Текст книги "Мертвым не понять"

Я не спешила сочинять письма актрисе, надеясь до прихода Павы напечатать как можно больше. Ведь, когда он явится, мне останется только слушать наиболее интересные, с его точки зрения, места «моего» нового романа. Дело в том, что имя именем, но о чем-то ведь нужно говорить с журналистами, с редактором, и это верх неприличия, когда писатель не знает имен своих главных героев. Поэтому талантливый Павел Зерцалов часами начитывает мне страницу за страницей истории своих… да, думаю в какой-то степени своих похождений. А потом несколько интервью… Вся наша троица не любит разговаривать с журналистами лично – куда лучше отдавать в редакции заранее заготовленные ответы на вопросы. Когда же речь заходит о литературе, мы стараемся не критиковать друг дружку. Самокритика же у нас приравнивается к подкопу под равноправного партнера. А это смертный грех! Наверное, мы с Павой могли бы выступать с дифирамбами в честь друг друга, снискав тем самым славу людей, ратующих за развитие и процветание литературы и сердечно радующихся успеху друг друга. Но я мало что смыслю в фантастике, приписываемой Зерцалову, а воспевать хвалу криминальному чтиву мне, в частности, не позволяет мой имидж. Такой кисейной барышне скорее пристало бухаться в обморок или брезгливо отворачиваться при одном упоминании о подобном жанре. И это от своего-то детища! Достойный повод сойти с ума.

2
ПРИНЦЫ И ПРИНЦЕССЫ

«– Милая, милая моя Генриетта. Делай со мной все что захочешь, но я больше не могу без тебя. Много лет я искал по всему свету такую как ты, и, когда нашел, не поверил… ты слишком прекрасна, ты божественна, в то время как я… кто я такой?! Я не достоин тебя! Твои родные никогда не согласятся обвенчать нас, никогда!

В порыве страсти молодой человек схватил меня за руку, голос его прерывался, словно он говорил сквозь мешающий ему огненный ветер.

– Любовь моя, я сдаюсь, я сопротивлялся своему чувству, я бежал от тебя, но я проиграл. Когда взойдет солнце, меня уже не будет. Дай же посмотреть на тебя в последний раз! Нам нету места вдвоем на этой земле – земле наших предков. Поэтому утреннее солнце застанет мой одинокий труп.

– О нет! – воскликнула плачущая Генриетта. – Не оставляй меня, Орлан! Я умру вместе с тобой! Каждый день без тебя был для меня пыткой! Я не хочу жить в мире, где не будет тебя! Возьми меня, люби меня в эту ночь, под черно-бархатными небесами, и пусть утреннее солнце озарит наши безжизненные тела, раз не хотело повенчать любовь!..»

Павел опустил голову и тут же поднял на меня полные слез и восторга глаза.

«– Я люблю тебя, звезда моя! Душа моя! Я люблю тебя, как еще ни одна женщина не любила мужчину…»

– Стоп! – Наваждение как рукой сняло. – Мне показалось, сейчас была реплика юноши?

– Ну да… – Пава огляделся по сторонам, как человек, не понимающий до конца, кто он такой и где собственно находится.

– Так почему же у тебя герой говорит героине, что любит ее как женщина?

– Что?! В самом деле, – он уставился на листок. – Ну надо же! Как это получилось? Я, видимо, так увлекся, что…

Я обняла его и чмокнула в щеку. Он слегка прижался ко мне.

– …Тебе понравилось? – спросил он с надеждой.

– Не все. Сцена изнасилования в первой части, например, выглядит ненатурально: обстановку, которую застает герой, ты описываешь как место ожесточенного сражения, а меж тем у тебя действуют четыре человека, и времени у них не так чтобы и много. Понимаешь, с одним насильником можно и должно побороться, но четверо – да один возьмет тебя за руки, второй за ноги, третий будет придерживать голову – меж тем как четвертый… – Я расположилась на подлокотнике кресла, играя с его прекрасными волосами. С тех пор, как до меня дошло, что Пава отнюдь не ненавидит женщин, наши отношения с ним складываются, как если бы он был моей подругой, с которой можно и пошалить. Единственной подругой…

– Да… да… если четверо… – мечтательно произнес он и стянул с меня шаль.

