Текст книги "Рыцарь Грааля"

О ТОМ, КАК ПЕЙРЕ НЕ БЫЛ ПРЕДСТАВЛЕН НА ТУРНИР

В те далекие времена рыцари отличались галантностью и воинской доблестью, днем они упражнялись на мечах и копьях, охотились с собаками и соколами, а ночью сочиняли песни, прославлявшие прекрасных дам. Их сердца были нежны, точно притаившиеся под кольчугами голубки. Оттого рыцари были совершенно беззащитны перед любовью. Во всем они видели обещания нежной страсти и привязанности, залогом взаимности мог быть случайно оброненный взгляд или нечаянный жест. Рыцари таяли, сраженные в самое сердце лучезарными взглядами дам. И не было никакого бесчестья в том, чтобы пасть ошеломленным любовью.

Свои сердечные раны благородные рыцари прикрывали белыми розами, которые, сочувствуя их печали, становились ярко-красными. Время от времени друзья и свита могли слышать горестные стоны, вырывающиеся из благородной груди какого-нибудь несчастного страдальца. И стоны эти переливались в слова столь поэтичные и прекрасные, что пальцы уже начинали перебирать струны. И песня любви летела в высокие небеса, отражалась от звезд и попадала за крепостные стены, раня, в свою очередь, не менее чувствительные и открытые к любви сердца прекрасных дам.

О, Амур, Амур – великий бог, под чьими знаменами паладины любви приносили свои добровольные жертвы. О темное, расшитое крупными бриллиантами небо Прованса, на твоем черном бархате прописаны все баллады любви и страданий.

Соловей воспевает тебя ночью, бог Амур, единственный властелин вселенной. О, Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных. Помилуй и пойми, без любви нет сил жить, нет сил ждать даже твоего царства и справедливости. Любовью, и только ею, дышат травы и цветы. Любовь поднимает в небо птиц. Только любовь может служить основой для всего, что есть в мире, лишь ради любви можно пройти весь ад босиком и в веригах, во имя одной только любви!

Господи Иисусе, к милости твоей взываю, помилуй и пойми нас грешных…

Его высочество собирался явиться на турнир к началу, в то время как Пейре засобирался чуть свет. Он поведал о ночном посланнике друзьям принца, и те похвалили его за то, что он не стал будить Рюделя, чтобы сообщить ему дурную весть. Откланявшись и пообещав найти их на турнире, Видаль покинул свиту принца. Добравшись до гостиницы, где оставил Бертрана и де Орнольяка, но не нашел ни того, ни другого. Тревожное предчувствие сковало сердце Пейре: возможно, не стоило ему вчера уходить с принцем, оставив бесчувственного учителя рядом с его пьяным приятелем.

Но потом Пейре припомнил ночного посланника и рассудил, что коли Бертран соизволил ни свет ни заря пожаловать в замок, вряд ли его не накормили бы там и не уложили спать. Теперь Пейре жалел, что не спросил посланца о своем учителе. По утверждению отца, в замке де Орнольяка знала каждая собака, но даже если посыльный и не был знаком с Пропойцей лично, скорее всего, он ответил бы, приехал ли Бертран де Борн один или вместе с другим рыцарем.

Не зная, что предпринять, Пейре отправился на турнирное поле, где за большим столом перед раскрытыми книгами восседали трое вельмож, над головами которых были развешены щиты с разными гербами. По кругу располагались высокие трибуны, на которых к назначенному часу должны были разместиться зрители. Сейчас здесь было пусто. Расторопные служители в который раз подметали ристалище, утверждая посередине зеленую изгородь, разделяющую две дороги, по которым поскачут навстречу друг другу участники состязания. Где-то за трибунами нетерпеливо ржали лошади, слуги тащили тяжелое рыцарское снаряжение, еду и напитки.

Пейре уже бывал здесь с отцом, но обычно они приезжали вместе с другими зеваками к началу турнира и занимали места, предназначенные для низкого сословия. Теперь Пейре стоял перед турнирным полем, не зная, что следует предпринять и кого спросить о де Орнольяке.

