Текст книги "Жажда"

Глава 7
Пятница, первая половина дня

Харри Холе шел по коридору Полицейской академии вместе со Столе Эуне. Харри, рост которого составлял сто девяносто три сантиметра, был почти на двадцать сантиметров выше своего друга, который был на двадцать лет его старше и значительно круглее.

– Меня удивляет, что именно ты не можешь распутать такое очевидное дело, – сказал Эуне и проверил, в порядке ли его галстук-бабочка в крапинку. – Это никакая не загадка: ты стал преподавателем, потому что твои родители были преподавателями. Или, точнее, твой отец был преподавателем. Даже после его смерти ты ищешь отцовского одобрения, которого не удостоился, пока работал полицейским, но в роли полицейского оно тебе было не нужно, потому что ты восстал против отца и не хотел быть таким, как он, ведь ты считал его жалким человеком, не сумевшим спасти жизнь твоей матери. Ты перенес собственное несовершенство на него и стал полицейским, чтобы хорошо делать эту работу. Ты тоже не мог спасти свою мать и поэтому захотел спасать всех нас от смерти, а точнее, от убийц.

– Мм… Сколько тебе платят в час за это?

Эуне рассмеялся:

– Кстати, о часах; что там с Ракелью и ее головной болью?

– Примерно час в день, – ответил Харри. – Ее отец в пожилом возрасте начал страдать мигренью.

– Наследственность. Это как заказать предсказание и пожалеть об этом. Нам, людям, никогда не нравилось неизбежное. Например, смерть.

– Наследственность – это не неизбежность. Дедушка говорил, что, как и его отец, стал алкоголиком с первого раза, едва попробовал алкоголь. А вот мой отец наслаждался – да, наслаждался – алкоголем всю свою жизнь, а алкашом не стал.

– Значит, алкоголизм проскочил одно поколение, так бывает.

– Или же генетика – всего лишь приятное оправдание моей слабохарактерности.

– Это так, но, черт возьми, должно же у человека быть право объяснять генетикой в том числе свой слабый характер.

Харри улыбнулся, и студентка, шедшая им навстречу, неправильно истолковала его улыбку и ответила на нее.

– Катрина прислала мне фотографии с места преступления в Грюнерлёкке, – сказал Эуне. – Что ты об этом думаешь?

– Я не читаю криминальную хронику.

Перед ними находилась открытая дверь в аудиторию номер два. Лекция входила в программу студентов последнего курса, но Олег сказал, что он и еще пара студентов первого курса попробуют пробраться на нее. Все верно, аудитория была переполнена. Студенты и даже некоторые преподаватели сидели на ступеньках лестниц и стояли вдоль стен.

Харри подошел к кафедре и включил микрофон. Он оглядел собравшихся, машинально выискивая физиономию Олега. Разговоры стихли, наступила тишина. Харри облизал губы. Самым странным было не то, что он стал преподавателем, а то, что ему это нравилось. Он, кого большинство людей воспринимали как молчаливого, замкнутого человека, чувствовал себя более раскованным перед группой требовательных студентов, чем перед парнем за кассой в магазине «Севен-элевен». Тот положил на прилавок пачку «Кэмел лайт», и Харри открыл было рот, чтобы повторить свой заказ, «Кэмел», но услышал позади себя ропот в очереди. Тогда так и случилось (как, бывало, случалось в плохие дни с нервами на пределе), что он вышел из магазина с пачкой «Кэмел лайт», выкурил одну сигарету, а остаток пачки выкинул в урну. А сейчас он пребывал в зоне комфорта. Его предмет. Убийство. Харри прокашлялся. Он не обнаружил вечно серьезного лица Олега, зато увидел другого хорошо знакомого человека. С черной повязкой на глазу.

– Вижу, некоторые из вас перепутали аудиторию, это лекция третьего курса по полицейским расследованиям для студентов-выпускников.

Смех. Никто и не подумал покинуть место преступления.