– А в общем, неплохо. Когда я смогу отнести текст в «Розу»?

– Недели через две. Я выписал тут для тебя имена героев и основные сюжетные ходы.

Я пошла заваривать кофе.

– Ты не забудешь, что вечером мы идем на презентацию нового поэтического журнала? – кинул он вдогонку, укладывая в папку листы рукописи.

– Да, – К моим светским обязанностям присовокупились и эти. В прошлый раз, когда Зерцалов наведывался ко мне, с хорошеньким шоколадным тортиком и бутылкой крем-ликера, я заметила на шее этого близкого и недоступного принца синяк. Опять не повезло с любовником. К тому же и слухи поползли – кому это приятно? А тут еще и совпало, мои поклонники начали изводить предложениями руки и сердца, что уже совсем ни к чему, с моим-то имиджем. Вот и пришлось теперь играть для всех роль сладкой парочки, оставаясь каждый при своем.

Мое лицо – лицо женщины, неиспорченной интеллектом, – неизменно привлекает мужчин, так что когда удерживаешь их на порядочном расстоянии – все великолепно, а чуть дашь слабины – пиши пропало, сразу же приходится искать что-нибудь для прикрытия, как шпионка, ей-богу!

А с Пашей мы смотримся великолепно, я бы вообще вышла за него, но думаю, что у красавца-принца другие планы. Когда-то давно, еще в детстве, у меня в комнате висел старинный портрет молодого человека, как две капли воды похожего на Зерцалова. Я была влюблена в него и как-то даже шепотом поклялась ждать его, искать и любить всю жизнь. И вот нашла…

В любом случае, наша троица не имеет права на серьезные отношения с кем-либо на стороне, потому что тайна превыше всего.

Последние год-полтора Пава под своим именем начал издавать фантастические рассказы. То, что он их не пишет, – факт. На это у него просто нет времени. Кто тогда? Конечно, Слава. Нечего сказать – наляпал учитель комбинаций – сколько еще таких? Не подкопаешься – все концы с собой унес.

Уже в дверях нас остановил телефонный звонок – Людмила из Тендерного центра сообщила, что в феврале у них съезд где-то в Германии, я так и не поняла где. Не люблю, но приходится соответствовать – книги Пашки и моя популярность напрямую зависят как раз от таких путешествий, но в этот раз откажусь – невозможно ведь в такие поездки брать с собой черновик трилогии «Плоть», «Похоть» и «Ярость». Нельзя даже книгу из подобной серии захватить с собой почитать, не то что самой писать. Ничего, пропущу – один раз прощается, к тому же зима в Германии… Ничего, летом наши «сестры» в Турцию собрались, вот там-то у них будут все шансы меня запарить.

Пава пробыл у меня с неделю. Очень было нужно оказаться слегка скомпрометированной, ну самую малость. Вообще присутствие в доме смазливого, неженатого молодца действует на мужиков, атакующих меня, как запах кота на крыс.

Хотя, защитить скорее я его смогу – раз в неделю тренировка, смешно, ей-богу, книги издаю от женского общества, а в тренеры выбрала Никиту-афганца, все равно без мужиков не обойтись. Слава богу, мой имидж к этому располагает. Можно было, конечно, остановить свой выбор на Тамаре, тем более что она и серьезнее, и куда опытнее, но… перспектива связаться с бешеного нрава лесбиянкой под два метра ростом, с черными длинными волосами, текущими по обе стороны головы от ослепительно белого пробора и заплетенными в тугие косы, которыми она при необходимости пользуется как своеобразным оружием, привязывая на концах по небольшому, но тяжеленькому грузику… нет. Всему на свете есть свой предел.