В этот момент к столу подошел молодой человек, одетый в суконное грубое сюрко и поношенное блио. Он вежливо поклонился сидящим за столом вельможам и, приняв гордый вид, нарочито громко зачитал грамоту, на которой значилось имя его сеньора. Герольд сообщил, что его хозяин, участник Второго крестового похода, просит разрешения принять участия и в воинских забавах, и в состязании поэтов и трубадуров. Герольд выждал паузу и, подбоченившись, бросил на стол грамоты. За его спиной слуги судачили о подвигах знаменитого рыцаря.

Пейре так и не уловил имени, уж больно оно было сложным да длинным, зато он заметил, как господа за столом почтительно поклонились герольду и, начертав на двух табличках имя, опять же с поклоном разложили их по ларцам. Рыцарский же герб, который герольд вместе с грамотами положил на стол, был тотчас отдан пажам. И те бросились прикреплять его среди других гербов.

После того как герольд отошел от стола, Пейре оправил одежду и, взяв в руки свою драгоценную лютню и незаметно перекрестившись, приблизился к графским регистраторам.

– Простите меня, досточтимые господа, – Пейре вежливо поклонился, на всякий случай держась в шаге от стола с книгами и готовый немедленно сделать ноги. – Мой учитель, благородный рыцарь и трубадур Луи де Орнольяк, обещал…

Пейре запнулся, не зная, может ли он – простолюдин – сказать, что рыцарь обещал что-то ему? За такую дерзость ему, пожалуй, могли отрезать уши или повесить на первом же суку. Тем не менее господа, казалось, не заметили ничего необыкновенного в словах молодого человека.

– Де Орнольяк! Ты слышал, благородный Амбруаз Ребо? Де Орнольяк здесь – а ты еще не записал его в свою книгу?

– Не записал, так запишу, – он поднял голову на Пейре, – спасибо, что предупредил, парень. Не беспокойся, от него грамот не нужно, а что до герба, то он у нас всегда наготове и даже повешен рядом с королевскими. Так что еще раз спасибо.

Пейре побледнел. Сановники, казалось, забыли про него, занятые своими делами.

Если де Орнольяк не подходил записать свое имя, значит, не записал и Пейре, то есть Пьер Видаль зря тратил свои деньги, а Пейре зря мечтал о славе первого трубадура и отважного рыцаря. Напрасно Луи де Орнольяк учил его искусству стихосложения и воинским премудростям. Все пошло прахом из-за старого Пропойцы.

Пейре заплакал, отирая рукавом слезы. День уже не казался ему столь прекрасным и волшебным, предстоящие турниры утратили свою привлекательность. Хотелось только одного – убраться куда-нибудь, где не будет слышно барабанов и труб, возвещающих о начале турнира, о вызовах и появлении противников.

Вдруг кто-то дотронулся до его плеча. Пейре поднял голову и увидел возвышавшегося над ним Густава Анро.

– А мы-то тебя ищем, найти не можем, а ты вот где. Пойдем к принцу. Сегодня на турнирном поле и при дворе любви творится нечто примечательное. Так что, друг трубадур, смотри в оба и наматывай на ус. Думаю, что в самом ближайшем будущем об этом нужно будет петь. Тут уж не отговоришься, что проглядел самое интересное.

– А что интересного? – Пейре отвернулся, украдкой вытирая слезы.

– Как что? Турнир поэтов произойдет раньше рыцарского турнира! Каково?! В жизни такого не было, чтобы сначала пели, а затем бились. Но сеньор, зять сэра Раймона, Роже-Тайлефер получил нынче такое влияние на мнение королевы прошлого турнира прекрасной Бланки, ну ты понимаешь, – он выразительно поднял брови и скорчил шутовскую гримаску. – Так что она не смогла противиться и объявила, что поэтический турнир должен состояться раньше по той причине, что многие раненые рыцари позже не смогут сносно держать в руках музыкальные инструменты, а некоторые так и вовсе оказываются на несколько недель выведенными из строя. Можно подумать, что за них играть некому! – Он засмеялся и, обняв Пейре за плечи, повел его в шатер, разбитый у восточной стены специально для принца.