– Ладно, – сказал Харри. – Тех из вас, кто пришел на очередную сухую лекцию о расследовании убийств, я, к сожалению, должен расстроить. Сегодня у нас в гостях многолетний консультант отдела по расследованию убийств Полицейского управления и наиболее публикуемый скандинавский психолог, специализирующийся на вопросах насилия и убийств. Но прежде чем передать слово Столе Эуне, поскольку я знаю, что он добровольно не отдаст его обратно, напоминаю, что в следующую среду у нас снова состоится перекрестный допрос. Дело о пентаграмме. Описание обстоятельств дела, протокол осмотра места преступления и выписки допросов, как обычно, находятся по адресу ПА – косая черта – расследование. Столе?

Разразились аплодисменты, и Харри направился к лестнице, а Эуне прошествовал к кафедре, выпятив вперед брюшко и довольно улыбаясь.

– Синдром Отелло! – прокричал Эуне и, подойдя к микрофону, понизил голос. – Синдром Отелло – это профессиональное обозначение того, что мы называем болезненной ревностью, которая является мотивом большинства убийств, совершаемых в нашей стране. Точно так же, как в пьесе Уильяма Шекспира «Отелло». Родриго влюблен в новоиспеченную жену генерала Отелло Дездемону, а хитрый офицер Яго ненавидит Отелло, потому что думает, что генерал обошел его при назначении нового лейтенанта. Яго видит возможность проложить путь для своей карьеры, уничтожив Отелло, поэтому он помогает Родриго поссорить Отелло и его жену. Хитрец Яго заражает мозг и сердце Отелло вирусом, опасным и живучим вирусом, способным принимать различные формы, – ревностью. Отелло болеет все сильнее и сильнее, ревность вызывает у него припадок эпилепсии, он лежит на сцене и трясется. В итоге Отелло убивает свою жену и в завершение кончает жизнь самоубийством. – Эуне подтянул рукава твидового пиджака. – Я пересказал вам полное содержание пьесы не потому, что Шекспир входит в программу обучения в Полицейской академии, а потому, что вам тоже необходимо получить чуточку общего образования.

Смех.

– Так что же такое, мои неревнивые дамы и господа, синдром Отелло?

– Чему обязаны визитом? – прошептал Харри. Он стоял в задней части аудитории рядом с Микаэлем Бельманом. – Интересуешься ревностью?

– Нет, – ответил Бельман. – Я хочу, чтобы ты расследовал последнее убийство.

– Тогда, боюсь, ты пришел напрасно.

– Я хочу, чтобы ты сделал то, что делал раньше: возглавил маленькую группу, ведущую параллельное расследование и независимую от основной следственной группы.

– Благодарю, начальник полиции, но мой ответ – нет.

– Ты нужен нам, Харри.

– Да. Здесь.

Бельман коротко рассмеялся:

– Я не сомневаюсь, что ты хороший учитель, но ты не незаменимый. Однако так уж вышло, что ты – незаменимый следователь.

– Я покончил с убийствами.

Микаэль Бельман, улыбаясь, покачал головой:

– Да ладно тебе, Харри. Как долго, по-твоему, ты сможешь прятаться здесь и делать вид, что ты не тот, кто ты есть на самом деле? Ты не травоядное животное, как вон тот, за кафедрой, Харри. Ты – хищник. В точности как я.

– Ответ – нет.

– А у хищников, как известно, острые зубы. Это возводит их на самый верх пищевой цепочки. Вижу, там сидит Олег. Кто бы мог подумать, что он поступит в Полицейскую академию?

Харри почувствовал, как зашевелились на затылке волосы, посылая ему предостережение.

– Я живу так, как хочу, Бельман. Я не могу вернуться назад, и это окончательный ответ.

– Особенно учитывая, что чистая биография является обязательным требованием для поступления.

Харри не ответил. Эуне еще раз рассмешил аудиторию, и Бельман тоже посмеялся, потом положил руку на плечо Харри, наклонился к нему и еще больше понизил голос:

– Хотя прошло уже несколько лет, у меня остались связи среди людей, которые смогут подтвердить, что видели, как Олег в те времена покупал героин. Срок – два года. Вряд ли его посадят, но полицейским он никогда не станет.

