Электронная библиотека » Юлия Вознесенская » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 4 ноября 2013, 22:25


Автор книги: Юлия Вознесенская


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

И тут я вспомнила слова Деда: «Не бойся! Молись!» Я попыталась молиться, но не могла вспомнить, как и кому надо молиться. Тогда я изо всех сил напрягла угасающее сознание и попыталась представить себе Казанскую икону Божией Матери, висевшую у нас в московской квартире. Когда-то мой муж купил ее по случаю на киносъемках где-то в провинции и повесил просто так, для интерьера: никто у нас перед этой иконой не молился. Я постаралась вызвать в памяти лик Богоматери и мысленно завопила к ней: «Помоги мне, пожалуйста, Божия Матерь!»

В ту же секунду моя голова освободилась, хотя тело оставалось по-прежнему облепленным бесами. Теперь я смогла повторить свою молитву вслух, сначала сдавленным шепотом, преодолевая страшное напряжение в области горла, языка и губ, а потом громче, выдавливая по слогам: «По-мо-ги…»

Омерзительные холодные твари разжали кольцо своих тел и сползли с меня. Я продолжала твердить свою молитву не переставая. Они отодвинулись, но не удалились, а выжидательно шевелились совсем рядом со мной. Теперь я висела в центре живого цилиндра, слепленного их телами, и его стены готовы были в любое мгновение сжаться и поглотить меня окончательно.



И тогда я решила сделать то, чего не делала ни разу в своей жизни – перекреститься. Сложив пальцы правой руки горсточкой, я хотела поднести их ко лбу, но рука мне не повиновалась. Тогда я поддержала левой рукой правую под локоть и усилиями обеих рук кое-как донесла пальцы до середины лба, а потом опустила их на середину живота. Поднять правую руку к правому плечу было еще тяжело, но перенести ее к левому стало уже не так трудно, – и я это сделала! Мне удалось перекреститься!

Стены цилиндра полыхнули темно-красным и раздвинулись, над моей головой появился серый круг неба. Я задрала голову и, продолжая безостановочно креститься, вопила без передышки: «Божия Матерь, спаси меня, спаси, спаси!..»

Не знаю, сколько я так кричала, боясь умолкнуть хотя бы на миг. Вдруг страшное кольцо начало вращаться вокруг меня, издавая жуткий вой, нарастающий по мере ускорения. Эти звуки не только заглушали мой голос, они проникали в меня и причиняли сильнейшую боль. И все равно я продолжала кричать, совсем не слыша себя, и креститься от страха уже обеими руками. Мне казалось, что прошли часы с тех пор, как я начала кричать свою молитву…

И вдруг откуда-то очень издалека до меня донесся один долгий и чистый звук, всего одна нота, пропетая чьим-то неведомым прекрасным голосом.

Тотчас бесовский вой умолк, а вращающийся цилиндр их тел остановился и начал таять, рассыпаясь на отдельных тварей. Через мгновение чудный голос зазвучал снова, и я с облегчением увидела, что бесы начали удаляться и поодиночке таять в тумане. Затем голос умолк вдали.

Я не успела оглянуться, как рядом со мной оказались Дед и Хранитель.

– Умница моя! – воскликнул Дед, прижимая меня к груди. Его лицо было залито слезами.

– Ты молился за меня, Дед? – спросила я.

– Как мало за кого приходилось молиться. Ты поняла, что твоя гордыня чуть не погубила тебя?

– Не надо ее сейчас мучить, – сказал Хранитель, – спаслась, и ладно.

– Не спаслась, а спасена Божией Матерью, – поправил Дед.

– Велика Ее милость к бедным людям! – воскликнул Ангел и перекрестился. Я внимательно смотрела, как это правильно делается: а вдруг еще пригодится?

– Больше нам не грозят нападения бесов? – с надеждой спросила я. – Есть еще мытарства впереди?

– Достаточно. И ни одна душа их не минует, пока не пройдет все от первого до последнего, – если по пути не будет низринута в ад. Только святые пролетают их насквозь. А мы прошли лишь половину, – сказал Дед. – Нам еще предстоит сражаться с бесами.

Он оказался прав. Не успела я отойти от пережитого ужаса, как на нас снова накинулись бесы, обвиняя меня в грехах гнева, ярости, злопамятства. Но тут они недобрали на меня криминала, поскольку при жизни я была особа в высшей степени легкомысленная, легко прощала обиды и скоро их забывала, а чувство юмора помогало мне во всех ссорах видеть прежде всего свою собственную вину.

Очень помог мне при этом Ангел Хранитель: он предъявил им целый ворох каких-то чепуховых «добрых дел», вроде получки, отданной семье скончавшегося сослуживца, или последнего рубля, который я сунула какому-то нищему. Как ни странно, такие мелочи здесь котировались. Помогло мне даже прощение грехов моего благоверного, – не разводиться же мне было! – Ангел назвал это чуть ли не смирением.

Потом мне приказали вспомнить имена людей, обидевших меня, но я думала-думала, а потом махнула рукой – не помню, да и все, и делайте со мной что хотите! Тут-то нас и пропустили.


А вот о том, что ожидало меня на следующем мытарстве, мне страшно вспомнить и по сей день.

– Впереди мытарство убийства, – объявил Ангел.

– Проскочим, – уверила я его, окрыленная минувшими успехами. – Ей-ей, никого в жизни не убивала, не считая мух и комаров.

