Текст книги "Свет в ладонях"

ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой простое оказывается сложным, а потом Джонатан встречает старого друга

Вывести кого-либо из королевского дворца – что может быть проще? Достаточно дождаться рассвета и пройти через парадные ворота.

Покинуть столицу – что может быть легче? Сесть в первый попавшийся дилижанс или, если в дилижансах вас укачивает, отправиться на железнодорожный вокзал и там взять билет на первый попавшийся люксовоз. В крайнем случае можно совершить частную поездку верхом, но для дамы это может быть чересчур утомительным, особенно если под рукой не найдётся удобного дамского седла.

Так или иначе, никаких особенных затруднений не составляли бы просьбы принцессы Женевьев, обращённые к Джонатану ле-Брейдису, если бы только она не была принцессой Женевьев, а он – Джонатаном ле-Брейдисом. Ибо эти два досадные обстоятельства всё существенно усложняли.

Первое осложнение возникло, когда Джонатан со своей подопечной прошли по коридору и достигли первого караула. То, как далеко караул стоял от королевской спальни, объясняло, почему никто не услышал выстрелов. Джонатан считал, что следует немедленно доложить о случившемся капитану Рору, но её королевское высочество, наследница только что освободившегося трона, заявила, чтобы он и думать об этом не смел.

– Вы ведь лейб-гвардеец? – спросила она, буравя Джонатана пронзительным взглядом, удивившим его твёрдостью, несмотря на всё пережитое.

– Да, ваше высочество, но…

– Стало быть, ваша первая и главная обязанность – хранить и защищать особ королевской крови. Вы сперва мне подчиняетесь, а потом уже этому вашему капитану.

Тут Джонатан возразить не смог, поскольку сказанное вполне соответствовало Уставу.

– Когда открывают ворота?

– В шесть.

– Ещё четыре часа… Отведите меня куда-нибудь, где мы сможем переждать. И сделайте это так, чтобы нас не заметили караульные.

Она говорила тихо, думала быстро, распоряжалась отрывисто – словом, вела себя как опытная заговорщица, так, словно сама была виновна в гибели людей, оставшихся в королевской спальне, и теперь убегала от правосудия.

Джонатан, однако, был слишком сбит с толку всем случившимся, чтобы пререкаться или задумываться. За четыре месяца ему случалось охранять едва ли не все здешние коридоры, так что он знал их неплохо, и в конце концов, проплутав с четверть часа лестницами, двориками и галереями, они выбрались в боковое крыло, где квартировали офицеры лейб-гвардии. Все они сейчас, к счастью, либо спали, либо стояли в карауле, либо – и таких было большинство – гуляли где-то в городе в увольнении.

– Что это? – спросила принцесса, оглядываясь. Джонатан объяснил, и она, кивнув, села на скамейку у входа в казарму.

– Садитесь рядом, – велела она, а когда Джонатан неловко присел на самый краешек, добавила: – Если кто-то появится, тотчас обнимите меня. Я вас за это заранее прощаю.

Всем известно, что юные офицеры королевской гвардии делятся на два типа: прожжённые бабники и трепетные романтики. Джонатан был из вторых, поэтому залился краской до самых корней волос и пробормотал что-то невразумительное, на что принцесса Женевьев не сочла нужным отреагировать. Так они и просидели несколько следующих часов, молча, почти неподвижно. У Джонатана было время поразмыслить, но мысли путались и ничего толком не получалось. Он подумал было, что надо сходить на разведку к воротам, но побоялся оставлять принцессу одну. Им повезло, никто так и не появился, и когда предрассветный ветер донёс до них бой часов на ратуше, возвещавший начало нового дня, принцесса встала, накинула капюшон и сказала:

– Пора. Ведите.

У Джонатана вовсе не было чувства, будто он куда-то её ведёт – скорее, наоборот. Но выбора не оставалось, и он опять подчинился.