Харри покачал головой:

– Даже ты никогда бы так не поступил, Бельман.

Бельман хмыкнул:

– Разве? Возможно, это все равно что стрелять из пушки по воробьям, но, честно говоря, мне очень важно, чтобы это дело было раскрыто.

– Если я откажусь, ты все равно ничего не выиграешь, навредив моей семье.

– Может, и нет, но давай не забывать, что я… как бы это выразиться? Ненавижу тебя.

Харри уставился на спины стоящих перед ним:

– Ты не тот человек, который позволяет чувствам брать над собой верх, Бельман, у тебя их слишком мало. Что ты ответишь, когда выяснится, что ты долгое время обладал информацией о студенте Полицейской академии Олеге Фёуке и не давал ей ходу? Не стоит блефовать, когда противник знает, что у тебя плохие карты, Бельман.

– Если ты готов поставить будущее мальчишки на то, что я блефую, то пожалуйста, Харри. Речь только об этом конкретном деле. Раскрой его для меня, и мы забудем обо всем остальном. Даю тебе срок ответа до вечера.

– Чисто из любопытства, Бельман. Почему именно это дело так важно для тебя?

Бельман пожал плечами:

– Политика. Хищникам нужно мясо. Помни, что я тигр, Харри. А ты – всего лишь лев. Тигры весят больше, и на каждый килограмм их тела приходится больше мозга. Римляне знали это, поэтому, когда они выпускали на арену Колизея льва против тигра, они знали, что лев будет убит.

Харри увидел, как впереди одна голова повернулась в их сторону. Олег улыбнулся и поднял вверх большой палец. Мальчику скоро исполнится двадцать два. У него губы и глаза матери, а темные блестящие волосы – от русского отца, которого он уже не помнил. Харри ответил ему поднятым вверх большим пальцем и попытался улыбнуться. Когда он повернулся туда, где стоял Бельман, того уже не было.

– Синдромом Отелло страдают преимущественно мужчины, – раздавался голос Столе Эуне. – В то время как мужчины-убийцы с синдромом Отелло действуют преимущественно руками, Отелло-женщины используют ударное оружие или нож.

Харри прислушался к тонкому-претонкому льду над черной водой прямо у него под ногами.

– Выглядишь таким серьезным, – сказал Эуне, вернувшись из туалета в кабинет Харри, допил содержимое кофейной чашки и надел пальто. – Тебе понравилась лекция?

– Да-да. Там был Бельман.

– Я видел его. Что ему понадобилось?

– Он пытался угрозами заставить меня взяться за расследование этого нового убийства.

– И что ты ответил?

– Нет.

Эуне кивнул:

– Хорошо. Частые и близкие контакты с чистым злом, какие были у нас с тобой, поедают душу. Может быть, другие этого не замечают, но какая-то часть нас уже сожрана. А теперь настало время дорогим и близким нам людям получить то внимание, которое мы раньше оказывали социопатам. Наша вахта закончена, Харри.

– Ты сейчас говоришь, что сдаешься?

– Да.

– Мм… Я понимаю твои общие доводы, но не скрывается ли за ними что-то более конкретное?

Эуне пожал плечами:

– Только то, что я слишком много работал и слишком мало бывал дома. А когда я работаю над убийствами, я все равно не дома, хоть и нахожусь у себя дома. Да ты все об этом знаешь, Харри. И Аврора, она… – Эуне надул щеки и выдохнул. – Учителя говорят, что дела обстоят немного лучше. Бывает, что дети в ее возрасте замыкаются. И экспериментируют. Наличие у них шрама на запястье еще не означает, что они систематически занимаются членовредительством, на самом деле это может свидетельствовать о совершенно нормальном любопытстве. Но у отца всегда вызывает беспокойство тот факт, что он не может достучаться до своего ребенка. Может быть, это расстраивает намного больше, когда отец – знаменитый психолог.

– Ей сейчас пятнадцать, верно?

