Текст книги "Разбор полетов"

Аэродром Рыково остался без «крыши».

В половине пятого вечера Сазан с Мишей Ивкиным подъехали к зданию аэровокзала и поднялись на второй этаж, туда, где за матовой дверью, перегороженной железной решеточкой, изнывали по летней жаре работники предприятия «Рыково-АВИА».

В стенах фирмы царил подобающий случаю переполох. Директор Ивкин сидел в своем кабинете в том самом виде, про который говорят: «На нем лица нет». Галстука на директоре не было тоже.

Он торчал из-за необъятного Т-образного стола, как крошечная «сессна» на взлетной полосе, пригодной для аэробуса. Наискосок от него, в синей форменной рубашке и полотняных брюках, сидел еще один человек, видимо, заместитель или иной подчиненный.

– Ну так как? – спросил Сазан. – Кто стоит за Кагасовым? Почему СТК заказала тебя? Кто они такие, чтобы замочить Шило?

Директор только пучил безумные глаза.

– Что вы несете, – внезапно возмутился заместитель, – при чем тут Шило? Это просто трагическое совпадение! И вообще – кто вы такой?

– Конечно, совпадение, – усмехнулся Сазан, сначала в тачку директора палят из «калаша», на следующий день он спускает в унитаз доверенность СТК, а еще через день аэропорт лишается «крыши»! Три бомбы в одну воронку! Правильно мне говорил Шило, что в этом деле одни несообразности!

Дверь кабинета распахнулась, и в ней показалась целая куча народа. Первым стоял молодой еще парень. Водоизмещением парень мог поспорить с небольшой шхуной и возвышался над Валерием Нестеренко по крайней мере на голову. Бугорчатые плечи размером с колесо «БелАЗа» венчала цилиндрообразная голова с глазками-пуговками.

– Ты кто такой? – спросил парень. Нестеренко прищурился:

– Мы встречались. У Рябого.

Сазан не помнил ни погоняла парня, ни имени, помнил только, что год назад он был одним из помощников Шила. Один его вид наводил ужас на кредиторов: и те из них, кто получил классическое образование, при виде парня немедленно вспоминали о славных плодах брака Урана и Геи, сторуких и пятидесятиглавых гекатонхейрах. Те же, кто про гекатонхейров ничего не знал, зато смотрел фильм про Терминатора, немедленно вспоминали наиболее впечатляющие кадры из фильма. Впрочем, и те и другие сходились в одном – количество мозгов в голове у циклопа было явно обратно пропорционально количеству мускулов.

– Вспомнил, – сказал простой российский Полифем. – Ты что здесь ловишь, рыбка Сазан? Это мой пруд, понял? Плыви в другое место.

– Твой? Я думал, это местечко Шила.

– Шило – покойник. Это моя делянка, понял?

– Глубокое наблюдение, – согласился Сазан, – раньше аэропорт принадлежал Шилу, но теперь он покойник, и аэропорт принадлежит тебе. Это как, завещанием оформлено, или мэр здешний издал соответствующее распоряжение?

Сразу несколько человек, вошедших в кабинет вслед за преемником Шила, резко вздохнули. Тон Сазана и интонация, с которой была произнесена фраза: «Но теперь он покойник», не оставляли сомнения в том, что имел в виду залетный бандит:

По меньшей мере он намекал, что новоявленному рыковскому царьку смерть его предшественника была выгодна.

– Ты что брешешь? – начал парень. Сазан внезапно вспомнил его кличку, весьма, надо сказать, конгруэнтную, – Голем, – да я тебя…

Он двинулся к Сазану, и паркет под ним угрожающе крякнул. Видимо, грузоподъемность паркета была сильно ограничена.

– Нет! Не в моем кабинете!

Это кричал Ивкин. Покрасневший, грузный, он поднялся из кресла и теперь стоял, растерянно опираясь на необъятный простор стола. Толстые, как сосиски, пальцы скребли по полированной поверхности.

Голем обернулся куда стремительнее, чем можно было ожидать, глядя на его габариты.

– А ты молчи, чмо летучее! – рявкнул он. – Расчирикался, козел!

Директор сделался красным, как помидор. Ресницы его дрогнули, раз, другой.