Получить на конюшне двух лошадей ему, лейб-гвардейцу, не составило бы труда, но это могло задержать их и привлечь излишнее внимание. Так что дворец они покинули пешком, и Джонатан лишь обменялся быстрым приветствием со своим знакомым, зевавшим и почёсывавшимся на посту у ворот. Они пересекли площадь перед дворцом, залитую розовым утренним светом, и углубились в лабиринт переплетающихся улочек, понемногу заполняющихся мешаниной городских звуков: стуком тележек, которые катили на рынок торговцы, щёлканьем ставен, распахивавшихся в лавках, бойкой болтовнёй соседок, вешающих стираное бельё в окнах домов, стоявших так близко, что крыши их почти соприкасались.

Звуки эти – обыденные, привычные, повседневные звуки города, которые Джонатан так хорошо знал и к которым привык, – как будто повернули какой-то рычаг у него в голове. Мутная кровавая рябь прошлой ночи вдруг улеглась, успокоилась, перестала казаться кошмарным сном, который вот-вот закончится и, выглянув в окно, вздохнёшь с облегчением. Джонатан осознал со всей беспощадной ясностью, что идёт по мощёной досками улице вместе с наследной принцессой Шарми Женевьев Голлан, которую только что чудом спас от руки убийцы, и что ведёт он её прямиком к себе домой – ноги сами собою сворачивали в привычные закоулки, безо всякого участия головы.

Поняв это, Джонатан встал, словно вкопанный. Принцесса остановилась тоже, и лишь тогда он посмотрел на неё, как будто видя впервые.

Красивой она не была. Не уродина, но и прелестницей точно не назовёшь: обычное личико, маленькое, но с неожиданно крупными, прямыми чертами. Не грубое, но и не такое, в каком с первого взгляда признаешь принцессу. Волосы у неё оказались всё-таки русые, и сейчас были довольно тусклы – но, должно быть, такими их делала пыль, ведь принцесса не переоделась и даже не отдохнула с дороги, когда явилась к отцу, да и после этого возможности позаботиться о себе у неё не было. Её губы были крепко и жёстко сжаты, что делало их слишком бледными, а в широких тёмных глазах застыло выражение настороженности, борющейся с недоверием. Она безоговорочно отдала себя в руки Джонатана – но совершенно его не знала, и он вдруг понял, до чего же ей страшно.

И на мгновение ему стало страшно тоже.

– Стойте, – сказал он, хотя они и так стояли посреди ворчливой толпы, всё энергичней суетившейся вокруг них. – Стойте, ваше… моя госпожа, – осёкся он, перехватив её взгляд. – Нам нельзя туда… ко мне. Нужно найти другое место.

– Я думала, вы вывезете меня из города, – сказала Женевьев, всё так же пытливо и настороженно глядя ему в лицо.

Джонатан забормотал:

– Это так, но… У меня совсем нет денег… я имею в виду, с собой… У вас ведь нет денег на дилижанс? Ну, я так и подумал, – сказал он, когда принцесса в недоумении покачала головой. – Пешком вы не уйдёте далеко, и если вас хватятся… а вас, должно быть, уже хватились… Словом, вам нужно сесть на дилижанс или на поезд, на билет нужны деньги, а они у меня дома, а домой ко мне сейчас нельзя.

– Почему? – спросила принцесса, и Джонатан с огромным трудом удержал вздох полнейшего отчаяния, потому что и сам только теперь осознал ответ на этот простой вопрос – почему.

Он был послан в дозор у королевской спальни вместе с лейтенантами Уго и Шнейлем. Уго и Шнейль мертвы, и король мёртв, и его камердинер с лекарем, а также две придворные дамы – семь трупов в крови, в дыму и со следами пороха. И единственный, чьего тела там нет, – это он, младший лейтенант Джонатан ле-Брейдис.