– И прежде чем ей исполнится шестнадцать, все может пройти и забыться. Фазы, фазы – вот что происходит в этом возрасте. Но если ты хочешь заботиться о своих близких, нельзя откладывать это на время после следующего дела, после следующего рабочего дня, это надо делать сейчас. Или я не прав, Харри?

Харри, сжав небритую верхнюю губу большим и указательным пальцем, медленно кивнул:

– Мм… Конечно.

– Тогда я пошел, – сказал Эуне, взял свою сумку и вынул из нее пачку фотографий. – Кстати, вот снимки с места преступления, которые прислала Катрина; мне они ни к чему.

– А мне они зачем? – спросил Харри, бросив взгляд на труп женщины, лежащий на окровавленной кровати.

– Я думал, для преподавания. Я слышал, ты упомянул дело о пентаграмме, а это значит, что ты используешь настоящие дела и подлинные документы.

– Это ключ ко всему, – сказал Харри, пытаясь оторвать взгляд от фотографий женщины. Что-то во всем этом было ему знакомо. Как эхо. Видел ли он ее раньше? – Как зовут жертву?

– Элиса Хермансен.

Имя ничего не сказало ему. Харри посмотрел на следующую фотографию:

– А эти раны на шее, что это такое?

– Ты что, правда ни слова не читал об этом деле? Оно на всех первых полосах, неудивительно, что Бельман пытается заарканить тебя. Это железные зубы, Харри.

– Железные зубы? Это сатанисты или что-то в этом духе?

– Если почитаешь «ВГ», то узнаешь, что они ссылаются на твит моего коллеги Халлстейна Смита, утверждающего, что это работа вампириста.

– Вампириста? То есть вампира?

– Если бы все было так просто, – сказал Эуне и вынул из сумки вырванную из «ВГ» страницу. – Вампир, по крайней мере, связан с зоологией и вымыслом. А вампирист, по мнению Смита и некоторых других психологов, – это человек, получающий удовлетворение от потребления крови. Почитай здесь…

Харри прочитал сообщение из «Твиттера», которое показывал ему Эуне. Взгляд его задержался на последнем предложении: «Вампирист нанесет следующий удар».

– Мм… То, что этих психологов мало, еще не означает, что они не могут быть правы.

– Да ладно тебе, я люблю тех, кто идет против течения, и мне нравятся амбициозные люди вроде Смита. К сожалению, во время учебы он допустил ошибку, из-за которой получил прозвище Обезьянка, и, боюсь, это до сих пор мешает ему пользоваться безграничным доверием в среде психологов. Но он был, вообще-то, весьма многообещающим психологом, пока не увлекся этим вампиризмом. Его статьи тоже были очень неплохи, хотя, конечно, он не мог публиковать их в научных журналах. Но вот сейчас у него получилось кое-что опубликовать. В «ВГ».

– А почему ты не веришь в вампиристов? – спросил Харри. – Ты же сам говорил, что если представить себе какое-нибудь отклонение, то окажется, что оно у кого-то уже есть.

– Да-да, все существует. Наша сексуальность – это то, что мы в состоянии думать и чувствовать. А это практически безгранично. Дендрофилия – сексуальное возбуждение от деревьев. Какоррафиофилия – возбуждение от неудач. Но чтобы назвать какое-нибудь явление словом, заканчивающимся на «филия» или «изм», оно должно быть достаточно распространенным и иметь общий знаменатель. Смит и его соратники, психологи-мифоманы, создали свой собственный «изм». Они ошибаются: не существует группы так называемых вампиристов, следующих определенной поведенческой модели, о которой они или другие могли бы судить. – Эуне застегнул пальто и направился к двери. – А вот тот факт, что ты страдаешь страхом интимности и не можешь обнять на прощание лучшего друга, – прекрасная пища для психологической теории. Передай от меня привет Ракели и скажи, что я заклинаю ее головную боль. Харри?

– Что? Да, конечно. И ты передавай привет. Надеюсь, с Авророй все будет хорошо.