Пава, как я уже сказала, прожил у меня неделю, в течение которой мы ели шоколадные конфеты, читали роман о любви и ходили вместе в бассейн и в секцию верховой езды, что уже год как организована в ближайшем пригороде, всего в часе езды от дома.

В кой-то век я чувствовала себя отдохнувшей и вполне счастливой. Генриетте все-таки удалось выйти за своего Орлана, чему я даже была рада.

Тем временем мой друг уехал, оставив огромный букет алых роз; я уже хотела с новыми силами взяться за «Ярость», как вдруг без всяких предупреждений заявился Слава.

Сейчас я шаг за шагом вспоминаю те последние месяцы, когда я еще была в силах все изменить… и упрекаю себя за ту черствость и непонимание, которые невольно выплескивала в лицо этого нескладного, но бесконечно дорогого мне человека.

Вообще-то я существо вполне мирное, и при всей своей необщительности и любви к одиночеству легко могу найти общий язык с кем угодно. Я не обращаю внимания на расовую принадлежность, религиозные воззрения или сексуальную ориентацию. А специфика избранного жанра неоднократно заставляла меня становиться на позицию и преступника, и жертвы – поэтому вам должно быть понятно, насколько сильно меня нужно было довести, прежде чем я страстно буду желать убийства. Так сильно и пламенно, как ничего и никогда еще не хотела!

3
ПРЕДЧУВСТВИЯ

– У меня ничего не получается. – Владислав развел руками и отвернулся, словно мое присутствие доставляло ему боль. – Я не понимаю Риту, я все испробовал… – он засуетился и достал из портфельчика с застежкой изрядно измятые листки.

– Что такое – ты даже не перепечатал? И хочешь, чтобы я теперь разбирала все эти каракули?

(Меж нами был заключен договор о порядке оформления литературных трудов – и даже черновики, несмотря на то, собирался ли автор читать их вслух или нет, отпечатывались через два интервала, и никак не далее, чем второй экземпляр. Я лично даже подумать про себя не могла – притащить кому-нибудь из моих ребят что-то подобное.)

– Сожалею, но она просила меня как раз не печатать… Она говорит, что для того, чтобы лучше войти в роль, ей не подходят ровные машинописные строки. Тут нужен индивидуальный почерк, передающий волнение, напряжение, жестокость и…

– Ясно. Но я не Маргарита, и если ты хочешь, чтобы я работала с твоими текстами, изволь раздобыть что-нибудь читабельное. Потом, для оскорбительных писем мне нужно больше знать о… о нашей жертве – например, описание домашней обстановки, привычки, распорядок дня… словом то, что составляет личное, мало или совсем недосягаемое для посторонних глаз… Знаешь, как страшно, когда чужой человек знает то, что не мог видеть никто? Скажем, как ты пьешь у себя дома чай и грызешь ногти, проглядывая кроссворд в журнале за 1969 год, время от времени косясь на дверь и прислушиваясь к стуку лифта. Людей нервирует, когда о них известно чуть больше, чем они сами этого хотят…

– Да. Но…

Я знала, что эта тема актуальна для нас обоих, но до сих пор гадала, кто же была эта актриса и что могло взвинтить ее.

– Ты переписал для меня эти пасквили?

– Да… Но… видишь ли… – Он придвинул свой стул и погладил клавиатуру компьютера. Этот жест на языке нашей тройки считался особо доверительным, чуть ли не интимным, никому другому я в жизни бы не позволила даже стоять рядом с моим письменным столом, не говоря уже…

– Я прочел их все. Но, Диана, я, конечно, не могу показать их тебе, чтобы еще больше не скомпрометировать мою знакомую, тем более, что почерк… Видишь ли – это сразу же бросилось мне в глаза – почерк женский.

Я вспомнила о Паве его каллиграфическую шедеврятину вполне можно было принять за женский почерк, да и стиль, и манера…

– Я промучился над ними ночь, снова и снова натыкаясь на подтверждение догадки. Утром я был уже у нее.

– Ну и?..