– Пожалуйста, Валерий Игоревич, – умоляющим голосом произнес он. – Я вам очень благодарен за то, что вы сделали для моего сына, но я вас прошу не вмешиваться…

Сазан был в глубине души безмерно признателен Ивкину. «Чмо» и «козел», которым только что наградил директора его новый опекун, явно предназначались Сазану; и, если бы эти слова были произнесены, у Сазана не было бы другой возможности, как требовать от Голема причитающейся за такие слова сатисфакции. Но благодаря нежданному вмешательству директора глотка Голема, уже заряженная бранью, стрельнула в другом направлении.

– А я и не собирался вмешиваться, – сказал Сазан. – У меня, знаете ли, еще крыша не съехала, чтобы лезть поперек людей, которые могут устроить то, что сегодня устроили с Шилом. Так что я с удовольствием понаблюдаю за спектаклем из партера.

Развел руками и пошел к выходу из кабинета. Спутники Голема молча потеснились, пропуская откланявшегося визитера

У самых створок двери Сазан обернулся.

– И кстати, – добавил он, – за то время, пока я здесь торчу, я, кажется, слышал шум самолета два раза. Не знаю, как вы с такими оборотами еще на уборке кабинета не разорились. Я, конечно, не прочь поиграть своей головой, но играть головой из-за двух копеек – это, извините, не по адресу.

***

А ночью Валерия Нестеренко разбудил телефонный звонок.

– Это Миша Ивкин, – сообщила трубка.

– Слушай, парень, ты меня достал. Какого хрена я тебя вытащил из тачки…

– Валерий Игоревич, у папы инфаркт.

Сазан на мгновение прикрыл глаза.

– Я не врач, – услышал он свой голос, – у меня другая профессия.

– Валерий Игоревич, я сейчас в больнице. Голем меня выгоняет. Я вас прошу – пришлите своих людей.

– Тебе передали, что я утром сказал? Что я не рискую головой за минимальную заработную плату.

– Они убьют папу! – закричал мальчик. – Они все продались! Все! И Голем, и Глуза! Господи, ну если бы человек на дороге лежал и умирал, неужели бы вы к нему не подошли?

Сазан не знал, чем в конце концов достал его этот школьник. Наверное, детским «папа» вместо взрослого «отец». У Валерия Нестеренко никогда не было отца, и он не желал другим детям такого детства, как у него.

Впрочем, в глубине души Сазан не мог не подумать и еще об одной вещи. Несоответствие между масштабами происходящих на аэродроме разборок и жалкими крохами, которые он приносил как предприятие, слишком бросалось в глаза. Стало быть, была тут какая-то кормушка, которую Сазан пока не разглядел и которая могла бы и ему пригодиться?

– В какой больнице лежит отец? – спросил Сазан. И, получив ответ, хмуро добавил:

– Никуда не отлучайся из палаты, ясно? Даже в сортир.

***

Спустя два часа злой и невыспавшийся Сазан стоял посреди больничной палаты районной рыковской больницы. Палата была двухместная, но больной лежал в ней один. На другой койке, взявшись за руки, сидели Миша и Лера. Девочка была одета в кокетливые черные брючки и черный же топик, тесно охватывавший маленькие острые грудки. Между брючками и топиком белело тонкое девичье тело.

У дверей палаты между людьми Сазана и людьми покойного Шила произошло мелкое разбирательство, которое, собственно, и ссорой-то трудно было назвать. Благо с Сазаном приехала добрая дюжина отборных качков, а партию Шила в больнице представлял один человек. Ему намекнули, что в услугах его больной не нуждается, и ввиду численного превосходства противника он воспринял намек чрезвычайно мирно, тут же собрал свои вещички и в полном порядке произвел ретираду. Впрочем, Сазан не обольщался на этот счет: он был уверен, что в ближайшие дни его ожидает грандиозная разборка с Големом, и хорошо, если все утрясется без стрельбы.

Завидев Нестеренко, дети бросились к нему – так, словно в палату вошел не бандит, а Дед Мороз. Сазан вполголоса расставил своих людей по местам, отвел девочку в сторону и сказал:

– Все, Лерочка, спасибо. Тебя сейчас отвезут домой. Хочешь домой? Девочка сонно кивнула.

