Текст книги "Канон"

Канон
Юлия Архирий

© Юлия Архирий, 2017

ISBN 978-5-4485-8810-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

* * *

…Что было, что будет, чем сердце успокоится?

А успокоится оно осенними сизыми травами, тонкой полоской первого инея. Дождём оно успокоится – тихим-тихим, сладким и горьким, дымным, холодным, осенним дождём. Туманом предутренним – дыханием близкого леса. Что было, что будет, в чём сердце упокоится?..

Как же так вышло? Как получилось, что тебя занесло в эту глушь – золотую, лесную, грибную, травную? Что сидишь у огня, смотришь, как пламя лижет осиновые поленья…

Вдыхаешь тихо, словно боясь растерять малую каплю сердечной тишины, запах сырой древесины, запах дома…

Выходишь в пронизывающий холод осенней полночи, и, запрокинув голову, долго-долго глядишь на живое мерцание бесчисленных созвездий – над домом, над посёлком, над лесом, над туманными сырыми полями, над болотами и сонными торфяными речками – Полей да Воймегой.

И что нужно тебе?.. Только вглядываться в ночь и слушать еле уловимые шорохи осеннего леса – падение листьев в росистую траву. Вот это место, вот эта земля. Земля, щедрая на травы, на грибы и ягоды, земля, которую невозможно приручить, как там, далеко – ах, как далеко…

Глинистая, подзолистая, лесная. Мшистая, чавкающая под сапогом, чёрной водой заполняющая следы, готовая вмиг обернуться болотом. Земля, заросшая осокой, таволгой, укрытая бронзоволистьем ивняка.

А там, там… далеко-далеко… земля готова отдать самое святое – кровь винограда и золото хлеба. Земля, пропитанная солнечным светом, возделываемая, сколько помнит себя человечество… Что ты делаешь здесь?..

 
– Что я делаю здесь, что я делаю?
Мимолётная прошлого тень…
Помню ветку – душистую, белую,
Что в лицо мне склонила сирень.
 
 
Темной влагой ночной напоённая,
Ароматом нездешним дыша,
Слушать музыку новорождённую
Потянулась сирени душа…
 

Моя подруга писала, читала мне, плакала.

Что привело тебя сюда, в это место, к этой доле, в эту юдоль?

Тебя – мимолётную тень прошлого – «нас сотни лет, нас сто тысячелетий разъединяют, Бог мостов не строит…»

Тебя – юную жрицу, критянку, гречанку? – умершую в юности?

Тебя – старого римлянина, жителя погибающей Империи, с душой мальчишки, с памятью о чуде братства, пережитого в детстве?

Тебя – монаха, убегающего из монастыря, и всегда возвращающегося? Пришедшего в обитель со звездой за пазухой, просиявшей сквозь дырявую крышу хлева – лампадой, вознесённой над кучей соломы, облитой ослиной мочой…

Тебя, одинокого безвестного воина, в одежде, потрёпанной всеми ветрами Сирии, Палестины, Египта?

Тебя, пылкую бургундскую красавицу, погибшую в самом расцвете молодой чувственности?

Тебя, голландского юношу, больше всего на свете любившего море и корабли, что привело тебя сюда – под это небо, к скорбным осинам и берёзам, в глухие еловые закоулки, скрывающие то ли крепкие белые грибы, то ли несметные сокровища палой листвы?

Помнишь ли ты мерное качание судов в тихих водах корабельной верфи, ночи в порту и – сквозь дрему на поскрипывающей рыбацкой лодке – всё те же вечные звёзды, свисающие гроздьями со снастей, обильно осыпающие свёрнутые суровые холстины парусов?..

А ты, австрийский, прусский ли дворянин, чьего имени я не знаю, словно стойкий оловянный солдатик вышедший в мир из зеркально – золотой шкатулки родного дома-поместья, окружённого старинной дубовой рощей с россыпью белых маргариток в траве?..

Ты, смешная девчонка из горной испанской деревушки, водившая дружбу с дезертиром «победоносной» наполеоновской армии?

Ты, застреленная андалузская цыганка?

Ты, честолюбивая француженка, странными путями приведённая, привезённая в Россию, чтобы встретить свою единственную любовь?.. Почему в тихий вечерний час, когда потрёскивают дрова в камине, я вспоминаю вас?..

Когда к окну подползает белый туман, ложится в траву, ласкает её холодными струями…

А на веранде закипает чайник… и там холодно, как на улице, и вода из крана течет ледяная, и умываешься на ночь, и лицо долго горит от холода.

И за стенами дома – огромный мир.

Леса, болота, пустынные поля до горизонта, перемежающиеся глухими заливными лугами, реки, плутающие в зарослях, облака, оставляющие клочья сизой сырой ваты на верхушках деревьев.

И затерянность, и тишина – нет глубже, лишь изредка – звон дождевых капель по стеклу.

Я попала сюда – я пропала.

Я затерялась, забылась, стала неотличимой от осеннего воздуха, влажного ветра, горстями разносящего по свету листву, туч, склонённых к земле.

Что было, что будет, в чём сердце упокоится?..

«Когда закончатся слова…»

 
Когда закончатся слова,
Снег трепетно укроет ветви…
Узнай, моя душа жива,
И Бог давно ее приметил.
 
 
Когда укроет ветви снег,
Пушистый, тихий, нежный, белый…
Узнай, что смерти больше нет,
Нет смерти – ни души, ни тела.
 
 
Когда умолкнут все слова,
Когда окончится познанье,
Укроет снегом дерева,
Накроет душу покаянье.
 
 
Когда оплачет ветер нас,
И ляжет снег, врачуя душу…
Быть может, нам Господь подаст
Мгновенье – тишину послушать.
Ловя в ладонь межзвёздный снег,
Когда в затылок ветер дышит…
Лицом заройся в тёплый мех,
И с облегчением: «Ты – лишний!»
 
 
– Вновь из колоды старых карт
Достань знакомую до боли,
Извечный чувствуя азарт,
Иной уже не помня доли.
 
 
Когда, как чистый белый снег,
Скользит душа из выси Божьей
На сонную припухлость век
И тает, тает осторожно…
 

По следам Крестовых походов

«По золоту полей инициалов…»

 
По золоту полей инициалов
Гуляют сизо-синие драконы.
Лев пышногривый, жёлтый, мягкой лапой
Касается плетенья трав и веток —
Готических орнаментов витья —
Где спелых, алых ягод земляники
И белых звёзд цветов её не счесть.
 
 
В овале медальона, столь же синем,
Как небо ночи, всадники навстречу
Друг другу скачут, обнажив мечи.
Их лошади так тонки, грациозны,
Что, кажется, танцуют странный танец,
Причудливый и нервный, меж плетей
Аканфа и неведомых плодов.
И Царь Давид, Архангелом храним,
Лежит с сунамитянкой златокудрой…
О, Мастер из Имолы! Свет листов
Руном ложится агнцевым на сердце.
Пергамент дышит терпкостью, насквозь
Пропитан ароматами столетий.
 
 
Бродя по малахиту маргиналий
Ломбардского миссала, со страницы
Вот-вот сойдут охотники с борзыми,
И Ангел в тишине прошелестит
Прохладными крылами подле уха,
Оставив мироносицам гирлянды
Розеток и епископа Феррары
С тиарой белой в медальоне герб.
 
 
О, Мастер из Имолы, что ты ведал,
Когда тончайшим золотом сусальным
Ты, не дыша, едва касался складок
Святых одежд Младенца и Марии?..
 
 
Из полутьмы скрипториев, при слабом
Мерцанье умирающих светилен,
Рождались часословы, градуалы,
В сафьяновых тиснёных переплётах
С обрезом золотым – навстречу дню —
Пусть зимнему, короткому, но всё же
Спешащему на смену долгой ночи.
Тогда, в сиянье золота литого,
Сквозь хаос виноградных лоз и гроздий,
Вдруг прорастали буквы, отворяя
Бездонных книг заветные врата —
 
 
С печатями на титульных листах,
Пометами, рисунками владельцев,
Узорами безвестных монограмм,
Экслибрисами крышек переплётов,
Маркиза Монферра, семьи Компенов,
Виконта Сен-Валье и де Фревилей,
Брюссельского каноника ван Хамме,
Князей фон Хохберг-Плесс… Вдруг меж листов —
Скупая полувыцветшая запись:
«Год тысяча триста сорок седьмой…»
 

Иерусалим

 
Ни замка, ни земли, шуршит осенний дождь.
Из милости мне дан приют с окном убогим.
Ни дома, ни семьи – старик, чего ты ждешь?..
Глаза прикрою – всё – сраженья и дороги.
 
 
Дороги без конца – по глине, по жнивью,
Под снегом и дождём, и под палящим солнцем…
Зачем, Господь, скажи, у жизни на краю
С тоской гляжу на свет, струящийся в оконце?
 
 
Не вспомнит обо мне никто – ни мать, ни брат…
Ушли в Господень дом друзья и командиры.
Живу один – седой, потрёпанный солдат,
Со мною только конь, забывший про турниры.
 
 
Он так же стар, как я, но много-много ран
Он в памяти хранит, внимательной и чуткой,
Дороги без конца, виденья разных стран,
Туманные луга – полынь и незабудки.
 
 
Светильник ныне тускл, но этот тихий свет
Мне душу опалил, как дальний зов надежды.
Я родину забыл, не помню, сколько лет
Скитаюсь по земле, но верю, как и прежде,
 
 
Что где-то ждёт меня гостеприимный кров,
Товарищи мои, что молоды и живы,
И кубки, что вином наполним до краёв
За праздничным столом, средь женщин горделивых.
 
 
О, эта жизнь – была ль?.. И множество побед,
Одержанных в боях, быть может, мне приснились?
Я вижу этот сон на протяженье лет,
Когда его уже не отличить от были…
 
 
Мой верный старый конь, с тобою разделю
Я этот чёрствый хлеб, и горстку слив сушёных —
Вот лакомство тебе. Да сена настелю…
Единственный мой друг в житье уединённом!
 
 
Из зёрен лавра чётки выну я на свет
Из тёмных недр ларца – давно уж не молился…
Чтоб сладостью молитв таинственно согрет,
Последний мой приют слезами озарился.
 

«По смарагдовой стене…»

Предстательством архангела Михаила и небесного хора серафимов

да соделает нас Господь достойными гореть огнём совершенной Любви.

Аминь.

 
По смарагдовой стене
Ходит ангельская стража.
Высятся двенадцать башен
От двенадцати колен.
 
 
Мы уже на полпути
От тебя, Иерусалиме.
Поминаем Твоё имя
Всуе, Господи, прости!
Мы за Господа Христа
Под Антиохией станем.
Отворит сегодня Ангел
Нам жемчужные врата.
 
 
Яспис, хризопраз, берилл
Вспыхнут жаркими огнями,
И сомкнёт ряды за нами
Воинство Господних Сил.
 
 
Что там горечь нищеты,
Злато вечности – в ладонях!
И горит на небосклоне
Город пламенной мечты.
 

Письмо короля Людовика Святого своему сыну

 
Мой милый сын! Пишу издалека,
Слабеющей рукой – в надежде встречи,
Хоть чувствую, разлука уж близка,
Засим оставим выспренние речи.
 
 
Любимый сын! Нам выпали года
Глухой тяжелой славы и страданий —
Со славой мы входили в города,
И слава была нашим испытаньем.
 
 
Мой сын, Отцу Небесному хвала,
Что написать могу я строчки эти.
Да сохранит Господь тебя от зла
В благие времена и в лихолетье.
Смиренен будь, и сторону прими
Всегда лишь тех, кто обделён и беден,
Будь добр и милосерден меж людьми,
Пока не будешь в истине уверен.
 
 
Мой милый сын, ты помнишь ту весну,
Когда шиповник весь звенел от гуда
Пчелиного? Мы подошли к окну
С твоею матерью… Я не вернусь отсюда.
 
 
Но здесь, в песках пустыни, где луна
Сквозь щель в шатре роняет луч на ложе,
Ещё я помню, как цвела весна,
И та весна, чем дальше, тем дороже.
 
 
Я Господа за всё благодарю,
И мы ему на славу послужили…
Мой милый сын, мне душно, я горю.
Осудят нас – как жили, как любили —
 
 
Потомки? Нам сие знать не дано.
Но помни, сын, вне Бога – нет спасенья.
И если испытаньям суждено
Проникнуть в жизнь твою, с благодареньем
 
 
Переноси их, и пребудь в Любви
К Создателю – и Жизни, и Вселенной.
Прощай, мой сын. Господь, благослови
Служить Ему вовеки, неизменно.
Как пахнет ветер выпавшей росой!
И голова ясна, как не бывало.
Увидимся ли, милый сын, с тобой,
Когда Господь откинет покрывало?..
 

Ричард Львиное Сердце

 
Джон Безземельный, с обидой словами во рту жонглируя,
Молвит: «Наш брат – богохульник, чей дикий нрав непонятен нам…»
Милостью Божьей король Англии, Cœur de Lion, Сердце Львиное,
Где тебя носит гордыня, к каким ты отплыл рубежам?
 
 
Бьётся львиное сердце, в тёмных его глубинах —
Крови горячей ток, галактическая спираль…
– Верую всей моей верой – яростной и голубиной —
Дух мой почиет в Господе, чист, как меча сталь,
Кровью ещё незапятнанного. Меча во имя Христово.
Кто нас осудит, Господи? Кто славу развеет в пустой молве?
Был я свиреп, Господи, но темницы моей засовы
Мне открывали враги мои, и, как лис, хитёр, по траве
 
 
Я уходил. Туманами… бродами, рощами, долами.
Знаки несчастий и смерти шли за мной по следам.
Быть ли в аду мне, Господи? Иль пред Святым Престолом
В Небесном Граде склонюсь я к пронзённым Твоим стопам?..
 
 
Жгучи грехи мои, Господи. Вера несокрушима.
Примет земля сына блудного, скажут святые Твои:
– Ричард, милостью Божьей король Англии с сердцем львиным,
Встань, аbsolvo te, грешник, по благодати Любви.
 

«Дьявол вырвался на волю» …»

 
«Дьявол вырвался на волю» —
Страх пропитывал письмо.
Я лечу к Шалю-Шабролю,
Мир не станет мне тюрьмой.
 
 
Акра старая ждала нас,
И святой Иерусалим,
С сарацинскими постами,
С небом, жарким и чужим.
 
 
«Дьявол вырвался на волю» —
Пишет старый друг и враг.
Я лечу к Шалю-Шабролю
На семи лихих ветрах.
 
 
Я войну вполне изведал,
Цену крови и беды.
Тот, кто ныне меня предал,
Стал на верный путь вражды.
«Дьявол вырвался на волю» —
Слов жестокая стрельба.
Здесь, у стен Шалю-Шаброля
Дожидается судьба.
 

«Рожь густа. Мерцают звёзды…»

 
Рожь густа. Мерцают звёзды
На небесном полотне.
Меж колосьев Барбаросса
Тихо едет на коне.
 
 
Конь плывёт, стеблей касаясь,
Фридрих – мокрый и босой.
То мелькнёт, то исчезает
За туманной полосой.
 
 
Конь по воздуху ступает,
И звеня, как бубенцы,
Зёрна млечные роняют
Ржи зелёные зубцы.
 
 
Император Барбаросса —
Без кольчуги и брони —
Смотрит вверх, считая звёзды
И поводья уронив.
Фридрих, Фридрих, где ты бродишь?..
Снова пашни зелены.
Ты теперь навек свободен,
В мире больше нет войны.
 
 
Но не слышит Барбаросса,
Звать его – напрасный труд.
И водой Селефа слёзы
По лицу его текут.
 

«Его стен драгоценный кирпич…»

 
Его стен драгоценный кирпич
Не найти на земле вовек.
Войско славы, герольд, покличь —
Озарить вечной славой век.
 
 
…Сияние последнего похода —
Огнём заката в наступленье тьмы,
Излётом авантюры иль исходом,
Бореньем ли, слиянием народов —
С течением времен всё ж помним мы.
 
 
Его улиц прозрачный хрусталь,
Свет полдневный его лампад…
Воссияй, оружия сталь!
Войску нашему нет преград!
 
 
…О, боль утрат последнего похода!
Тебе сердечной язвою гореть,
Как золото горит во тьме породы!
Доспехами гружёные подводы
Всё движутся. И мы идём на смерть.
Нашей веры звезда высока.
Ветер тихий, коснись лица!
Коли будет доля горька,
Да не дрогнет рука бойца!
 
 
О, свет надежд последнего похода!..
О, Иерусалим! Стеной огня
Во мраке душ! Но глуше год от года
Хвалы и гимны боевых рапсодов…
Мой Иерусалим! Прости меня!
 

Горячий пепел

 
– Послушайте, добрые жители славного Кёльна!
Среди нас, Христовых овец, скрываются смрадные крысы!
Они присваивают наше добро,
У них не переводится серебро, и богаты подполья
У крыс. А давайте-ка крысам поможем креститься!..
 
 
– Эй, сколько можно терпеть некрещёных собак
Иудейских – да в нашем городе славном!
Что там брешет епископ?..
Граф фон Лейнинген близко, а иудеев крестить он мастак —
Не водою, а кровью. Вот потеха пойдёт! Мы живо дело поправим!..
Неукротимая, словно чума,
Катится банда в прирейнские земли.
Громит синагоги, шныряет в домах,
Крикам и плачу безвинных не внемля.
 
 
Пепел горячий летит, как листва,
Чёрные бабочки в уличных норах.
Армия сброда уйдёт воевать,
Бросив разграбленный тлеющий город.
 

«– Отомстим за кровь Господа нашего, Иисуса Христа, отомстим!..»

Так говорит Господь: глас слышен в Раме, вопль и горькое рыдание; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться о детях своих, ибо их нет. (Иеремия, 31:15)

 
– Отомстим за кровь Господа нашего, Иисуса Христа, отомстим!..
Под безмолвным безоблачным небом Майнца, Шпейера, Вормса,
По камням мостовых – кровь ручьём. Белый пух, чёрный снег, чёрный дым-
Испарение злобы людской – над землёй липким ладаном вьётся.
– Умилосердитесь, братья! Ибо, разве не говорил наш Господь:
«Возлюбите друг друга!» Ведь нет ни эллина, ни иудея!
– А, епископ!.. Молчи! Кровь за кровь, и в куски – плоть за плоть —
По велению веры. И мы ей – защитники, а не злодеи.
 
 
– Глянь! Лавчонки жидовские, а хозяева – то уползли тараканами прочь…
– Поднажми-ка, брат Бруно, дверь тяжёлая, не поддаётся!..
Плач по ветру летит, белым днём – чёрным угольем – дымная ночь.
Тяжко стонет Рахиль, кружит снег и не тает на солнце.
 

«– О, добрый господин, не трогайте детей!..»

 
– О, добрый господин, не трогайте детей!
Меня убейте, а они – невинны.
Нас учат милосердию раввины,
А мы слывём зверьём среди людей.
 
 
– О, добрый господин! Куда теперь бежать,
Когда на нас, как на зверей облава?
От страшной неминуемой расправы
Нам не спастись, толпу не удержать.
 
 
– О, добрый господин, я слёзно вас молю,
Детей моих несчастных уведите.
Пусть позаботится о них Спаситель —
Единый Бог. Я лишь о них скорблю.
 
 
– О, добрый господин, я смерти не боюсь!
Душа, как сад, наполненный водою…
Когда в юдоли слёз глаза закрою,
В дому Господнем я возвеселюсь.
– О, добрый господин, как возлюбил нас Бог,
На высотах Сиона ожидая!
И этот меч, что грудь мою пронзает,
Его любви знаменье и залог…
 

«Шма, Исраэль! Единый Бог!..»

 
Шма, Исраэль! Единый Бог!
Я палачам смотрю в лицо.
Одну из множества дорог
Избрал живой средь мертвецов.
 
 
Чернь городская собралась,
А нас – лишь горстка храбрецов.
О, жизнь, ты только началась,
Я жив, я жив средь мертвецов!
 
 
Шма, Исраэль! Перед Творцом,
Как на ладони – жизнь моя,
Я жив ещё – средь мертвецов,
Средь грязи, крови, воронья!
 
 
Смотри, на белый-белый свет
Я вышел, взят толпой в кольцо.
Как чист сей мир! Среди слепцов
Один лишь видит – это я.
Шма, Исраэль! И в этот миг
Мой лоб заполыхал рубцом.
Господь Единый, я постиг
Твой вечный свет среди слепцов!
 
 
Стоим пред легионом тьмы:
Пред сворой псов, в кругу ловцов.
Господь, я вышел из тюрьмы!
Я в них узнал Твоё лицо!..
 

Лангедок

Лисы разоряли в Лангедоке Господни виноградники.

Тогда их переловили, но теперь надо предотвратить опасность куда более серьёзную.

(Из письма Папы Иннокентия III

папскому легату Арно Амори от 15 января 1212 года)

 
Мы – народ наречья «ок»,
Монпелье, Безьё, Минерва,
Лимузена и Оверни,
Мы не пустим на порог
Свору недостойной черни,
Помоги нам, вечный Бог!
Мы – народ наречья «ойль»,
В винограднике Господнем
Лисы, прячась от погони,
Хвост не скроют воровской.
От Гиени до Гаскони
Мы их словим, Крест Святой!
 
 
Граф Раймунд, пожалуй, зря
Так недружен с римским Папой.
Сколько лис нас ни царапай,
Будем лиса выдворять.
Истощим сей край до капли,
Дело Божие творя.
 
 
Мы – народ наречья «ок»,
Нам Тулуза словно матерь.
Ждёт захватчиков расплата —
Семя мщенья точно в срок
Прорастёт, даём мы клятву —
Будут помнить Лангедок!
 

Размышления Симона де Монфора перед осадой Тулузы

Затрубили трубами и бывшие с Иудою, и поколебалась земля от шума войск, и было упорное сражение от утра до вечера.

(1-я Книга Маккавейская, 9:13)

Cædite eos! Novit enim Dominus qui sunt eius!

 
Друзья мои, вперёд, за веру нашу!
Господь поможет войску Своему,
Погибнем ли, испив страданий чашу,
Иль победим? – Да будет по сему!
Еретики трепещут перед битвой,
Я чувствую их ужас, страх и боль…
А на моих устах горит молитва,
За нами – Папа и Филипп – король.
 
 
– А как быть с Вечностью, Симон, а как быть с Господом?
Когда всё в памяти: Мюре и Кабаре?..
Молиться будешь ты, Симон, иль пить без просыпу?
Оплакивать друзей в глухом монастыре?
 
 
За мной, друзья, архангельские рати
Над нами реют в небесах святых.
Доверим мессы верному прелату,
Доверим жизни Богу всех живых.
 
 
Солдаты Бога, мы Ему послужим
Ещё не раз. Пускай прольётся кровь,
Он знает цену жизни, смерти, дружбы,
Всё волею Его вершится вновь.
 
 
– А как быть с совестью, Монфор, а как с душою быть?
Ведь память крепкая: Безье и Монпелье
Навеки в ней, Монфор, и память эту воскресить
Всегда тебе Д, Альгез поможет, шевалье.
 
 
О, верные друзья, пока мы живы,
Восславим Бога и Его дела.
Восстановить сумеем справедливость
В краю, где вера попрана была.
Молитесь, братья! Скоро, торжествуя,
Нас в вечность позовут колокола.
За Церковь, нашу матерь пресвятую,
Чтоб с нами вместе верой процвела!
 
 
– А как быть с сатаной, Симон, как с адом вечным быть?..
Тебя еретики в Тулузе ждут давно.
– Пред волей Господа склонюсь, Ему судьбу вершить —
Поднимется мой дух, или падёт на дно.
 

«Поистрепалось воинство Твоё, Господи…»

 
Поистрепалось воинство Твоё, Господи,
Потускнели знамёна, и хоругви поникли,
От вечного пота и грязи истлели одежды,
И ржа, ржа мирская разъела доспехи.
 
 
Где солдаты Твои, Господи?..
Всем, кто сражался и пал
При Антиохии и Акре,
Тире, Сидоне, Дамаске,
При Дамьетте, Иерусалиме —
Вечная слава и честь,
Честь и слава. А прочим?..
 
 
Поиздержались купцы твои —
Есть и шёлк, и сукно добротное,
И полны кошельки, да жизнь не та,
Некому снаряжать Крестовый поход.
Поистрепалось воинство Твоё, Господи.
Затупились мечи, и зерном просыпались
В землю, текущую молоком и мёдом,
Арбалетные стрелы. А воины Твои, воины?..
 
 
В кольчугах и латах скитальцы вечные,
Завсегдатаи всех лепрозориев мира.
Сквозь дыры в плаще – звёзды пустыни,
Под льняными рубахами кровоточат
Язвы всех смертных – несметных грехов.
 
 
Отмеченные стигматами —
Знаками Любви Твоей, Господи,
Чумными ль бубонами, ранами —
Где воины Твои, где?..
 
 
Поистрепалось воинство Твоё, Господи!
Поизносились во славу Твою слова,
И, как Любовь Твоя разъедает душу,
Так души изъели печаль и лень.
 
 
Кто-то слёг, безнадёжен, от лихорадки любовной,
Иной дезертировал вместе с обозом добра —
Хламом дел и никчёмных мыслей…
Кто-то, выплакав всё, чем сердце болело,
 
 
И сам исчез, растаял, как не жил.
Знаешь ли, Господи, я ведь последний,
Я последний Твой воин, Господи.
Нет у Тебя других.
 
 
Да и я на волосок от смерти,
Поскольку Ты – рядом,
И дыханье Твоё – в затылок,
Веянье тихого ветра.
 
 
Поистрепалось воинство Твоё, Господи!..
Но, доколе не спела Архангела труба,
Всё стою и смотрю на Твой город с Голгофы,
И в святые руки Твои влагаю ладони.