Текст книги "Я всегда остаюсь собой"

Это правда Тамар-которая-как-я-думал-всегда-будет-со-мной? Правда? Именно это я сейчас обязан выслушивать? О твоей маленькой интрижке, в которой ты играла роль любовницы?

Эй, постой, постой, а как там диски, которые я тебе давал послушать все эти годы? Ты приходишь сюда и начинаешь со мной беседу, не сказав перед этим: «Вот, забирай весь свой странный джаз», или «Извини, что я пропала», или, скажем, что-нибудь вроде «Я не хотела, чтобы мальчик, которым ты был, влюбился в меня, а потом нагадить ему в душу и исчезнуть, чтобы ты потом долгие годы не доверял вообще ни одной женщине»…

– Если честно, то эта идея была мне не так уж и противна. Я понимала, что дело не очень чисто, но быть немного чокнутой иногда необходимо. И если говорить философски, я за «майнд», а не за «боди». Человек – там, где его душа, а не там, где его тело, согласен? Некоторым было бы стремно обмениваться, они бы сказали: поди знай, чем они там будут вместе заниматься, – но так можно сказать о любом обмене. Поди знай, что будут делать с твоим телом, когда ты находишься в другом месте? Может, тот, кто сторожит твое тело, чтобы тебе не пришлось терпеть, как тебе лечат зубы, – на самом деле пристает к медсестре? Вся идея в том, что тебе возвращают «грязное» тело, – это просто очередной повод искать, от чего бы стошниться. Если моей души там не было, когда это происходило, то это происходило не со мной, – вот что я скажу. Так что я ответила, что подумаю, но если серьезно, то после того, как она назвала цену, уже по дороге домой я твердо решила, что соглашусь. Два месяца изучать ее досье, еще три месяца провести в ее теле – и я обеспечена на пять лет вперед. На пять лет!

Мне не понравилось, как развивается эта история. Ясно, что она захочет остаться в твоем юном теле. Это еще Эйнштейн открыл. Все предметы в мире падают вниз из-за искажения пространства и времени, потому что все стремится туда, где время течет медленнее, где меньше стареют.

Может, вместо этого расскажешь, как на самом деле тебе хотелось не терять связи со мной, но тебя посадили в пещеру, а ее охранял огромный медведь с ружьем и глазами-лазерами и не выпускал тебя?

– Ну, мы обменялись. Я была в ее теле, и мне казалось, что я понимаю, зачем ей все это было нужно. Они жили совершенно отдельно друг от друга. Когда он в разъездах – она дома; когда она дома – он куда-нибудь уезжает. Мы с ее мужем виделись от силы пару раз. Они спят в разных комнатах, им уже не надо воспитывать детей: все выросли и свалили. Как это у него до сих пор не было романа? Непонятно. Может, был. А может, она каждый год обменивается с кем-нибудь новым. Я не знала этого – да меня и не интересовало. Я представлялась мадам Ламонт, участвовала в открытиях галерей, в ужинах с политиками, иногда – в ее теле, которое ты сейчас видишь перед собой, иногда – в другом, ведь раньше она иногда обменивалась в поездках. Иногда мне приходилось напоминать самой себе по утрам, кто я и где я. Я Тамар Сапир, я в теле какой-нибудь японки, но делаю вид, что я жена миллионера, которая якобы обменялась с японкой, чтобы быть почетной гостьей на конференции о «женской силе», которую организует журнал ее мужа. Как-то запутанно. Но я старалась играть роль. И только один раз прокололась. И кстати, она тоже отлично справлялась. Все были уверены, что она – это я, а я – это она. И тут три месяца кончились. Угадай, что произошло.

То, что и ожидалось, ясен пень. Новое тело – молодое – понравилось и ей, и ее мужу, и они подумали: о, а почему бы его не оставить себе навсегда?

– Так что же? – спросил я.

– Эта сука не обменялась обратно! – воскликнула она. – Я ждала в тот день и час, на который мы договорились, – и ничего! Я звонила – они не отвечали. Наконец я дозвонилась ей – знаешь, что она сказала?

Да понятно, тоже мне загадка.