Вывод очевиден даже для тех, кто не знал, что принцесса Женевьев вернулась в Сишэ этой ночью. Так что как только явится утренний караул – а это произошло как раз в шесть утра, когда они выходили из дворца, – Джонатана тут же начнут разыскивать. И отчего-то он сомневался, что в его версию произошедшего с лёгкостью поверят. Разве что если принцесса…

Но ладно, это потом. Принцесса – вот она, а он, какникак, её лейб-гвардеец. Сперва надлежит подумать о ней, и уже потом – о себе.

Джонатан запоздало окинул взглядом себя и её. Крови, по счастью, на них не было – только немного у Женевьев на подоле платья, но это вполне могла быть и засохшая грязь, они ведь несколько кварталов отшагали пешком. У Джонатана манжет сорочки почернел от копоти, но под рукавом мундира его не было видно. И ещё он помнил, как выстрелом ему опалило лицо, но, кажется, со стороны это заметно не было, иначе Женевьев бы ему сказала. Пожалуй, в таком виде они вполне могли заявиться в гостиницу.

– Пойдёмте, – решительно сказал Джонатан, беря принцессу под локоть и увлекая её в направлении, противоположном тому, куда они шли только что. Принцесса вздрогнула и попыталась отпрянуть от его руки, но в возбуждении от своей новой идеи Джонатан этого не заметил. Тем более что через несколько шагов мимо них с грохотом пронёсся кэб, и Женевьев сама в испуге прижалась к своему лейб-гвардейцу, едва успев отскочить с мостовой к тротуару.

– Ноги берегите. Могут и переехать, – предупредил Джонатан, и она посмотрела на него в немом недоумении, как будто совершенно не понимая, о чём он говорит.

В гостинице «Бравый вояка» он жил когда-то давно, в первые дни своего пребывания в столице, а потом перебрался в место получше. Тем не менее она была хороша уже тем, что там охотно селили в долг, тем более когда речь шла о молодой даме, чей не менее молодой спутник, краснея, сбивчиво пообещал донести плату в течение дня. Поскольку прелестная девица осталась в гостинице в качестве залога, хозяин сомневаться в чистоте помыслов юноши не стал и, елейно улыбнувшись, отвёл постояльцам комнатку в бельэтаже. Джонатан проводил принцессу туда, велел ей отдыхать и дожидаться его, и, едва она успела устало опуститься на стул, выбежал из гостиницы наружу.

Вот теперь наступил момент полного и окончательного прозрения. Настолько полного, что Джонатан даже не стал останавливаться у первого же фонаря и в бешенстве бить по нему кулаком. Это только задержало бы его, а выходов из положения не прибавило бы ничуть.

По-хорошему говоря, по совести, по Уставу, он должен был тотчас отправиться к капитану Рору и доложить обо всём случившемся. Но это значило бы сообщить ему о появлении и последующем бегстве принцессы – потому что, во-первых, лейтенант ле-Брейдис не имел обыкновения лгать при докладе, а во-вторых, иначе невозможно было объяснить, почему Джонатан ждал до утра и покинул Сишэ, никому ничего не сказав. Это выставляло его в дурном свете; кроме того, сам факт, что ему удалось остаться живым и невредимым в этой дикой бойне, выглядел более чем подозрительно. В бойнях выживают либо убийцы, либо герои – и хотя Джонатан, не покривив душой, мог признаться в собственном героизме, однако лишь принцесса могла свидетельствовать, что он не лжёт. А она настаивала – и повторила это, когда он уходил, – что о ней никто не должен знать во дворце, никто. «Иначе, – сказала она, глядя на Джонатана своими большими неподвижными глазами, – они меня всё же убьют».

И она, скорее всего, знала, о чём говорит. Ибо всё, что случилось в спальне её отца, было покушением на принцессу – именно на принцессу, а не на чуть живого, впавшего в полную немощь и без того вот-вот готового дух испустить короля.

Так что она была сейчас в его власти, эта наследная принцесса в грязном плаще и с запылёнными волосами, – во власти младшего лейтенанта ле-Брейдиса и под его опекой. А он всегда мечтал служить своему монарху, мечтал спасти своего монарха, мечтал умереть во имя своего монарха – и сейчас обрёл замечательную возможность это сделать.

