Текст книги "У Таньки мать умерла"

– У Татьяны-то мать умерла! Нет, ты не слыхала, что ль?! Дак я те щас расскажу!

– Да ты чё? Это когда?

– Да давно уже! Ты где была-то, что не знаешь? От рака, говорят!

– Батюшки… ну и дела! Так она ж пила, не?

– Ну и пила ещё, конечно, да! Но суть-то не в этом!

– А как Танюха её хоронила? У неё ж сын маленький и мужа нет!

– Ой, ну этого пенька чё вспоминать! Оно, конечно, про мёртвых, если жу, так только хорошо, но тьфу же там!

– Так он же не помер, чё ты «хоронишь» его?

– Ага, не помер? Помер!

– Дак нет же, так ушёл, ещё последнюю сковороду забрал за каким-то хреном. Помню, Танька ещё хныкала, вот, мол, урод, сковорода-то ему на хрена, он же сам себе пожрать сроду не…

– Да ты погоди, я тя перебью! Не на пожрать готовить он ту сковороду попёр, а сдать да пропить! А уж куда он и надолго ли он свалил, это я не знаю, и врать не буду. Но то, что помер он – вот те крест, зуб дать!

– Да ну не, чё ты мне тут всё «помер» да «помер», когда никто не знает, чё да как!

– Да я, я же знаю! Говорят ей, а она спорит ещё!

– Ну, скажи тогда, откудова, знает она!

– Так оттудова, что мамаша ейная ещё и его притащила, как пришла!

– Чего?! Какая мамаша? Та, другая? Ну, его мамаша, что ль?

– Не его, а её! Говорю: ейная мамаша!

– Да тьфу на тебя и всю твою деревню! Что ты мне мозги-то полощешь, никак сама забухала? Померла же её мамаша! А он не помер!

– Не-е-е-е, это ты меня не слушаешь, а я ж говорю: мамаша-то померла, а сама припёрлась! Во как!!! Да не гляди, как рыба об лёд! Я б сама не поверила, да мне Танька сказала! Сидит, ревёт, белорыбица, я к ней: «Чего такое?» А она: «Мать, мамка там моя…» Я ей: «Да ты ж моя голубонька, дай обниму!» А она меня пихать: «Не понимашь ты, тётя Шура!» Мамка-то, мамка, говорит… а сама хнычет! Дак я еле поняла, насквозь еёного нытья, что она про мамку свою лепечет, что та в доме сидит! Во как!

– Ого… дак а это… ну… медкомиссия там?

– Да какая к херам медкомиссия! Горе у человека, надо оно твоей медкомиссии? Я ж ей грю: давай, мол, я тебя домой отведу, а она: «Ой, тётя Шура, мне ж надо дитёнка с садика забирать, а я двинуться не могу!» Ну я гляжу, куда она клонит, это штоб, значит, я забрала! А оно мне охота? У меня своих четверо, слава те хосспади, по другим городам, с внуками не лезут! Я её чуть не силком подняла и в дом отвела, говорю: «Давай соберись, горе-горюшком, а дитё с садика, ну и все дела!» А она поупиралась, да сдалась. Кивает, а сама идёт. Ногами шаркает, да идёт. Я за ней, чтоб уж точно она не выкинула чего, а то ж я соседка у ней одна на пенсии, докопается народ – чё не помогла, дома сидючи, клуша старая, а то у человека горе!

– Дак ты не помогла, что ль?

– Не, погоди! Ну то есть помогла, конечно! Зашла, а там водкой так и пахером стелет! Я на Татьяну строго так: ты чего, говорю, девонька, по мамкиным стопам грешным? А она машет на меня, прям вот как на врага народного! Уйди, говорит, баб Шур, христом богом тя! Ну я конечно: «Бог те судья, да только нельзя долго маяться, когда сын маненький у тебя!» Но ушла. А сама встала и стою под дверями. Жду – пойдёт, не пойдёт за ребёнком в сад. А то ж раз до водочки дошло, она ж там щас дербанёт, а ребёнок невинный…

– Ой, давай уже поскорей – чего там с мамкой её?!

– Ты меня не гони, я ж и говорю! И так тут те, как с пулемёта! Так вот… а чё вот? Забыла я из-за тебя, на чём…

– Ты стоишь и ждёшь, чтоб вышла…

– А, точно! Ну вот стою, значит. Младшой Петровича прошёл с учёбы, здрасть, баб Саша, говорит. Я аж вздрогнула, не видала его! Чего говорит, вы тут стоите, помочь, может? Хороший мальчонка, а я ему машу, иди мол, оголец! А он такой на цырлах подходит, тссс мне кажет и шёпотом такой: «А, вы тоже про… ну, покойницу, узнали, да?»

– Ой, мать моя…

– Ну вот я те говорю! А ты не веришь! А он такой, мол, слышите, ходит? Это она там! Мамка тёть Танина! Да не крести ты рот, я там чуть не села – посходила молодёжь с ума, что ль? Совсем со своими интернетами кукушкой двинулись! Я ему ору: «Не смешно над старухами глумиться!» Да только ор не идёт, так, хриплым шепотком. И тут… не, ты не поверишь! Слышу, как за дверью-то… Танька! Вот прям вот тут, за дверью – откроет, зашибёт! И такая: «Мам, ну чё ты, померла так померла. Чё не лежиться-то тебе!» Ага, вот и я с такой рожей, как у тебя щас, на малого Петровичиного гляжу и рот открыла. А он на меня глядит. И как два дурака: старая да малой! Не-е-е-е, это те ещё не самое оно! Самое оно-то – мамка Танькина, Газизовна, как ответит!!! Сама слыхала!

– Тьфу ты, чёрт, дура! Чё пугаешь так?!

– Ага, это я, значит, тя пугаю? А меня там как перехватило по хребту, я чуть не посикала, где стояла! Прям на коврик, как собачка какая пакостная! При пацанёнке! Такая ещё ойкнула и – дёру оттуда. Не, а чё я могла ещё? Вот ты б чё ответила?

– А я б не стала никуда там сикать, я б осталась да послушала. Радио, небось, или ещё чего…

– Да какое к херам радио?! Она это, Газизовна! Я ж быстро поняла, что не она это, да вернулася! А мальчонка то за мной сиганул, то обратно притащился и глядит, чё делать буду. Ну не дура уж я тебе, встала и дальше слушаю. А Газизовна, покойница, и отвечает ей: «Бубуб да бубубу!»

– Какое бубубу? Чё сказала-то?

– Да не расслышала я! Но голос точно был её. Да-да, я ж в дверь позвонила, Танька прикинулась, что не слышала, и не открывает. А Газизовна такая через дверь: «Кто там?!» Этим голосом алкашечным, как мужик! Ну тогда уж ты мне не гони давай, что уж ты-то никуда-ничево, ты б тоже, как метлой сдулась оттудова!

– Ну, незнай…

– Незнай она, а я знай! Села дома и сижу, прям под вешалкой, где обувь. И чё делать, не знаю. Ну, вышла попозжа, в садок под окном пробралась – там у нас садочки, где первые этажи, да знаешь ты.

– Ну, знаю! И чё, и чё?

– И прокралась, а на кухне свет горит у Газиз… ой, у Таньки, то есть! А шторки-то прикрыли, собаки такие! Но окно плохо закрытое, я палку просунула и шторку отодвинула!

– Ну ты догада!

– А то! Дура я тебе, что ль? Конечно! И вот, шторка разъехалась малость, а я гляжу! А там – вот те крест! – Газизовна!!! И что

...

конец ознакомительного фрагмента