Текст книги "Во имя государства (сборник)"

Любопытствуя, чиновник прочитал имя: перед ним был поминальный алтарь Айр-Ашена, который приходился мужем племяннице Айр-Незима, да и сам был ему двоюродным племянником, и воздвигнут был этот алтарь неутешной вдовой.

* * *

Посереди ночи Шаваш проснулся: в комнате горел красный светильник, молодой господин лежал глазами кверху и листал какую-то книжку в черной обложке. Астак шумно вздохнул, и Шаваш подумал, что это, наверное, книжка со срамными картинками, которую читают, когда рядом нет женщины. Тут барчонок отложил книжку и поглядел на Шаваша.

– А Иммани пошел пить, – сообщил он. – Валяется, небось, в канаве. А флигель его стоит пустой.

Юноша поднял голову и стал глядеть в окно, туда, где за кустами, подстриженными в форме рыб и драконов, плыла в лунном свете луковка секретарского флигеля. Какая-то мысль, видно, неотступно в нем сидела.

– А что за человек господин Амадия? – осторожно спросил Шаваш.

– Скверный человек, – сказал Астак, – все время чего-то жует и стремится к выгоде. Торгует с Осуей и отца заставляет делать то же самое. Этакий позор – императорский наставник возится с воском и кружевами!

– Да, – сказал Шаваш, – этот Амадия посылал меня в осуйский квартал с подарками, и мне показалось, что они посредством подарков договариваются о гнусном. А откуда он взялся?

– Их тут целая компания, – продолжал Астак о своем, – человек двести или триста, со всех концов империи. Это называется – вассальные торговцы. Отдают свои заводы отцу, а взамен требуют покровительства. Эти подлые люди поссорили Андарза с советником Нараем, и они обворовывают государство. Амадия руководит ими, а Иммани на него доносит. Они оба ненавидят друг друга. Это вообще-то правильно, потому что когда двое слуг ненавидят друг друга, хозяин всегда осведомлен о том, что происходит в доме. В прошлом году Иммани принес Андарзу бумаги о конвоях в Хабарту. Представляешь, оказалось, что эконом Амадия отправлял с конвоями куда больше шелка, чем он сказал Андарзу! Они были в таком плоском ларчике из розового дерева, а на крышке было выдавлено изображение павлина. Хотел бы я иметь такие бумаги!

Шаваш вздохнул и сказал:

– И отчего только люди плохо себя ведут?

– Все люди, – ответил юноша, – действуют под влиянием злобы, зависти, алчность, гордости, самодовольства и отчаяния, и все это не что иное как разновидности страсти к стяжанию.

– Все? – переспросил Шаваш.

– Все-все.

– А государь?

– Государь владеет всем миром, от полевой травы до зверей в горах, и поэтому он избавлен от алчности. В том-то и смысл империи, чтобы был человек, который владеет всем, и поэтому не имеет ни алчности, ни зависти, ни злобы.

Помолчал и добавил:

– А правда, что ты умеешь воровать?

Шаваш сделал смущенную мордочку.

– Слушай, – сказал молодой господин, – почему бы тебе не залезть во флигель Иммани и не поискать павлиний ларчик?

– А что, – сказал Шаваш, – Иммани где-то пьян, флигель пуст – пошли!

Астак был совершенно поражен.

– Как? Сейчас?

Однако согласился.

* * *

Спустя четверть стражи оба мальчика, полностью одетые, стояли у флигеля, в двух саженях от того самого места, где утром разбился привратник. Шаваш оставил молодого господина под вишнями и сказал:

– Если Иммани вернется, просто окликните его погромче, да заговорите с ним. Я услышу.

Шаваш уже раньше осмотрел дверь флигеля, и она ему не понравилась. Никаких печатей там не было, и помимо хитроумного осуйского замка, который было невозможно открыть без следов, слева от двери висел бумажный талисман «агава», совсем новенький.

Против этого талисмана у Шаваша, правда, имелось отличное средство из сушеных лягушачьих лапок. Но Шаваш только недавно слыхал о том, как один вор с этими лапками влез в сад через дверь с талисманом «агава» и спер какую-то мелочь, а когда он уходил, персиковое дерево, растущее в саду, выдралось из земли и погналось за ним. Впоследствии выяснилось, что лягушачьи лапки были некачественные.