– Они просто обращались со мной так, как будто я – это она. Оба! Как будто она – это я, а они действительно случайно встретились на каком-то турнире по гольфу или на какой-то еще фигне, как они всем рассказывают, и сейчас у них роман, и они вместе. И все тут. А мы с ним – то есть типа она с ним – вообще расстались. Уже несколько месяцев как! И поди докажи что-нибудь. Она знает обо мне все. Все! Такую стопку материалов я ей притащила. И дала ей свой личный код! А я вела себя в последние месяцы как она. И что, я вдруг стану утверждать, что я – не та, кого все видели? Подумают: жена ревнует и пытается что-то выдумать. К ним приходили мой брат и его дети, жарили вместе шашлыки! Он звонил моим родителям – мол, сожалеет о публикациях, которые они могли прочитать в газетах, – а он, естественно, сам слил их, – но сейчас он разводится, у него серьезные намерения. И все ей верят. Потому что она отлично играет меня, а я отлично играла ее, а теперь она в моем красивом теле катается с ним на яхтах, как будто они познакомились только несколько месяцев назад, а я торчу в этом уродском теле без гроша. Выяснилось, что месяц назад она «подписала новый финансовый контракт о безвозмездной помощи». Безвозмездность – за мой счет. Она подписала его, уже когда была в моем теле, и решила сохранить деньги на случай, если я захочу развестись. И все. Но если я соглашусь на развод, то я типа признаю, что я – это она. Короче, меня кинули с двух сторон. И у меня нет ни гроша. И мне нужен ты. Потому что ты – единственное в моей жизни, о чем я знаю, а она – нет. Ты – доказательство, что я – это я.

Что, правда? Я – тот, кто может тебя спа… Так, стоп, я должен этому радоваться?

Как-то обидно. Ты рассказала ей обо всем, кроме меня?

– Давай, что ли, сначала ты докажешь мне, что ты правда Тамар, а не мадам Ламонт, – сказал я.

– Ты мне не веришь?

– Почти поверил. Правда. Просто Тамар, которую я знаю, разбила мне сердце и исчезла из моей жизни, не выходила на связь, а ты как раз выглядишь довольно милым человеком, одно с другим не клеится.

Она сделала грустное лицо.

– Ты прав, – сказала она. – Я повела себя ужасно. Я боялась и думала только о себе, так нельзя. До меня постоянно доходили все эти разговоры о том, что ты делаешь и насколько это законно.

– Но ты ведь понимаешь, что расстались мы не поэтому.

– Поэтому я не вернулась – ну, частично поэтому…

– А ты уверена, что то, что ты делала с Ламонтами, было законно?

Она встала из-за стола, держа в руках стакан с водой, и стала ходить по комнате туда-сюда, посматривая на меня.

– Думаю, нет. Понимаешь, люди меняются. Прошло несколько лет, и я поняла, что повела себя с тобой очень плохо. Но мне было стыдно просто так позвонить, а еще у меня уже был новый парень, и я думала, что тебе это не понравится.

Действительно, могу даже официально заявить, что мне это не нравится. Какой уровень эмпатии, просто невероятно. Дайте ей приз – плюшевого мишку: она попала в десятку.

– Время шло – и это все уходило дальше и дальше в прошлое. Личная мифология, которая растворилась во времени, и мне не хотелось к ней возвращаться. И я не возвращалась. И все. Да, так нельзя было поступать.

Я посмотрел на нее: она стояла у стола, прислонившись к стене, закат освещал ее плечо.

– Когда точно мы встретились в первый раз? – спросил я. Давай выясним это дело и закроем вопрос.

Она уставилась на свой стакан, опустив плечи. А потом ее как будто встряхнуло, она подняла взгляд и сказала:

– Дан?

Подошла ко мне, к свету, и снова спросила, вот этим самым хрупким голосом:

– Дан?

И тут…

Ладно, вы уже знаете, что было дальше, а я не хочу рассказывать еще раз.

5

Сеть рухнула.

Полицейские больше не могли посидеть в интернете за счет ведомства, но, верите или нет, на работу полиции это повлияло и более существенным образом. Как выяснилось, без связи с центральным сервером они не могут верифицировать мой личный код. Пока я сам не воспользуюсь им, никто не сможет проверить и подтвердить его.

