Текст книги "Рим. Цена величия"

VII

Глаза Калигулы слипались, спать после чудной ночи хотелось больше жизни, но он, вернувшись во дворец, отдал приказание приготовить тогу и послать за Макроном. Уснув, он мог пропустить благоприятное время для разговора с Силаном и дать Юнии повод волноваться, что он не сдержит слова.

Восторг и восхищение переполняли его, сердце сжималось в сладостной истоме, стоило вспомнить блаженство близости с возлюбленной после долгого перерыва. Боль, горечь разлуки и оскорбления проклятого Тиберия стерлись в памяти, освободив место безоблачному счастью. Время в ожидании Макрона пролетело незамеченным, но, кинув взгляд на солнечные часы, Гай ужаснулся.

Макрон явился недовольный и заспанный. Волосы торчком стояли на голове, тога была измята и в пятнах. Увидев его, Калигула выругался:

– Ты сошел с ума, Невий. Мой раб не передал, зачем я вызвал тебя?

– Я и слушать не стал, еле продрал глаза. Вчера Луций Лициний закатил славную попойку. Какие были танцовщицы! Одна выжала из меня все соки, я не в состоянии был шевельнуться. Рабы отнесли меня домой, я даже не мог сам передвигаться. Но где ты пропадал вчера? Мы голову ломали, послали рабов разыскать тебя. Так что случилось? Чего ты поднял меня в такую рань? – Макрон плеснул себе воды и, выпив, поморщился. – Начинает просыпаться аппетит.

– Мы едем договариваться о моей помолвке. Я собираюсь жениться. – Калигула подозвал раба: – Немедленно тогу для Невия, парикмахера и массажиста.

– Гай, я не верю своим ушам! – вскричал Макрон. – Ты сошел с ума! Ведь еще вчера ты был свободен как ветер и ни о чем подобном не помышлял. Кто она?

– Дочь Марка Юния Силана.

– Кто такой этот Силан? Первый раз слышу это имя. Он из Юниев или их вольноотпущенников?

Калигула недовольно поморщился:

– Тиберий вернул его с семьей из ссылки. Еще при Августе Силан был сослан за связь с его дочерью. А я собираюсь жениться на его единственной дочери. Много лет я уговаривал Тиберия вернуть ему гражданство.

– Калигула, я всегда считал тебя разумным человеком, а у тебя, оказывается, не все в порядке с головой. Ты хоть видел ее?

– Она прекрасней всех наших признанных красавиц. К тому же я знаком с ней еще с детства. Юния – лучшая девушка на свете. Ты сам поймешь, когда ее увидишь.

Волосы Макрона привели в порядок во время этого разговора, и двое рабов принялись драпировать его новую тогу. Калигула, уже готовый к выходу, насмешливо смотрел на него:

– Проснись же, мой друг. Твои глаза, вижу, точно присыпали песком, ты не можешь поднять веки. Я тоже не спал всю ночь.

– Надеюсь, это время ты провел так же весело, как и я.

– Невий, что у тебя на уме? Я встречался со своей невестой после долгой разлуки, и мы беседовали всю ночь. – Калигула решил умолчать об остальном. Не хотелось никому признаваться в истинных чувствах.

– Странный ты сегодня, Гай. Всегда с восторгом расписываешь любовные утехи даже с известными матронами, а тут молчишь как убитый. Ни за что не поверю, что ты проговорил с ней всю долгую ночь. – Возмущению Макрона не было предела.

– Отстань, Невий, – ответил Гай.

Наконец они уселись в носилки, где Серторий сразу уснул. Храп его раздавался всю дорогу. Гай еле разбудил его, когда они подъехали к дому Силана. Раб-привратник впустил их.

– Гай, я смотрю, ты и вправду сумасшедший, – заговорил проснувшийся Невий, – подарить невесте дом Ливии! Ты… ты… у меня просто нет слов.

Их встретил Марк Юний Силан. Он сильно смутился, увидев наследника императора в сопровождении префекта претория. После взаимных приветствий приехавших проводили в триклиний, где подали вино и завтрак.

– Я польщен возможностью видеть у себя таких именитых гостей, – сказал Силан, завязывая разговор.

– Марк Юний, – произнес Калигула, – я пришел договориться о дне помолвки с твоей дочерью. Я уверен в ее согласии, она дала мне его много лет назад, когда вы гостили у моего отца в Антиохии.

– Никто не принял тогда всерьез ваши чувства, но она всегда помнила о маленьком Сапожке. – Силан поднял чашу с вином. – Давайте совершим возлияние богине Венере, которая так долго хранила вашу любовь.

Гости поддержали его. Неторопливая беседа тянулась еще с час под зевание Макрона. Калигула с неудовольствием поглядывал на него, чувствуя, что и самому невмоготу. Наконец они поднялись из-за стола и попрощались, договорившись о встрече в доме Силана назавтра в первом часу дня, самом благоприятном для обручения, и уехали.

– Калигула, ты, часом, не пьян? – поинтересовался Макрон, когда они уселись в носилки. – Ты женишься на старой девственнице и еще отказываешься от приданого. Я пришлю тебе лучшего лекаря, как только попаду домой. Почему я не видел ее? Ты обещал нас познакомить, ревнивый дурак!

– Спи, Макрон, и прекрати лезть в мои дела, – раздраженно сказал Калигула. – Юния должна быть уверена в моих чувствах, а не в том, что я беру ее в жены ради ничтожных сестерциев.

– Но их же миллион! Глупец! Ее отец скопил достаточно, прожив так долго в Египте. Сам слышал, он даже был назначен старейшиной.

– Да хоть двадцать миллионов, – ответил Гай.

– Я не узнаю тебя! И только не говори, что сегодня мы не встретимся ночью. Ты забыл, что мы собирались пойти в лупанар Лары Варус? Она купила чудных гетер, мне рассказал вчера сенатор Агриппа. Этот старый потаскун уверял, что им известен какой-то новый способ разврата.

Невий собрался выйти у дверей своего дома, но задержался, пока не услышал согласие друга.

– Только не вздумай никому сказать о помолвке. Я надеюсь на твое молчание, Макрон, – произнес Калигула и дал знак трогаться. Отъезжая, он услышал, как Невий кричит: «Энния! Энния!»

«Как же, будет она сидеть дома», – устало подумалось Гаю, прежде чем он закрыл глаза.

Разбудило Калигулу легкое поглаживание по щеке. Рабы уже доставили его во дворец, заботливо разув и сняв тогу, уложили в кровать.

– Юния, – забормотал он, чувствуя нежный запах духов.

– Как ты назвал меня? – услышал он мелодичный знакомый голос и открыл глаза. Около него сидела симпатичная молодая женщина с ярко насурьмленными бровями и пунцовыми губками.

– А, Энния… Твой муж звал тебя, когда мы подъехали к вашему дому, но я догадался, что в это время ты можешь быть где угодно, но только не дожидаться его возвращения. – Гай сел на кровати, свесив ноги. – Я не звал тебя, мне надо отдохнуть. Иди домой. Но подай вначале мне вон ту чашу.

– Ты прогоняешь меня, требуя при этом исполнить обязанности рабыни. Я начинаю выходить из себя, – зло сказала Энния.

– Ну тише, тише, – примирительно произнес Калигула. – Гнев искажает твое красивое лицо, и ты становишься похожа на Горгону с эгиды Минервы.

Энния злобно фыркнула, но потянулась к столу и подала чашу Калигуле. Совершив возлияние, он с жадностью осушил все до капли.

– Ну вот, несколько полегчало, – произнес он. – Скажи мне, прекрасная Энния Невия, что привело тебя в такой неурочный час?

– Неурочный, как же, – возмутилась женщина, сдвинув изящно выщипанные брови. На тонком носике появились недовольные морщинки. – Пьянствовал вчера у Луция Лициния с моим мужем? Теперь отсыпаешься. А мне просто захотелось увидеть своего дорогого Гая. Сегодня, прогуливаясь по Священной дороге, я завернула в ювелирную лавку и приобрела несколько чудных вещиц, одна, думаю, подойдет к твоему плащу.

Энния протянула ему золотую фибулу с изумрудом. Калигула равнодушно повертел ее в руках и кинул на подушку:

– Ты уже подарила мне дюжину, зачем еще одна?

Она придвинулась ближе, обдав жарким дыханием его щеку. Рука ее обвилась, как змея, вокруг его шеи. Гай передернул плечами:

– Энния, перестань. Ты – жена моего друга. Я не хочу, чтоб меж нами возникла ссора.

– Я безразлична Невию, мы спим в разных спальнях уже полгода, ему более по душе ласки развратных гетер. Я не могу ничего поделать со своим сердцем, которое каждый раз замирает, стоит мне увидеть тебя. Я готова на любые безумства, лишь бы ты подарил мне свою любовь.

– Ох, Энния, – Калигула сонно вздохнул, – тяжело мне с тобой. Макрон мне нужен как друг, а не враг. Своим жалким женским умом тебе не понять наших планов. Ты забываешь, что я – наследник Тиберия, а твой муж – префект претория, его поддерживают преторианцы, меня – народ, когда цезарь умрет, я хочу занять его место без излишних осложнений. Если ты не мила своему законному мужу, проси развода, и мы поженимся.

Глаза Эннии разгорелись.

– Но, – поспешно прибавил Калигула, – только когда я стану принцепсом. А пока и не помышляй о любовных играх. Все, иди! Дай же мне наконец отдохнуть.

Он откинулся на ложе, а разочарованная Энния, накинув паллу на голову, чтоб избежать любопытных взглядов рабов, удалилась.

Гай закрыл глаза, но сон уже ускользнул от него. Снова всплыли воспоминания о возлюбленной, мешая долгожданному отдыху, ее сладкие губы, запах нежной ароматной кожи и совершенное тело. Как она прекрасна! Сознает ли сама силу своей красоты? Стоит ей раз выехать из дома, толпы зевак, от нищих плебеев до гордых патрициев, будут бежать за ее носилками, чтобы увидеть поближе Венеру, почтившую вниманием жалких смертных. Поэты станут слагать оды в ее честь, многие придут просить ее руки, но какой же взрыв произойдет, когда весь Рим узнает, что она принадлежит ему. Ревность хладной рукой сдавила горло – если б у народа была одна голова, он отсек бы ее одним ударом. Но постепенно Калигула успокоился, подумав, что Юния столько лет оставалась ему верна, бережно сохранив свою детскую любовь.

И звездная сирийская ночь распахнула перед ним свои объятия, впустив в душу события далекого прошлого…

VIII

…Было страшно. Равнодушные звезды взирали свысока на детей, пробирающихся темными улицами. То, что они несли в мешках, могло навлечь серьезные неприятности, останови их ночная стража. Мартина снабдила их гниющей падалью, заговоренной на смерть Германика, и все это надо было разместить тайком в разных углах дома. Сама Геката покровительствовала им в те дни, приняв щедрые жертвы.

Мартина много рассказывала детям об этой богине, которую почитают и боятся, ставя ее трехглавые изображения на перекрестках дорог. И Юнии вдруг впервые вспомнилась давняя история, связанная с покойной матерью. Будто что-то упоминал отец. Мартина помогла девочке, погрузив ее в транс своими заклятиями, узнать правду о сделке, которую заключила с подземной богиней ее умирающая мать. Геката забрала ее жизнь в обмен на жизнь дочери. Тяжелобольная Клавдия, едва начались схватки, тщетно молила богов помочь ей родить. Одна Геката вняла ее слабой мольбе.

– Запомни, милашка, – сказала тогда Юнии Мартина. – Твоя жизнь принадлежит Гекате. Служи этой темной богине, и она будет помогать тебе. Многим матерям приходится заключать подобные сделки, и Геката всегда помнит об этих детях, отмечая их особой печатью.

– Но на мне нет никакой печати, – недоуменно возразила девочка.

– Да уж, она не стала портить твою редкую красоту, – ответила Мартина и вдруг резко притянула ее к себе. – Вот, смотри.

С этими словами она откинула с затылка девочки тяжелые пряди белокурых волос и показала Калигуле на маленькую черную родинку:

– Служи своей матери, девочка. И никогда не забывай об этом.

Больше ничего не прибавила колдунья и вытолкала их вон, кинув вслед мешки.

Гай и Юния еще долго плутали во тьме ночной Антиохии, намеренно путая дорогу.

– Я боюсь возвращаться, – наконец признался Калигула, когда они в третий раз прошли мимо нужного поворота.

– Я тоже. Верны ли ее предсказания? – спросила вдруг девочка. – То, что она сказала сегодня, сильно испугало меня. Моя мать – темная богиня. И эта родинка на затылке. Ерунда какая-то.

– Нет, не ерунда, – вскинулся Калигула. – Я верю Мартине. Она сказала, что я бог и стану могущественным, когда вернусь в Рим. Ты же ведь приехала из Египта, повинуясь тайному зову. Ты тоже почувствовала это. Не отпирайся!

Юния грустно кивнула, охваченная невеселыми думами. Мать посвятила ее Гекате. Девочке было страшно. Как теперь ей служить темной богине?

– Скажи, Гай, – наконец она решилась обратиться к своему рассерженному спутнику. – Но к чему она так настаивает, чтобы твой отец умер раньше назначенного парками времени? Если Германику все объяснить, он согласится и на нашу свадьбу, и на то, что ты – особенный. Он ведь и сам свидетель тому, что ты усмирил войско.

Мальчишка расхохотался:

– Давай попытайся поговорить с гордым Германиком! Он прикажет выпороть меня до полусмерти за подобные мысли! Интересно, а что сделает с тобой твой отец? Эти взрослые ненавидят, когда дети умнее их, они слепы и глухи к нашим чувствам. Германик высмеял меня, когда я начал настаивать на нашей свадьбе, и запретил думать об этом. Меня насильно женят в Риме, а тебя выдадут замуж в Александрии. Ты же дочь ссыльного. Моя мать тоже посчитала позорным обручить меня с дочерью того, кого выслал Август, ее дед. Смеясь, она кинула мне в лицо правду, похожую на плевок ядовитой гадюки. Знаешь, за что сослали твоего отца, лишив гражданства?

Холодея от ужаса, Юния качнула головой.

– За то, что он был любовником ее распутной матери!

Девочка отшатнулась:

– Значит, ты тоже считаешь наш брак позорным, как и твои родители? – хрипло спросила она.

– Ну что ты, моя звездочка! – неожиданно ласково произнес Гай и обнял ее за плечи. – Я так люблю тебя. Мы уберем с дороги тех, кто мешает нам. Мартине надо доверять.

Юния послушно кивнула. Сомнения бесследно растворились в душе, стоило распахнуть ее навстречу тьме. И Геката благословила союз двух детей.

Удобный случай привести замыслы колдуньи в исполнение выдался, когда все, от господ до челяди, собрались на играх в местном амфитеатре, которые устраивал Гней Пизон. Дети разместили все таинственные предметы по дому.

А спустя несколько дней начался кошмар. Страшный запах гнили стал преследовать всех домашних. Агриппина и Юния принялись курить сильнейшие благовония, но напрасно. Запах гнили забивал все вокруг, витая даже на кухне и во дворе. Сапожок говорил Юнии, что отец подозревает Планцину, жену Пизона, в наведении порчи. Силан был в сильном беспокойстве, он давно бы уже уехал в Александрию, но долг дружбы повелевал ему остаться, к тому же многие друзья Германика перестали посещать дом. Марк Юний попробовал отослать дочь, но натолкнулся на такое упорное сопротивление с ее стороны, что вынужден был сдаться, положившись на волю богов.

Агриппина в страхе приказала обыскать весь дом. К ужасу всех, в полу и на стенах обнаружились извлеченные из могил остатки человеческих трупов, начертанные на свинцовых табличках заговоры и заклятия и тут же – имя Германика, полуобгоревший прах, сочащийся гноем.

«Душа господина уже в руках богов смерти», – шептались втихомолку слуги. Но Германик не сдавался, приказав совершить ритуальное освящение в доме, и лично сжег во дворе все останки. Установилось относительное спокойствие, было проведено расследование, и привратник сознался, что в отсутствие правителя и его жены он как-то застал Планцину одну в доме, выходящей из внутренних покоев. В доме усилили охрану, увеличив количество рабов. Германик оправился от болезни и, хотя еще чувствовал себя ослабевшим, стал выезжать на осмотр полков, разбирать тяжбы и издавать указы. Но все это было лишь затишьем перед бурей.

Сапожок с Юнией, забившись в темный угол подвала, держали военный совет.

– Гай, боюсь, у нас ничего не выйдет, – сказала Юния, жуя пирог с мясом. – Надо что-то срочно придумать. Мартина в очередной раз подтвердила, что ты не станешь великим, пока жив твой отец. И мы не сможем пожениться. Но вчера около ее дома стояли носилки Планцины. Я хотела взять у нее заговоренных трав для Агриппины, но ни с чем повернула обратно. Не кажется ли тебе, что Мартина лжет, наученная женой Пизона? Все знают, как ненавидят они нашу семью.

– Пусть даже и так, – с умным видом произнес Калигула. – Но мы все равно выиграем, если Германик умрет. Тогда уж моя мать точно согласится на нашу свадьбу.

– А мой отец?

– А кто помешает ему отправиться вслед за моим? Нет, дорогая, ты не права, у нас должно получиться. Отломи и мне кусочек пирога. – Прожевав, он продолжил: – Мой отец, по признанию матери, живет во власти суеверий. Вся эта падаль, заговоренная Мартиной, испугала только глупых рабов. Да и какой теперь прок от ее порчи, если дом очистили от скверны?

Юния приуныла.

– Не стоит огорчаться. Я украл у колдуньи флакон с ядом, – вдруг признался Калигула. – Нам не нужна теперь ее помощь. Справимся сами!

– Но чтобы яд действовал, нужны заклинания. Без помощи темной богини нам не обойтись, – возразила девочка.

Теперь Гай повесил голову.

– Как же я мог забыть? – вдруг встрепенулся он. – У отца есть надежный амулет, и Геката не сможет помочь нам, пока он у него. Германику дала его одна греческая старуха, о которой ходили слухи, что она говорит с богиней, как с равной. Мать рассказывала мне, что, напуганный предсказаниями жреца Кларосского Аполлона о преждевременной смерти, отец тут же в Колофоне встречался с местной колдуньей.

– Что за талисман? Ничего подобного у него я не замечала.

– Еще бы, – невесело усмехнулся Гай. – Я и сам не знаю, где он прячет его. Но мы выследим.

На этом совет закончился.

Состояние Германика опять ухудшилось. Появились признаки той же болезни, что и в прошлый раз. Плачущая Агриппина уложила его в постель и поставила холодные примочки на живот и пылающий лоб. Калигула, Юния и Силан молча стояли у изголовья.

– Я скоро умру, – неожиданно произнес Германик тихим голосом.

Агриппина зарыдала, заламывая руки.

– Нет, не плачь, моя любимая, – твердо сказал Германик. – Боги ополчились против меня. И нам не по силам бороться против них.

– Отец, ты не должен сдаваться, – заявил Калигула и выхватил меч. – Я останусь охранять тебя, со мной ты не должен ничего бояться.

– Спасибо, сынок. Но ты еще маленький мальчик, и тебе не справиться с богами подземного мира. Смирись, как смирился я.

Калигула мысленно усмехнулся: «Конечно, отец, ты смирился с неизбежным. Согласись ты поженить нас с Клавдиллой, и остался бы жив».

На следующий день Германик впал в забытье. Агриппина подняла панику. Но с помощью лекаря его удалось привести в чувство.

Схватив за руку Агриппину, он горячо зашептал:

– Я чувствую, что стою на пороге царства мертвых, а так хочется еще пожить.

– Ты не умрешь, пока с тобой твой амулет. Помнишь, что сказала колдунья? – тихо возразила Агриппина.

Но не настолько тихо, чтоб это не услышала Юния. На глазах у девочки Агриппина сжала руку мужа, где на пальце было кольцо из черного агата с вырезанным в нем ключом.

Утром Германику неожиданно стало лучше, и он распорядился принести пергамент. Германик написал письмо Гнею Пизону, приказав покинуть провинцию. Агриппина промолчала о том, что наместник давно уже уехал, ожидая на границе вестей о смерти правителя.

На следующее утро Агриппина отлучилась на кухню, чтобы лично приготовить целительный травяной отвар, а Германик остался один. В полудреме он не заметил, как в кубикулу прокрались Гай и Юния. Германик спал. Мальчик попробовал стащить кольцо с его пальца, но оно не поддавалось, и ему ничего не оставалось делать, как резко дернуть.

