Текст книги "Кипрские хроники. Memento Mori, или Помни о смерти. Книга 2"

Глава VIII

– Это просто невыносимо! – Ставрос Васильядис должен был в очередной раз выпустить пар, эмоции били через край. – Вы сделали из него просто идола какого-то! Нет, ну я понимаю, больные – на то они и больные, что ничего не соображают. Что один скажет, другой повторяет – просто стадо баранов! Но мы-то, мы – разумные люди, должны же понимать, что один человек не в силах совершать чудеса! И потом, в конце концов, существуют же удачно прошедшие операции и не очень. И это совершенно естественно!

– Ставрос, Ставрос! – усталым голосом прервала этот бесконечный поток возмущения София. – Ну, признайся себе, что ты просто ему завидуешь. Он гениальный хирург, и с этим не поспоришь!

Последовала длительная пауза, в течение которой Ставрос долго смотрел на женщину сузившимися от обиды глазами.

– Ну, хорошо, – наконец медленно произнёс он, – а если так, то как тогда объясняется тот факт, что этот почтенного возраста джентльмен не прославился своими талантами ранее? Почему тогда никто ничего про него не знает?

– Вот именно: никто, ничего! Мы просто ничего не знаем про его прошлое, а, скорей всего, он и раньше был известен. Просто, возможно, не здесь на Кипре. Ты обратил внимание, какой у него хороший английский акцент? Скорей всего, он прожил свою жизнь за границей, и уж там, поверь мне, про него наслышаны! Талант не появляется в шестьдесят лет!

Ставрос задумчиво замолчал. Казалось, он наконец-то смирился с доводами Софии. После длительной паузы он произнёс нечто, что показалось ей совсем не к месту, но, видимо, являлось продолжением его мыслей:

– Личные дела всех медработников, кажется, находятся в кабинете Катсаридиса?

– Думаю, да… – озадаченно ответила София, – а, впрочем, нет! Он же недавно распорядился подготовить ему отдельный шкаф в архиве, судя по всему, специально для этих нужд: не желает, видите ли, запылять свое личное пространство. А зачем тебе это?

– Тем лучше, – хитровато ответил тот, – всё-таки в архив как-то менее неловко залезать, чем в личный кабинет начальника!

– А зачем тебе вообще куда-то залезать? – София уже начинала чувствовать раздражение: в последнее время Ставрос становился всё нелепее в её глазах.

– А затем, чтобы, моя дорогая, ты наконец-то смогла утолить свою жажду узнать о прошлом нашего необыкновенного доктора Николау!

Глаза молодой женщины совершенно округлились, и она в полном замешательстве уставилась на Ставроса.

– Ты собираешься копаться в его личном файле?! И что же ты там надеешься найти?

– Возможно, подтверждение твоих слов: что он долгое время работал за границей и имеет великолепный послужной список. А возможно… – тут злой огонёк блеснул в его глазах, – во всяком случае, мы приоткроем завесу над тайным прошлым этой «тёмной лошадки». А то, что с ним не всё в порядке, это уж ты мне поверь на слово!

София вдруг почувствовала, как её охватило лёгкое щекочущее чувство таинственности, и она заинтересованно улыбнулась.

– Ну что ж, мистер Шерлок Холмс, когда же мы осуществим эту операцию?

– Дай мне немного времени, я должен найти способ, как попасть в архив без взламывания дверей! – ответил довольный собой Ставрос и, уже совершенно держа себя в руках, вышел из кабинета.

Прошло почти две недели, прежде чем их совместное ночное дежурство снова совпало. Ещё в начале смены Ставрос, хитро улыбаясь, шепнул ей на ухо, что сегодня откроется «одна из величайших тайн нашего века». После вечернего обхода, когда всё постепенно успокоилось и отделение погрузилось в сон, они с Софией потихоньку спустились в подвал, и Ставрос бесшумно открыл архивную дверь.

– Где ты раздобыл ключ? – тихо шепнула ему девушка.

