Текст книги "ТАСС уполномочен заявить…"

Глэбб

…Глэбб проснулся, словно кто-то ударил его. Он еще не понял, отчего он проснулся, в холодном поту, с ощущением какого-то липкого ужаса. Он закрыл глаза, мало ли какая безделица пригрезится в жару, но в тот момент, когда он закрыл глаза, родились черные, зыбкие цифры: «шесть», «ноль», «семь». Он увидел их так точно и близко, что невольно потер пальцами веки. Открыл глаза, потянулся, посмотрел на часы – без десяти шесть. Он выбросил натренированное тело с кровати, прошлепал вспотевшими пятками по кафельному полу, снял трубку, набрал помер, чувствуя, как трясутся пальцы, дождался, пока на другом конце провода сняли трубку, шепнул еле слышно:

– Роберт, приезжайте в бассейн сейчас же. Нет, не могу, я хочу именно сейчас поплавать, немедленно. Вы понимаете меня? Немедленно.

Он положил трубку, посмотрел на часы: было шесть часов семь минут. Глэбб оделся, ополоснул лицо и бросился к машине. Через десять минут он был в «Хилтоне», в бассейне.

Роберт Лоренс, региональный резидент ЦРУ, сидел в шезлонге сонный; лицо мятое, веки тяжелые, синеватые, как у всякого, страдающего хроническим почечным недугом.

– Что случилось? – спросил Лоренс устало. – Я работал до утра. Что стряслось?

– Не знаю. Может быть, пока еще и не стряслось. Я вчера был с Полом, встреча с русским, о котором сообщил Стау, прошла поэтому естественно. Но сейчас я вдруг подумал: а почему он поселился в шестьсот седьмом номере?

– Потому что других не было… Начался сезон, люди прилетают купаться.

– Почему он снял именно тот номер, в котором мы вербовали «Умного»? – подвинувшись к Лоренсу, тихо спросил Глэбб.

– Потому что это специально оборудованный для русских номер… Ради этого вы меня разбудили?

– Не только ради этого, босс. Кто нас тогда кормил? Кто приносил еду? Ведь тогда была забастовка у макак! Нас кормил белый, никому не известный официант. И он был беспалым! А русские начали искать беспалого, который работает в «Хилтоне».

– Вы сошли с ума.

– Я не сошел с ума. Я очень испугался. Этот Славин, у него дьявольские глаза, он невероятно умен!

– А все остальные русские, по-вашему, идиоты?

– Вы же понимаете, что меня тревожит.

– Ну положим, он из их контрразведки. Положим. И что? Если бы «Умный» был разоблачен ими, центр уже давно почувствовал бы игру. Его же в Москве наши люди видят постоянно. Связан с КГБ? Но «Умный» передает нам такую информацию, которая идет от первоисточника, она – истинна, поэтому наши так с ним носятся.

– Босс, вы не хотите, чтобы я сейчас же выяснил, кто обслуживал нас в шестьсот седьмом номере? Вы меня ругаете за то, что я слаб в изящных искусствах и по-французски не умею, но я ведь умею чувствовать, как баба. Я чувствую, босс, я чувствую.

– У кого вы узнаете, кто сервировал тогда стол?

– Узнаю. Я узнаю это сразу, они же просили нас навести справки о лидерах забастовщиков, помните?

– Ну уж этого я не помню.

– Я помню.

Глэбб бросился к портье, попросил номер телефона шефа ресторана, тот отправил его к смотрителю подвала; через десять минут Глэбб вернулся в бассейн. Лоренс плавал в зеленой воде; движения его были осторожными, плавными, женственными.

– Вылезайте, босс! – сказал Глэбб, стоя на бордюре. – И поскорее. Стол сервировал Айвен Белью, перемещенное лицо из Львова, без двух пальцев на левой руке, его разыскивает Славин.

Лоренс – неожиданно для его комплекции – ловко вымахнул из бассейна, накинул халат и сказал озабоченно:

– У кого лежат данные на перемещенных? Почему француз с паспортом перемещенного? Это какая-то путаница, вам не кажется?