После ухода Эуне Харри остался сидеть, глядя перед собой. Вчера вечером он зашел в гостиную, когда Ракель смотрела кино. Он взглянул на экран и поинтересовался, не фильм ли это Джеймса Грея. На экране была совершенно нейтральная картинка, изображающая городскую улицу, без актеров, без машин, и камера практически не двигалась. Две секунды фильма, который Харри раньше не смотрел. То есть картинка, конечно, не бывает совершенно нейтральной, но Харри действительно не знал, откуда у него возникла мысль о том, что перед ним фильм именно этого режиссера. Единственная зацепка: он смотрел один из фильмов Джеймса Грея несколько месяцев назад. Все могло быть просто – обычное автоматическое объединение впечатлений. Просмотренный фильм, а потом – двухсекундный отрывок, содержащий одну или две детали, которые проносились через мозг с быстротой, не позволяющей определить, что именно вызвало узнавание.

Харри взял в руки мобильный телефон.

Он помедлил, а потом отыскал номер Катрины Братт и отметил, что с момента их последнего контакта прошло больше шести месяцев – тогда она прислала ему сообщение с поздравлениями по случаю дня рождения. Он ответил ей «спасибо». Без заглавной буквы и точки. Она, конечно, знала, что это не означает равнодушия с его стороны, а означает только то, что он не любит писать длинные текстовые сообщения.

Она не ответила на его звонок.

Харри позвонил по ее внутреннему телефону в отдел расследования убийств, и ему ответил Магнус Скарре.

– Ого, сам Харри Холе! – Ирония была настолько неприкрытой, что Харри не пришлось напрягаться, чтобы распознать ее. У Харри никогда не было большого числа поклонников в отделе убийств, и Скарре тоже не принадлежал к их числу. – Нет, сегодня я Братт не видел. Что довольно странно, ведь она недавно руководит следствием, а у нас тут полно работы.

– Мм… Можешь передать ей, что я…

– Лучше перезвони, Холе, нам тут есть чем заниматься.

Харри повесил трубку и постучал пальцами по столу. Он посмотрел на стопку студенческих работ, лежащих с одной стороны стола, и на пачку фотографий – с другой. Он вспомнил, как Бельман сравнил его с хищником. Лев? Да, а почему бы и нет? Харри читал, что львы, охотящиеся в одиночку, достигают успеха лишь в пятнадцати процентах всех случаев. А когда лев нападает на крупную дичь, он не может перегрызть ей горло и вынужден ее душить. Он сжимает зубы на горле дичи и передавливает трахею. Такой способ убийства может занять время. Если лев поймает крупное животное, например водяного буйвола, он может повиснуть у него на шее и часами мучить и себя, и буйвола и все равно в итоге разжимает челюсти. Вот так же и с расследованиями. Тяжелая работа – и никакой награды.

Он обещал Ракели не возвращаться туда. Обещал самому себе.

Харри снова взглянул на пачку фотографий. Посмотрел на изображение Элисы Хермансен. Ее имя он запомнил машинально, как и детали фотографии, где она лежала на кровати. Но дело было не в деталях. Дело было в общей картине. Кстати, Ракель в тот вечер смотрела фильм «Общак», режиссером которого оказался вовсе не Джеймс Грей. Харри ошибся. Пятнадцать процентов. И все же…

Что-то было в том, как она лежала. Или как ее уложили. Композиция. Как эхо из забытого сна. Крик в лесу. Голос мужчины, имя которого он пытался забыть. Имя того, кого не поймали.

Харри вспомнил, какие у него когда-то были мысли. Если он срывался, открывал бутылку и делал первый глоток, то решение сделать это принималось не в тот самый момент, как он полагал. Оно принималось намного раньше, после чего предстояло лишь найти повод. А повод всегда находился, и в какой-то момент времени бутылка оказывалась перед ним. И она ждала его. А он – ее. Все остальное – противоположные заряды, магнетизм, неизбежность физических законов.

Черт, черт.

Харри резко поднялся, схватил свою кожаную куртку и выбежал из кабинета.