– Речь шла о преследовавшей ее женщине! Это-то, по ее признанию, делало совершенно невозможным рассказать обо всем мужу! – Слава посмотрел на меня, лихорадочно кусая губы, но услышанное не произвело на меня ровным счетом никакого впечатления. Он несколько разочарованно продолжил. – Эта женщина опасна. Рита познакомилась с нею лет двадцать назад, и давно забыла о ее существовании, а теперь просто напугана и сбита с толку. Мы не знаем, как ее найти, она не дает возможности объясниться.

«Ага. Вот наш скромник и сказал «мы». То-то еще будет».

– …Короче, сделать ничего нельзя, и не будем об этом. Собака, которая долго лает, как правило, не кусает. Я хочу только помочь Марго вернуть душевный покой, возобновить работу в театре и, главное, хранить все в тайне. Я надеюсь на тебя.

Я медленно взяла со стола исписанные листки и начала читать их один за другим, ежеминутно натыкаясь на неразборчивые слова. Владислав считал, что не мешает мне, молча хрустя пальцами с обглоданными ногтями. Уже с первых строк я знала столь тщательно скрываемое имя актрисы. Это была не кто иная, как Маргарита Белкина – без сомнения, талантливая и очень красивая шатенка. На моей памяти она сменила пять-шесть театров, переходя от режиссера к режиссеру по зову сердца, и бросала сцену всякий раз, расставаясь с очередной «вечной» любовью, тут же выныривая где-нибудь недалече с новым обручальным кольцом на пальце. Года три назад у нас был один любовник, и неизвестно чем бы закончились наши с нею так и не начавшиеся отношения, если бы не договор – нерушимое соглашение троих – не допускать в свою жизнь никого. Так, я могу иметь сколько захочу любовников, не связывая себя с ними никакими обязательствами.

Имя мерзавки, затеявшей эпистолярные сношения с нашей нынешней клиенткой, мне тоже оказалось знакомым (до чего же тесен мир!). Немного подумав, я вспомнила малоизвестный театрик в модном тогда восточном стиле, сочетавшем в себе элементы Ци-гун, Кун-фу, маски, стилизованные под театр Но, и, кажется, отдельную программу ритуальных индийских танцев. Все это наводило на неприятные мысли – не столько из-за моего отношения к Востоку, сколько из-за физической подготовки преследовательницы. Помню, что театр уже и тогда имел весьма ограниченное число поклонников, потому что представления были редки, хотя и очень профессиональны. Поговаривали, что актеры поглощены самосовершенствованием и весьма активно посещают тренинги. Мне тоже случилось побывать на двух-трех занятиях, и могу засвидетельствовать, что преподавание на них велось на очень серьезном уровне. А это в корне меняло дело. И из образа обыкновенной скандалистки постепенно начала вырисовываться хорошо подготовленная, накачанная и чуть ли не вооруженная фигура хищницы.

Однако я не стала пугать Славу, хотя и пообещала попробовать навести справки о бывшей танцовщице. Вообще странное дело – я заметила это, еще когда косила под лесбиянку. Стоит только сообщить малоинтересному для себя мужчине эту свою особенность, как он тут же начинает вспоминать, что есть, мол, у него знакомая, с которой ему срочно нужно тебя свести. Маразм. Как будто если невооруженным взглядом видно, что я нормальная женщина, то мне сразу же подавай мужика! Бред! Я не верила, что стерву эту – Танечку Светлиц– кую, – тем более если она гадость задумала, удастся скоро вычислить. В письмах же были только угрозы, ни единого условия – ни одного шанса. Проклятие. Я представила себя на месте Риты – жизнь в ожидании удара, и еще какого… Да, она богата: муж – известный коллекционер, но если не можешь признаться в этих преследованиях, значит уже не получится открыто нанять охрану, а в театре… это же проходной двор – туда можно войска ввести – живи не хочу. У них однажды осветитель запил – искали, найти не могли, оказалось он днем спал, а ночью пил и в декорациях путался…

Но ради покоя примадонны нам с Владиславом следовало написать пьесу, что ни он, ни я делать не умели. И в любом случае – если Белкина обратилась к Славке не просто как к своему школьному другу, а еще и как к известному автору – значит, она знает, чего хочет, и напиши он хоть шедевр из шедевров – она охотно отдаст его за пару страниц моего творчества, будь это хоть бред напополам с халтурой.