Словом, вместо того, чтобы лезть в дверь, Шаваш обошел флигель со стороны, достал из-за пазухи заранее припасенную веревку с кошкой и забросил кошку за резной край плоской крыши. Миг – и вот он уже крадется по плоской кровле. Еще миг – и Шаваш, зацепив кошку за одно из узких, как лапша, отверстий для света, какие обыкновенно делают в крышах, скользнул внутрь.

Флигель был невелик: в нем было два этажа и три комнаты. Нижняя комната, где работал Иммани, была устроена на двух уровнях: верхняя половина, на которую вели шесть ступенек, была затянута синим ковром и закидана подушками и подушечками. От нижней половины ее отделяла ширма.

Нижняя половина представляла из себя кабинет. Рабочий стол был придвинут к помосту, и документы, не умещавшиеся на нем, были сдвинуты прямо на помост. Все было вылизано, как шерсть на кошке. Окно над столом было сделано не из бумаги, а из стекла, и поэтому лунный свет, бивший в него, был необыкновенно ярок: малое полнолуние только что прошло, а до большого полнолуния оставалось три дня.

Шаваш стал рыться в ящиках письменного стола и в корешках книг. Шаваш не думал, что такой умный человек, как Иммани, станет держать лазоревое письмо там, где его можно легко отыскать, но у него были другие намерения.

Среди книг Шаваш не нашел ничего интересного, не считая нескольких книжек из числа непристойных. В письменном столе и правда лежали накладные, но Шавашу по неопытности трудно было сразу определить, уличают ли они кого-то или находятся в ящике по служебной надобности.

Зато одна вещица немедленно привлекла внимание Шаваша: кусок мастики величиной с грецкий орех. Человек, непосвященный в тайны искусства жить от чужих кошельков, не обратил бы на мастику внимание или принял бы ее за благовоние. Но Шаваш очень хорошо знал, что это за штучка, – это была смола дерева вак, смешанная с мелом и шерстью черной овцы, сожженной с надлежащими заклинаниями, и употреблялась она для снятия отпечатков с ключей.

Бегло осмотрев комнату, Шаваш направился было к лесенке на второй этаж. Вдруг он замер и уставился на дверь, освещенную ярким лунным светом: ручка двери тихо поворачивалась. «Ой-ой-ой! – подумал Шаваш – никак это убитый привратник явился выяснять отношения с Иммани!»

Шавашу стало очень неуютно, ибо, хотя он привратника не убивал, это был мертвец свежий и вздорный, и вряд ли он был настроен в отношении Шаваша доброжелательно.

Дверь отворилась: на пороге стоял господин Нан. Шаваш сразу заметил, что до талисмана «агава» чиновнику не было решительно никакого дела: более того, он откуда-то раздобыл ключи. Молодой судья мягко повернул ключ в замке и огляделся. Он подошел к окну, задернул занавески и вынул из-под плаща фонарь в форме тыквы. Шаваш вспомнил, что у Нана карие глаза и что, стало быть, чиновник гораздо хуже видит в темноте. Дело в том, что у Шаваша были глаза золотистого цвета, и люди с такими глазами видели в темноте, как кошки.

Чиновник вынул из рукава слуховую трубочку и, приложив ее к стене, принялся методично простукивать кабинет, с каждым шагом приближаясь к помосту, где за ширмой, ни жив ни мертв, сидел Шаваш. Право, трудно было сказать, что бы Шаваш предпочел в эту минуту: встречу с мертвым привратником или живым чиновником.

Чиновник подошел к самой ширме, и тут его усилия увенчались успехом: стена справа от помоста откликнулась на стук как-то не так. Чиновник довольно осклабился и принялся осматривать деревянные планки. Он поддел одну из планок и отложил ее в сторону. За планкой блеснула бронзовая скважина. Чиновник выбрал ключ из имевшихся у него в связке и вставил его внутрь. Кусок стены провернулся. Нан посмотрел в сейф и разинул рот. Потом, словно не веря себе, он вытащил из вместительного ящика то, что там лежало, и положил на стол.