Между буквой Устава и его духом Джонатан, почти не колеблясь, выбрал дух.

Поэтому он не стал возвращаться в Сишэ, и в свою съёмную квартирку на улице Хризантем – тоже, потому что это было бы равносильно добровольной сдаче под арест. Однако ему нужны были деньги, и ещё ему нужно было узнать расписание дилижансов. Вышагивая по мостовой, он рассудил, что лучше выждать немного, хотя бы до полудня, когда спадёт основная волна въезжающих и выезжающих из города. Он сам потом не мог понять, с чего ему взбрела в голову эта в высшей степени неподходящая мысль. Должно быть, её породило то, что его подопечная была какникак принцессой, и он просто не мог представить её втискивающейся в дилижанс среди галдящих и бранящихся пассажиров с саквояжами, огромными чемоданами и клетками с канарейками. Может быть, подумал тогда Джонатан, удастся нанять для неё кэб. Хотя нет, кучер кэба может запомнить одинокую пару, покидающую город. А кучеру дилижанса хоть столбик золотом выставь – не вспомнит ни одного из десятков лиц, что мельтешат перед ним целый день.

Но так или иначе, первым делом следовало раздобыть денег. Джонатан свернул на улицу Сорок девятого года и постучался в дверь дома номер четыре.

– Господин Ростан! Эй, господин Ростан! Доброе утро, я вас не разбудил?

Господин Ростан поприветствовал его потоком площадной брани, а госпожа Ростан выразила своё удовольствие, высунув в окно и опрокинув вверх дном ночной горшок. Джонатан ловко увернулся от низвергнувшегося потока нечистот и крикнул:

– А господин Хельм уже встал?

– Нету твоего Хельма! – заревел господин Ростан, гневно потрясая помпоном ночного колпака. – Всю ночь шлялся хрен знает где, а и придёт – не пущу на порог! Пьянствует и дебоширит ночи напролёт, а за квартиру не платит четвёртый месяц! Выгоню к чертям собачьим, пусть в канаве ночует!

– Благодарю, всего вам доброго, простите, что побеспокоил, – сказал Джонатан и пошёл дальше.

Неподалёку была улица Генерала Ламбота, и туда он тоже зашёл. Господин Наталь оказался приветливее господина Ростана, а сержант Гросс, в отличие от младшего лейтенанта Хельма, был дома, но только недавно пришёл и, пожаловавшись на недомогание, лёг вздремнуть. Дремал он так крепко, что Джонатану, который всё же поднялся к нему в спальню, не удалось растолкать его никакими силами. Впрочем, судя по двум мятым бумажкам и жалкой горсточке меди, любовно собранной столбиком на столе, Гросс мало помог бы Джонатану в его затруднении, даже если бы был более трезв.

Увы, лимит везения на сегодня исчерпался приключениями в Сишэ. Теперь Джонатана преследовали одни неудачи: на улице Воссоединения, на Малой Дубовой и даже в Лакричном переулке, на который Джонатан возлагал особенно большие надежды. Но все его столичные приятели – немногочисленные, надо сказать, поскольку Джонатан не был ни кутилой, ни повесой, ни шальным игроком, а именно это служит основой наиболее крепкой дружбы среди молодых офицеров, – так вот, к несчастью, все его приятели были либо в отлучке, либо пьяны, либо не при деньгах, и, когда Джонатан выходил из каждого следующего дома, ветер в его карманах гулял так же свободно, как час назад. Джонатан уже начал отчаиваться, когда вспомнил о капрале Койле. Месяца два назад Джонатан выиграл у него на спор лошадь, так и не полученную ввиду того, что на следующий день после выигрыша лошадь внезапно вывихнула ногу, потом заболела, а потом и вовсе померла, хотя пару дней спустя капрала Койла видели будто бы верхом аккурат на точно такой же лошади. В общем, долга Койл не вернул, хотя клялся и божился отдать деньгами, как только сможет. Джонатан очень надеялся, что теперь-то он слово сдержит.