– И еще одно, – сказал Сазан, – больше так перед моими людьми не одевайся.

– Что?

Сазан медленно и как можно более выразительно обвел детскую фигурку взглядом, задержался на обнаженном, покрытом персиковыми волосиками пупке.

– Перед – моими – парнями – так – не одевайся. И перед парнями Голема. Объяснять дальше?

– Не надо, – сказала, сглотнув, девочка.

***

Габариты «вольво», увозящего Леру, мелькнули и растаяли в темноте, как два красных уголька. Сазан обернулся от раскрытого окна.

– Ты, герой, – спросил он в упор, – зачем девочку сюда вывез?

– Я думал – они не решатся при Лере, – сказал Мишка.

– Ты что, телевизор не смотришь? – усмехнулся Сазан. – Ладно, отцелюбивое чадо, пойдем. Базар есть.

Они отыскали на втором этаже ординаторскую, позаимствовали у ночной нянечки ключи и разместились друг против друга за маленьким, покрытым рваной полиэтиленовой пленкой столом. В больнице удушающе пахло лекарствами и канализацией: два дня назад на первом этаже лопнули трубы, и никто их не чинил: денег не было.

– Рассказывай, – сказал Сазан.

– Что?

– Знаешь, я четвертый день вожусь с этим аэродромом. Он мне скоро сниться начнет. Но я ни черта не знаю, кроме того, что так не бывает. Что ваш паршивый аэродром не стоит тех бабок, которые были выплачены за Шило.

– Вы думаете. Шило…

– Я не верю в совпадения. Если на меня свалился кирпич, я всегда поднимусь и посмотрю, кто там стоял на крыше.

– Но милиция… Она же будет этим заниматься…

– Она не будет этим заниматься, – сказал Сазан. – То, чем ментовка иногда занимается, довольно, впрочем, безуспешно, – это раскрытие совершенных преступлений. Сегодня, если ты не заметил, никакое преступление места не имело. Имело место задержание вооруженного преступника. Человека убили на глазах у всех и совершенно законно, а заодно пристрелили двух баб, которым он что-то мог рассказать.

– Но говорят, что он сам…

– Взял в заложники свою любовницу, да? Замечательно звучит. Просто музыка для глухого прокурора. Хочешь я тебя научу, как это делается? Берешь волыну покойника, аккуратненько, перчаточками, и стреляешь в баб. И потом кладешь волыну обратно рядом с покойником.

Мальчик опустил глаза.

– Шило… он был очень неуравновешенным человеком. В последнее время.

– Я его видел позавчера. Он совершенно слетел с катушек. Не думаю, что из воров кто-то усомнится, что Шило мог вытащить волыну и шмальнуть в постового ни с того ни с сего. Это-то меня и пугает. Если бы эти товарищи втерли очки только посторонней публике: знаешь, это бывает, когда задерживают вора и кладут ему в карман дурь, а все смеются, потому что этот человек сроду ничего крепче кефира не употреблял… А здесь вся история сработана с запасом прочности. Очень бы хотелось перетолковать со сценаристом. И очень бы не хотелось оказаться персонажем новой постановки… Сазан помолчал.

– Так ты можешь объяснить мне, что у вас происходит? Потому что, извини, не бывает так, что людей мочат, а почему – неизвестно. В Америке, может, и бывает. А в России нет.

– Я не все знаю, Валерий Игоревич. Но есть такая штука – «Петра-АВИА».

– Ну?

– Понимаете, треть стоимости полета – это топливо. А топливозаправочный комплекс – это монополист.

– Что значит монополист?

– Ну вы же не будете самолет по бензозаправкам возить? На каждом аэродроме есть ТЗК. И он есть в единственном экземпляре. Второго ТЗК аэродрому просто не надо, особенно если он маленький.

– Ну?

– А поскольку заправка – это монополия, ее должно регулировать государство.

– В лице Службы транспортного контроля?

– Да. И вот они подумали и написали постановление, что, в целях оптимизации цены на топливо, улучшения расчетов, повышения качества обслуживания пассажиров и прочая и прочая, все ТЗК передаются новому акционерному обществу «Петра-АВИА».

– А кому принадлежит «Петра-АВИА»?

– Ну, сейчас оно государственное. А через годик, глядишь, приватизируется.