Это была многократно изогнутая стеклянная трубка. Каждое из коленец трубки было перехвачено бронзовым кольцом и прикреплено к бронзовой раме, так что все сооружение напоминало челюсть собаки со стеклянными зубами. Шаваш бывал у алхимиков и знал, что эта штука стоит очень дорого и называется змеевик. Но зачем она Иммани? К тому же алхимики, учиняющие насилие над природой, преследовались не меньше, чем воры, учиняющие насилие над людьми, а денег почти не имели, так как насиловать природу было неприбыльно.

Нан вытащил из кармана нож-кочедык и процарапал на бронзе еле видную полоску. Убрал змеевик обратно и закрыл тайник. Может, там было еще что, но Шаваш не видел.

После этого Нан подошел к письменному столу, поставил фонарь на краешек стола и стал пробовать, один за другим, ключи. Третий ключ подошел. Нан дернул на себя ящик: фонарь затрепетал, соскользнул со стола и погас, шлепнувшись об пол. Чиновник выругался и наклонился, ища фонарь.

Шаваш ужом скользнул к лестнице и взлетел на второй этаж. Чиновник замер, вертя головой и вглядываясь в темноту: но без фонаря он был слеп, как крот.

Прошло еще минут пятнадцать, прежде чем Нан с фонарем поднялся в летнюю спальню: в спальне все было тихо, через узкие отдушины под потолком светились звезды. Нан приподнял полог, ощупал постель и насторожился: под подушкой лежало что-то твердое. Нан приподнял подушку, взял книжку, которую обнаружил под ней, и стал листать: он не прочел и двух страниц, как понял, что читает дневник покойника Ахсая.

* * *

Шаваш нашел молодого господина в беседке у пруда: тот положил голову на круглый столик и сладко спал. Шаваш разбудил его.

– А, – сказал Астак, – нашел?

– Нет, – сказал Шаваш, – а потом пришел этот чиновник, Нан, и я чудом удрал.

– И ты ничего не нашел?! – капризно сказал Астак.

Шаваш не стал ему разъяснять, что это было дело Астака, – сидеть на карауле, и что вместо того, чтобы выполнять свою часть уговора, молодой господин спал, как тритон зимой.

Мальчики прокрались по дорожкам сада. Астак вернулся в свою постель, а Шаваш – на лежанку.

– Интересно, – сказал Астак, – что Нану понадобилось у Иммани? И откуда у него ключи?

– Не знаю, – сказал Шаваш, – но думаю, что он подозревает Иммани в убийстве привратника. Господин Нан – справедливый чиновник. Ему не нравится, что какой-нибудь секретарь Иммани может ускользнуть от правосудия только потому, что он раб высокопоставленного вельможи.

* * *

Около второй ночной стражи Айр-Незим, судья Осуйского квартала, согласно разрядным спискам империи, и посол Осуи в империи, согласно разрядным спискам Осуи, стоял за конторкой и читал сборник упражнений о том, как познать Бога, – этот предмет его сильно занимал, и он посвящал ему все время, свободное от делания денег. Он как раз собирался очертить круг и вынуть из колбы беса по имени Шестиухий Черный, когда во дворе раздались голоса слуг и стук подков, и через минуту привратник доложил Айр-Незиму, что в его дом пожаловал господин Нан, новоназначенный судья Четвертого округа.

Айр-Незим в ужасе выронил колбу с бесом, оправил воротничок и сошел в нижнюю залу, занятую суконной лавкой.

Молодой чиновник нетерпеливо постукивал красным каблучком о пол, разглядывал черную листву, шевелящуюся за окном. Он был ловок, соразмерен в движениях и чисто выбрит, и от него приятно пахло инисским благовонием, которое в столичных лавках стоило пять ишевиков фунтик, а у Айр-Незимовой племянницы – четыре с половиной. Айр-Незим отметил, что об этой разнице в ценах стоит Нану сообщить.