Койл квартировал в доходном доме, расположенном на другом конце города. У Джонатана не было с собой даже жалкого медяка на дилижанс – в караул он ничего лишнего никогда не брал, а деньги на посту лишние и только зазря оттягивают карманы. Поэтому он пошёл пешком. К тому времени, как он пересёк площадь Справедливости, по мосту Короля Густава, попал на Кроличий остров и далее миновал парк Тройственного союза, солнце уже довольно высоко поднялось и ощутимо припекало затылок. Утирая с шеи пот и втайне жалея о невозможности сбросить мундир, по-прежнему прятавший пятна копоти на сорочке, Джонатан наконец достиг места своего назначения. Доходный дом госпожи Лилу был довольно злачным местечком – Джонатан никогда не бывал здесь, но наслышан был немало. Говаривали, что капрал Койл даже своей хозяйке долгов не платит, и что лишь его пылкий южный темперамент до сих пор не даёт почтенной домовладелице указать должнику на порог. Район был глухой и пустынный, любые громкие звуки эхом разносились до самой реки, и, не дойдя до дома полквартала, Джонатан заслышал издали крики, гвалт и звон бьющейся посуды – явственные свидетельства скандала. В любых других обстоятельствах юный лейтенант смутился бы и ушёл, оставив выяснение отношений на более подходящее время. Но сейчас времени у него не было совсем – ни подходящего, ни какого-либо другого. Поэтому он только ускорил шаг.

Окна первого этажа были распахнуты настежь. Джонатан нескромно заглянул внутрь – и имел удовольствие лицезреть капрала Койла, чью крупную курчавую голову методично прикладывали о стенку, обтянутую безвкусными обоями в цветочек. Перевёрнутая и разбросанная мебель свидетельствовала, что капрал не сдался без боя, однако в данный момент сила была не на его стороне. Человек, чинивший над капралом насилие, стоял к окну спиной, и Джонатан мог видеть лишь его широкие плечи, крепкую шею и взъерошенные на затылке тёмные волосы.

– Где деньги? – рявкнул грабитель, ещё раз эффектно встряхивая капрала. Судя по мере неудовольствия, звучавшего в голосе нападавшего, вопрос был задан отнюдь не в первый раз. – Где деньги, падаль ты позорная?

– Помогите! Убивают! Караул, караул! – голосила откуда-то из глубины дома достопочтенная госпожа Лилу.

– Да уймитесь же вы, дура, сколько повторять – я и есть караул! – гаркнул через плечо широкоплечий и опять приложил капрала Койла об стенку. – В последний раз спрашиваю, собака, где ты прячешь деньги, а потом берусь за кочергу.

Кочерга уже лежала в раскрытом зеве печи и зловеще дымилась.

Джонатан снова заколебался. На человеке, терроризировавшем постояльца госпожи Лилу, и впрямь была форма городской стражи. Да и поведение его, поза и тон свидетельствовали скорее о праведном гневе, чем о гнусной злобе разбойника. Похоже, что это никакой не грабитель, а всего лишь ещё один обманутый кредитор, вроде самого Джонатана, – у капрала Койла их наверняка целая коллекция. Эта мысль вызвала у Джонатана неожиданное чувство солидарности и даже симпатии к офицеру, продолжавшему колошматить Койла об стенку, – тем более что Койл, со своей крепко сбитой комплекцией, переносил экзекуцию довольно стойко и даже не выглядел сколько-нибудь потрёпанным.

Солнце тем временем перевалило через зенит, и времени на раздумья не оставалось совсем. К тому же это был последний шанс Джонатана добыть сегодня денег. Он решительно вошёл в дом.

– Милостивый государь, прошу простить, что вмешиваюсь в вашу, э-э… беседу, но я пришёл за своей лошадью.