– А возглавляет кто?

– Сын Васючица. Замглавы СТК. Вот такую они кормушку себе придумали. Сазан помолчал.

– Ты понимаешь, Миш, что все ТЗК России контролируются… моими коллегами? И если этот ваш комитет по варке борща вздумал захавать треть денег за авиаперевозки, так он не для себя старается. Это же все-таки не ФСБ, рылом они не вышли наезжать на воров в законе. То есть кто-то стоит за их спиной и заказывает музыку.

Миша пожал плечами.

– Не знаю, – пробормотал он, – я так не слышал, чтобы там был кто-то, кроме чиновников.

– И много им заправок передали?

– По всей России – кое-кто передал. Вон, Кагасов передал, в Еремеевке.

– Это которого вместо твоего отца прочат?

– Да. В Ярославле передали, в Осетии. А из московских аэропортов мы первые, потому что самые маленькие. Если нас съесть, то можно потом и на Внуково наехать, и на Шереметьево…

Сазан внезапно вспомнил надпись: «Петра-АВИА» в конце коридора, вышколенного охранника и евроремонт.

– И какие у вас на сегодняшний день отношения с «Петрой»?

– Отец подписал с ними контракт. Сазан даже подскочил.

– Отдал емкости в аренду за десять тысяч рублей. В год.

– За сколько?

– За десять тысяч рублей. Новыми.

– Недорого.

– Как заставили.

– И какого хрена им еще надо?

– Там в контракте было оговорено, что другие поставщики тоже имеют право хранить свое топливо в их емкостях. Ну, Шило и хранил.

– Ага! То есть топливо было их, а вы покупали у Шила?

– У Шила дешевле. Над ними вся Москва смеялась.

Сазан про себя подумал, что даже будь у Шила топливо вдвое дороже, аэропорт все равно бы покупал топливо у своей «крыши», а не у чужих дядей.

– То есть отец твой попал. Либо собственная «крыша» замочит, либо чиновники снимут.

– Да.

Сазан подумал. В общем-то ситуация прояснялась. Контроль над авиационным углеводородом было дело довольно прибыльное, а главное – перспективное. Мочить Ивкина за право продавать несколько десятков тонн керосина затрапезному аэропорту Рыкове, возможно, и не стоило. Но если рассматривать завоевание Рыкова как первый этап перед завоеванием, скажем, Шереметьева, то все вставало на свои места. И меры, принятые по отношению к Ивкину и к Шилу, должны были отбить охоту к сопротивлению у будущих жертв, отнюдь не склонных подставлять правую щеку, когда по левой влепят из гранатомета.

Следовало думать, что за инициативой СТК стоит кто-то большой: либо крупный авторитет, либо нефтяная компания. Последнее было даже куда вероятней. Авторитету снюхаться с правительственной службой все же труднее, чем бизнесмену в законе. А вот нефтяная компания таким образом может вполне затеять передел рынка и пролезть сквозь рукава топливозаправочных комплексов на территории, доселе контролируемые соперниками.

Оставалось только выяснить, каким именно образом нефтяная компания нашла общий язык с устроителями международной выставки авиационной техники, вертолетчиками и остановившим Шило военным патрулем. И почему высокопрофессиональные товарищи, вооруженные полуоболочечными пулями, стреляли с точностью пьяного зенитчика, садящего из допотопной «Двины» по новейшему «Фантому».

Да, все сходилось. Плохо было одно: Сазану-то никакого контроля над третью российского авиабизнеса не светило. Ввязавшись в драку против неопознанного нефтяного гиганта с огромными надводными и подводными полномочиями, в случае проигрыша он терял жизнь. А в случае выигрыша получал разбитое корыто с двумя поросшими травкой взлетно-посадочными полосами. К тому же выигрыш был крайне сомнителен.

– Ладно, Миша, – сказал Валерий, подымаясь, – поехали домой.

– Вы поможете папе?

– А куда же я теперь денусь? – с искренним сожалением сказал бандит.

***

Отправив домой детей. Сазан подозвал к себе своего зама Муху и дал ему четкие инструкции на завтра.