– Это уже неважно, – так же тихо ответил он.

Они осторожно вошли вовнутрь, и мужчина уверенно направился в правый угол, где располагался один из множественных и одинаковых с виду шкафов, находящихся в этом помещении. С лёгкостью открыв ключом него, он принялся торопливыми движениями вытаскивать один за другим файлы. Видно было, что его охватил охотничий азарт. Он вёл себя как гончая, которая напала на след добычи. София, также охваченная жгучим любопытством, всё же почувствовала некоторую жалость к «добыче», которую из себя представлял в данный момент доктор Николау, и искоса наблюдала за движениями Ставроса, ожидая, когда он, наконец, найдёт нужный файл. Через несколько минут его поиски увенчались успехом, и он победоносно понёс папку к свету, чтобы легче было прочесть.

– Так, так, так, так… посмотрим… – удовлетворённо забормотал он себе под нос, – личные данные: Антониос Николас Николау, дата рождения… – тут он резко осёкся и пристально вперился взглядом в текст. – Чёрт побери! Этого просто не может быть! – изумлённо воскликнул он.

– Что? Что там? – умирая от любопытства, начала трясти его за рукав София.

– Он старше меня всего на шесть лет! Можешь ты себе такое представить?! – несколько покоробленным голосом объявил мужчина.

София, которая присутствовала месяц назад на тридцатидевятилетии Ставроса, честно отрицательно замотала головой:

– Не могу.

– Да он же выглядит как шестидесятилетний старик! – не унимался Ставрос – Моему папаше шестьдесят пять, так они как ровесники будут рядом!

– Может быть, просто это ты так хорошо сохранился? – немного неуверенным тоном польстила ему София.

– Ты хочешь этим сказать, что я уже не первой молодости?! – начал кипятиться не на шутку тот.

– Постой! – решила перевести тему молодая женщина. – Давай посмотрим, что там ещё пишется!

Ставрос хмуро закусил губу и начал нервными движениями переворачивать страницы, время от времени читая вслух написанное.

– Ну и ничего особенного! – буркнул под конец он. – Жил твой Николау, в основном, на Кипре, только последние два года то в Греции, то в Австралии прохлаждался.

И он небрежным жестом сунул файл в руки Софии. Мужчина остался недоволен результатом своих поисков. Его ожидания узнать о чём-нибудь скандальном избнографии Николау явно не увенчались успехом: везде обозначалось, что тот оставлял все свои служебные места по собственному желанию, без каких-нибудь особенных пометок. И вот ещё этот открывшийся факт о возрасте его врага, который поверг Ставроса в полное уныние! Мало того, что противный старикашка оказался вовсе не старикашкой, а человеком его поколения, так теперь стало ещё обиднее, с какой разницей к ним относятся их коллеги, и, что самое главное, как с ним церемонится Катсаридис, в то время как Ставрос в глазах главврача является всего-навсего мелкой сошкой. «Ну и насколько у него больший опыт? Всего на пару лет! А ведь я намного дольше работаю в этой клинике!» – расстроенно думал он.

– Ставрос! Ставрос! – позвала его всё ещё не потерявшая интерес к делу София. – Ну, это же прекрасно, что он жил по большей части на Кипре. Теперь нам точно удастся раскопать что-нибудь весёленькое! Смотри, он из Ларнаки, был женат, разведён… значит, семья у него всё-таки есть! Так что же он здесь делает в гордом одиночестве? Нет, я, пожалуй, дойду до конца этой истории! Завтра же позвоню своей двоюродной сестре, она у меня в Ларнаке как раз и живёт, и чего-нибудь уж точно раскопаю!

Ставрос только безучастно махнул рукой: личная жизнь Николау интересовала его гораздо меньше, чем неоправдавшиеся надежды на грязные пятна в карьере недруга.

Глава IX

Элени напрасно пыталась подстроить свой график под дежурства хирурга Антониоса Николау. С тех пор как она по личной просьбе перевелась из терапевтического отделения в ортопедическое, девушка неустанно опекала странного нелюдимого доктора, что являлось делом далеко не простым. Человек, жаждущий постоянного одиночества, разумеется, не принимал и её скромную компанию, так что следить за ним Элени приходилось тайно. Таким образом, её дежурства стали вдвойне обременительными: в её заботе нуждались теперь не только больные, но, как она свято верила, и сам врач. Договориться со старшей медсестрой ещё, впрочем, не составляло проблемы. Никто из среднего медицинского персонала особенно не рвался работать в смену Николау, слишком уж взыскательным и строгим он был. Но вот его необычная привычка оставаться в больнице сверх своего нормированного графика доставляла Элени немало хлопот. Девушка ужасно переживала, что очередной припадок с ним может случиться в её отсутствие, и это вызовет ещё больше злых пересудов в его адрес. В его нерабочие дни контролировать ситуацию не представлялось возможным вообще: поселиться рядом с ним она никак не могла, слишком элитным считался жилой комплекс, находящийся на побережье, где он жил, и поэтому эту мысль пришлось в конце концов оставить. Но даже в это время Антониос Николау постоянно оставался в её голове. Жалость, которую вызывал в ней несчастный доктор, была столь острой и эмоциональной, так заполняла всю её насквозь, что иногда наводила на мысли, совершенно чуждые ей: уж не влюблена ли она? Но, быстро отмахнувшись от нежелательных предположений, она обычно находила себе оправдание в том, что это любовь к человечеству движет ею и заставляет так живо принимать участие в судьбе страждущего. А то, что Антониос нёс свой некий тяжёлый крест, для неё не оставляло сомнений. Иногда ей просто хотелось подойти к нему, заглянуть в глаза и сказать, что она готова сделать всё, чтобы разделить с ним эту ношу. Но Элени не была любопытным человеком и порицала эту черту в других, а вероятность того, что доктор просто примет её за одну из тех, кто из праздного любопытства лезет в душу, а потом трезвонит и сплетничает по всей округе, была стопроцентной. К тому же сам доктор уже стал несколько замечать частое её присутствие рядом с ним и иногда бросал на неё озабоченные взгляды, полные недоумения. Элени же была сама тактичность – она появлялась словно тень в те самые моменты, когда у доктора случался очередной, хоть и нечастый, пароксизм, помогала ему прийти в себя и никогда ни о чём не спрашивала. И всё же иногда, где-то в самой глубине её души проступало знание… Но она тут же отгоняла непрошеные догадки как можно дальше. Жизнь была такой непостижимой, иногда непредсказуемо дивной, иногда необъяснимо жестокой, и не ей было судить о неисповедимости путей Господних!..

…Антониос Николау подъехал к своему привычному месту стоянки на больничной парковке. С правой стороны уже стояла чья-то машина, и доктор педантично подровнял свою собственную под уже стоящую рядом. Выключив зажигание, он аккуратно открыл переднюю дверь, чтобы не задеть соседний «мерседес», и уже собирался выйти, как вдруг какое-то неясное тревожное чувство, появившееся внезапно неизвестно откуда, парализовало его на месте. Уткнувшись взглядом в тёмно-вишнёвый бок чужого автомобиля, он беспомощно ощущал приближение паники, сопровождающейся звуком тихо позвякивающих колокольчиков. В смятенном мозгу хаотически крутились какие-то путаные мысли. Одна из них навязчиво выступала вперёд и постепенно оформлялась в какую-то безумную идею: машина! Это же та его машина! Тёмно-вишнёвый «мерседес» с тонированными стеклами! Ему дают второй шанс!!! Слёзы бесконечной благодарности заструились по его лицу. Только бы взять себя в руки и оторваться от сидения, преодолеть этот парализующий страх, и тогда придёт спасение!!! От сильного внутреннего напряжения пот проступил по всему его телу и руки сжались в железные кулаки. Невероятным усилием воли он рванул себя наружу и схватился за дверцу «мерседеса». Но тщетно, автомобиль был закрыт на ключ. Не теряя ни секунды, он начал дергать одну за другой все четыре дверцы. Он должен, должен открыть её, только бы открыть её, и тогда он всё исправит!!! Он сумеет всё исправить!!!

… Чьи-то нежные успокаивающие руки обхватили его и потянули прочь… Резко почувствовав навалившееся изнеможение, он вяло поддался и подчинился чужой воле. Окончательно придя в чувство только лишь в ординаторской, он равнодушно осознал, что находится здесь благодаря всё той же медсестре, которую он замечал каждый раз, приходя в себя после очередных галлюцинаций… Трудно было более верить, что она здесь находится случайно. Антониос апатично уставился ей в лицо, устало пытаясь понять, что же она, в конце концов, знает. Ему совершенно необходимо было остаться наедине с самим собой.

Элени, снова уловив полный подозрения взгляд доктора, пододвинула к нему поближе стакан с водой и поспешила выйти из комнаты. Тяжело поднявшись со стула, он подошёл к умывальнику и вылил прохладное содержимое стеклянной ёмкости себе на голову. Вытирая ладонями лицо и отбрасывая назад мокрые пряди седых волос, он взглянул на себя в зеркало. На него смотрело уставшее, измождённое лицо с мёртвыми неподвижными глазами. Некогда привлекательные мужские черты превратились в неживую маску страдальца. Потеряв интерес к своей персоне, он увидел внутренним взором перед собой умиротворённое лицо Элени с сияющим добрым взглядом. Эта девушка была воплощением его ангела-хранителя. Не имея возможности оградить его от мучений и кошмарных видений, она всё же облегчала их неким образом, появляясь в самый необходимый момент… Какая-то чересчур натянувшаяся струнка лопнула в его душе, и, словно, наконец, сдавшись, ему вдруг внезапно захотелось, чтобы она всё знала… Мысль о том, что он может разделить свою ношу с полным понимания человеком, приносила отдалённое чувство освобождения… Медленно приводя себя в порядок и думая об Элени, он почувствовал, как два других женских образа проступают в её облике. Немного сосредоточившись, он увидел нежное личико и хрупкую фигурку Анастасии, и давно забытое тёплое чувство затопило его. Как давно уже он не вспоминал о ней, единственной любви своей!..

Но была ещё одна женщина, стоявшая тенью в его памяти… Евгения была анестезиологом в его клинике в Ларнаке. Молодая двадцатисемилетняя девушка лишь недавно вернулась из Англии, где после учёбы несколько лет стажировалась. Попав по протекции дяди в лучшую частную клинику города, в которой работал Антониос, она сразу проявила себя ответственным и толковым медработником. Своей серьёзностью и самоотверженным отношением к работе она с самого начала расположила к себе Антониоса. Практически все операции им приходилось вести вместе. Несмотря на возраст и на не слишком большой опыт, он доверял ей гораздо больше, чем кому-либо другому. Евгения же, со своей стороны, улавливала каждый жест и каждый взгляд доктора, понимая его без слов. Уравновешенная и немногословная, она распространяла вокруг себя ту самую спокойную нейтральную атмосферу, которая составляла зону комфорта Антониоса. В её присутствии он всегда чувствовал себя как рыба в воде. Иногда, после особо тяжёлой операции, они могли долго молча стоять рядом и глядеть в окно: на небо, деревья и всё, что олицетворяло собой этот мир. Над ними словно зависала невидимая пелена сконцентрированной энергии, излучаемой удовлетворением от любимой работы и сладостной усталостью.

Существовала и ещё одна деталь, которую Антониос долго пытался отрицать самому себе: взгляд девушки был один в один схож со взглядом Анастасии. Возможно, тому виной был всего лишь едва уловимый страбизм, но Антониосу всегда казалось, что подобный взгляд устремлён ему прямо в душу.

Евгения была откровенно влюблена в него, хотя он был последним, кто замечал это.

Незадолго до того злосчастного дня он впервые позволил себе допустить мысль, что Господь послал ему вторую Анастасию. Смутное предчувствие зарождения новых чувств ещё больше усилило внутренний дискомфорт при возвращении из клиники домой к жене. Нелюбимая женщина, с которой он был связан узами брака, казалось, делала всё, чтобы атмосфера в их семье с каждым днём становилась всё тягостнее и напряжённее. Её нарастающие претензии, выражаемые частыми истериками и вульгарными скандалами, интеллигентный и сдержанный Антониос переносил с большим трудом, но заговаривать о разводе, казалось, было совершенно бесполезно. А в центре всего этого вулкана стоял сын…

Ребёнок всегда вызывал у него смешанные чувства. Николас родился, когда Антониос был уже в достаточно зрелом возрасте, чтобы оценить всю значимость понятия продолжение рода. Появление позднего ребёнка действительно разбудило в нём все те отцовские чувства, на которые он вообще был способен. Но, по иронии судьбы, сын, казалось, не унаследовал от него ни единой черты и не выказывал ни малейших признаков того, что когда-нибудь сможет разделить с ним его интересы. Иной раз, воодушевляясь, Антониос пытался заниматься развитием Николаса. Показывал ему разных насекомых, паучков и муравьёв, объясняя их строение и образ жизни. Но ребёнок в ответ только испуганно таращил на него свои огромные глазищи и всем своим видом говорил, что через минуту расплачется то ли от гадливости, то ли от того напора, с которым отец вводил его в общий курс зоологии. Обычно в такие моменты рядом, как назло, оказывалась Андри, которая хватала малыша в охапку и с возмущённым видом, словно наседка, спасающая от кота своего единственного цыплёнка, уносила прочь. Такое поведение жены и сына ещё больше остужало желание Антони – оса принимать какое-либо участие в воспитании малыша и мешало выстроить дружеские отношения с Николасом. Ему виделось, что мальчик растёт слишком слабохарактерным и зависимым от матери. От неумения завязать отношения с сыном Антониос, по большей части, испытывал чувство растерянности и раздражения – характером мальчика, а также тем, что ребёнок уж слишком был похож на жену. Он совсем не замечал, что Николас искренне тянется к нему, но в своём восхищении перед суровым образом родителя побаивается его и чувствует себя неуверенно. В то же время мальчик радовался любому знаку внимания со стороны отца и в то роковое утро был совершенно счастлив, что в садик его отвозит папа…

…Евгения перестала существовать в его жизни в тот момент, когда поневоле стала для него вестником смерти. По его просьбе она отправилась к машине и, к своему несчастью, оказалась первым человеком, рассказавшим ему о случившемся. Бедная девушка оказалась без вины виноватой и долгое время мучилась от того, что не могла понять, за что же он так резко к ней переменился. Ей казалось, что именно сейчас её искренняя любовь и сочувствие помогут им сблизиться. Антониос же навсегда от неё отдалился и наглухо закрылся в своём горе, словно вынося себе приговор: недостоин любви… Зарождавшееся чувство было похоронено вместе со смертью сына…

Глава Х

На следующий же день после их совместного со Ставросом расследования София бросилась звонить Стелле, своей двоюродной сестре, проживающей с семьёй в Ларнаке. Не то чтобы она рассчитывала, что ей сразу же удастся узнать всю подноготную жизни доктора Николау, но шансы, что рано или поздно ниточка общих знакомых сомкнётся, всё же были. Стелла внимательно выслушала просьбу родственницы и пообещала расспросить всех своих приятельниц о вышеупомянутом хирурге.

Несколько дней София в нетерпении ждала новостей, и вот где-то через неделю двоюродная сестра снова позвонила ей. Была пятница, и близились выходные. Стелла загадочным тоном объявила Софии, что ей есть что рассказать и что та будет просто в шоке, но по телефону говорить о чём-либо отказывалась, зазывая её в гости в субботний вечер. Любопытство Софии к тому времени уже находилось в своём кульминационном моменте, и она немедленно приняла приглашение. К тому же кузина обещала кое-что передать (некое вещественное доказательство) в дополнение к своему рассказу.