Он посмотрелся в зеркало: куртка сидела как надо. Он в последний раз прочитал описание женщины. Она ему уже не нравилась. В ее имени была буква «Э», а не простая «Е», как в его имени. Одно это было поводом наказать ее. Он предпочел бы другую жертву, которая больше отвечала бы его вкусу. Как Катрина Братт. Но он уже принял решение. Женщина с буквой «Э» в имени ждала его.

Он застегнул пуговицы на куртке и вышел на улицу.

Глава 8
Среда, день

– Как Бельману удалось тебя уговорить? – Гуннар Хаген стоял у окна спиной к Харри.

– Ну, – прозвучал позади него голос, не похожий ни на какой другой, – он сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться.

В голосе Харри, с тех пор как Хаген слышал его в последний раз, появилось больше хрипотцы, но он был таким же глубоким и спокойным. Однажды Хаген слышал, как женщины из его отдела говорили: единственное, что в Харри есть красивого, – это голос.

– Что же это за предложение?

– Пятьдесят процентов за сверхурочные и двойные пенсионные начисления.

Начальник отдела рассмеялся:

– И ты не ставишь никаких условий?

– Только одно: я сам отберу людей в свою группу. Мне нужны всего трое.

Гуннар Хаген повернулся. Харри сидел на стуле перед письменным столом Хагена, вытянув вперед длинные ноги. На его узком лице появилось больше морщин, а густые короткие светлые волосы немного побелели на висках. Но он был не таким худым, как во время их последней встречи. Белки ярких синих глаз были, возможно, не совсем чистыми, но на них больше не имелось сетки красных сосудов, как в худшие времена.

– Ты по-прежнему на просушке, Харри?

– Сухой, как норвежские нефтяные скважины, шеф.

– Хм… Тебе же известно, что норвежские нефтяные скважины не высохли, они законсервированы до тех пор, пока цены на нефть не начнут расти.

– Именно это я и хотел сказать, да.

Хаген покачал головой:

– А я-то думал, что с годами ты повзрослеешь.

– Какое разочарование, а? Мы не становимся умнее, только старше. От Катрины все еще ничего нет?

Хаген посмотрел на свой телефон:

– Нет.

– Позвоним ей еще раз?

– Халлстейн! – раздался крик из гостиной. – Дети хотят, чтобы ты снова стал ястребом!

Халлстейн Смит удрученно, но довольно вздохнул и положил «Альманах о сексе» Франсиса Твинна на кухонный стул. Было бы, конечно, интересно узнать, считается ли принятое на острове Тробрианд у берегов Новой Гвинеи покусывание женских ресниц актом страсти, но он не нашел в книге ничего, на что можно сослаться в докторской диссертации, а значит, бóльшую радость он получит, если порадует своих детей. То, что он устал после предыдущей игры, тоже было не важно: в конце концов, день рождения только раз в году. То есть четыре раза в году, если у тебя четверо детей. Шесть, если они настаивают, чтобы на праздновании дней рождения родителей устраивали детский стол. Двенадцать, если отмечать раз в полгода. Он направлялся в гостиную, где дети уже ворковали голубиными голосами, ожидая его появления, и тут раздался звонок в дверь.

Как только Халлстейн Смит открыл дверь, женщина, стоявшая на крыльце, откровенно вытаращилась на его голову.

– Съел позавчера что-то с орехами, – объяснил он, почесывая раздраженную, покрытую крапивницей кожу на лбу. – Через пару дней пройдет.

Он посмотрел на женщину и понял, что ее внимание привлекла не сыпь на коже.

– А, это, – сказал он, снимая головное украшение. – Это должно изображать голову ястреба.

– Вообще-то, больше похоже на курицу, – заметила женщина.

– На самом деле это пасхальный цыпленок, но мы называем его ястребом-тетеревятником.

– Меня зовут Катрина Братт, я из отдела по расследованию убийств полиции Осло.

Смит склонил голову набок:

– Да, конечно, я ведь видел вас вчера в новостях по телевизору. Это насчет того сообщения в «Твиттере»? Телефон у меня разрывается, я совершенно не собирался поднимать столько шума.

– Я могу войти?

– Конечно, но надеюсь, вы ничего не имеете против немного… э-э… шумных детей.