Новый судья Четвертого округа поклонился и сказал:

– Прошу прощения за столь позднее вторжение! Но только что ко мне прибежал сыщик и заявил, что он слышал, будто в портовом кабачке «Золотой Кукиш» толпа треплет троих осуйцев. Я немедленно выехал в кабачок, но не обнаружил никаких следов насилия. Тем не менее я почел своим долгом навестить вас, господин Айр-Незим: точно ли, что у вас никого не зарезали?

Айр-Незим немного помолчал. И ночи не проходило, чтобы кто-то не пустил слуха о драке между осуйскими матросами и народом, и каждый пятый слух оказывался верным. Обычно власти столицы не очень-то извинялись за потасовки. В случае чего они еще брали штраф с Осуйского квартала.

– Нет, сказал посол, – наших сегодня никого не били, а вашего чиновника, представьте себе, чуть не зарезали, и причем в нашем квартале.

– Кого же это? – поинтересовался Нан.

– Иммани, секретаря господина Андарза.

Нан всплеснул руками.

– Что вы говорите! Я распил с ним сегодня чашечку вина в «Трех Трилистниках». Заметил, что он желает напиться, и спешно простился. Однако, что ему понадобилось в Осуйском квартале?

Осуец пожал плечами:

– Наши патрульные, – сказал он, – обнаружили его под стеной квартала в тот момент, когда над ним старался какой-то бродяга. Они пытались поймать злоумышленника, но тому удалось утечь. Иммани был мертвецки пьян. Вряд ли он соображал, куда идет.

Нан вспомнил женский силуэт в двери и шепот: «Иммани! Иммани!» Это точно – вряд ли Иммани соображал, куда идет, но ноги сами привели его в знакомое место. Вернее, то, что между ног.

Новый судья выразил желание посмотреть на пьяного. Осуец, из вежливости, лично проводил его в подсобное помещение при посольской лавке.

Иммани лежал на деревянной скамейке, и от него несло спиртным и канавой. Нан осторожно поковырялся в одежде пьяного, вытащил кошелек и двумя пальцами ослабил кожаный шнурок:

– Однако у него ничего не украли! – изумился чиновник.

– Бродяга выронил кошелек, когда увидел патруль, – пояснил посол.

Кладя кошелек обратно, Нан тихонько спустил в него ключи, которые он три часа назад прихватил с собой. Случись у него такая история со стражниками империи, он бы, разумеется, спер ключи, а стражники бы сперли все остальное. Но тут добродетельные лавочники, как и опасался Нан, оберегли карманы. «Вот чудаковатый народ», – причмокнул про себя чиновник.

Господин посол заверил господина судью, что завтра же утром, едва откроют большие ворота, он лично отправит захворавшего чиновника в дом своего друга Андарза. Он был очень растроган учтивым визитом гостя и, прощаясь, вынес ему скромный подарок. «Это не случайный визит! – отметил про себя консул. – Этим визитом он хочет показать, что не забыл прежних друзей и при случае можно на него рассчитывать».

Консулу было крайне приятно иметь среди приближенных Нарая человека, на которого можно было рассчитывать.

Глава шестая,
в которой господин Нарай посылает в подарок Андарзу железную клетку и в которой оказывается, что молодой Астак держит под подушкой не книжку со срамными картинками, а трактат об управлении государством

Когда Шаваш проснулся, было уже позднее утро: в стеклянных окнах сверкало лимонное солнце, плавились золотом крутобокие вазы на малахитовых подставках, и по расшитому шелком ковру кралась черно-белая ручная мангуста. Постель молодого господина была пуста: пухленькая служанка вытряхивала перину. На столике лежала книга с черной обложкой.

– Давай-ка я помогу, – сказал Шаваш.

– Да лежи уж, – сказала служанка.

Но Шаваш все-таки помог ей управиться с периной: потом служанка показала ему, как мести ковер, чтобы вылущить из него шерсть мангусты, а сама стала заплетать в шар свежие цветы.

– Уф, – сказала служанка через час, – однако сегодня я раненько управилась.

Они сели рядышком на ковер, и Шаваш, любопытствуя, подобрал со столика книжку с черной обложкой.

– А что это молодой господин тебя позвал? – спросила пухленькая служанка, которую звали Дарани, что означало «сад тысячи удовольствий».