Меня уже дважды допросили о событиях, которые следователь, слишком-молодой-чтобы-быть-следователем-ну-честное-слово-это-издевательство, бестактно называл «произошедшее». Где я стоял, что я слышал и так далее. Они исходили из предположения, что это была мадам Ламонт. Я не поправлял их.

Наконец следователь что-то пометил в листке бумаги, который лежал перед ним, и спросил, даже не взглянув на меня:

– Хотите еще что-то добавить?

И тут (еще секунда – и я бы ответил) действительность раскололась надвое.

В одном ее варианте я рассказывал им, что на самом деле это не была мадам Ламонт.

Мадам Ламонт сейчас находится в безопасности в теле Тамар Сапир. А вот Тамар Сапир исчезла с лица земли. Есть ли у вас доказательства? Нет. Тогда на каком основании вы это утверждаете? Она сама сказала мне, буквально перед тем как ее застрелили. Это уже не так важно, но ладно: у вас были какие-нибудь доказательства? Я сам был доказательством. Я должен был показать, что она знает обо мне то, чего не знает мадам Ламонт. У вас были с ней отношения в прошлом? Да, я любил ее. Ну, то есть она была для меня чем-то важным. Чем-то? Да, понимаете ли. Тогда впервые я стал из-за кого-то переживать, многое тогда случилось со мной впервые. И вы ее любили? Любовь – это громкое слово. Она была чем-то. Тем самым. Ладно, не важно, но у вас нет доказательств, что это действительно она. Нет. Она мертва – и я не могу ничего доказать. Но теперь мы можем связать ее с «произошедшим», потому что ведь дело не в том, что мадам Ламонт пришла к вам за курьерскими услугами и не успела изложить детали. Теперь и вы замешаны в этом деле. В смысле? Например, может быть, вы просто увидели эту Тамар, свою любимую… Нет-нет, не любимую, она просто… Может быть, вы увидели в газете ее фото вместе с Ламонтом – и в вас заговорила ревность? Нет-нет. Я вообще об этом не знал. И тогда вы пригласили мадам Ламонт к себе и теперь пытаетесь намекнуть, что за убийством стоит ее бывший муж? Я знаю, что это звучит странно. Странно? Дружище, вот сейчас вы превратились из полезного свидетеля в подозреваемого. Ваши комментарии?

А в другом варианте развития событий были слова:

– Нет. Больше ничего особого мне не приходит в голову. – И я виновато улыбнулся.

– Напомните, пожалуйста, зачем Ламонт к вам пришла. – Он посмотрел на меня.

– Этого она сказать не успела, – ответил я. – Но думаю, что она хотела, чтобы я доставил какую-нибудь посылку. Я профессиональный курьер и…

– Да-да, – сказал он, – мы видели ваши сертификаты. Вы можете предположить, что она хотела переслать?

– Нет, – ответил я.

И все в порядке. Ну конечно, если пользоваться выражением «в порядке» для обозначения безумного положения вещей, которое нельзя исправить.

Когда еще трое свидетелей подтвердили мои слова о том, что случилось на стоянке, полицейские успокоились. Они нашли ружье, которое убийца оставил в квартире в доме напротив. Я видел, как они прошли мимо кабинета следователя, неся небольшой деревянный ящик, в котором было ружье, и пакет для улик, набитый обертками энергетических батончиков. Снайпер, видимо, проголодался, пока ждал нас.

И все это время полицейские не знали точно, кто я, потому что не могли проверить мой код.

Раз в пятнадцать минут кто-нибудь входил в кабинет и говорил: «Сеть рухнула. Не забудьте задержать его подольше, чтобы удостоверить личность», и все, кто были в комнате, – а с какого-то момента и я тоже – отвечали ему: «Ладно, Шапира, ладно. Мы поняли еще с первого раза. Пошел бы ты лучше кофе сделал».