Но у шатра силы вдруг оставили Пейре, ему подумалось, что Рюдель обнаружил перерезанную струну и теперь верный Густав ведет его на расправу. Ноги молодого трубадура подкосились, и он упал бы, не поддержи его Анро.

– А ты, я вяжу, вчера перебрал, размяк, как струна в дождливый день? – он потряс Видаля за плечи.

– Учитель не записал меня на этот турнир, – Пейре еле ворочал языком, – так что, считай, что все пропало, благородный друг.

– Сочувствую. – Густав снял с плеча Видаля лютню, которая вдруг сделалась удивительно тяжелой, и повел молодого человека в шатер.

Принц сидел, облокотившись на расшитые подушки. Вероятнее всего, этот обычай он перенял у неверных, в землях которых воевал, и теперь демонстрировал свою привлекательную фигуру всем вокруг. Рядом с ним сидели два молодых человека, с которыми Джауфре вел задушевную беседу. Густав уложил Пейре на старой холстине подальше от прохода и куда-то делся.

Время шло, прозвучал сигнал, свидетельствующий об окончании представления грамот для участия в турнирах. Пейре не отрываясь смотрел на бок прислоненной к стене шатра гитары, гитары, которой он – Видаль – нанес смертельное оскорбление.

Гости принца начали собираться, прихватывая с подушек свои музыкальные инструменты. Пейре сел, опасливо поглядывая в безмятежное лицо господина Блайи. Тот весело кивнул ему.

Напротив Видаля старый германец в кожаной безрукавке, надетой прямо на голое тело, и с заплетенными в косы волосами, натягивал тетиву на лук. Невольно Пейре залюбовался тем, как быстро и четко он справляется с этим не самым простым делом. Правой рукой германец брал лук посередине и зажимал его нижний конец ногой. Левая рука при этом брала лук за верхний конец и выверенным за много лет движением пригибала его ровно на столько, чтобы накинуть тетиву.

Слуги входили и выходили, принося напитки и письма. Несколько раз в шатер забегали молодые привлекательные особы – вестницы крылатого бога любви, с посланиями от своих хозяек. Красоток принц щедро одаривал монетками и поцелуями. Наконец он скомандовал выгнать из шатра посторонних и велел слугам одевать его. Голубая роскошная одежда была вышита золотом и серебром, Пейре невольно засмотрелся на золотую перевязь и длинный алый плащ. В этом костюме принц выглядел божественно.

Одевшись, Рюдель махнул Пейре рукой и, перекинув через плечо гитару, вышел на свет божий.

Пейре плелся за своим новым господином, неся белую лютню и проклиная себя за совершенное преступление, из-за которого, несомненно, Господь прогневался на него, лишив возможности участвовать в турнире.

О ПОЭТИЧЕСКОМ ТУРНИРЕ И О ТОМ, КАК ПЕЙРЕ ВИДАЛЬ СПАС ПРИНЦА ДЖАУФРЕ РЮДЕЛЯ

Для поэтического состязания благородные хозяева турнира подготовили большой зал, в котором в разное время проводились тренировки и танцы. С душевным трепетом Пейре ступал по каменному полу самого древнего и красивого тулузского замка, оглядывая пеструю толпу разодетых и разубранных по такому случаю трубадуров. Многие из них, подобно славному Рюделю, были одеты по-светски, но чаще попадались такие, которые явились на поэтический турнир закованные в великолепную броню, отливающую серебром и золотом в свете зажженных факелов. При виде доспехов у Пейре перехватило дыхание и пересохло во рту, казалось, предложи кто-нибудь ему сейчас вызвать всех этих рыцарей на поединок, и Пейре бросился бы на них на всех вместе взятых с обнаженным мечом, за одно только право сорвать с убитого драгоценную кольчугу и надеть ее еще теплой на себя. Без доспехов юноша чувствовал себя, как, должно быть, должен ощущать себя человек, оставшийся без кожи.