Смит попросил детей некоторое время самим побыть ястребами и прошел на кухню вместе с женщиной из полиции.

– Судя по вашему внешнему виду, вам необходима чашка кофе, – сказал Смит и, не дожидаясь ответа, налил ей кофе.

– Вчерашний день неожиданно получился очень длинным, – произнесла женщина. – Я проспала и пришла к вам, буквально выскочив из постели. К тому же я умудрилась забыть дома свой мобильный, поэтому хотела попросить разрешения воспользоваться вашим, чтобы позвонить на работу.

Смит протянул ей свой телефон и заметил, как она растерянно смотрит на антикварный аппарат «Эрикссон».

– Дети называют его телефоном для дураков. Помочь вам?

– Думаю, я еще помню, как им пользоваться, – сказала Катрина. – Расскажите мне, что вы видите на этой картинке.

Пока она набирала номер, Смит разглядывал фотографию, которую она дала ему.

– Железная челюсть, – сказал он. – Из Турции?

– Нет, из Каракаса.

– Вот как. Я просто знаю, что похожая железная челюсть находится в археологическом музее в Стамбуле. Считается, что такие челюсти использовали солдаты армии Александра Македонского, но эта теория подвергается сомнению историками, полагающими, что железными челюстями представители высших классов пользовались в неких садомазохистских играх. – Смит почесал сыпь. – Значит, он воспользовался такой челюстью?

– Мы не знаем наверняка. Мы делаем выводы, основываясь на ранах на шее жертвы, ржавчине и остатках черной краски.

– Ага! – воскликнул Смит. – Тогда нам надо в Японию.

– Вот как? – Братт приложила телефон к уху.

– Возможно, вы видели японских женщин с выкрашенными в черный цвет зубами? Нет? Эта традиция называется охагуро, что означает «тьма, наступившая после заката солнца». Начало ей было положено во время периода Хэйан около восьмого века нашей эры. И… э-э… мне продолжать?

Женщина выразила согласие взмахом руки.

– Утверждают, что в Средние века на севере жил один могол, который заставлял своих солдат использовать выкрашенные в черный цвет железные челюсти. Эти зубы нужны были прежде всего для устрашения, но их также можно было применять в ближнем бою. Если враг подходил так близко, что ни оружие, ни руки и ноги не могли помочь, зубы все еще можно было использовать, чтобы рвать ему горло.

Женщина подала знак, что дозвонилась.

– Привет, Гуннар, это Катрина. Я просто хотела сказать, что прямо из дому поехала побеседовать с профессором Смитом… Да, это он написал сообщение в «Твиттере». А мой телефон остался дома, и если кто-то пытался со мной связаться… – Она какое-то время слушала. – Ты шутишь.

Она слушала еще несколько секунд.

– Харри Холе просто вошел в дверь и заявил, что хочет поработать над этим делом? Поговорим об этом позже. – Она вернула телефон Смиту. – А теперь расскажите мне, что такое вампиризм?

– Тогда, – сказал Смит, – мне кажется, нам стоит пройтись.

Катрина шла рядом с Халлстейном Смитом по гравийной дорожке от главного фермерского дома к хлеву. Он поведал ей, что хутор и девять гектаров земли они с женой получили в наследство и что всего лишь два поколения назад по этой земле в Грини ходили коровы и лошади, а ведь отсюда всего несколько километров до центра Осло. Однако небольшой участок земли с лодочным сараем на острове Несэйя, которые тоже были частью наследства, представляли собой бóльшую ценность – во всяком случае, судя по предложениям о покупке, которые они получали от своих сказочно богатых соседей.

– До острова далеко, и это непрактично, но мы не будем продавать, пока не припрет. У нас всего лишь дешевая алюминиевая лодка с мотором в двадцать пять лошадей, но я люблю ее. Не говорите моей жене, но я больше люблю море, чем эту крестьянскую землю.

– Я сама девочка с побережья, – сказала Катрина.

– Из Бергена, так ведь? Обожаю бергенский диалект. Я год проработал в психиатрическом отделении больницы в Саннвикене. Там красиво, но дождливо.