– Слушай сюда, – сказал Нестеренко. – Первое – узнаешь все о солдатах из этого наряда, который остановил Шило. Как зовут, где оттягиваются и какого цвета у них подштанники. Второе – когда все успокоится, пошлешь ребят к тому дому, где завалили Шило, и всех свидетелей штурма подробно опросишь.

Третье – этот чиновник, Воронков, по дороге к которому должны были расстрелять Ивкина, – о нем чего-то выяснили?

– Ничего особенного. Дачный участок у него по Ярославскому шоссе, довольно скромный, получил еще в семидесятых. Недавно купил квартиру в Медведкове, квартира двухкомнатная, живет с матерью и падчерицей. Денег немного, чтоб купить жилье, продал тачку. Сазан кивнул. Сказанное подтверждало его первое впечатление от Воронкова: обыкновенный чиновник, клюет, где может, на зарплату в сто долларов в месяц квартиры не купишь, даже в Богом забытом Медведкове, однако по рангу большой кусок ему не полагается, иначе не стал бы продавать машины…

– Глаз с него не спускайте, – велел Сазан, – по полной программе. И четвертое – первый зам Ивкина, Алексей Глуза. Они вместе были у Воронкова. Мне нужно на него полное досье.

– Только на него?

– На всех остальных замов тоже.

***

Сазан не стал уезжать из больницы. Тратить полночи на дорогу было глупо, а уезжать с места боевых действий – опасно. Ему отыскали какую-то свободную палату, и бандит, не раздеваясь, лег на жесткую сетку, прикрытую одним дырявым матрасом. Ребята Сазана пошли отыскать для шефа хоть простыню, но простыни не оказалось – больница была бедная, белья не было, и первое, что сделала нянечка, когда ее отыскал Муха, – без стеснения совести попросила бандюков отремонтировать засорившийся унитаз. Муха так опешил, что чуть не выполнил просьбу.

Спустя полчаса в дверь палаты заскреблись. Сазан спустил ствол с предохранителя и открыл дверь – но это был только Миша Ивкин с огромным мешком за спиной.

– Вот, – сказал Миша, – из дома белье взял. А то в больнице своего нет.

Сазан сунул ствол обратно за пояс.

– Отец твой налогов не платит, вот и нет белья, – сказал он.

Из огромного мешка были извлечены две пышные подушки, две простыни и украшенный синими розами пододеяльник. Засим последовал еще один пододеяльник, на этот раз белый с желтыми полосами.

– Э-э! Ты что делаешь? – запротестовал Сазан, когда увидел, что Миша, кое-как управляясь одной рукой, застилает вторую кровать, у окна.

– Я тоже сплю здесь, – ответил Ивкин. – Отец здесь, и я здесь.

Спустя пять минут свет в палате опять потух. Пододеяльник с розами шуршал и приятно пах свежим бельем. В раскрытое окно палаты был виден кусочек аэродрома и взлетная полоса, обозначенная загадочными красными огоньками. Снизу доносились мужские голоса и женский смех – пацаны Сазана обхаживали молодую санитарочку.

– Как у твоего отца отношения с городским начальством? – спросил Сазан.

– Хорошие. У нас ресторан есть – видели, наверное, рядом с аэровокзалом?

Сазан вспомнил теремок-новостройку справа от небольшого здания вокзала.

– Они там частенько ужинают – и мэр города, и прокурор.

– Это хорошо, что прокурор ужинает, – одобрил Сазан.

Он перевернулся на другой бок, попробовал, удобно ли лежит ствол под подушкой, и мгновенно заснул.

Глава 3

Когда Сазан проснулся, было уже девять часов утра. Солнечные лучи, пробившись сквозь густую листву больничного сада, скользили по палате, и из коридора доносился невнятный гомон. Миши в постели уже не было.

Сазан оделся и пошел проведать генерального директора. Тот по-прежнему лежал с закрытыми глазами и сжатым ртом.

У постели его сидели Миша Ивкин в шортах и маечке и еще один человек-лет пятидесяти, в белом полотняном костюме и при галстуке.

– Алексей Юрьевич Глуза, – сказал полотняный человек, поднимаясь, – вот, зашел проведать.

Сазан оглядел новоприбывшего.