Это уведомление ненадолго прервало бурную дискуссию капрала Койла и его гостя. Оба обернулись к Джонатану одновременно, один – выпучив глаза, другой – приподняв брови.

– З-за к-какой ещё лошадью? – пробулькал Койл, и Джонатан пояснил:

– За павшей лошадью. Той, которая вывихнула ногу, а потом заболела. Я Джонатан ле-Брейдис, господин Койл, лейтенант королевской гвардии ле-Брейдис, помните меня? Я слышал, как вы с этим господином беседовали о денежных средствах, которые у вас якобы имеются. И хотя ваш гость прибыл сюда первым, тем не менее я хотел бы узнать, какой датой маркирован его долг…

– Джонатан! – воскликнул гость, всё ещё сжимавший Койла за грудки, и разомкнул руки, так что Койл грузно обвалился на пол – больше от неожиданности, чем от слабости в ногах. – Джонатан, чёрт подери, ле-Брейдис! Это и правда ты?!

Джонатан посмотрел на говорившего с удивлением. Потом ещё раз. Потом всмотрелся внимательнее…

И просиял.

Через мгновение они уже хлопали друг друга по плечу и энергично трясли друг другу руки.

– Клайв Ортега, ты! Здесь! Поверить не могу! В столице! Ну ты и загорел – тебя не узнать. В жизни бы не узнал!

– А ты вообще не изменился, старик. Всё такой же худосочный… и… рука такая же тяжёлая, – выдохнул, смеясь, Клайв Ортега, когда узкая, но сильная ладонь Джонатана дружески хрястнула его поперёк спины. – Слыхал, что тебя назначили в столицу, но не знал, что ты уже здесь. Эй, постой, ты сказал – лейб-гвардия?

– Да, – ответил Джонатан, но не со столь широкой улыбкой, как следовало ожидать. – А ты в городском карауле?

– Да, перевели шесть недель назад. А четыре года проторчал в гарнизоне на френтийской границе, видишь, закоптило так, что лучший друг не узнает.

– А как ты…

– Эй, – прохрипел откуда-то снизу позабытый капрал Койл, и Джонатан со своим старым знакомцем, умолкнув, одновременно взглянули на него – в некотором удивлении, не понимая, как он посмел прервать их тёплую встречу. – Вы, двое… я за вас, конечно, рад… но не катились бы вы обжиматься, на хер, из моего до-о-о…

Нелюбезная речь капрала оборвалась протяжным «о», поднявшимся на немыслимую высоту, когда Клайв снова сгрёб его за грудки и вздёрнул на ноги, хорошенько встряхнув. Рукав его сорочки был закатан почти до локтя, и жилы на предплечье вздулись от напряжения и суровости намерений.

– Эта тварь задолжала денег, – сказал Клайв, глядя в одутловатое красное лицо капрала, пучившего на них поросячьи глазки. – Тебе тоже?

– А то. Ещё два месяца назад. Мне очень нужны эти деньги, Клайв, прямо сейчас.

– Не беда, – не оборачиваясь, сказал тот. – У этого борова точно где-то припрятана кубышка, и готов спорить, там хватит на дюжину кредиторов. Так что дело только за тем, чтоб выбить её, и тогда…

– Нету у меня ничего. И лошадь давно сдохла, – прохныкал Койл, с ненавистью зыркнув на Джонатана.

Джонатан возразил:

– А говорят, вы на ней ездили в «Гра-Оперетту» всего три надели назад. На дохлой, что ли?

– Так, Джонни, тут трёпом не поможешь, я уже понял. Давай кочергу.

Капрал Койл трагически взвыл и попытался повалиться на колени, но крепкая рука Клайва его удержала.

– Давай, Джонни, ну?!

Джонатан колебался. Выбивание денег из строптивого должника вообще не приносило ему удовольствия, а мысль о пытках вызывала просто-таки физическое отвращение. Он внезапно подумал о принцессе Женевьев, которая, должно быть, без сил спала на узкой неудобной кровати, а может, всё так же сидела на том стуле, на котором он её оставил, так, как просидела несколько часов на скамье во дворике у казарм. И отчего-то этот образ совершенно не сочетался с образом раскалённой кочерги, шипевшей в раскрытой печке.