Раньше было иначе. Когда-то в каждом отделении был особый ответственный полицейский, у которого была только одна должностная обязанность – прогонять ваш код, пять символов, через компьютер, через целый ряд вычислений, которые подтвердят, что вы действительно тот, за кого себя выдаете. Полицейский убеждался, что ваш код соответствует некой математической формуле, что это не просто какая-то придуманная вами последовательность цифр и букв. После этого он извлекал из вашего кода десять подкодов, которые содержали разные данные о вас. Затем выводил из этой десятки новый код – и диктовал его по телефону кому-то, кто сидел в центральном отделении, и тот сотрудник пробивал этот код по старой надежной базе данных. И когда они наконец убеждались, что вы – это действительно вы, в дело вступал еще один полицейский: он отвечал за то, чтобы все следы этого долгого процесса были уничтожены, чтобы никто не мог воспользоваться вашим кодом. Каждый раз все это занимало примерно час.

Теперь все, что нужно, – это просто дать вам набрать ваш код на клавиатуре, накрытой сверху пластиковым щитком, который пахнет как надувной пляжный мяч и который должен не дать остальным увидеть, что́ вы набираете. Пять секунд – и ваша личность подтверждена. В смысле, ваш код подтвержден. Вряд ли за пять секунд что-нибудь произойдет с вашей личностью.

Но сеть рухнула, и мне пришлось ждать.

Я сидел в кабинете следователя в одиночестве и ждал, пока меня позовут.

В фильмах вы наверняка видели, что в кабинетах следователей есть такое зеркало, которое отражает только в одном направлении. Кабинет, в котором сидел я, был явно не первого сорта. Там даже зеркала не было. Меня просто затолкали в бывший офис, в котором никто не хотел сидеть, потому что в нем не было окна. Стол, два торшера из «Икеи» по углам, четыре пластиковых стула и один металлический. Мне дали как раз металлический.

Они были со мной очень милы и, признаюсь, доверяли мне куда больше, чем я ожидал. Я-то думал, что мою версию они поставят под сомнение. Но с их точки зрения, я был героем, потому что выстрелил в убийцу на глазах у всех. Никто не хочет подвергать сомнению героизм, если это не прописано в его должностных обязанностях. Поначалу они еще задавали мне странные вопросы: какой у меня пистолет, чем именно я зарабатываю на жизнь, почему у меня нет браслета, но полчаса спустя кто-то позвал их всех в коридор, они вполголоса поговорили за дверью и вернулись гораздо более спокойными и дружелюбными. С этого момента они просто принимали мои свидетельские показания.

Дверь открылась, и на меня уставился усатый полицейский.

– Как дела? – спросил он.

– Пытаюсь не думать о простреленной голове, – ответил я. – А у вас?

– Тут кое-что намечается, – сказал он, видимо включив на максимум способность устраняться от чужих проблем. – Нафтали уходит с работы, мы хотим с ним тут выпить на прощание. Может, перейдете в другую комнату?

– Я тут не работаю, – ответил я. – Куда именно надо перейти?

– С кем вы?

– Сам с собой. Жду, пока проверят мой код.

Он кивнул:

– Сеть рухнула.

– Я знаю. Поэтому и жду.

– Но мы сейчас будем тут выпивать.

Очень меня волнует ваша выпивка.

– В честь Нафтали? – сказал я.

– Да, – ответил он. – Можете перейти в другую комнату?

Мы явно заходили в замкнутый круг – и пребывали бы в нем, пока Нафтали не умер бы от жажды, – но тут появился тот самый слишком юный следователь. За ним я заметил еще несколько полицейских. У одного в руках было несколько бутылок, у другого – картонная коробка, видимо с пирожками.

– Этот кабинет нам сейчас нужен для корпоративной процедуры, – сказал следователь. – Подождите снаружи, пока сеть снова не заработает.

Следователи умеют говорить. «Корпоративная процедура». «Подождите снаружи».

– Где мне ждать? – спросил я.

– Мм… пожалуй, посидите там, где рисуют фотороботы, – сказал он.

Издеваешься.

– Фотороботы? – переспросил я. – Неужели такое еще есть?

– Сегодня художник как раз здесь. На этом же этаже, в конце коридора и направо.

Друзья Нафтали уже стали заходить в кабинет. Нельзя слишком долго стоять в коридоре с пятью коробками пирожков.