Господин Глуза был несколько одутловат; крысиные хвостики усов свисали по обе стороны влажного красногубого рта; глаза господина Глузы бегали, как два таракана. В облике господина Глузы имелось странное противоречие – самой своей природой господин Глуза был явно предназначен к тому, чтобы радоваться жизни и всем ее проявлениям, как-то: вкусной еде, девочкам и коньяку, и запечатленное на его физиономии печальное выражение странно противоречило его существу.

– Я так понимаю, вы теперь исполняющий обязанности директора? – спросил Сазан.

– Я так понимаю, вы вроде как новый зам? – в ответ спросил Глуза.

Сазан задумался, пытаясь определить свой законный статус относительно аэропорта Рыкове, но тут с постели подал голос Миша Ивкин.

– Да, Алексей Юрьевич, – сказал он, – мой отец, когда утром просыпался, сказал, чтобы вы исполняли его обязанности. А Валерия Нестеренко он просил быть замом. По безопасности.

Сазан был готов руку дать на отсечение, что директор как спал после приступа, так и не просыпался. Он внимательно посмотрел на мальчика, и тот очаровательно прищурил свои черные глазки. Так же невинно он щурился, наверное, когда бабушка спрашивала его, зачем он съел шоколадку перед обедом и где он разорвал штанишки. У Сазана возникло мрачное предчувствие, что этот парень, который пожалел, что в него стреляли не во время школьных занятий, по младости лет не въезжает, во что ввязался.

– Ну так поехали в контору? – спросил Сазан. Дорога из больницы в аэропорт была неожиданно долгой: по одну ее сторону тянулась бетонная стена вдоль летного поля, по другую – железнодорожные пути. Потом пути кончились, мелькнул переезд с полосатым шлагбаумом, и Сазан увидел справа глубокую чистую речку и по обе ее стороны кирпичные двухэтажные коттеджи «новых русских».

– Можно на минутку заскочить ко мне домой? – сказал Глуза.

– Заскакивай.

Автомобиль свернул с дороги и через мгновение стоял у черной витой решетки одного из домов. Глуза скрылся за калиткой, а Сазан вышел из машины, хлопнул дверцей и стал внимательно оглядываться по сторонам. Кто-то помахал рукой с соседнего дома: Сазан пригляделся и узнал одного из своих ребят. Славку. Славку отрядили стеречь дом Ивкина.

Калитка хлопнула снова: Глуза сел в машину и вгрызся зубами в пухлый бутерброд.

– Не хотите?

– Нет. Вы что тут, все живете? – спросил Сазан.

– Да. Это вот дом Виталия Моисеевича, рядом мой, а напротив Балуй – это еще один зам. А вот тот, через речку – это дом Кагасова.

– Кагасова? Которого прочат в директора?

– Да.

– Но он же из Краснодара.

– Из Краснодара, а дом себе купил. Месяца два назад. Он же у нас член совета директоров – от Службы транспортного контроля.

Сазан молча глядел в окно. Любой из обитателей этого мини-поселка мог видеть два дня назад, как из дома Ивкина в одиннадцать часов вечера выехала «мазда». Правда, он не мог знать, куда она поехала. Но какая разница? Отсюда к центру Москвы только одна дорога, с Алтыньевского на Ярославское – а потом через проспект Мира.

– Не знаете, зачем Шило вчера ехал в аэропорт? – спросил Сазан.

– Понятия не имею.

– Он часто приезжал в Рыкове?

– Когда с этой своей лялькой любился – постоянно. А потом они разбежались. Он сюда ездил раз в неделю, в две.

– Кто-то его должен был вызвонить

– Я ему не звонил.

– А кто звонил?

– Никто не говорит, что звонил. А вы что, действительно считаете, что Шило убили не случайно?

Сазан помолчал.

– Не знаю, – сказал он наконец, – а кто, по вашему мнению, стрелял в Ивкина?

При упоминании имени шефа вся краска вдруг сбежала с лица Глузы, и он поперхнулся своим бутербродом.

– Честно говоря, не знаю, что и думать, – сказал он, – все это так… неожиданно.

– А все-таки?

– Ну… Я могу только предполагать… Понимаете, мы все, конечно, поддерживаем Виталия, но эта борьба не может идти до бесконечности.

– Борьба со Службой контроля?

– Да. Они давят на нас, мешают работать, самолеты, которые раньше летели к нам, теперь летят во Внуково по их настоянию, и рано или поздно это кончится отставкой Виталия. Все это понимают.