…Возвращалась София из Ларнаки, полная триумфа. Всю дорогу она довольно поглядывала на лежащую на соседнем сидении машины газету, которую ей торжественно вручила Стелла. От мысли о том, какую «бомбу» она везёт с собой в их тихий, устоявшийся больничный быт, даже слегка щекотало под ложечкой. Она с удовольствием представляла себе лицо удивлённого Ставроса (который к этому времени уже потерял всякий интерес к Николау и только тихо ему завидовал, отказываясь больше о нём говорить), когда даст ему прочитать ту статью в газете. Ставрос надеялся найти компромат в сфере профессиональной деятельности странного доктора и ошибся: тут-то, как раз-так и, всё было чисто, человек был гением своего дела. Но София, доверяя своему женскому чутью, знала, где нужно копать. Она чувствовала – скелет в шкафу относится к частной жизни доктора. Недаром ещё Сула Хаджикириаку отметила: на Кипре, где все практически друг друга знают по принципу «двух-трёх рукопожатий», просто не может жить киприот, не имеющий хоть каких-нибудь родственников.

София смутно припоминала ту нашумевшую историю. Она, как и все тогда, была шокирована случившимся. Подобные вещи обычно случаются в Америке или где-либо ещё. Но только не на маленьком уютном Кипре. Впрочем, шумиха вокруг того дела быстро улеглась и всё забылось, так как по какой-то неизвестной причине журналисты больше не развивали эту скандальную тему в местной прессе. Теперь же София чувствовала себя если уж не первооткрывателем, то, по меньшей мере, археологом, которому посчастливилось откопать останки Атлантиды. Предвкушая переполох, который она произведёт в клинике своими изысканиями, девушка нетерпеливо принялась набирать номер телефона Ставроса.

* * *

… Элени бежала подлинному светлому коридору больницы. Было раннее утро, и скоро должна была меняться смена. Ей казалось, что реальность повторяется и когда-то уже она точно так же торопилась и металась в поисках доктора, чтобы привести его к больному, которому стало плохо. Но на этот раз она твёрдо знала, куда она бежит и кого ищет. Ещё ни разу не было, чтобы она не могла привести доктора Николау по первому требованию больного. Впрочем, забежав в ординаторскую, она явственно почувствовала на себе силу «дежавю»: в комнате действительно было пусто. Взглянув на часы, она догадалась, что обход уже начался и доктор передаёт смену другому врачу в какой-нибудь из палат. Элени ещё раз внимательно обвела взглядом полутёмную комнату перед тем, как закрыть дверь, и тут внимание её привлекла раскрытая газета, сиротливо лежащая на столе, словно на всеобщее обозрение. Элени неуверенно замялась у двери, но, почувствовав какой-то внутренний толчок, быстро подошла и, включив настольную лампу, взяла её в руки. В ту же секунду сердце её бешено заколотилось и, медленно шевеля губами, она прочитала:

«Пятилетний ребёнок умер сегодня после того, как его отец, известный хирург-ортопед, забыл его в машине, которая осталась на парковке частной клиники в Ларнаке. Согласно последней информации от патологоанатома Элени Антониу, ребёнок скончался не от асфиксии и теплового удара, как было определено изначально, а от сердечной недостаточности после того, как провёл восемь с половиной часов в машине, в то время как его отец проводил экстренную операцию.

К несчастью, факт о том, что малыш пропал, выяснился только после того, как его мать пришла забирать его из детского сада, где и узнала о том, что ребёнок там не появлялся с утра.

Полиция сообщила, что мальчик находился в закрытой машине с семи сорока до пяти часов. Криминалисты занимаются расследованием трагедии и не разглашают имени врача».