Катрина медленно кивнула:

– Да, я попадала под дождь в Саннвикене.

Они подошли к хлеву. Смит вынул ключ и отпер навесной замок.

– Солидный замок у вас на хлеве, – заметила Катрина.

– Предыдущий был слишком маленьким, – сказал Смит, и Катрина услышала горечь в его голосе.

Она перешагнула через порог и вскрикнула, наступив на что-то податливое. Она посмотрела вниз и увидела металлическую пластину длиной два с половиной метра и шириной в метр, врезанную в цементный пол и расположенную на одном уровне с ним. Ощущение было такое, что пластина стояла на пружинах и легко дрожала и дребезжала, соприкасаясь с цементом, пока не приходила в состояние покоя.

– Пятьдесят восемь килограммов, – сказал Смит.

– Что?

Он кивнул налево, где большая стрелка на полукруглой шкале колебалась где-то между отметками 50 и 60, и Катрина поняла, что стоит на старомодных весах для взвешивания крупного скота. Она прищурилась:

– Пятьдесят семь и шестьдесят восемь сотых.

Смит рассмеялся:

– В любом случае вам далеко до забойного веса. Должен признаться, что каждое утро пытаюсь перепрыгнуть через эти весы: мне не нравится мысль о том, что любой день может стать для меня последним.

Они прошли мимо ряда стойл и остановились у двери конторского вида. Смит отпер ее. В офисе находился письменный стол с компьютером, окно с видом на угодья, рисунок, изображавший человека-вампира с большими тонкими крыльями, как у летучей мыши, длинной шеей и квадратным лицом. Полки за столом были лишь наполовину заполнены папками и несколькими десятками книг.

– Все, что когда-либо издавалось на тему вампиризма, вы видите здесь, – сказал Смит, проводя рукой по книгам, – так что можно составить полную картину. Но если мы должны ответить на ваш вопрос о том, что такое вампиризм, давайте начнем с издания Ванденберга и Келли тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.

Он взял с полки книгу, раскрыл ее и прочитал:

– «Вампиризм – это действие по извлечению крови из объекта, обычно из объекта, к которому испытываешь чувство любви, ради достижения сексуального возбуждения и удовлетворения». Это сухое определение. Но вы хотите знать больше, не так ли?

– Думаю, да, – произнесла Катрина, разглядывая изображение человека-вампира.

Красивое произведение искусства. Простое. Одинокое. И от него так веяло холодом, что она машинально плотнее закуталась в куртку.

– Давайте немного углубимся, – сказал Смит. – Во-первых, вампиризм не является какой-то новомодной находкой. Название, естественно, отсылает к мифам о кровожадных существах в людском обличье, существовавших давным-давно преимущественно в Восточной Европе и Греции. Но современное представление о вампирах возникло прежде всего благодаря роману «Дракула» Брэма Стокера, вышедшему в тысяча восемьсот девяносто седьмом году, и первым фильмам о вампирах тысяча девятьсот тридцатых годов. Некоторые ученые живут в заблуждении, что вампирист, который является обычным, но больным человеком, вдохновляется прежде всего этими мифами. Они забывают, что вампиризм упоминается уже у… – Он вытащил старую книгу в коричневом рассыпающемся переплете. – У Рихарда фон Крафт-Эбинга в его «Сексуальной психопатии» тысяча восемьсот восемьдесят шестого года, то есть до того, как мифы получили широкую известность.

Смит аккуратно поставил книгу обратно на полку и достал другую.

– Мои собственные исследования основываются на том, что вампиризм состоит в родстве, например, с некрофагией, некрофилией и садизмом. Так же считает и автор вот этой книги, Бургиньон. – Смит начал листать страницы. – В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году он пишет: «Вампиризм – это редкое компульсивное расстройство личности, характеризующееся непреодолимой потребностью поглощать кровь. Вампирист проходит через ритуал, совершенно необходимый для достижения ментального успокоения, но – как и при других навязчивых состояниях – сам вампирист не понимает значения этого ритуала».