Я подумала, что можно будет где-нибудь использовать эту историю двух амазонок с эффектной дракой в конце, и сходу набрала на компьютере пару-тройку основных ходов, в духе нашего общего учителя, и окончательно придя от этого в восторг, неожиданно для себя выдала крошечный текстик: «Твой П.». Вот он:

«Народ достает – сил никаких нет. Пришлось назваться лесбиянкой (активной, агрессивной, мол, годмише в сумке – выньте-нате!).

Испугались, смутились. Сдержанный кивок – мол, «понимаем, как же, лесбиянка – тоже человек». А уже на следующий день начали требовать членские взносы.

Я ору, сопротивляюсь, доказываю, что, мол, нет такого налога на годмише! Не догадались еще придумать. А этого… ну, чего нет, того нет. И денег у меня нет, и вообще ничего нет! Можно проверить!

Теперь говорю, что мужчина у меня все-таки есть, зовут Павел. Он нежный и красивый, добрый очень, чудный такой, в общем, мне подходит. Да что там – лучше не надо. На самом деле – лучше и нет!

Я про него здорово научилась истории разные рассказывать, стихов напосвящала – обрыдаться. Брелок или перчатку какую найду – всегда могу отличить – его это или нет. Еды вкусной, бывает, наготовлю, как он любит. Одеваться тоже стала по-другому – сексуальнее – для него. Вещей всяких мужских накупила, в шкафу повесила и поверила. По-настоящему уверовалась. Все поверили.

Сегодня пришла вечером домой, а в постели темная роза лежит и записка.

«Буду в полночь.

Твой П.»

Жду!..»

Уверенный в том, что я занялась делом, Славка шарился в прихожей, борясь с непослушной обувью.

Пока он ходил в магазин (терпеть не могу покупать картошку и прочую тяжесть), я набросала несколько страниц, вложив туда все свое недовольство по поводу прерванной работы. От имени ревнивого и взбешенного невниманием молодого человека я проклинала на чем свет стоит Марго, подхлестывая себя тем, что, не отвлеки меня Славка неожиданным и неприятным заказом, я уже давно бы расследовала убийство в… Ну вот – я даже не знаю где! Дожили!

Итак: звонки и письма повлекли за собой нервные срывы – ясно. Муж подозревает… А почему? Что, вспоминает прежних дружков жены? Очень даже может быть. Ходят сплетни? Пожалуй. А может, он тоже получает послания и не показывает их Рите, не желая выглядеть в ее глазах идиотом, или хочет проверить?! Тогда у него есть все основания следить за ней!

Я чувствовала вдохновение. Что же он видит – жена ведет себя странно, то и дело получает письма и отмалчивается или делает вид, что их и не было. Звонки в любое время дня и ночи – это-то он не может не заметить…

Мои мысли прервал Шоршона, и я, накинувшись на него в прихожей, выложила все. После чего он с полчаса висел на телефоне и наконец заявился ко мне на кухню красный как помидор и попросил написать еще и письма для мужа, но с тем, чтобы прочитавший легко смог распознать, что анонимщик никогда не допускался в квартиру дальше порога, а значит, легко можно будет поставить под сомнение и все остальное.

Но это уже полный бред! Ревнивец хватается за любую мелочь. Зачем писать ему? К тому же лениво. Но делать нечего. Слава вымолил в издательстве отца отсрочку, и я занялась ненавистными письмами.

Желая слегка перенаправить беспокойную головку Шоршоны, я присоветовала ему обратиться за помощью – нет, не к психиатру. На это он в жизни бы не решился, а в «Гадальный салон Линды».

Линда – моя ровесница – была сестрой Яна Касареса, который время от времени помогал в моих архивных поисках. Наверное, на самом деле я всегда чуть-чуть побаивалась слепой ясновидицы. Точнее, слепой она была большую часть своей жизни, но даже после операции сохранила некоторые старые привычки типа ощупывания всего и вся, встречающегося ей на пути. В музей ходить с такой спутницей, наверное, последнее дело! Кроме того, она была сама не своя до красивых молодых людей, которые и вились вокруг нее в невероятном количестве. Но одно можно было сказать наверняка – искусство медиума она познала в совершенстве. Видела будущее, мало того – время от времени, как настоящая шаманка, помогала чьей-нибудь заплутавшейся душе найти дорогу назад, спасая наркоманов, шизофреников и не в меру перетрудившихся и заплутавших в собственных построениях писателей.

О Линде, как о человеке, не желающем считаться с мнением окружающих, ползли самые нелицеприятные слухи – лично я старалась держаться от нее подальше. А то – черт их, экстрасенсов, знает – чуть что не по них – враз нашлют порчу. А порча не парча, ее так просто не снимешь. Да и кому приятно, когда тебя читают, как книгу.

Чуть вытянутое прибалтийское лицо со светло-серыми прозрачными глазами казалось древним и прекрасным, длинные почти белые волосы были абсолютно прямыми, и медиум никогда не укладывала их в прическу, даже косу не заплетала. Стиль ее одежды оставался неизменно хиповатым – что злило меня как человека, ввиду множества причин не способного расслабиться.

Да. Я не любила Линду – но именно к ней была вынуждена отправить своего несчастного друга, абсолютно не подозревая, что скоро и сама изведаю мощь ее обволакивающей силы.

Маргарита по-прежнему не имела понятия о моем участии в этом деле и просила у Шоршоны все новые и новые образцы моего стиля и его почерка. В конце концов я написала ее мужу, что застрелю его на восьмое марта, потому что мне… (имеется в виду отверженному) не доставляет удовольствия лицезреть их счастье. В общем, полный бред, но звучит убедительно. А то… кому же это приятно?!

Меж тем Пава начал приходить уже не просто с синяками, а с настоящими кровоподтеками и длинными, багровыми следами от хлыста на спине. Наконец он сознался, что нарвался на настоящего садиста и теперь не знает, куда от него деваться. Я поселила принца у себя, и вскоре он уже знал о истории со школьной подружкой Владислава чуть ли не больше меня. Работа над пьесой совсем заглохла, в то время как писем я написала массу. Время от времени Шоршона подсовывал мне собственные воспоминания о школе, в которой они учились и где по легенде Рита познакомилась с преследователем. Я никогда не любила легко узнаваемые подробности и писала от себя, но, как это выяснилось позже, переписывая, Славка неизменно добавлял их. Глупо! Ах, как глупо!

Одновременно, чтобы окончательно не деградировать, я начала сочинять рассказ о женщине, обратившейся к любящему ее мужчине из-за того, что ее избивает любовник – совершенно мерзкий псих, от которого она, ко всему прочему, еще и не может никуда скрыться. В итоге верный рыцарь убивает надоевшего ей дружка, на самом деле оказавшегося ни при чем, и садится за решетку.

Пава убедил меня не показывать пока текст Шоршоне, потому что он никогда не пропустит его, а сделать из него совместное произведение о любви и коварстве.

Так мы и развлекались, поджидая нашего психа– рыцаря.

Вечером отправились на концерт цыганской песни, где в антракте недурно конкурировали с самими актерами по обращенному на нас вниманию зрителей.

В этот раз я позволила себе расслабиться; надо сказать, что мне ужасно понравился тонкий как стебелек молодой гитарист с длинными, легкими волосами, похожий на одного моего знакомого художника, застреленного накурившимися молокососами, когда он возвращался с выставки. Все первое отделение я смотрела только на него. Почти только, точнее сказать, потому что внимание мое плавало от трепетного юноши до седобородого красавца с манерами дикого барса и со свернутым в виде шарфа женским платком на шее, который пожирал меня глазами и пел, обволакивая и тут же стегая своим голосом. Отчего мое внимание летало как пинг-понговый мяч, и в антракте я совсем было уже потеряла голову от нахлынувших на меня противоречии, когда дикий красавец подошел ко мне со спины и дотронулся до моего плеча. Играла музыка, и я танцевала с ним, ощущая, как мне передается его трепет и тепло.

Мы занимались любовью где-то в гримерной, и повсюду валялись накиданные шали и пачки из завтрашнего спектакля. Стены были затянуты грубой холстиной, и мысли появлялись и исчезали… А со сцены звучали песни и топот. Уже уходя, я урывком увидела симпатичного гитариста и заметила, что его замшевые сапоги были мокры от снега, и это меня почему-то опечалило.

Пава отвез меня домой, в машине мы выпили бутылку шампанского и я хотела любить всех. Да, всех! Тем более, что по всем приметам у Зерцалова тоже что-то налаживалось. Последние дня три кто-то звонит и вешает трубку, едва я подойду. А Пава вздрагивает, краснеет и тут же напускает на себя безразличие. Поэтому в присутствии Зерцалова я стараюсь не обращать внимания на телефон, предоставив его в полное распоряжение влюбленного создания.

Выходя из «мерса», я заметила, как Павел наклонился над рулем и, ласково поглаживая бардачок, сиденье, на котором я только что сидела, зеркальце, спидометр, быстро и нервно, точно опасаясь, что я все вижу, попрощался с машиной, как с живым человеком, мало того, наверное, так можно прощаться только с дорогим и любимым существом. Чуть было не сказала – с женщиной…

Не желая смущать его, я заспешила вперед.

А дома нас поджидал уже сюрпризец – оказывается, наш шизанутый дружок (у него был ключ – вся наша троица давным-давно торжественно обменялась ключами от квартир), продолжая работать над пьесой (как она мне надоела), решил поглубже войти в роль – то есть, ощутить себя тем самым маньяком, пишущим письма с угрозами. Для чего Рита дала ему, или он сам выпросил, что уже установить вряд ли когда-нибудь удастся, пистолет.

Нас с Павой чуть не перекосило! Вот только перестрелки тут еще и не доставало! И какой надо быть идиоткой, чтобы такому психу дать в руки оружие?!

Мы насилу уговорили Славу хотя бы не изображать супермена при нас. Я пошла принять ванну. Вскоре туда заявился Пава и предложил установить у Шоршоны в доме видеокамеру и посмотреть, как он будет встречаться со своей дамой. Я согласилась – не столько ради привнесения подробностей в наш с ним рассказ, сколько из-за смутного предчувствия чего-то нехорошего.

Раньше я никак не могла понять, отчего, объединяя тройки, наш учитель свел в одной из них такие разные типы. Теперь я догадываюсь, тем более что образ разворачивающейся пружины, относящийся изначально к Владиславу, теперь уже можно с успехом переадресовать на меня. Конечно, если бы моя жизнь сложилась по-друго– му, внешность, образ мыслей и манеры более соответствовали специфике избранного жанра, а не замыкали меня, как джинна в сосуде, под табличкой с надписью «Прекрасная незнакомка»… Может быть, тогда внутреннее и внешнее могло бы развиться в более гармоничную личность. Если бы я хотя бы могла отвечать оскорблением на оскорбление или чуть что бить в наглую усмешку, но нет… Я терпела, все эти годы терпела. Хотя, что я говорю – да, случалось, что меня доставали или даже обижали, но никогда удар не приходился так точно в цель. Никогда острие людского коварства или подлости не ранило меня так глубоко, я бы даже сказала, смертельно.

И теперь, отбросив всю внешнюю мишуру, я оставила наповеркулишь самое главное, что было когда-либо во мне, – честь человека. Обиду и ярость…