О, чудесные доспехи богов и героев, отчего вы, подобно дочерям хозяев замков, достаетесь всегда не тем рыцарям? Пейре был красив, прямодушен и на редкость талантлив. В его груди билось чистое любящее сердце, которое изнывало без предмета любви и воинских подвигов! О жизнь, о несправедливость и тяжелый рок!..

Зачарованно Пейре взирал на длинные, словно скованные из крохотных колец прелестных фей кольчуги, надетые поверх войлочных стеганых одежд, на боевые перчатки и обитые металлом сапоги и не понимал, отчего досточтимый принц, в свите которого он случайно оказался, не надел сияющего облачения воина, дабы показаться в нем перед, безусловно, обожающими его дамами?

Юному и неопытному Пейре было не понять желание рыцарей избавиться от тяжелой брони хотя бы на время поэтического турнира и танцев. Он не мог даже представить себе, как обливаются сейчас потом незадачливые вояки, желающие еще до начала рыцарского турнира выставить напоказ свои воинские доспехи и оружие, часть из которых была, безусловно, отобрана в честном бою у могучих и отважных противников.

Герольды-распорядители вежливо предлагали участвующим в турнире трубадурам занять предназначенные для них места, откуда они могли в мгновение ока попасть в центр зала, где следовало демонстрировать свое искусство.

Об этом рассказывали сразу же четыре красноречивых герольда, по одному в каждой части зала. Остальные рыцари, не участвующие в сегодняшнем соревновании певцы любви и именитые гости также были усажены и ублажены. За огромный дубовый стол уселись старый граф Раймон Пятый, его супруга Констанция, сын графа, тоже Раймон, его зять Роже-Тайлефер, племянница Эсклармонда де Фуа и разодетые в пурпур и золото господа и дамы. Божественную Эсклармонду сопровождали сразу шесть Совершенных, двое из которых восседали за судейским столом вместе с ней, остальные занимали специально приготовленные для них места на небольшом расстоянии от госпожи Фуа. Совершенный – должно быть, наставник – стоял за спиной молодого Раймона1717
  Раймон VI (VIII) (27.11.1156—02.08.1222), граф Мельгейя в 1173–1190 гг. как Раймунд IV, граф Тулузы, Сен-Жиля, герцог Нарбонны, маркиз Готии и Прованса с 1194 г., был одним из крупнейших феодалов Лангедока в Южной Франции и одним из главных действующих лиц эпопеи, связанной с Альбигойским крестовым походом, с которого начался закат самобытной культуры Лангедока.


[Закрыть].

Появление каждого нового именитого гостя оглашалось важным и необыкновенно громогласным герольдом, который не уставал кланяться своему сюзерену и каждому, кого бы он ни называл.

Около дверей и во всех проходах разместились лучники, в новых кольчугах и перчатках. В обязанности последних входило разрешение возможных ссор и поддержание, таким образом, порядка во время проведения турнира.

– Первые туры будут проводиться здесь, – шепнул Джауфре оробевшему Пейре, – вечером же после рыцарского турнира трое лучших трубадуров получат право блистать во время танцев. Король турнира получает особые привилегии, денежный приз и золотую корону. Также будет выбран принц турнира с меньшим выигрышем и серебряной короной и герольд турнира, который унесет с собой памятный знак Тулузы.

Но Джауфре не договорил, потому что как раз в это время пажи торжественно внесли золоченый сундук с дощечками, на которых были написаны имена участников турнира. Принц вздохнул и положил свою изящную руку на плечо Пейре.

– Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, – улыбнулся он в усы и погладил гриф своей гитары.

Облаченный в алую, точно кровь, одежду Роже-Тайлефер отпер сундук и, вытащив две таблички, огласил имена первой пары.

– Но это же несправедливо! Бертран де Борн совершил низкий поступок! И об этом должны знать все! – Гголова Пейре пылала, сердце готово было выскочить из груди от клокотавшей в нем обиды и боли за оказывающего ему покровительство благородного сеньора.