– Не знаю, – сказал Шаваш. – Боязливый он. Чего он боится?

– Ну, – сказала служанка, – у людей из рода наместников Хабарты всегда есть кого бояться.

– А что, – спросил Шаваш, – правда, что есть такие личные привидения, которые липнут к одному человеку и ходят за ним даже днем, а другие люди их не видят?

– Не знаю, – сказала служанка, – а только в этом доме водятся привидения всех четырех видов. Ты лучше ночью не ходи к Белому Пруду: утопят.

– А кого здесь больше, – спросил Шаваш, – живых или привидений?

– Днем, наверное, больше живых, – сказала служанка, – а ночью больше привидений. Намедни господин Шан’гар зашел ночью на задний двор, так какой-то покойник налетел на него сзади и стал топтать. Шан’гар дал ему разок между глаз, и покойник – бряк на землю. Наутро на этом месте нашли белого хряка: Шан’гар проломил ему лоб. А вчера секретарь Иммани напился пьян и не ночевал в усадьбе: так в его флигеле видели призрачный огонь.

– Это, наверное, был вчерашний покойник, – сказал Шаваш, – какой-то у него был зуб на Иммани.

– Да ты что? – возмутилась служанка таким предположением. – В нашем доме обитают самые высокопоставленные мертвецы трех династий! Есть даже несколько родственников императора. Да какой-то там привратник в трактире и носа бы не посмел высунуть в их обществе! Они бы его тотчас разодрали на клочки!

– А какие в доме самые частые привидения? – спросил Шаваш.

Пухленькая служанка задумалась и стала загибать пальцы.

– Ну, во-первых, покойная госпожа. У покойников обычно после смерти переменяется характер: и вот при жизни она не обращала на сына внимания, но после смерти повадилась к нему ходить каждую ночь. Я так думаю, что это она дурно на него влияет.

– А что она была за женщина? – полюбопытствовал Шаваш.

– Правду сказать, – задумалась служанка, – она была большая стерва, и господин Андарз утопил ее, застав на ней одного свечного чиновника.

– А что случилось с чиновником? – спросил Шаваш.

– А чиновнику Андарз отрезал ту штуку, которой блудят, – тот попищал-попищал и умер. По правде говоря, господин Андарз поступил не очень хорошо, потому что он хотел развестись с госпожой за блуд и сам подговорил этого чиновника на такое… А застав их друг на друге, рассвирепел…

Пухленькая служанка вздохнула и покачала головой, удивляясь безрассудству свечного чиновника, а потом добавила:

– А женщина, наверное, опять стала приходить, раз Астак звал тебя спать.

– А еще кто тут бывает? – спросил Шаваш.

– Еще тут бывает покойный отец Андарза, но это привидение мирное: оно плачет и уходит в землю за своими слезами. Ходит один чиновник по имени Дан: его по приказу Андарза зарезали неподалеку; а другого, Хамифу, отравили зубным порошком. Есть еще один глупый чиновник: Андарз убедил его подать донос на министра финансов, но донос вышел такой глупый, что чиновника по приказу Андарза удавили в тюрьме.

– А я тут видел одного мальчика, моего роста и веса, – сказал Шаваш, – это кто?

Пухленькая служанка вскочила в ужасе, потом протянула руку, чтобы пощупать Шаваша…

– А ну марш на кухню, бездельник, – заорала служанка, – если господин его вместо мангусты завел, так он все утро будет на ковре язык трепать!

На кухне Шаваш забился за печь и раскрыл книгу с черной обложкой на заложенном закладкой месте. Но, вопреки надеждам Шаваша, она оказалась совсем без срамных картинок. Книга раскрылась на странице, озаглавленной «обращение с врагами». Автор книги советовал государю, у которого есть два врага, подговорить первого на убийство второго, а потом казнить первого как убийцу.

Совет был жирно отчеркнут красным. Шаваш почитал немного дальше и, найдя, что книжка эта очень полезная, хотя и занудная, потихоньку отнес ее обратно в комнату молодого господина. Еще Шавашу показалось странным, что книжка советует государю вести себя точно так, как обычно ведут себя главы разбойничьих шаек.