– Как скажете, – ответил я. По фигу. Нарисуем фоторобот убийцы, который на моих глазах врезался в стену. Вдруг это поможет найти его.

И только через несколько минут до меня дошло.

Казалось бы, уж что-что должно было исчезнуть с изобретением обменов, так это рисование фотороботов. Вообще, вся процедура сбора улик уже казалась безнадежно устарелой. В чем смысл откатывать пальцы или собирать образцы ДНК на месте преступления, если тот, кому они принадлежат, – это совершенно не обязательно тот, кто совершил преступление? Через несколько лет после того, как обмены стали привычным делом, журналисты прозвали полицейских, собирающих физические следы преступлений, «современниками саблезубого тигра» – в честь животного, которое вымерло десятки тысяч лет назад.

Однако сведения о теле, в котором действовал преступник, еще не полностью утратили смысл. Да, разумеется, во время преступлений, которые похитрее, чем простой грабеж заправки, обычно используются взломанные браслеты, в которых не сохраняются данные об обменах, но, как правило, преступники не настолько хитры. Большинство преступлений совершаются дураками и без особой подготовки. Часто угрозу «я тебе пасть порву» от ее осуществления отделяет одно мгновение, вспышка гнева. И вообще, людей, которым дано строить долгосрочные планы – а без этого не удастся скрываться от властей до конца своих дней, – не много. Неудавшиеся ограбления, случаи, когда ревнивые мужья убивали своих жен или придурки с пружинными ножами вдруг нападали друг на друга в клубе, если не поделили девушку… Во всех этих обстоятельствах нужен был именно сбор образцов крови и отпечатков пальцев. Даже если убийца обменялся с кем-то, первое тело в цепочке обменов было прекрасной зацепкой, а нередко и ценным свидетелем.

У художников, рисовавших фотороботы, фронт работы стал шире. Они больше не просили вас выбрать форму носа или разрез глаз. Они рисовали – по вашему полустертому воспоминанию – целую кучу картинок, в которых пытались ухватить жест, цельный образ во всех его проявлениях. Как человек пожимает плечами, как наклоняет голову, как поджимает губы, насколько широк у него шаг. Пластика стала значимой частью описания: даже в чужом теле люди чаще всего продолжали вести себя как обычно. Мелкие нервные движения; поза, в которой человек сидит; то, как он вытягивает шею, когда слушает, – все это стало частями огромного отпечатка пальца, не всегда ясного, но богатого деталями.

И вот передо мной сидел полицейский-рисовальщик фотороботов – и занимался пантомимой.

– Когда он был уже за рулем, он сидел и смотрел на вас так. – Вытянул шею, нахмурил брови, изобразил пронзительный взгляд. – Или так? – Пронзительный взгляд, нахмуренные брови, вытянутая шея.

– Ей-богу, я вообще не вижу разницы, – сказал я.

Поскорей бы уже тот шнур подключили к розетке, я наберу свой код и наконец уберусь отсюда восвояси!

– Постарайтесь хотя бы вспомнить, как он смотрел на вас, – сказал художник. – Так? – Бровь туда, бровь сюда. – Или так? – Бровь туда, бровь черт знает куда. Спасите-помогите.

6

Свой код я получил в боковой комнате какого-то офиса, расположенного глубоко в недрах торгового центра в Ашкелоне.

О том, чтобы поехать в головной офис в Тель-Авиве или Иерусалиме, не могло быть и речи, как и о том, чтобы вызвать сотрудника на дом. И поэтому меня, мальчика, которому не было еще и тринадцати, рано утром провели через секретный вход, мимо больших мусорных контейнеров на задворках торгового центра, и я оказался в маленькой комнате, где меня уже ожидали два техника, занимавшихся браслетами: один – рыжий, усатый, высокий, с большими жадными глазами, а второй – маленький и толстый, на вид сердитый, со сросшимися бровями и сжатыми губами. Его короткие пальцы все время двигались: большим пальцем он постукивал по четырем остальным. Указательный-средний-безымянный-мизинец-безымянный-средний-указательный – и опять сначала.

Тот, который постукивал себе по пальцам, сидел в углу, положив ногу на ногу, и всем своим видом выражал с трудом сдерживаемое нетерпение. А посередине комнаты сидел рыжий – за столом, на котором располагались пыльный монитор, клавиатура, какое-то черное устройство в форме перевернутой буквы П и несколько блестящих черных браслетов.

Я закрыл за собой дверь, медленно подошел к столу, подпрыгнув, уселся на стул и стал болтать ногами в воздухе.

– Здравствуй, Дани, – сказал рыжий с широкой чеширской улыбкой, – как дела?

– Хорошо, – сказал я, – спасибо.

– Ты ведь знаешь, Дани, зачем ты сегодня сюда пришел?

– Да.

– Зачем?

– Получить браслет.

– Правильно!

Мне были хорошо знакомы такие интонации. Так говорят с детьми – стараясь изобразить ребенка, показаться милым. Я отнесся к этому с пониманием: видимо, ему нечасто приходилось иметь дело с детьми. Он всего лишь хочет быть дружелюбным.

– Сегодня мы сделаем две важные вещи. Нам нужно получить для тебя код и выдать тебе твой первый браслет. Ты готов?

– Готов.

– Отлично! Сначала код. Это длинный ряд цифр и букв, который ты должен хорошенько выучить наизусть и не сообщать никому. Он только твой, понял?

– Понял.

– Даже мне. – Его усы подпрыгивали прямо у меня перед глазами, и я все время пытался сфокусироваться на них. «Смотри, как красиво мы подпрыгиваем, – говорили мне усы, – какая тебе разница, что говорит рот, который под нами?»

– Хорошо. Даже вам не сообщать.

– Ты знаешь, зачем нужен браслет, да?

– Да. Можно обменяться с кем-нибудь другим и переселиться в его тело.

– Правильно! Когда я дам тебе браслет, ты сможешь ввести код, который надо запомнить как следует, чтобы доказать, что ты – это ты. Не важно, в чьем теле ты находишься. Если захочешь доказать кому-нибудь, что ты – это ты, сможешь пойти в отделение полиции или в любое консульство, если ты где-нибудь в далекой стране, – и там у тебя попросят ввести твой код в специальный компьютер и тем самым узнают, кто ты. Знаешь, что такое консульство?

– Да. Здание другой страны.

– Молодец. Благодаря коду полицейские и люди, которые хотят тебе помочь, узнают, кто ты. Даже если ты обменялся много раз и потерялся, ты сможешь прийти в одно из этих мест – туда, где есть такой компьютер, – и доказать, что ты – это и правда ты. В этом коде зашифровано твое имя, ни у кого другого в мире такого кода нет.

– Ясно.

В большинстве случаев после этого заполняли анкеты и брали отпечатки пальцев. Но не в моем. Рыжеусый стал что-то быстро набирать на клавиатуре и одновременно говорил:

– Знаешь, Дани, мало кто получает браслет до семнадцати лет, по крайней мере у нас в стране. Ты – особый случай, раз смог получить браслет в таком юном возрасте.

Это не я особый случай, а мой папа.

– В принципе, дети могут обмениваться уже в семь-восемь лет, но по закону это запрещено, поскольку опасно. Получить браслет – это большая ответственность, и нужно уметь пользоваться им как следует. Обещаешь, солнышко?

Сам ты солнышко.

– Обещаю, – сказал я.

Он нажал на несколько клавиш, посмотрел на экран, немного наморщил лоб и снова нажал.

– А, вот, – сказал он.

Принтер, который стоял на полу за его спиной, зажужжал и выплюнул маленький листок. Принтера я раньше не замечал, и, когда он внезапно зажужжал, я подпрыгнул на стуле. Так выяснилось, что я все-таки был сильно напряжен.

– Не пугайся, – сказал сотрудник. Он нагнулся и протянул мне сложенный листок. Я взял его и заглянул внутрь. Там был длинный ряд цифр и букв в черной прямоугольной рамке, а над ней и под ней – всякие предостережения, щедро сдобренные восклицательными знаками.

– Это нужно выучить назубок сегодня вечером – так, чтобы знал только ты, – и потом порвать листок на мелкие кусочки и выбросить. Хорошо, солнышко?

Я сунул листок в карман:

– Хорошо.

– А теперь сделаем тебе твой собственный браслет.

Он взял один из браслетов со стола, положил в перевернутую букву П и что-то набрал на клавиатуре.

Браслет слегка затарахтел, а потом стал пищать – без какого-либо ритма. Наконец он издал длинный «биииииииииип» и замолчал.

Сотрудник вытащил браслет и протянул его мне. Он уже перестал изображать приторную любовь к детям, на его лице была обычная улыбка человека, который завершил работу и улыбается с удовлетворением и облегчением.

Я взял браслет и стал рассматривать: черный ремешок с пряжкой, посередине экранчик, а по бокам – две черные кнопки, почти незаметные.

Я вопросительно посмотрел на сотрудника: можно?

– Не просто можно. Нужно! – сказал он. – Мы же должны убедиться, что он работает, правда?

Дрожащими руками я надел браслет на запястье левой руки и застегнул.

– Посвободнее, – сказал он, – чтобы не слишком давило. Надо, чтобы он просто был у тебя на руке. Необязательно, чтобы он прилегал к коже по всей поверхности.

Я взмахнул рукой, чтобы показать, что мне удалось надеть браслет как нужно.

– Очень хорошо, – сказал он. Вернулась прежняя улыбка. – Теперь давай проверим.

Я посмотрел на черный браслет на фоне моей бледной детской кожи. Он выглядел как-то не так. Не к месту. Как огромные часы ныряльщика на руке младенца.

В нашем классе несколько ребят уже пробовали обменяться.

Шай Гринберг хвастался, что старший брат дал ему свой браслет попользоваться. Как любой тогдашний противный подросток, он менял браслет по меньшей мере раз в полгода (с ремешком от Кельвина Кляйна! Нет, с изображением певца-которого-когда-то-звали-Принс! Нет, лучше всего – металлический синий, в который встроены еще часы и калькулятор! Фу, дебил…), и поскольку можно было обмениваться между браслетами, принадлежащими одному человеку, Шай Гринберг, это хвастливое ничтожество, мог путешествовать вместо своего брата и даже один раз несколько минут обнимался и целовался с его подружкой. Ну, по крайней мере, он так рассказывал.

Но на моей руке браслет выглядел не к месту. Детям нельзя это носить, подумал я.

Раз в пару недель в газете появлялась история о том, как безответственные родители позволили своему ребенку обменяться, или о том, как террористы или шпионы обменивались с детьми – и, будучи в теле ребенка, собирали нужные сведения. Но чтобы дети получали настоящие браслеты, взаправду, по закону, – этого просто не должно и не могло быть.

– О’кей, – сказал рыжий. – Неплохо выглядит, правда?

Я пожал плечами.

– Это самая простая модель. Такие дают у нас в офисе. Если захочешь более навороченный браслет – попроси у папы. О’кей?

– Хорошо.

– Мы всегда рекомендуем: если покупаешь новый браслет – сразу введи свой личный код, хотя по закону это необязательно. Но мы не советуем ходить просто с браслетом, ты понял?

– Понял.

– Вот эта кнопочка – чтобы принять предложение обменяться, а вторая кнопочка – ты ее крутишь, и цифры на экране меняются. Установил первую цифру – нажимаешь, и так для всех цифр. Когда введешь логин – нажми на первую кнопку.

– Логин – это код?

– Нет. Логин – это имя того, с кем ты хочешь обменяться. У каждого есть код, который он помнит наизусть, этот код – личный и принадлежит только ему, а есть еще логин, который он сообщает окружающим, чтобы они могли поменяться с ним. Твой логин записан там же, на листке. Сейчас это DanArbel56, но, если захочешь, ты сможешь его изменить. Хочешь – назовись суперменом! Если логин «супермен» еще не занят, конечно.

Быть суперменом я не хотел. Все хотят быть суперменом. Интересно, кто успел забить это имя первым. И доволен ли он им сейчас.

– Готов? – спросил он.

– Попробовать? Сейчас?

– Да. Давай проверим, все ли работает. А ты поймешь, каково это.

Я пожал плечами.

– Хаим, давай позвоним нашему Дани. – Сотрудник посмотрел на того, кто сидел в углу.

Тот, чернявый, поднял руку, потрогал свой браслет – и кивнул.

Мой браслет тихонько засвистел.

– Это значит, что кто-то звонит тебе и предлагает обменяться, – сказал рыжий. – Ты можешь настроить свой браслет так, чтобы он автоматически принимал предложения от определенных людей, когда они тебе звонят, и даже чтобы он автоматически принимал все предложения, но мы это не рекомендуем. Лучше, если ты сможешь посмотреть, кто тебе звонит, и решить, хочешь ли ты с ним обмениваться.

На экранчике моего браслета появилась бегущая строка с буквами: haimistheking2[9]9
  Хаимкороль2 (англ.).


[Закрыть]. Мне было интересно, кто был первым haimistheking и почему Хаим, который сидит здесь, согласился быть вторым, а не выбрал другой логин.

– Готов? Тогда нажми на кнопку.

Я нажал.

И поднял взгляд на Хаима, чтобы посмотреть, что происходит с ним, и, пока поднимал голову, понял, что, по идее, я не должен быть в теле, которое может смотреть на Хаима. Хаим просто смотрел перед собой, а когда понял, что он продолжает видеть все то же самое, вдруг удивленно вскинул голову и посмотрел на меня.

Рыжий спросил:

– Ты нажал?

И тут браслет вдруг издал протяжный звук, похожий на шипение змеи. А потом мне стало обжигать кожу.

Я вскрикнул от боли и увидел, что мой браслет вдруг загорелся, чуть не взорвался у меня на руке. Инстинктивно, не задумываясь, я стал широко размахивать рукой, как человек, который вдруг понял, что угодил рукой в осиное гнездо.

Браслет развалился на части и упал с моего запястья на пол. Шипение продолжалось, огонь уже пожирал черный ремешок. Несколько секунд спустя на полу осталась только кучка пепла.

Рыжий вытаращил глаза, посмотрел на пол, потом на меня, на Хаима и снова на меня. Улыбаться не стал.

– Ты что-нибудь почувствовал? – спросил он коллегу.

Коротышка отрицательно помахал головой.

– Ты в порядке? – спросил он меня.

Я посмотрел на запястье. Кожа покраснела.

– Я немного обжегся, – сказал я.

Он выпрямился, наклонил голову. Помолчал.

– Это… – сказал он. – Этого не должно было произойти.

Он сложил ладони, как монах во время молитвы, посмотрел на меня и произнес:

– Наверное, браслет был неисправный. Давай попробуем другой, ладно? Хочешь пластырь? Или может, промыть руку?

Жжение почти прошло. Где тут кран, я не знал, а идти одному искать его не хотелось.

– Нет, со мной все хорошо. Попробуем другой браслет.

Второй браслет тоже быстро запрограммировали.

– Давай попробуем так: на этот раз ты позвонишь Хаиму, хорошо? – сказал рыжий и, не дождавшись от меня ответа, начал вращать правую кнопку – набирать номер. Через минуту протянул мне браслет.

– Надень его и нажми на кнопку, как раньше.

Я застегнул браслет на запястье. По экрану уже бежала строка: haimistheking2. Я нажал на кнопку – и браслет мужика, который сидел в углу, стал издавать какие-то звуки. Когда вырасту, я узнаю, что это упрощенная версия припева к одной из песен Синатры.

Хаим посмотрел на меня, вытянул руку и нажал копку на своем браслете.

Синатра замолчал.

Мне стало жечь руку.

Ядовитое шипение.

Пламя.

Я стряхнул браслет.

Кучка пепла.

Рыжий отчаянно вздохнул.

– Подожди-ка, – сказал он, обошел свой стол и вышел из комнаты.

Дверь за ним захлопнулась, и комната погрузилась во мрак. Хаим-из-зе-кинг-2 медленно встал с места и нагнулся над кучками пепла. Протянул руку и попробовал пепел на ощупь. Потом, к моему удивлению, вытянул язык и лизнул кончик пальца.

– Такое дело, огромный гешефт, а в конце выясняется, что с тобой это не работает, во дела! – сказал он и вернулся на свое место.