– Признаюсь, я не могу не согласиться с твоими речами, дорогой друг, но… – принц приложил указательный палец к губам. – Вы же понимаете, мой дорогой, ни я, ни вы, ни кто другой не вправе разгласить тайну, откуда нам стало это известно. Скажу больше, если кто-нибудь в этом зале попытается выдать благородную даму, имевшую смелость предупредить недостойного рыцаря о готовившейся западне, и тем погубить ее… – принц насупил свои светлые брови. – Клянусь спасением души – я прикончу его на месте.

За разговором Пейре совершенно не слушал выступающих трубадуров, его трясло, по лицу тек предательский пот. Все его помыслы и все молитвы были обращены в защиту благородного Джауфре Рюделя, на оборону которого он направлял теперь всех известных и не раз помогающих ему святых и особенно своего любимого Святого Георгия, который, по мнению Пейре, мало говорил, но много делал. Стойкого и по-рыцарски верного святого.

Закончилась вторая песня, в ожидании высочайшего решения герольды выкрикивали имена только что сошедшихся на поэтическом турнире трубадуров, и зрители отвечали им криками, лязганьем оружия и топаньем ног. Весело было на турнире в тулузском замке.

Вторая пара оказалась более чем неравной – придворный менестрель из замка Табор по имени Ларимурр и простоватый на вид де Рассиньяк из Гаскони. Стареющий Ларимурр с необыкновенной легкостью и изяществом скинул голубой плащ на руку подоспевшему пажу и, перекинув гитару, извлек из нее серебряные звуки, нежней которых до этого Пейре не приходилось слышать. Стихи Ларимурра Пейре не понял, да и в стихах ли тут было дело, но чутьем подлинного трубадура юноша уловил имя прекрасной госпожи, которую восхвалял певец замка Табор. И имя это было ему приятно, давно знакомо и почитаемо – ибо певец Ларимурр уже давно положил свое сердце на алтарь любви единственной дамы, имя которой было Музыка. Госпоже своего сердца и души Ларимурр был до самозабвения предан, посвятив ей всю свою жизнь.

Певца слушали со вниманием и почтительностью. Когда он закончил и герольд выкрикнул имя гасконского дворянина, по рядам прошли смешки. Толстый и мокрый от пота Рассиньяк меньше походил на трубадура, чем даже папаша Дидье из харчевни «Три цыпленка». Он запел неожиданно высоким для человека его полноты голосом, чем насмешил собрание еще больше. В довершение позора певец вдруг запутался, забыв строку, сбил и так не стройный ритм и вынужден был уйти под громкие улюлюканья зала. Победа была отдана певцу Ларимурру, который, раскланявшись перед благородным собранием, вернулся на свое место.

Роже-Тайлефер снова порылся в сундуке и извлек оттуда две новые таблички.

– Бертран де Борн из замка Аутафорт и сиятельный принц Джауфре Рюдель сеньор Блайи, – пронеслось в воздухе.

Первым на середину зала вышел Бертран. С удивлением для себя Пейре заметил, что от вчерашнего пьяницы и драчуна в нынешнем Бертране не осталось и следа. Его светлые легкие волосы были чисто вымыты, глаза смотрели прямо и весело. На Бертране были надеты кожаные, уже порядком потертые, латы с набитыми на них металлическими полосами. Сын кожевника без ошибки определил, что сия броня была выполнена из самой дорогой кожи, которую только можно было найти на земле. Что же касается заклепок и непробиваемых полос, то о них стоило поговорить особо, потому что мало того, что они были великолепно выкованными, так что даже когда на тугом теле трубадура изотрутся и изорвутся дорогие кожаные латы, заклепки будут служить и ему и его потомкам. Да, эти латы создавал настоящий мастер, потому что они гнулись, повторяя движение тела Бертрана, и были тверды, как камень, в местах, в которые с наибольшей вероятностью могло ударить копье или по которым мог полоснуть меч. И было это сделано не для красоты или привлечения взоров дам, а прилаживалось с единственной целью – продлить жизнь их владельцу.

Бертран заиграл и запел. Никогда прежде Пейре не слышал песни, в которой рокотали бы звуки боя, слышались стоны раненых и плач прекрасных дам. Бертран пел с необыкновенным напором, точно теснил своих врагов, на расстоянии расправляясь с далекими ратями.

Когда он закончил, аккорд повис над залом. Пейре вздохнул одновременно со всеми. Гул восторженных голосов заполнил зал, Бертран стоял в центре, разгоряченный, словно долго скакавший галопом конь. Смотря на своего вчерашнего врага, Пейре невольно поклялся небесам, что если когда-нибудь Господь потребует от него пожертвовать своей жизнью ради спасения жизни Бертрана де Борна, он отдаст ее не задумываясь.

Зычный голос герольда произнес имя и титул принца, и Пейре задрожал от страха и отчаяния. По залу прошел легкий, словно весенний ветерок, смешок.

Рюдель неспешно поднялся и прошествовал в центр зала. Как зачарованный, Пейре проследовал за ним, остановившись лишь у запретной полосы, где его поймал за плечо следивший за порядком лучник.

Изящно поклонившись хозяевам замка, собравшимся на турнир трубадурам и гостям, Джауфре тронул струны и тут же схватился за лицо. Оборванная струна больно ужалила его в щеку.

Гости загалдели, несколько человек метнулись к принцу, разглядывая искалеченную гитару. Не зная, что делать, Рюдель смотрел то на свою гитару, то на тулузского графа.

– Есть ли у кого-нибудь из благородных рыцарей любви, возвышенных трубадуров и менестрелей запасные струны? – перекрикивая всеобщий гвалт, осведомился старый граф.

Несколько человек поочередно подходили к Рюделю и тут же уходили прочь. Ни у кого из них не водилось драгоценных и редкостных струн с металлической канителью.

– Знает ли досточтимый принц какой-нибудь другой инструмент? – попытался восстановить порядок граф.

– Должен признаться, мой господин, что я, несчастный, не обучен игре на других инструментах, – Джауфре опустил голову.

– Не знает ли кто-нибудь из менестрелей или жонглеров, находящихся на турнире, песни, которой вы собирались осчастливить наше собрание, чтобы сыграть ее за вас, в то время как вы будете петь?

– Боюсь, что ник… – Джауфре задумался, в то время как Пейре бросился к нему через зал и, держа белую лютню за гриф, встал на одно колено, преданно смотря в глаза принцу.

– Благородный сэр! Вчера я успел выучить вашу песню и уверен, что смогу исполнить ее не испортив.

– Ты уверен, что помнишь песнь о верной и преданной любви? – принц поднял Пейре с колен. – Ведь ты слышал мелодию лишь один раз?

– Этого вполне достаточно, – скромно потупился Пейре. – Верьте мне, сиятельный принц, ночью я наигрывал вашу мелодию много раз, потому что она запала мне в сердце.

– Решено. Ты будешь подыгрывать мне. Должно быть, Господь не случайно вчера послал мне тебя, если сегодня он отдает мою жизнь и честь в твои руки. Спаси же, мальчик мой, своего принца, и история не забудет твоего славного подвига, – он весело подмигнул Пейре и, показав на него очень довольному такому повороту дел графу, оправил драгоценный пояс и, отдав слуге искалеченную гитару, вышел на середину зала.

Перекрестившись и быстро протараторив молитву своему любимому святому, Пейре дотронулся до струн.

Нежная мелодия, тонкая, словно звуки пробуждающейся природы, теплая, точно первая ласка матери, излилась из-под гибких пальцев юного музыканта и поплыла по залу. Пейре украсил песню Рюделя, придав ей невиданную до этого глубину и совершенство. Так что сам автор, поначалу смешавшись, запел тише обычного. В конце концов, очарованный и околдованный неземным звучанием своей песни, принц запел в полную силу. Песня Джауфре летела легкой голубицей под своды зала, отзываясь в чувствительных сердцах рыцарей и дам, которые со слезами умиления на глазах взирали на стройную фигурку юного музыканта, его горделивую осанку, белый лен одежды и золотые, словно у ангела, волосы.