– Убиваю-ют… – причитала госпожа Лилу из соседней комнатушки, накрепко запертой изнутри. Джонатан повернулся к ней и крикнул:

– Всё в порядке, госпожа Лилу, вам ничего не угрожает, не беспокойтесь. – А потом сказал, понизив голос: – Слушай, у меня другая идея. Палёное мясо дурно пахнет. Давай лучше выбросим его из окна.

– Здесь первый этаж, – заметил Клайв, игнорируя скорбный вопль капрала Койла.

– Так поднимемся на второй. С такой высоты он не умрёт, только кости переломает. А потом, при надобности, повторим.

– Изысканное изуверство. У местных понабрался, столичный мальчик? – восхитился Клайв, и, подхватив подвывающего капитана с обеих сторон, они поволокли его наверх – приводить угрозу в исполнение. Капитан брыкался и отбивался, но он и с одним-то Клайвом справиться не мог, что уж говорить о подоспевшей подмоге. Госпожа Лилу притихла, когда они тащили капитана мимо её комнаты, а потом принялась голосить снова, но из комнатки не вышла и за помощью не побежала. Похоже, она голосила только для того, чтобы позже Койл не мог упрекнуть её в равнодушии к его несчастливой судьбе.

На втором этаже была столовая с прелестным люксиевым канделябром посреди обеденного стола и маленьким чёрным пианино возле окна. Клайв без видимого труда сдвинул пианино в сторону, просто пихнув его в бок, и через несколько мгновений капрал Койл свесился из распахнутого окна вниз головой. Правую его ногу надёжно сжимали руки городского караульного, а левую – руки офицера лейб-гвардии. Потом эти четыре руки встряхнули капитана, слаженно, словно играя вместе на том самом чёрненьком пианино. Вниз полетел цветочный горшок, вдребезги разбившись о мостовую. Получилось очень наглядно.

– Последний шанс, – заметил Джонатан, и тут Койл наконец пал под этим двойным натиском необоримых сил.

– Ладно! – завопил он, когда Клайв игриво сдёрнул у него с ноги башмак, в последний момент успев опять перехватить дрыгающуюся щиколотку. – Ладно, сволочи, ладно, только пустите меня! В пианино!

– Он хочет, чтобы мы запихнули его в пианино? – недоумённо спросил Клайв, и Джонатан хохотнул, больше от облегчения, чем от радости.

– Идиот. Кубышка его в пианино! Давай вытаскивай его…

– А может… – Клайв опять слегка разжал руку, и Койл завопил, но Джонатан замотал головой и решительно потянул Койла из окна. Клайв вздохнул и помог ему.

Бросив Койла на пол, они оба шагнули к пианино. Клайв бесцеремонно смахнул с крышки дешёвые фарфоровые статуэтки. Джонатан успел поймать две на лету и аккуратно водрузил на стол. Безделушки наверняка принадлежали госпоже Лилу, которая не провинилась ни в чём, кроме дурного вкуса, который, увы, проявлялся не только в выборе украшений для гостиной.

– Есть, – сказал Клайв, откидывая крышку и извлекая из пианино запылившуюся шкатулку. – Вот ты ж тварь.

– Интересно, когда в последний раз играли на этом пианино, – проговорил Джонатан, и Клайв фыркнул:

– Зуб даю, не меньше года назад. Ну-ка… чёрт, заперта. Эх! – он крякнул и врезал ребром ладони по замку. Замок треснул с жалобным хрустом – шкатулка тоже была из дешёвеньких. На пол посыпались ассигнации, серебро и даже несколько золотых монет.

– Тварь. А трое сирот сержанта Люца гнилую картошку жрут, – сказал Клайв и пнул постанывающего на полу Койла в бок. – А ну заткнись. Постыдился бы. Джонни, сколько он тебе должен?

