньше не было такого голоса. Испуганная, полная дурных предчувствий Лиза вела машину по тусклым предрассветным кварталам. На каждом перекрестке воображение задавало новый темп ее предчувствиям и страхам, но за всем стояло самое ужасное – их раскрыли.

В доме Лалла во всех комнатах горел свет, а двери были распахнуты настежь.

– Где ты? – громко спросила Лиза.