* * *

Секретарь Иммани лежал в своем флигеле. Во рту у него было так погано, словно он съел дохлую мышь. Далеко в городе уже забили барабаны в управах, засвистели серебряные раковины в храмах, извещая богов и людей о том, что наступил полдень – Иммани все лежал в постели и при мысли о том, что когда-то придется вставать, с отвращением закрывал глаза.

В эту минуту в дверь постучали, и на пороге комнаты показался изящный чиновник лет двадцати восьми, в голубом кафтане, отделанном изображениями цветущих вишен и бамбуковых зарослей, и белой пятисторонней шапке с золотой каймой. Из-под шапки виднелись темно-русые волосы, глаза цвета карамели приветственно улыбались – судья Нан! «Вот еще принесла нелегкая, – подумал Иммани, – что ему-то нужно?»

Нан между тем раскрыл папку и подал Иммани доклад, в котором Иммани, к своему изумлению, узнал тот доклад, что разорвал вчера Андарз. Доклад был переписан черными чернилами, почерком «пяти тростников», и выглядел в точности так, как пристойно.

– Вот, – сказал Нан, – я счастлив выполнить свое обещание.

– Какое обещание? – изумился Иммани, пуча глаза.

Молодой чиновник всплеснул руками:

– Помилуйте! Мы с вами распили кувшин в кабачке «Трех трилистников», и вы пожаловались на разорванный доклад. Я сказал, что мои писцы могут его переписать, и вы отдали мне доклад! Я счастлив помочь вам!

Иммани закрыл глаза, пытаясь вспомнить «Три трилистника»: да, что-то такое было… А потом? Черт знает что было потом, ничего Иммани не помнил…

Человек менее самовлюбленный, Нан, Андарз, даже простодушный Шан’гар, немедленно бы насторожился: с чего это незнакомый чиновник заставляет своих писцов переписывать чужие доклады? Но бедой господина Иммани, не раз подводившей его в жизни и в конце концов навлекшей на него погибель, была неистребимая уверенность в том, что все люди должны любить его и оказывать ему услуги. Эта-то беда, и ничто иное, приводила к крушению все его хитроумные мерзости, в то время как многим, проделывавшим гораздо более гадкие вещи, удавалось выйти сухими из воды.

Люди, оказывавшие ему услуги от чистого сердца, быстро возмущались, видя, что Иммани принимает услуги как должное, люди, завлекавшие его услугами в ловушку, добивались полного успеха. Из-за этого незначительного брака в душе Иммани получилось так, что он был очень хорош, когда речь шла о том, чтобы заставить страдать других, но никуда не годен, когда речь шла о том, чтобы самому добиться успеха. Словом, поведение его всегда нарушало золотое правило добродетели: никогда не делай людям зла, если это не приносит тебе выгоды.

Иммани открыл глаза и спросил:

– А потом? Что я делал потом?

– Потом? Мы зашли еще в кабачок «Семи Звезд», и, право, я там ужасно напился. Помню только, что вы изъявили желание посетить одну свою знакомую и приглашали меня с собой. Я отказался, не чувствуя в себе похоти, и вы удалились в сторону Осуйского квартала.

– Знакомую, – тревожно спросил Иммани. – Какую знакомую?

– Не помню, – ответил Нан, – видимо, какую-то девицу из Осуйского квартала: я слыхал, что осуйский патруль нашел вас у внешней стены и прислал нынче утром в паланкине.

Иммани в ужасе смотрел на Нана. «Пьяный дурак, – пронеслось в его голове, – но не могло же быть такого, что я напился больше его. Стало быть, ничего страшного».

– Слушайте, – сказал он Нану, уцепившись за его рукав, – окажите мне услугу, не рассказывайте никому об этой осуйской знакомой? Ну просто ни слова.

– О чем речь! – изумился молодой чиновник.

Он откланялся и спустился на первый этаж флигеля. Там, не оглядываясь и не колеблясь, он мягко подошел к письменному столу секретаря и, открыв один из ящиков, переложил туда из бывшей с ним папки тонкую пачку накладных и коносаментов. Накладные судья Нан позаимствовал этой ночью, и копии с них сделал тот же писец, что перебеливал доклад Иммани.

От ключа, которым Нан открыл ящик, слегка пахло смолой дерева вак: не одни лишь уличные шайки знали о достоинствах этой смолы.

* * *

Этот день Шаваш провел в саду: он забрался на ветхую башню, в комнату, полную рисунков и шорохов, лег на парапет и стал глядеть вниз.

Сверху ему был виден весь сад и красная кирпичная фабрика через реку. В час Росы во двор приехал подарок: пирог на телеге. Телега была обшита желтым бархатом.

Около полудня во двор прибыл гонец с императорской грамотой. Шаваш видел, как господин Андарз встал на колени посереди двора, целуя грамоту.

После этого Андарз выехал во дворец. Секретарь Иммани, ссылаясь на головную боль, остался в усадьбе.

Немного после обеда госпожа со служанками вышла играть в мяч, и к ним присоединился Иммани. Иммани очень ловко подкидывал мяч ногами и головой и весь вспотел. Он подошел к госпоже, взял ее за подол и вытер подолом лицо.

Вечером под самое подножие башни пришел начальник стражи Шан’гар. Под мышкой у него был меч и узел с документами и книгами. Шан’гар начал проделывать упражнения с мечом. После этого он разделся, нырнул в воду и стал плавать ловко, как гусь. Шан’гар вытерся насухо, натянул чистые штаны и, взойдя на первый этаж башни, расположился там с бумагами.

Шаваш сошел вниз. Шан’гар оторвался от бумаг:

– А, – сказал он, – вот ты где! А я пришел утром в комнату для слуг, а тебя не было. Ты зачем полез на башню?

– Так, – сказал Шаваш, – все-таки на два этажа ближе к небу.

– А привидений ты не боишься? Здесь в полдень и в полночь ходит привидение: один чиновник, которого отравили зубным порошком.

– Нет, – сказал Шаваш, – сегодня я его не видел.

– Вот и я, – вздохнул варвар, – который месяц хожу и все не могу его увидеть! А другие видят!

– Он, наверное, – высказался Шаваш, – был важным чиновником. У него и при жизни было трудно добиться аудиенции, а после смерти – и подавно.

Помолчал и спросил:

– А сложно ли быть чиновником?

Шан’гар оглядел его и, усмехнувшись, сказал:

– Видел белые цветы у дальнего источника? Пойди-ка и сорви мне десять штук.

Шаваш пошел и сорвал десять белых цветов. На обратном пути он вдруг наткнулся на секретаря Иммани, – тот искал в траве клубок госпожи, а госпожа смеялась над ним из беседки. Иммани заметил цветы в руках Шаваша и всплеснул руками:

– Ах ты негодяй! Это же цветы от Оранжевого источника! Даже садовник, прежде чем прикоснуться к ним, умывается три раза росою и медом, творит заклинания! Как ты смел их рвать?

Шаваш опустил голову, застеснялся и промолвил:

– Они такие дивные! Я хотел отнести их госпоже.

Госпожа Линна рассмеялась, а Иммани надулся и сказал:

– Такому поступку нет прощения! Иди на конюшню и скажи, чтобы тебя двадцать раз выпороли.

– Десять раз, – сказала госпожа.

Так-то Шаваша снова немного выпороли, а через час его навестил начальник стражи Шан’гар и принес ему ожерелье из бронзовых пластинок и коробочку сластей.

В общем-то Шан’гар, несмотря на щелкающий звук в его имени и рыжие волосы, очень нравился Шавашу. Шаваш редко видел человека, который так хорошо бы обращался с мечом, и Шан’гар был такой огромный, что каждая рука его, бугрящаяся мышцами, как дорога ухабами, была шире талии Шаваша. Если бы Шан’гар хотел, он мог бы раздавить мальчишку, как телега давит завалявшийся в колее орех.

– Я пришел к тебе, – сказал Шан’гар, – чтобы объяснить, что такое служба чиновника. Это когда один начальник говорит: «Сорви цветы», – и выпорет, если не исполнишь приказания, а другой начальник говорит: «Не рви цветов», – и порет, если ты их сорвешь.

Помолчал и добавил:

– Маленький хитрец! Почему, однако, ты не сказал, что это я тебя послал за цветами, а сказал, что сорвал их для госпожи?

Шаваш ответил:

– Я понял, что этих цветов было рвать нельзя, и подумал: если я упомяну о вашем приказе, двадцать палок мне достанутся все равно, а если я упомяну о желании угодить госпоже, мне перепадет вдвое меньше.

Рыжеволосый великан засмеялся и сказал:

– Да ты, пожалуй, не нуждаешься в моем уроке.

* * *

Андарз ездил во дворец вот почему: В этот день опубликовали указ господина Нарая о запрете совместных бань. В зале Ста Полей советник Нарай, кланяясь, доложил императору:

– Нынче в провинции и в столице распространен обычай, – мыться в банях вместе, мужчинам и женщинам. Лица противоположного пола лежат вместе в одной ванне, тот, кто тянет соседку за ноги или за грудь, считается скромником! После бани, не одеваясь, пляшут вместе голые. Подобные места всегда плохо освещены, якобы ради экономии, а иные молодцы платят хозяину за то, чтобы тот вовремя уронил в воду светильник. Невозможно сказать, какой разврат происходит от этого! Необходимо запретить совместные бани!

Молодой государь, стыдясь народа, закрыл лицо рукавом.

– Ваша вечность! – сказал Андарз, – если запретить совместное купание, так народ перестанет мыться.

Придворные засмеялись.

– Пусть лучше не моются, чем развратничают, – возразил Нарай. Ведь разврат порождает жажду быть не как все. Жажда быть не как все порождает роскошь, роскошь одних влечет за собой нищету других, вследствие этого хиреет и гибнет государство. Запрещая разврат, искореняют роскошь, искореняя роскошь, спасают государство!

После этого господин Андарз уже ничего не стал возражать, и молодой государь подписал указ, представленный Нараем.

Вернувшись домой, Андарз призвал к себе старосту банного цеха, который неделю назад от имени банщиков передал ему три золотых слитка, каждый весом в небольшого петуха, и со слезами на глазах вернул ему подношение. Банщик всполошился:

– Что вы! Считайте это даром нашей признательности!

– Пустяки, – отвечал Андарз, – честь не позволяет мне брать деньги за то, что я не смог сделать. Берите и владейте.

* * *

После встречи с секретарем Иммани судья Нан покинул дом Андарза и выехал к городку Зеленые Ветви, где два месяца назад разбойники ограбили секретаря Иммани и отняли у него лазоревое письмо.

Через четыре часа быстрой езды Нан прибыл на место.

С правой стороны императорского тракта простирались виноградники, усеянные крестьянами, с левой сверкала река. Ленивые коровы, зайдя в воду по брюхо, отмахивались хвостами от слепней, и чуть поодаль, как мелкий сор на воде, виднелись рыбацкие лодки. По пыльной дороге шел сборщик налогов, волоча за собой козу.

За полуразрушенной часовней дорога свернула вправо. С поросшего деревьями холма Нан увидел маленький городок, окруженный восьмиугольной стеной, и множество домиков с зелеными флагами снаружи стены. Это все были постоялые дворы, – неподалеку находился храм Золотого Художника Ияри, и паломники проводили ночь в постоялых дворах, чтобы с первыми лучами солнца отправиться к храму.

Ияри жил во времена первой династии и был не просто художником, а волшебником, и рисовал чудовищ. Все эти чудовища когда-то существовали, но были превращены им в рисунки. А если бы их не превратили в рисунки, то они по-прежнему бы ели людей.

С холма храма не было видно.

Местный начальник уезда был рад угодить столичному судье. Он казался немного смущен и встревожен его появлением. Дело в том, что, когда ограбленный Иммани, в одном травяном плаще, прибежал вечером во двор управы и стал дергать за веревку для жалоб, чиновник ужинал с девицами.

Он выглянул в окно, решил, что это какой-то крестьянин, и велел посадить его в тюрьму за нарушение покоя во время вечерних церемоний. Наутро жалобщик оказался секретарем императорского наставника, и судья валялся перед ним на полу и вообще пережил множество неприятных страхов.