– Я был бы очень рад этому, босс.

Они поднялись на пятнадцатый этаж, в апартамент тысяча пятьсот, который снимало ЦРУ уже два года, разбудили Ульца, отвечавшего за работу на опросном пункте; тот, не успев умыться, поднял свою картотеку: Айвен Белью, он же Иван Белый, 1925 года рождения, украинец, из Житомира, ушел с немцами, после войны остался в Бельгии, во время инфляции переехал в Тунис, где работал грузчиком в порту, оттуда перебрался в Луисбург. В Житомире имеет родственников, но переписку с ними не ведет, опасаясь доставить им неприятности. В высказываниях резок, говорит, что жизнь пропала, во всем винит американцев, которые не советовали ему возвращаться в Россию. В связях с русским посольством не замечен. Пьет.

– Ну? – спросил Лоренс. – Что делать? Запросим Лэнгли?

Глэбб, не отвечая ему, набрал номер «607». Он долго слушал гудки: Славина в гостинице не было. Выразительно поглядев на Лоренса, Глэбб набрал другой номер.

– Стау, доброе утро, – сказал он, машинально понизив голос, словно звонил к агенту из автомата. – Ты можешь выручить меня? Узнай, когда пришел в посольство русских Славин – лысый, плотного телосложения, черноглазый, быстрый в движении. Я думаю, он пришел туда часа в четыре утра… Погоди, я перезвоню к тебе через минуту.

Глэбб, не глядя более на Лоренса, набрал номер Пилар.

– Гвапенья, прости, что звоню так рано. Когда ты рассталась с нашим приятелем?

– Он довез меня до дома, Джон, мы поболтали пять минут в машине… Он отказался подняться – просил найти для него время сегодня. В восемь.

– Когда он ушел, меня интересует?

– Часа в три, а может быть, в…

Глэбб не дослушал Пилар, дал отбой, снова перезвонил генералу Стау.

– Джон, – сказал Стау, – в посольство приходил человек, похожий по приметам на Славина.

– Когда он ушел? – перебил Глэбб.

– Ты же не спрашивал об этом.

– Немедленно выясни. И опроси полицейских из охраны русского посольства – приметы человека, который терся у ограды… Больше всего меня интересует один вопрос: все ли пальцы у него на руке?

Лоренс поставил кофейник на электрическую плитку, вмонтированную в бар, потер толстой пятерней лицо и спросил:

– Что делать?

– Октавио уехал к Огано, Перейра перебрасывает оружие в Нагонию, никого другого из моей группы террора сейчас под рукой нет, босс.

– Почему вы считаете, что надо включать группу террора?

– А что же, по-вашему, говорить с этим самым Белью о преимуществе нашего общества над тоталитаризмом? Где Славин – вот в чем дело?

– Погодите, Джон. Я не понимаю, отчего вы порете горячку, а я вам поддаюсь. Ну что может сказать этот самый Белью?

– Он ничего не может сказать, босс, но он сможет ткнуть пальцем в фотокарточку «Умного», вот что он может. И тогда меня, нас с вами погонят к черту, и правильно сделают – не уберегли самого ценного агента! Того, который выходит на директора!

Зазвонил телефон, и Глэбб заметил, как Лоренс зябко вздрогнул.

– Слушаю тебя, – ответил Глэбб. Он был уверен, что звонит Стау, и он не ошибся.

– Славин вышел из посольства только что, Джон.

– Ты не смотришь за ним?

– Ты же не дал нам никаких указаний, сказал, чтобы я ждал сегодняшнего дня, мне показалось, что он благополучен.

– Спасибо, Стау, ты меня очень выручил. Можешь дать адрес некоего Айвена Белью? Я полагаю, что Славин сейчас пошел к нему.

– Год рождения, место рождения?