Крик Германика поднял на ноги весь дом. Но Агриппина никого не впустила в комнату.

– Любимый, что произошло?

– Пропал амулет, нет кольца!

Затаив дыхание, дети сидели тихо, как мыши, под кроватью. Ужас когтями сжимал их маленькие сердечки. Сейчас обнаружатся все их проделки. Пока Агриппина переворачивала все подушки и перины, Гай сжимал похолодевшую руку своей любимой. Их спасло то, что они забились в маленькую нишу за занавесками у кровати и Агриппина их не заметила. Когда она убежала, призывая Гая, они тихонько выбрались – Германик лежал без сознания – и спрятались в подвале, где их вскорости и нашли. Опасность миновала.

А утром следующего дня Германик созвал всех легатов, Силана, домочадцев и сказал последние слова в своей жизни:

– Если бы я уходил по велению рока, то и тогда были бы справедливы мои жалобы на богов, преждевременной смертью похищающих меня еще совсем молодым у моих родных, у детей, у отчизны. Но меня злодейски погубили Пизон и Планцина, и я хочу запечатлеть в ваших сердцах мою последнюю просьбу: сообщите отцу и брату, какими горестями терзаемый, какими кознями окруженный, я закончил мою несчастливую жизнь еще худшею смертью. Все, кого связывали со мною возлагаемые на меня упования, или кровные узы, или даже зависть ко мне живому, все они будут скорбеть обо мне, о том, что, дотоле цветущий, пережив превратности стольких войн, я пал от коварства женщины. Вам предстоит подать в сенат жалобу, воззвать к правосудию. Ведь первейший долг дружбы не в том, чтобы проводить прах умершего бесплодными сетованьями, а в том, чтобы помнить, чего он хотел, выполнить все, что он поручил. Будут скорбеть о Германике и люди незнакомые, но вы за него отомстите, если питали преданность к нему, а не к его высокому положению. Покажите римскому народу мою жену, внучку божественного Августа, назовите ему моих шестерых детей. И сочувствие будет на стороне обвиняющих, и люди не поверят и не простят тем, кто станет лживо ссылаться на какие-то преступные поручения[4]4
  См.: Тацит. «Анналы», II, 71.


[Закрыть].

Больше он не произнес ни звука, и через несколько ударов сердца его не стало.

Агриппина после сожжения тела Германика приняла решение отправиться в Рим к детям.

Она встретилась с Силаном:

– Друг мой, мы должны вернуться. В чужой Сирии нас ничто уже не держит. Я хочу достойно похоронить прах моего Германика. Я не смею предложить вам сопровождать нас в Рим, откуда ваша семья была в свое время изгнана Августом.

– Конечно, Агриппина, – проговорил с грустью Силан, – из-за болезни и смерти правителя мы и так чересчур долго задержались, злоупотребив вашим гостеприимством, но я не мог оставить его и тебя в столь тяжелое время. Мы вернемся в Александрию. Кальпурния уже заждалась меня.

Они обнялись на прощание и больше никогда не встречались. На рассвете Марк Юний тронулся в путь.

Прощание Юнии и Гая было поистине душераздирающим.

– Я люблю тебя, мой Сапожок, – без конца твердила Юния. – Я останусь с тобой, не поеду с отцом. Агриппина поймет меня и разрешит.

– Бесполезно, я говорил с ней, – возражал Гай, глотая слезы, – она и думать не хочет о наших чувствах. У нее каменное сердце. Лучше я убегу из дома вслед за тобой.

– Ах, Гай, отец, узнав об этом, тотчас отправит тебя обратно, мы не сможем долго обманывать всех. Я чувствую, что мы надолго расстаемся. Я ненавижу всех, весь мир против нашей любви. Мартина обманула нас.

– Юния, я клянусь тебе Юпитером, что мы встретимся! – торжественно сказал Гай. – Я уберу с дороги всех, кто станет помехой. Пусть пройдут годы, но ты обязательно приедешь ко мне в Рим, и мы будем править империей вместе, не разлучаясь до самой смерти.

И вновь слезы, поцелуи и клятвы в верности на всю жизнь.

Утром, когда Юния спала в объятиях Сапожка, одна из рабынь перенесла ее в носилки, и Силан отдал приказ отправляться. Через час пути она проснулась и начала в отчаянии рвать свои роскошные белокурые волосы, кидая клочья на дорогу. Марк Юний был в панике, пытаясь успокоить дочку, он лишь усилил ее истерику. Тогда в гневе он приказал связать ее.

Неожиданно их догнал на лошади запыхавшийся Гай, весь чумазый от пыли. Он на ходу вскочил в носилки и обнял свою возлюбленную, распутав полотенца, которыми ее спеленали, точно куклу. Силан даже прослезился, глядя на эту трогательную детскую любовь. Вынужденная остановка продлилась еще три часа, пока наконец Сапожок не умчался.

Он гнал обратно, без жалости вонзая стилет в окровавленный круп коня, пока тот без сил не рухнул у двери дома. Но теперь Сапожок был спокоен. Юния увозила частичку его души, символ их союза – кольцо-амулет с ключом из черного агата.

Римская ночь неожиданно ворвалась к нему, напомнив о себе громким ударом в бронзовый гонг. В кубикулу ввалились его друзья – актеры Мнестер и Аппелес, статные красавцы, любимцы Рима.

– Позволит ли Гай Цезарь скрасить ему эту благодатную ночь? – спросил, кривляясь, Мнестер.

– Гай, да что с тобой? Ты пропал вчера вечером, не явившись к Луцию, и сегодня даже не удосужился послать за нами. – Голос Аппелеса был полон обиды. – Ты забыл, что сегодня мы идем к Ларе Варус?

– Нет, друзья мои, – ответил Калигула. – Срочные дела отвлекли меня. Но сегодня я свободен до полуночи.

Он приказал кравчему разлить вино. Совершив возлияние, они выпили.

– Но почему до полуночи? – поинтересовался ехидно Аппелес. – Какая-то римская красотка окрутила тебя и ты спешишь на свидание? И не надейся, мы тебя не отпустим, вчера нам было скучновато без твоих обычных выходок. А какие были танцовщицы!

– Видел бы ты, что выделывал пьяный Макрон! – подхватил Мнестер, любуясь своим отражением в зеркальце. – Они с престарелым Агриппой потащились танцевать, разогнав всех девушек. Мы едва не надорвали животы со смеху. Сейчас я изображу тебе этот полный грации танец.

Мнестер вытянул Аппелеса на середину комнаты, и Калигула долго забавлялся, глядя, какие смешные телодвижения совершали они, копируя пьяных. За время, пока друзья танцевали, рабы облачили его в тогу.

– Ну нет, Гай Цезарь, так не пойдет! – вдруг сказал Мнестер. – Ты же хотел наказать эту крысу Лару за то, что она не оставила для тебя ту малышку, а позволила ей уйти с сенатором Кальпурием.

Калигула хлопнул себя по лбу.

– А ведь точно, – проговорил он. – Эй, рабы, несите мой любимый парик, синюю столу и покрывало. Сегодня буду в своем излюбленном наряде. А вы пока пейте, я быстро переоденусь. Эй, Ботер, беги к Макрону, предупреди, что через час мы будем у Лары Варус.

Ботер убежал. Мнестер с Аппелесом потягивали из больших чаш светлое родосское вино, дурачась и строя гримасы, наблюдая, как рабыня наносит грим на лицо Калигулы. Наконец метаморфоза благополучно завершилась, и перед актерами предстала статная матрона, ярко накрашенное лицо которой обрамляли рыжие пряди.

– Браво, Калигула! – вскричали они. – Ты, как всегда, неподражаем!

– Пора ехать, уже самое время, – важно произнес Калигула.

– Ну уж нет, подожди, – сказал Аппелес, – нам тоже надо сыграть свою роль. Вели принести нам другую одежду. Иначе, увидев наши лица, Лара Варус раскусит весь маскарад.

Переодевание актеров происходило быстрее: на них надели короткие туники, блестящие нагрудники и шлемы легионеров. И они, изрядно заправившись вином, более чем странной компанией отправились на Субуру.