К горлу подступила сильная тошнота, в ушах зашумело, и правда, которую она пыталась скрывать сама от себя, во всей своей уродливости вылезла наружу. Элени прекрасно знала о том трагическом случае, случившемся два года тому назад. Члены Детского Фонда, в котором состояла и она, тогда долго и бурно обсуждали случившееся. Произошедшее усугублялось ещё и тем, что такое вопиющее пренебрежение детской жизнью произошло во всемирный день защиты детей. Многие откровенно осуждали нерадивого отца и требовали привлечь его к ответственности по статье «оставление в опасности»; другие видели, что спасение одной жизни повлекло за собой это чудовищное упущение и, таким образом, произошло за счёт другой жизни; кто-то сочувствовал и говорил, что он уже и так наказан до конца дней своих и что в тюремном заключении нет больше никакой надобности: он будет находиться в душевном аду, пока жив…

Некоторое время Элени оставалась в полной неподвижности на одном месте. Оголившаяся реальность, сбросив с себя все столь бережно прикрывающие её лоскутки самообмана, совершенно оглушила её. Это всё-таки оказался он! Единственный человек, которого она полюбила такой, как ей верилось, несвойственной для неё небратскою любовью, оказался тем самым «чудовищем», о котором так бурно спорили все её знакомые два года назад. Больше невозможно было отворачиваться от действительности…

Взгляд её снова упал на строчки газеты, которую она всё ещё судорожно сжимала в руках. Решение пришло мгновенно. Кто бы ни был тот, кто принёс её сюда – он не имеет на это никакого морального человеческого права. Она решительно скомкала газету в бумажный мячик и в тот же миг встрепенулась от внезапно услышанного голоса:

– Что вы себе позволяете?

Элени повернулась и увидела позади себя молодую красивую женщину, анестезиолога их отделения. София смотрела на неё пытливо и выжидающе.

– Я требую объяснений! Вы находитесь в ординаторской врачей и позволяете себе не совсем адекватные вещи! – сказала она, подходя ближе и вынимая скомканную газету из рук застывшей девушки.

– Нет! – вскрикнула неожиданно Элени так громко, что София вздрогнула. – Вы не можете с ним так поступить!

Слёзы градом полились из её глаз.

– Он и так страдает выше человеческих сил, а вы собираетесь залезть в самую рану и выставить её всем напоказ! Я вас умоляю, оставьте его в покое! Неужели в вас нет ни капли сострадания?!

Опешившая от такого напора, София нахмурилась и не знала, что ответить. Эта медсестра вела себя совершенно беспардонно. Но в то же время она умудрилась задеть какие-то струнки в душе Софии. В погоне за тайной этого чудака Николау, которую она так победоносно вывела на свет, ей совершенно не приходило в голову, что за этой, некоего рода, сенсацией для их маленького городка, стоит бездонное человеческое горе. На Кипре, где спроси любого, ребёнок является самой главной ценностью в жизни, живёт несчастный отец, который потерял своё единственное чадо по своей собственной вине. На какое-то мгновение, где-то на космическом уровне, сознание Софии окунулось в чёрную бездну ужаса сознания этого человека, и она инстинктивно схватилась за живот, как будто пытаясь таким образом защитить своего собственного, ещё не зачатого малыша. Опустив голову, она тихо пробормотала:

– Да, да… Вы совершенно правы… Заберите… уничтожьте эту газету! Я… я ничего никому не скажу!

Лицо Элени, которое минуту назад было похоже на пылающее справедливостью лицо воинствующей амазонки, снова преобразилось в привычное для него выражение доброты и задушевности. Она мягко коснулась руки Софии в знак благодарности и рванулась из комнаты, безжалостно комкая бумагу в ещё меньший комок.

Через минуту в ординаторскую вошёл, как всегда не слишком в духе после общения со своим недругом, Ставрос.

– Ну, – выжидающе произнёс он, – срази меня своей «бомбой», о которой ты мне вчера все уши прожужжала!

София стояла и задумчиво глядела в окно. Не поворачивая головы, она безразлично ответила:

– А нет никакой «бомбы»… Сведения оказались ложными.