В этих условиях Виталию остается только одно – ну, как бы сказать, – обеспечить свое будущее. Глаза Сазана сузились.

– То есть украсть побольше и сбежать подальше?

– Ну… это очень грубо… Но в последнее время есть у нас такая тенденция – не платить где только можно. И вот, например, – мы два месяца назад отремонтировали ТУ-154 – не мелкий ремонт, это мы сами делаем, а капитальный, на Харьковском авиаремонтном заводе – и не заплатили.

– Сколько не заплатили?

– Если в долларах – около четырехсот тысяч. Харьковчане нам каждый день звонили, пока у них телефоны за неуплату не отключили.

– И что Ивкин им отвечал?

– Ну что он может ответить? Ля-ля-ля, «простите, ребята, мы раньше богатые были, теперь обеднели, вот разберемся со Службой и вам заплатим».

– То есть в Ивкина могли стрелять из-за неоплаченного самолета? Глуза поколебался.

– Во всяком случае, последний мой разговор с Харьковым был такой: «У тебя дочка в школу ходит? А как тебе понравится, если ей засадят?»

– А сколько дочке?

– Вы с ней знакомы, Валерий Игоревич. Вы, насколько я понимаю, спасли ей жизнь. Ей и Мише.

Голос Глузы звучал совсем глухо: видимо, то, что случилось два дня назад, было для него чудовищным потрясением.

– Или вот – мы должны регионам…

– За что?

– Самолет летает? Летает. В какой-нибудь волгоградский аэропорт сел? Сел. За посадку в аэропорту надо платить. А мы не платим. Есть аэропорты, которым мы задолжали сумму вполне достаточную, чтобы убить человека.

– То есть вы не думаете, что киллеров нанимали люди из СТК?

На Глузу, уютно устроившегося на заднем сиденье, словно пахнуло могильным холодом из кондиционера.

– Нет, конечно, – сказал он. – Как можно! Они уже подъехали к аэровокзалу. Сазан вышел из машины задумчивый. Глуза ему глубоко не понравился, как бухгалтеру не нравится бумага со слишком вежливым содержанием и слишком неясной подписью. Нет, врать господин Глуза не врал – долг харьковчанам наверняка был, и те, как и любой на их месте, визжали устно, письменно и по факсу, как свинья, которую режут живьем. Но вот какое интересное дело: господин Глуза своим рассказом не только обелил Службу транспортного контроля. И не только объяснил, что если господину Нестеренко очень интересно отыскать того, кто заказал Ивкина, то ему понадобится для этого объехать половину аэропортов в радиусе четырех тысяч километров от Москвы. Он тонко – совершенно по ходу дела – намекнул собеседнику, что его шеф вовсе не намерен оставаться во главе «Рыково-АВИА». Что все эти отмененные собрания, взаимные обвинения, отчаянная борьба – все это лишь маневры, нужные для того, чтобы оттянуть время и выжать из обреченной должности как можно больше дохода. И, возможно, получить с СТК побольше отступного. Не сто тысяч долларов, а двести или триста.

А стало быть – тут же напрашивалась очевидная мысль – ему. Сазану, тут на аэродроме ничего не светит. Нет смысла защищать человека, который прибирает вещички перед уходом из кабинета, не особо разбирая, где свое шмотье, а где казенное. И самое лучшее, что он. Сазан, может сделать, – это пожаловать в Службу и продать там этого человека по сходной цене.

Было уже одиннадцать часов утра, когда в одном из светлых кабинетов в центре Москвы – а может быть, и не в центре – приоткрылась дверь и внутрь скользнул невзрачный человек в грязноватых джинсах и куртке шофера. Собственно, это и был шофер – шофер того, кто сидел за столом. Правда, этот шофер выполнял некоторые дополнительные поручения шефа, но в ведомостях эти поручения отражения не имели, хотя оплачивались значительно лучше, чем основная работа.

Человек в щегольском летнем костюме нежно-салатового цвета поднял голову:

– А, Володя. Ну что?

Человек в шоферской куртке покачал головой,

– Он не смог это сделать.

– Почему?

. – Приехал какой-то Нестеренко и повсюду наставил своих людей.