– Он приехал сюда с севера, лет десять назад. Сейчас работает в «Хилтоне». Он их человек, понимаешь? Славин пошел к нему, и нам надо установить это.

– Послать наших по адресу? Если, конечно, установим?

– Только после моего сигнала. Понятно? Сейчас – ни в коем случае, ты спугнешь дело. Только после сигнала, Стау, после сигнала. Я не вешаю трубки, Стау, мне очень нужен адрес…

– Какое дело вы имеете в виду, Джон? – спросил Лоренс.

– Интересное дело, босс. Мне хочется сделать так, чтобы Славина можно было арестовать как русского шпиона и террориста. Это даст нам много выгод. Трудно даже представить себе, как много это нам даст, особенно перед началом «Факела».

В восемь часов утра Глэбб встретил Славина в подвале. Тот сидел около запертой двери мастерской и вертел в руках ракетку.

– Вит! – прокричал Глэбб. – Доброе утро! Рад вас видеть, зачем вы здесь?

– Натянуть струны, – ответил Славин. – Доброе утро, Джон. Вы, кстати, играете?

– Теннис – игра аристократов, Вит, а я из рабочих, мой отец был грузчиком. Я играю в бокс. Люблю драку, особенно с хорошим противником.

– Я – тоже. Можем взять перчатки, если они тут есть, и поработать на ринге. Только я думаю, перчаток нет; даже струны натянуть некому, порекомендовали найти какого-то умельца – здесь, в подвале; он, говорят, может все.

– Кто это?

– Черт его знает.

– Где он?

– А бог его знает… Как я заметил, время здесь не ценят, ваши уроки не идут впрок.

– Думаете, мы умеем ценить время, Вит? Это – пропаганда. Мы чуть-чуть выше здешних тропи, а так… Ладно, когда почините ракетку, поднимайтесь наверх, выпьем кофе перед тем, как пойдете искать партнера.

– Партнера привезет Зотов.

– Кто?

– Один наш инженер.

– Я знаю многих ваших инженеров. Как вы говорите?

– Андрей Зотов.

– Нет, – покачал головой Глэбб. – Зотова не знаю. Хотя, быть может, мне он представился под другой фамилией?

Поиск-I (Трухин, Гречаев)

Гречаев, отправленный на беседу к продавцу «минеральных вод» Цизину, куда, по данным наблюдения, каждый день, в одно и то же время, тщательно проверяясь, ходил Парамонов, несколько растерялся.

– Да, да, да, – повторил маленький потный Цизин напористо, – и не делайте невинных глаз, словно вы из «Котлонадзора» или «Вторсырья», – работника торговли научили, буквально, бдительности! Давайте в открытую: поступили сигналы? От кого? Приходько написал очередную телегу, что я переплавляю пустые бутылки в мельхиор? Или просигнализировал Дрынов? Этот должен написать, что я реализую пробки из-под «Боржоми» налево, вступив в сговор с Шарудиновым… Хотите посмотреть накладные? Обычную воду вместо «Ессентуков» я уже не продаю – повысился культурный уровень, все думают о циррозе…

– Вы напрасно меня так встречаете, – ответил Гречаев, заранее проигравший все возможные варианты своего поведения. – Я не из ОБХСС.

– А откуда? Из гинекологической клиники? Или с «Мосфильма»?

– Точно. Из второго творческого объединения, – ответил Гречаев. Он решил использовать давнее знакомство с ассистентом режиссера Хариным, школьным еще приятелем, отчисленным из Баумановского за беспробудное пьянство и тягу к публичным скандалам. (Так сформулировали на комсомольском собрании – все-таки «тяга к скандалам», а не скандал, – не хотели портить жизнь парню, смягчили.)

Настала пора удивиться Цизину – как всякий работник торговли, он испытывал особый интерес к деятелям культуры.

– Действительно? И есть подтверждающий документ?

– Вот если бы я был из ОБХСС, документ был бы… А мне зачем? Я ассистент режиссера Бобровского – слыхали?