Текст песни, как мы уже говорили, был прост и примитивен, и что еще хуже – поэт то и дело путался с рифмами и терял только что обретенный ритм. Искусство Пейре сделало огрехи поэзии Рюделя незаметными, превращая явные минусы в блистательные плюсы. Так что, когда мелодия истекла, подобно последним кружевам лунного света или исчезающей в воздухе радуге, в зале поднялась настоящая буря.

Пейре поднял глаза и встретился со все понимающим взглядом Бертрана. Молча они поприветствовали друг друга.

Пока хозяева турнира совещались, кому из трубадуров присудить победу, герольды выкликали их имена, доводя зал до исступления.

«Если победителем назовут принца – Бертран будет повержен!» – подумал Пейре, и от этой мысли ему сделалось плохо.

Роже-Тайлефер поднялся со своего места и еще раз попросил совета у благородного собрания, кого же следует назвать победителем? Лучники уже начали успокаивать первых драчунов, желающих с помощью силы доказать правоту своего суждения о выступающих.

Наконец решение сложного вопроса было возложено на королеву турнира поэтов прошлого года – на прекрасную донну Бланку, которая своей властью увенчала славой обоих рыцарей. Чем положила конец вспыхнувшей было ссоре.

– Было бы непростительно с нашей стороны, наградив одного из этих трубадуров, лишить права выступления во втором туре другого, – весело и звонко произнесла она. – И главное, лишить почтеннейшую публику радости еще раз за сегодняшний день услышать столь великолепных певцов.

Но прежде чем отшумели последние восторженные возгласы, благородный Рюдель взял слово. Улыбнувшись собранию, он подошел к Пейре и, обняв его за плечи, произнес:

– Будет несправедливым, благородные рыцари и прекрасные дамы, участники турнира, если я, забрав себе все лавры, обойду стороной молодого человека, которому во многой степени я обязан сегодняшней победой. Поэтому, дабы никто и никогда не смог обвинить меня в черной неблагодарности, я осмелюсь представить собранию великолепного трубадура, юного и прекрасного певца любви Пейре Видаля, который хоть и не был записан для участия в этом турнире, не менее прочих достоин здесь находиться. Поэтому я прошу благородных хозяев замка позволить моему другу Пейре Видалю занять мое место на этом турнире. Сам же я готов устраниться и взирать на его победы со смирением и радостью, ибо продолжать участие в турнире без инструмента для меня равнозначно выйти пешим против конного противника, – он развел руками. – Пейре Видаль не имел счастья родиться в дворянском семействе, и поэтому он надеется выиграть этот турнир, чтобы получить посвящение в рыцари из рук самой прекрасной королевы турнира, которую мне когда-либо приходилось лицезреть в своей жизни, – он поклонился раскрасневшейся от комплемента Бланке. – Я же, в свою очередь, благословляю его на этот поединок и обещаю всячески способствовать его судьбе в дальнейшем.

– Позвольте и мне просить за Пейре Видаля, – рядом с Рюделем встал его недавний противник Бертран. – Преклоняю колено перед королевой турнира прекраснейшей мадонной Бланкой и молю ее дать шанс этому юноше показать нам во всем блеске свой талант. Клянусь рыцарской честью и доблестью, что не стану принимать дальнейшего участия в турнире, если будет отказано Видалю, потому что я слышал его игру и не хочу, чтобы кто-нибудь из завистников сказал после турнира, что Бертран де Борн не сделал попытки помочь одаренному трубадуру занять подобающее его талантам место.

– Клянусь Богом, любезный Бертран, что никто из ныне живущих никогда не посмеет обвинить в чем-то подобном вас, мой друг! – слушавший трубадура с вниманием тулузский граф вскочил теперь с места и готов был подбежать к доблестному рыцарю, дабы успокоить его лично, но сильная рука облаченного в красное зятя остановила благородный порыв старого графа.