– Кто такой Нестеренко?

Шофер молча положил листок бумаги на стол человека в салатовом костюме. Человек изучал его несколько минут.

– Но это бред! – вдруг сказал он. – Что этот тип забыл в Рыкове? Респектабельная «крыша», бензином он не торгует… У Ивкина просто нет таких денег, чтобы заплатить ему за услуги! Нестеренко – «крыша» Ивкина! Это все равно, как если бы, я не знаю, бомж пришел в Национальный резервный банк и получил там два миллиона кредита!

Собеседник откашлялся. Салатовый костюм вдруг поднял глаза:

– Ты думаешь, это не случайно? Ты думаешь… он может быть из органов"?

– Нестеренко иногда покупал органы, но никто не слыхал, чтобы он с ними сотрудничал. На твоем месте я бы опасался другого. Знаешь, этим бизнесом могут заинтересоваться не только органы. Но и – как бы это мягче сказать – коллеги Нестеренко…

– Ты полагаешь?

– Ничего я не полагаю, – сказал второй человек, – если бы я шел по дороге и увидел кошелек, то я бы его поднял. И Сазан сделал то же самое – поднял кошелек на дороге. Когда он увидит, что кошелек пуст, он выкинет его обратно. Если он его не выкинет… значит, он не случайно набрел на кошелек.

***

Пенсионерка в цветастом хлопковом платье сидела на крашеной скамеечке, изрезанной изречениями окрестных панков, и вокруг скамеечки бегал белый пудель, время от времени принимаясь лаять на подсевшего к ней молодого человека. Пенсионерка взахлеб рассказывала молодому человеку одну из самых интересных историй, случившихся с ней за последние полгода: это была история о том, как она играла с Сергеем Петровичем и с Аней в «подкидного» и вот-вот должна была выиграть – и тут прибежали люди в масках и пятнистой форме и выдворили ее с лавочки, потому что на пятом этаже засел террорист. Это была не такая поучительная история, как та, что случилась вчера, когда продавщица на базаре попыталась обсчитать ее на двадцать копеек, но и в ней были свои незабываемые моменты.

– Значит, они вас не спрашивали, куда побежал преступник? – переспросил молодой человек.

– Какое спрашивали! – возмутилась старушка. – Эти, молодые, разве чего спрашивают? Они сами все знают!

– Этот, который террорист, мы даже и не заметили, как он прошел в подъезд, – поддакнул подошедший к ним пенсионер – это ему принадлежал белый пудель, – а минут через пять пробегают двое из воинской части. Солдатик кричит: «Парень тут не пробегал, в джинсах, в замшевой куртке?» Мы говорим, что никто не пробегал. А другой, со звездочками, в подъезд и сразу на третий этаж, шмяк в дверь и кричит сверху: «Тут он! Вызывай ребят!»

– А вот еще у меня соседка завела привычку кормить голубей, – со вздохом сказала старушка. – Я ей как-то говорю: «Валерия Павловна! Что же вы делаете? Голубь птица антисанитарная, а балкон у нас общий…»

Старушка оглянулась.

Молодого человека уже не было поблизости.

– Вот молодежь, – сказала старушка, – никакого уважения к старшим, – и принялась рассказывать историю про голубей соседу с пуделем, который слышал ее уже около семи раз.

Алексей Юрьевич Глуза, ближайший друг Ивкина и исполняющий обязанности генерального директора «Рыково-АВИА» на время болезни своего шефа, прибыл к особнячку, занимаемому Службой транспортного контроля, около четырех часов дня.

Встреча с Рамзаем, директором службы, была назначена ровно на четыре.

Тем не менее прошло не меньше получаса, пока Глузу запустили в кабинет, и все это время он сидел в предбаннике, забившись в угол коричневого кожаного дивана и угрюмо листая случившийся рядом журнал «Эксперт». Холеная секретарша Рамзая забыла предложить ему чаю, а многочисленные посетители приемной – большей частью чиновники СТК – избегали разговаривать с Глузой. Те же, что разговаривали, звучали ненатурально бодро – так оголодавшие наследники разговаривают с богатым дядюшкой, находящимся в последней стадии рака. Наконец, в полпятого вечера секретарша подняла головку от книжки, которую она читала, и сказала: