Текст книги "Рождественский вечер Мортена"

Йоханнес Йенсен
Рождественский вечер Мортена

В доме Ингвара Хансена стало темнеть, хотя было не больше четырех часов пополудни. Вошла служанка с ведром воды; голова у нее была повязана шерстяным платком.

Хусман[1]1
  Хусман – крестьянин, имеющий дом, но не владеющий землей для обработки.


[Закрыть], кончив работу на гумне и стоя в дверях, стряхнул с рукавов мякину, потом надел пальто и пошел наискосок через двор к дому.

– Мог бы и помочь мне наносить воды, Мортен, – глянув из-под платка, сказала служанка.

– Ясное дело, мог бы, – ответил Мортен, улыбнувшись, словно шутке. Он поднялся на галерейку, со стуком скинул деревянные башмаки и взялся за щеколду двери, ведущей в горницу.

Там было тепло, как в бане, и стоял запах благополучия; там годами ели хорошую, обильную пищу. Хозяйка месила тесто для эблескиве[2]2
  Эблескиве (дат.) – пончики.


[Закрыть].

– Мортен пришел, – бросила она в открытую дверь спальни.

Оттуда вышел Ингвар Хансен в рубашке с короткими рукавами и в больших, плетенных из тростника башмаках.

– Тебе надо что-нибудь, Мортен? – спросил он и сел, зевая, в конце стола.

– Так что с работой я на сегодня управился... сметал столько стогов сена, сколько велено... А вообще-то я думал...

Ингвар Хансен курил трубку и ждал.

Мортен хотел попросить то, что ему причиталось...

– Я ведь плачу тебе раз в неделю, – сказал Ингвар Хансен.

– Ну да, вы так и делали, ваша правда. Так вот...

– Но ты можешь получить все, что тебе причитается, все свое жалованье. За четыре дня, – сказал Ингвар. – Бери, коли надо.

Ингвар вошел в спальню и забренчал ключами.

– Да, потому как я надумал отправиться в город, – громко вздохнув, с облегчением произнес Мортен, – за лекарствами в аптеку.

Ингвар вернулся в горницу и начал отсчитывать деньги на столе.

– Пожалуйста, – сказал он. – Не хватает всего одного эре, но у меня монетка только в два эре, можешь разменять ее?

Мортен этого сделать не мог, он лишь молча считал деньги.

– Так не можешь разменять монетку? Получил бы тогда свое эре.

Мортен замялся:

– Ладно уж, обойдусь.

– Не могу же я недодать тебе эре, – торопливо сказал Ингвар и пододвинул хусману монетку. – За тобой остается должок, одно эре.

Мортену надоели эти разговоры, он молча стоял с шапкой в руках...

– Вот что, когда придешь в город, – сказал Ингвар, – зайди к купцу Мёллеру и возьми кое-что для меня. Его люди знают, что да как. Значит, ты сейчас отправишься в путь...

– Ладно, зайду, – снова с облегчением вздохнул Мортен, – ладно, зайду к купцу Мёллеру, хорошо...

Мортен вовсе не собирался идти в город в тот же вечер, но теперь решил пойти. Он немного постоял, оглядывая горницу.

– Ну, счастливого тебе рождества!

– С рождеством тебя, Мортен! – сказала хозяйка.

Мортен надел шапку и вышел из горницы.

Монетка в два эре осталась на столе. Ингвар взял ее и положил в несгораемый шкаф.

Мортену надо было сперва попасть домой и предупредить своих, что уходит. Когда он собрался в путь, часы показывали пять. Идти до города было две мили, и Мортен рассчитывал вернуться домой к десяти, если поторопится.

Было довольно темно, но снег сверкал белизной; Мортен поднялся на проселочную дорогу и быстро зашагал вперед; ветер дул ему в спину. В семь часов вечера он добрался до города; мало-помалу начал падать снег.

Мортен закончил все свои дела – побывал в аптеке, купил в лавке четверть фунта кофе, сахар и другие мелочи. Он купил также на десять эре леденцов.

– Для девчонки, – пояснил он.

Потом он отправился за товарами для Ингвара Хансена. Купец Мёллер собрался было уже закрывать лавку, когда явился Мортен.

Приказчик выложил товары на прилавок – там было уже множество больших свертков, всего фунтов десять весом. Мортен взял бечевку, обвязал свертки и приподнял их. «Ничего, – решил он, – донесу».

– Ну а это? – спросил приказчик, швырнув на прилавок большую свернутую в рулон пластину листового цинка.

Мортен ошеломленно посмотрел на рулон и приподнял его. Рулон весил добрых полтора лиспунда. Мортен огляделся.

– Не найдется ли у вас для меня какой-нибудь старой веревки?

И Мортен принялся навешивать на себя свертки.

– Как же не найтись!

Приказчик обвязал толстой веревкой рулон и помог Мортену взвалить его на спину. Он торопился побыстрее выпроводить Мортена, и когда тот вышел из лавки, приказчик уже стоял на пороге с железным засовом, чтобы закрыть дверь, пока не явились новые покупатели.

Тяжело нагруженный Мортен вышел на улицу. И только очутившись за чертой города, на открытой проселочной дороге, он по-настоящему понял, как свиреп северный ветер, который дул ему теперь прямо в лицо. А ветер нес с собою еще и снег. Да, прогулка с такой поклажей, верно, будет не из легких.

Мортен быстро зашагал вперед; жгучий холодный ветер льнул к нему, прижимался к лицу, проносясь со свистом вместе с мерзкими снежинками мимо глаз и ушей. Ветер буквально завывал по обоим концам огромного рулона цинка. До чего же он был тяжел! Мортен остановился и переложил рулон на другое плечо. Он снова бодро зашагал вперед, но тут же заметил, что идет в обратную сторону. Ноги у него совсем закоченели...

Между тем снегопад прекратился, небо прояснилось, но ветер стал еще злее, колючее. Поднялась метель, мягкий свежевыпавший снег кружился вихрем вдоль обочин и мчался над голой проселочной дорогой. Здесь, на пустынных землях, лежавших под паром, ветер играл с длинными снежными полосами, скатываясь с них легкой поземкой, а за каждым маленьким бугорком, ища укрытия, толстым покровом ложился снег.

Мортен все шел и шел. Ветер страшно мешал ему идти; Мортен, сгибаясь в три погибели, отвоевывал у ветра каждый шаг. Мороз обжигал лицо, особенно нос и уши. Мортен останавливался, складывал свертки на дорогу и растирал уши, пытаясь смягчить боль. Потом он шел дальше. Веревка, на которой он нес рулон цинка, резала ему плечо, и он так часто менял плечи, что оба они одинаково стонали от боли. Изредка на пути попадались дома, но чаще дорога, чисто выметенная ветром и твердая, как пол в горнице, проходила по совершенно голой пустынной местности. То тут, то там на дороге небольшими сугробами, вытянутыми по направлению ветра, лежал снег. В гулкой зимней ночи не раздавалось ни единого звука, кроме тоненького посвиста ветра, гулявшего по заснеженным полям, посвиста, напоминавшего бессмысленный шепот, дикую одинокую песню снежной пыли и тихое прикосновение ветерка к увядшей соломинке, упрямо, вопреки всему торчавшей из снега. На севере небесный свод был глубок и ясен. Тучи исчезли, ночь стала светлой, звездной, и Большая Медведица сверкала, словно брошь из семи переливчатых камней; несколько других звезд мерцали голубыми огоньками в тихой ночи. Линия горизонта лежала совсем низко, она непрестанно, изо всех сил мчалась вперед вместе с ветром; колышущийся рыхлый снежный покров, рассыпаясь и играя, тянулся вдоль канав по обочинам дороги. На пересечении дорог ветер устраивал настоящую круговерть, образовывая пустоты, которые заполнялись снегом. В сугробах сами собой выдувались ямки. Там, где дорога шла под уклон или путь преграждали заборы, снег со страшной скоростью прорывался вперед и сыпался тонкими слоями поверх сугробов. Ветер играл в мертвой студеной пустыне, крался тайком, заметая снегом покинутую людьми землю.

Пройдя полпути, Мортен смертельно устал. Ветер не щадил его, приходилось все время пробиваться вперед навстречу ветру, а свертки стали еще тяжелее. В особенности рулон цинка. Некоторое время Мортен нес рулон под мышкой, чтобы отдохнуть, он нес его и перед собой обеими руками, как грудного ребенка, а под конец снова взвалил на ноющие плечи. Но вскоре ему стало уже безразлично, как нести рулон, – у него болели теперь и руки, и ноги. Мортен шагнул вперед и наклонился. Ветер раздувал штанины, прижимая их к его костлявым ногам. Ему показалось, что один деревянный башмак стал много ниже под пяткой – неужто он потерял набойку? Остановившись, Мортен снял башмак и, стоя на одной ноге, держа на весу другую, в одном лишь чулке, ощупал подошву. Ага, он потерял набойку – это худо: ведь деревяшку-то быстро расколотишь на твердом насте. Мортен снова навьючил на плечи свертки и повернул лицом к ветру. Он вдыхал ледяной воздух воспаленными ноздрями и моргал заболевшими от мороза глазами. А ведь он шел почти опустив веки.

Мортен снова переменил положение рулона, на этот раз он нес его совсем низко, на бедре. Позади осталось уже три четверти пути – долгий, пустынный отрезок дороги. Далеко-далеко по обеим ее сторонам можно было различить там и сям красные огоньки, повсюду праздновали рождество.

Тело Мортена не в силах было сохранять тепло, он исходил холодным потом, кожа на его заледенелых ногах местами облезла. Ему нужно было торопиться, но его охватило какое-то безразличие будь что будет. Он брел, покачиваясь, по дороге, снова неся перед собой обеими руками рулон цинка. Время от времени Мортен останавливался и застывал, отдыхая, и уже не опуская ношу на землю. Поднимать ее снова было трудно.

Какой длинной была эта ночь – нескончаемое странствие навстречу жадному, немому ветру! Холод пробирал его сквозь платье, заползал на грудь. Мортен несколько раз вспоминал о том, как хорошо ему было раньше и как он спал в тепле... Больше этому не бывать, никогда больше не доведется ему поспать, а как хочется спать, как хочется...

Снег кружился вихрем, застилая землю, словно белое полотняное покрывало, тонкая снежная пыль струилась над дорогой, и казалось, что дорога белыми полосами утекает прочь...

Когда Мортен увидел огоньки селения, он с минуту постоял, шатаясь на ветру. Ему вдруг почудилось, будто он побывал на том свете рядом с ней, старухой курносой. Сам того не ведая, он чуть было не пошел ко дну, не выскользнул из жизни. Пустота приняла его в свои цепкие объятия и принялась шептать на ухо, как прекрасен благословенный покой...

Мортену стало страшно, он снова двинулся в путь, напрягая последние силы. Его тело было влажным от пота.

Последнюю четверть пути Мортен шел мелкими скованными шажками, почти не сгибая колен. Он шел, согнувшись в три погибели, и нес рулон цинка, прижав его обеими руками к коленям. Из груди у него вырывалось шумное дыхание. Дышать по-другому он уже не мог.

На часах Ингвара Хансена был двенадцатый час, когда кто-то поднялся на галерейку и стал нашаривать ручку двери. Это был Мортен. Домочадцы еще не спали и играли в кости.

Мортен снял с себя свертки и выложил их на стол. Под конец он опустил на стол рулон листового цинка и поднял глаза.

И тут-то случилось невероятное.

– А это что?! – удивился Ингвар Хансен. – Это не мне.

– Нет, тебе, – сказал Мортен, будто надеясь, что рулон все же для Ингвара. Он удивленно оглядывался по сторонам.

– Нет, это, верно, ошибка, я ничего об этом не знаю, должно быть, купец Мёллер ошибся.

Мортен смотрел себе под ноги с таким выражением лица, которое заставило всех рассмеяться.

– Нелегкой получилась для тебя эта прогулка на морозе, – сказал Ингвар, – досталось твоим ушам.

Да, на ушах Мортена и вправду выступили желтые волдыри.

Весь следующий день после рождества Мортен пролежал в постели дома, больной от усталости. Но вообще-то ничего страшного с ним не приключилось.