– Ну… – Джонатан слегка растерялся. Ту лошадь Койл ставил против пятнадцати его риалов… но хватит ли этого, чтобы вывезти принцессу Женевьев из города и уехать вместе с ней? Джонатан не знал. По правде, он очень редко пользовался дилижансами, и всего раз в жизни ездил на люксовозе, ещё в детстве.

Наконец он сказал:

– Пятнадцать риалов, я полагаю.

– Пятнадцать, отлично. Сдача с золотого будет? Шучу. Вот тебе твои пятнадцать. Ничего, что бумажками? Серебра тут мало. Думаю, вдове Люца лучше оставить серебро.

– Не трогайте мои деньги, – плаксиво потребовал с пола Койл, но на него никто не обратил внимания.

– Вдове Люца? – переспросил Джонатан, пока Клайв отсчитывал серебряные монеты, добирая ассигнациями. – Так ты не за своим долгом пришёл?

– А? Да нет, ты что. Я всего месяц в городе, не успел ещё завести должников. По правде, это я всем тут кругом должен. А этот хрыч не вернул долг одному парню из городской стражи, Люцу. Люц на прошлой неделе погиб, зарезали, когда разнимал пьяную драку. А его вдову с ребятишками вот-вот выгонят на улицу, они без гроша остались, и платить им Койл отказался наотрез. Ну я и решил помочь… Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят. Всё, пошли.

Они вышли из дома. По дороге Джонатан постучался к госпоже Лилу и крикнул ей, что всё нормально, заодно извинившись за беспорядок. Клайв лишь покачал головой.

– А ты не меняешься, Джонни. Всё такое же трогательное дитя.

– Не называй меня Джонни, ладно? Не здесь.

– Как скажешь, – Клайв усмехнулся, на ходу рассовывая по карманам с таким трудом выбитый долг. – Тебе сейчас куда?

– На тот берег, на улицу Воссоединения. А тебе?

– Э нет, мне в другую сторону, к стене. Я бы с тобой с радостью как-то собрался и покутил, а? Что скажешь? Четыре года, чёрт задери. Я думал, вообще не свидимся уже.

– Я… – Джонатан открыл рот – и закрыл. – Я тоже с радостью, Клайв. Как-нибудь потом.

– Спешишь? Ну ладно. Я тоже спешу. Там с утра заварушка приключилась, я не успел разобраться толком, надо было к Койлу сбегать, а то после обеда вдову Люца уже выселить грозятся. А у нас там чёрт-те что. Говорят, во дворце стряслось что-то, резня какая-то, в самом прямо дворце, вообрази? Теперь все выезды из города перекрыли, вокзалы, станции дилижансов, никого без паспортов не выпускают – ищут парня, который всё это заварил. Ещё не знаю подробно. Я сегодня у вокзала стою, хорошо, что в третью смену, а то бы не успел к Койлу. Ты, кстати, сам же из дворца, да? Живёшь там? Не слышал, что там у вас стряслось?

Джонатан лишь покачал головой. Бурный темперамент его старого друга по академии не изменился ничуть, и жаркое южное солнце, что логично, нимало его не остудило. Клайв больше говорил, чем слушал, и постоянно что-то делал, поэтому многое пропускал мимо себя. Не заметил он и бледности, залившей лицо Джонатана в тот миг, когда Клайв заговорил о заварушке во дворце и перекрытых выездах.

– Всё, мне туда, тебе туда. Заходи как-нибудь в «Рыжего ежа», это недалеко от площади Справедливости. Я там часто бываю. Надеюсь, увидимся ещё. Всего!

Клайв шмякнул Джонатана по спине раскрытой ладонью – и направился прочь, сунув два пальца в рот и оглушительно свистя проезжавшему мимо кэбу. Джонатан дождался, пока кэб скроется из виду, и медленно пошёл в сторону моста Короля Альфреда.

Торопиться ему теперь было некуда.