– Если молодой человек не получит разрешение участвовать на нашем турнире, значит он как сын безродных родителей будет вынужден вернуться к себе домой. Я знаю, как простолюдинам сложно хотя бы раз оказаться на рыцарских турнирах, и понимаю, что на следующий год он может уже не найти в себе сил и средств для того, чтобы снова предстать на турнире. Я же пекусь о том, чтобы иметь возможность сражаться с действительно сильным противником, коим может оказаться этот юноша. Да и не только я, – сверкая глазами, Бертран обвел взглядом достойное собрание. – Клянусь честью, что присутствующие здесь рыцари скорее последуют моему примеру и откажутся от участия в турнире этого года, нежели позволят, чтобы о них думали, как о слабаках и трусах, боящихся бросить поэтический вызов новому противнику!

В зале поднялся неодобрительный гул, несколько человек повскакали с мест, поддерживая благородное негодование Бертрана. Все они рвались в бой, не желали и капли снисхождения ни от кого другого, как только от собственных дам.

– Но молодой человек не был представлен турниру по заведенным правилам. – Пытаясь перекричать собрание, надрывался правитель Каркассона Роже-Тайлефер. – Он не представил никаких грамот, никто не поручился за него до звука медных труб, возвещающих об окончании записи.

Ответом ему был настоящий гвалт. Рыцари вставали со своих мест, громко возмущаясь произволом.

– Позвольте и мне, пусть запоздало, просить за моего ученика Пейре Видаля и предоставить необходимые для участия грамоты, – из левого прохода, расталкивая лучников и раздавая зуботычины нерасторопной челяди, к центру зала пробирался де Орнольяк. – Ваша милость, благородное собрание. Вот грамоты Пейре Видаля, – он поднял над головой бумаги и со значением положил их перед старым графом.

– Но не будет ли нарушением всех правил и установленного порядка, если мы примем грамоты на участие в турнире после того, как шестеро участников первого тура скрестили между собой поэтические копья? – перекрикивая ор, обратился старый граф к собранию. Ответом ему были радостные крики и бряцанье оружия. – Тогда я передаю полномочия принять единственно правильное решение королеве предыдущего турнира несравненной донне Бланке. И да будет Господь ее поводырем.

В наступившей тишине прекрасная Бланка, поддержанная дамами, вышла на середину зала, где ее королевская диадема сразу же засверкала в свете факелов, точно вдруг проснулась заключенная в ней сила.

Де Борн, Рюдель и де Орнольяк встали на колени, их примеру последовал Пейре.

– Властью, данной мне на прошлом турнире и теперь, я дозволяю трубадуру Пейре Видалю участвовать в турнире. Для того же, чтобы никто из собравшихся не был в обиде из-за того, что Пейре не обнажал поэтического копья на первом туре, а лишь способствовал победе прославленного принца и трубадура Джауфре Рюделя, я повелеваю ему теперь петь для почтенного собрания. И пусть эта песня послужит свидетельствованием моего правильного решения.

Она подошла к Пейре и провела белоснежной рукой по его золотым волосам.

– Юный трубадур! Я желаю тебе удачи в этом бою и буду молить Господа о ниспослании тебе победы, – с этими словами прекрасная королева вернулась на свое место, прославляемая благородными рыцарями.

Все это время Пейре едва мог унять биение своего сердца. Еще минуту назад его удача прямехонько шла ко дну, и вот сразу же несколько рук вытащили ее на твердую почву. Джауфре, Бертран, Луи и, главное, королева прошлого турнира божественная Бланка, излившая на несчастного юношу свой неземной свет и пожелавшая дотронуться своей лилейной ручкой до его волос! Пейре едва сумел взять себя в руки и, дождавшись тишины, запел.

Его голос – чистый и звонкий – легко заполнил турнирный зал и сердце каждого присутствующего там трубадура и дамы, не оставив равнодушных. Увлекшись, Пейре позволил своей песне нестись аллюром, увлекая за собой слушателей, а затем вдруг взвиться вверх неожиданной трелью. Белая лютня изливала на благородное собрание потоки божественных звуков, в то время как голос Пейре не уступал ей красотой и силой.