– Толя? – Цизин пожал плечами. – Что значит – слыхал? Он у меня, буквально, каждую неделю покупает «Славяновскую». Да, я ее прячу от валового покупателя, пусть меня за это бранят, но кишечный тракт художника мне дороже похмельных страданий пьющего элемента.

Бобровский покупал у него воду два раза, обмолвился тремя фразами, но этого было достаточно – ловкие люди довольствуются фактом встречи, чтобы обернуть ее старой дружбой.

– Так вот, у нас к вам просьба…

– Пожалуйста.

– Вы бы не помогли организовать у вас съемку?

– У меня?

– Да. Интересный эпизод, сценарий, если хотите, подошлем.

– Вы и меня будете снимать?

– Будем.

– Нет, правда?

(О, честолюбие людское! Отчего оно устремляется прежде всего к кинематографу? Желание запечатлеть себя навечно?)

– Правда. Бобровский, во всяком случае, этого хочет.

– Так почему бы ему самому не приехать? Скажите, что я получу на днях «Нафтусю», это же нектар, пей – не хочу! Никакое похмелье не страшно, промывает печень и почки, буквально, как стиральным порошком.

– Вас как зовут?

– Григорий Григорьевич, Гриша.

– Да, да, верно, шеф говорил… Так вот, Григорий Григорьевич, мы бы хотели организовать здесь съемку скрытой камерой.

– Скрытой? Это как работал Гриша?

– Какой Гриша?

– Чухрай. Ставит свою бандуру и делает вид, что фотографирует птичек, а на самом деле подглядывает, как парень мнет девку…

– Именно так.

– Нет ничего проще! Просверлим дырку в двери, – он обернулся, – там у меня склад, ставьте аппарат, а я буду дурить покупателя… Только погодите, но ведь моего лица, буквально, не будет видно: кто меня узнает со спины?!

– А мы поставим две камеры. Посетители станут думать, что мы вас снимаем, а мы будем работать с двух точек.

– Так заднюю точку вы покажете в кино, а переднюю, с моим дурыльником, бросите в мусор, знаю я такие номера.

– Ну об этом вы с Бобровским сами поговорите, если мне не верите.

– Как будто я не знаю, что в наше время все решает не главный, а пятый! Мне неизвестно, какую ступеньку вы занимаете в кино, что такое ассистент и больше ли это помощника, но не надо спорить: что вы ему принесете на стол, то, буквально, и пойдет в кино. Разве у нас не так? Во-первых, начальник райпродторга меня никогда не примет, он для нас как римский папа, и с вопросом к нему нечего лезть. Надо подкрасться к секретарше! А у нее все хорошо с кишечным трактом и почки работают, как космические системы, – так что «Нафтуся» ни к чему. Но она мечтает достать колготки-сеточку, а заведующий секцией язвенник, и я оставляю ему «Славяновскую» и «Витаутас» – вот вам колготки-сеточка, вот вам наряд на тару… А что, эта тара нужна мне, да?! Она, буквально, нужна трудящимся. Ну, хорошо, ну я получу четвертак, ах, какой страшный гешефт! Цизин получил четвертак за то, что хорошо обслужил язвенников! Так они ж добрее будут, они не станут пить кровь народа во время рабочего дня, если я отоварю их «Смирновской»! Так о ком я забочусь?! О своей выгоде или общественном благе?! А ведь можно на все плевать! «Нет “Ессентуков”, жалуйтесь, мне-то что?!» И это – нравится, с таким – никаких хлопот! Э, не стоит об этом, я завожусь с пол-оборота, ничего не могу с собой поделать.

– Вам надо с кем-нибудь согласовывать нашу съемку, Григорий Григорьевич?

– Если вы хотите сорвать съемку – согласовывайте. Знаете анекдот про то, как один тип пришел к Богу и попросил, чтобы у соседа Ивана, буквально, сдохла корова? Все наши магазинщики завалят подарками секретарш, только б они доложили начальству, чтобы съемка прошла у них, все ведь люди, все хотят поработать на советский экран!

– Да, но мы будем снимать днем, а у вас в обеденный перерыв особенно многолюдно…

– Ну и что? Я приглашу тетю Веру, она пенсионерка, дам ей красненькую и выброшу торговать в розлив у витрины! Потом есть еще одна воз…

Дверь за спиной Гречаева хлопнула резко. Он обернулся: на пороге стоял Парамонов, неотрывно глядя на Цизина. Тот улыбнулся и сделал рукой неуловимый, странный жест, спросив при этом:

– Что вам?

– Э… Да нет… Просто я хотел узнать, может, «Саирме» завезли?

– Зайдите, буквально, попозже, не привозили «Саирме», к пяти часам будет.

Гречаев поднял глаза на витрину: прямо перед ним стояло семь бутылок «Саирме».

– Так вот, – продолжал между тем Цизин, – не вздумайте идти в райпищеторг, начнутся интриги, вы утонете. Или уже топайте к самому главному, в районный торг, это – голова, из молодых, он сделает все, если вы скажете, что хотите снимать именно у Цизина.

– Что, тоже язвенник?

Цизин не понял:

– Почему? Совершенно здоровый молодой человек.

– Но почему он сделает для Цизина все?

– Потому что вы об этом попросите, а умные люди, буквально, не отказывают работникам искусств…

– А если в тех бутылках на витрине была обычная вода? – спросил Константинов, оторвавшись от рапорта Гречаева. – Бутафория?

Начальник группы полковник Трухин ответил:

– Может быть, бутафория. Но зачем Парамонову ехать к Цизину за «Саирме», когда – я проверил – у них в буфете продают именно эту воду?

– Что дало дальнейшее наблюдение?

– Парамонов крутился на улице семнадцать минут, то и дело смотрел на часы, потом зашел в будку автомата номер семь тысяч триста девятнадцать и позвонил по телефону с индексом двести сорок четыре, видимо, к Шаргину, Леопольду Никифоровичу…

– Видимо?

– Он закрыл спиной диск и подстраховывался пальцами, так что сотрудники не смогли зафиксировать остальные цифры… Но у Парамонова нет других знакомых на Садово-Сенной, только Шаргин.

– Первый допуск принимаю; скорее всего, действительно звонил Шаргину, а второй – отвергаю. А что, если он звонил к неустановленному вами контакту? Это допустимо?

– Это допустимо только в одном случае.

– В каком именно?

– В том случае, если Парамонов и есть тот агент, которому ЦРУ шлет радиограммы; передаточное звено в сети.

– Что было потом?

– Парамонов снова зашел к Цизину, тот налил ему стакан воды, Парамонов выпил, не уплатил денег и, даже не попрощавшись с ним, побежал на остановку, прыгнул в автобус, через семь минут был в гараже.

– И…

– И продолжал ремонт машины Ольги Винтер.

– Поработайте с Шаргиным. Вы уже выяснили, какие документы попадают к нему из спецхранений?

– Да. Попадают те самые, которыми так интересуется Лэнгли.

А Шаргин тем временем стоял на перекрестке Арбата и Смоленской, у выхода из гастронома, нервничал. Заметив машину с дипломатическим номером, он шагнул с тротуара, приветливо помахал рукой человеку, сидевшему за рулем, тот притормозил, они поздоровались, поговорили несколько минут, причем услышать их разговор нельзя было, ибо Шаргин, опершись на дверцу, склонился к водителю.

А потом подъехал – на машине Ольги Винтер – Парамонов и запарковал «жигули» рядом с дипломатической машиной. Когда иностранец попрощался, Шаргин сел к Парамонову; заехав на Преображенку, в дом семь, они забрали двух девушек, отправились в ресторан «Русь», а оттуда на холостяцкую квартиру Шаргина, где и провели ночь…

Константинов

– Что касается Шаргина, то он разговаривал с Ван Зэгером, представителем «Трэйд корпорэйшн», это его партнер, – сказал Проскурин.

– Что-нибудь тревожное по этому партнеру поступало?

– Чистый торговец. По нашему мнению, он не связан со спецслужбами.

– А что за девицы были с Парамоновым и Шаргиным?

– Кочегары.

Константинов надел очки на кончик носа, посмотрел на подполковника вопрошающе.

– Кочегары, – повторил тот. – Одна кончила текстильный техникум, другая – пищевой, обе из Ростова, перебрались в Москву, в рабочей силе дефицит, хоть черта пропишут временно, и общежитие дадут, этим дали однокомнатную квартиру на двоих. День – дежурство, два – гуляют.

– С кем гуляют? – поинтересовался Константинов.

– Мы только-только их установили, Константин Иванович, начинаем изучать.

– А вам не кажется, что дело разрастается, как снежный ком, и это очень плохо, а?

– Ничего не поделаешь, факты. А факты – упрямая вещь.

– Память у вас хорошая, – заметил Константинов, – но, несмотря на факты, мне это разрастание не по душе. Люди – не снег, «людской ком» – категория страшная, вам не кажется?

…Когда Проскурин, закончив доклад и утвердив план мероприятий, вышел, Константинов набрал номер телефона Ольги Винтер.

– Здравствуйте, чемпион, – сказал он. – Ваш ученик приветствует вас. Боюсь, что завтра опоздаю на корт: у меня «Жигуль» забарахлил, ехать в «сервис» – потерять день, а хорошего мастера нет…

– У меня есть. Только он не возьмет у вас денег, если скажете, от кого пришли. Купите ему «Пшеничной», а еще лучше «Джин». Карандаш под рукой?

– Пишу.

– Парамонов Михаил Михайлович. Только по телефону не говорите, что по поводу ремонта…

– Бедный Парамонов боится, – улыбнулся Константинов.

– Их поколение – трехнутое, всего боятся.

– Вы, кстати, поговорили со своими знакомыми африканистами?

– Пока – плохо. Не хотят с вами беседовать, идеи берегут для статеек, сквалыги чертовы. Вы вражеские голоса слушаете?

– Когда как.

– Вчера Лондон передавал занятный комментарий о Нагонии; рубите голову – они готовят десант, очень похоже на Конго, слова почти такие же.

– Они – десант, а мы – нашу помощь, у нас же договор, – сказал Константинов, точно ответив на тот вопрос, который ЦРУ задавало своему агенту в последней шифровке.

На другом конце провода замолчали.

– Вы что, Оля?

– Ничего, прикуривала.

– А вы разве курите?

– Начала.

– Когда?

– Сегодня… Ладно, звоните Парамоше. Я его предупрежу. И приезжайте завтра на корт, мне интересно говорить с вами.

– Мне тоже.

– Не напрашивайтесь на комплимент, вы очень резко мыслите. Если бы я так вот написала: «Они – десант, а мы – нашу помощь», – мне бы руки вывернули.

– Кто?

– Шефы.

– Почему?

– «Нельзя так резко, вы не правительство, противник только и ждет такого признания…»

– А чего ж ему этого ждать, когда такой пункт записан в договоре, а договор опубликован в газетах…

– Мне на это возражают, что договор будет разорван сразу же, как только произойдет путч. Мы тогда не сможем оказать помощь, это будет нарушением международного права…

– Неверно, – сказал Константинов, напряженно обдумывая, стоит ли продолжать разговор или целесообразней подготовиться к нему – во время завтрашней игры на корте. – Неверно, – повторил он, – ибо свержение законного правительства в Нагонии возможно только при участии сил извне: это – главное нарушение международного права. Ладно, спасибо за Парамонова.

Парамонов пожал руку Константинову, вышел с ним во двор гаража, оглядел жигуленок, поднял крышку капота, потрогал провода:

– Оля сказала, что у вас сложное повреждение… А у вас провод перетерся, поэтому глохнет. Если за границу ездите, купите бошевский набор, отменная штуковина, умеют буржуи облегчать жизнь мастеровому человеку.

– Это могут, – согласился Константинов. – У вас очки есть? Я никак не разгляжу, что там у меня случилось, очки на работе забыл…

– Мои очки в конторке, – ответил Парамонов, – они мне ни к чему, я теперь линзы ношу…

– Что?

– Контактные линзы – ползарплаты встали за границей, зато никаких забот.

И он рассмеялся, сытно и широко, и пахло от него водкой.

– У вас в буфете будем пить или зайдем в кафе? – спросил Константинов.

– Да не за что пить-то, товарищ дорогой, и потом у нас сухой закон, директор фирмы гипертоник, сам не пьет и всех держит в черном теле, ефрейтор, а не человек. Когда что серьезное будет – приезжайте, помогу, ради Ольги каштан из огня вытащу. Она мне сказала, вы в Луисбург едете?

– Да. Передать что? Или привезти?

– А вы по какой части?

– По юридической.

– Как понимать?

– Я еду шаргинские поставки узаконивать.

– Знаете Леопольда?

– По фамилии…

– Святой человек. Мцыри. Нет, я почему спросил, от кого едете… Может, подумал, поспособствуете: на полжигуля скопил, надо на вторую половину собрать. Я бы еще годика на два поехал поработать за кордон. Леопольд обещает, но, знаете, человек он маленький, экономист всего лишь, а у вас на лице значение написано.

– Это как?

– А не объяснишь, это только почувствовать можно.

– Давно вернулись из командировки?

– Недавно.

– Страна интересная?

– Ничего. Там что хорошо? Можно радиоаппаратуру по скидке брать, прямиком из Гонконга. Текстиль неплохой. Обувь, правда, дрянь. Говорят, в Испании обувь дешевая, за десять баков[3]3
  Бак – доллар (америк. жаргон).


[Закрыть], говорят, можно классные баретки взять. – Парамонов закрыл капот. – Все, можете спокойно ездить, но бошевские провода все-таки возьмите, горя знать не будете.

– Спасибо за совет. У вас тут воды холодной нет?

– В буфете есть минералка.

– Там какая? Мне только «Славяновскую» можно, язвенник.

– А черт его знает, какая у них. Какую завезут. Олечке привет передавайте, пусть не гоняет только, больно уж лихо ездит…

– Передам. Вы ее учили ездить?

– Нет. Дубов.

– А муж?

– Он был против. Очень боялся, что она попадет в аварию, там же носятся по-страшному, не то что у нас.

Константинов достал из портфеля бутылку «Джина», протянул Парамонову:

– Спасибо, Михаил Михалыч.

– Да будет вам, – ответил тот, но бутылку, оглянувшись по сторонам, взял.

– Я, по-моему, с Зотовым встречался, – сказал Константинов, садясь в машину. – Он чуть прихрамывает?

– Да.

– Хороший мужик?

– Дерьмо. Правильно Ольга сделала, что ушла от него.

– Почему?.

– Зануда. То ему не так, это не так. Я его машину последнее время отказывался смотреть. Придирается, проверяет, словно с каким прохиндеем имеет дело: принюхивается, как орудовец. Так одним стакан мешает, дуреет один со стакана, а другому это колера в глазу прибавляет, работа идет ладней.

– Он сам, по-моему, трезвенником никогда не был.

– Нет, тут напраслину возводить не след, он не пьет, так, рюмашку одну тянет. Может, правда, и литр засосать, но ни в одном глазу, и не в радость ему это: там все вместе живут, секретов нет, всё друг про дружку знают…

– Ну уж всё? – хмыкнул Константинов и включил зажигание. – Друг про дружку все знать нельзя. Про самого-то себя человек не всё до конца знает. Спасибо еще раз, до встречи.

«Славину.

Найдите возможность посетить то отделение дорожной полиции, куда был доставлен Парамонов. Постарайтесь выяснить причину задержания.

Центр».