– Могут и мух занести на твой счет, не шути с этим: случалось и такое, – нахмурился Дед. – За ней и вправду ничего нет? – спросил он Ангела.

– Есть! – коротко ответил Хранитель. Дед укоризненно взглянул на меня и взялся правой рукой за свой крест.

Навстречу нам уже выплывало очередное смрадное облако. Мрачно ухмыляющиеся бесы были обряжены в карикатурные врачебные халаты и окровавленные клеенчатые передники.

– Обвиняется в убийстве сына Александра и двух дочерей, Татьяны и Анастасии! – торжественно произнес главный бес и поднял вверх окровавленные лапы.

– Что за чушь! – завопила я. – У меня никогда не было детей!

Я не стала им объяснять, что в восемнадцать лет я сделала аборт от такого же сопливого любовника и с тех пор больше не могла иметь детей.

– Александра мы тебе сейчас представим, а Татьяна с Анастасией должны были появиться по замыслу твоего Хозяина, но ты распорядилась по-своему.

Бесы в окровавленных халатах вырвали меня из рук Ангела и Деда и поволокли куда-то по туманным коридорам, глумливо приговаривая: «Сейчас сыночка увидишь, любящая мамочка! То-то обрадуешься!»

Мы оказались в большом зале с кафельными стенами и круглым бетонным бассейном посередине. Из него поднимался пар и струился сладковатый тошнотворный запах.

Я не могу и не стану описывать того ужаса, что открылся моим глазам, когда бесы подтащили меня к краю бассейна и заставили туда заглянуть.


Когда я очнулась, я увидела над собой лицо Деда. Хранитель молча стоял рядом.

– Придется еще потерпеть, Аннушка, – шепнул Дед.

Да, это было еще не все.

– Позвольте пригласить вас, мадам, на просмотр вашей несостоявшейся жизни! – глумливо произнес бес и взмахнул окровавленной лапой.

Перед нами возник белый экран, а на нем – красивый старинный дом на Измайловском проспекте в Питере. Когда-то это был Кадетский корпус, в котором учился Лермонтов, а при советском режиме в нем открыли родильный дом с абортарием. Изображение приблизилось, и я увидела молоденькую испуганную женщину, почти девочку, жавшуюся к женщине постарше. Да, помнится, мама провожала меня на аборт. Тогда я взяла себя в руки, решительно поднялась по ступеням и вошла в широко распахнутые двери.

Но в этом фильме все было совсем не так. «Я не стану убивать своего ребенка!» – крикнула девушка, которая была я, и бросилась прочь от страшного особняка. Мама, причитая и плача, бежала за мной: «Ты загубишь свою жизнь! Опомнись, доченька! Чуть-чуть потерпеть – и ты свободна…» – но я упрямо шла прочь.

И вот на экране потекла совсем другая моя жизнь. У меня родился мальчик. Я назвала его Александром. Мой безответственный любовник вдруг обрадовался ему и взялся за ум. Мы поженились, закончили оба педагогический институт и поехали по распределению преподавать в провинциальной школе-интернате. В каком-то тихом городке на берегу большой реки у нас был уютный дом с садом и огородом, с котом и собакой. Мы жили спокойно и счастливо, у нас родились еще две девочки-погодки, Танечка и Настенька. Сын Саша вырос, уверовал в Бога и стал священником, отцом Александром. В этой другой жизни мама жила с нами и нянчила вначале моих детей, а потом и внуков: Саша женился на милой спокойной девушке, у них появилось четверо детей, два мальчика и две девочки. Постепенно мы все, включая маму, стали верующими под влиянием Сашеньки. Мама была здорова.

Фильм остановился на кадре, где вся семья пьет вечерний чай за большим круглым столом, а за нами на стене висит отрывной календарь и на нем дата: 21 июля 1990 года – день моей смерти в реальной жизни.

– Продолжение не следует! – издевательски объявил бес. Если бы в моей полупрозрачной груди билось живое сердце, оно бы разорвалось от отчаяния и безнадежных сожалений о загубленной жизни, вернее – многих жизней. О Господи, и это у нас называлось «немножко потерпеть и освободиться»!

– Она достаточно наказана, – сказал Хранитель. – Ты видишь ее слезы.

– Ад слезам не верит! – захохотал бес. – Да и плачет она о себе, сама себя жалеет, бедненькую…

– Неправда, – вступился и Дед, – она всю жизнь раскаивалась в содеянном.

– Она – каялась?! Это когда же и в какой церкви?

– Каялась, – подтвердил Ангел. – Смотри, бес! – Хранитель взмахнул рукой, и снова перед нами появился экран. Я узнала детский садик неподалеку от дома, где мы жили с Георгием. На площадке перед ним резвились ребятишки, а за оградой, в тени кустов, стояла я, украдкой наблюдая за ними и тихо плача безнадежными слезами.

Сцена сменилась. Я стояла перед мужем и гневно упрекала его в очередной измене. «Она мне сказала, что ждет от меня ребенка», – сказал Георгий, пряча глаза. Я сникла и опустилась на диван. Помолчав, я сказала ему: «Иди и будь счастлив. Ребенок – это важнее всего»… Экран погас.

Все так и было, Георгий побегал-побегал и прибежал назад. О предполагавшемся ребенке в тот раз мы больше не заговаривали. Я даже не знала, чем у него там кончилось, родился этот ребенок или нет: Георгий категорически отказывался разговаривать со мной на эту тему. Но, напуганная однажды, я потом с ужасом отпускала его в киноэкспедиции: каждый снятый им фильм, – а он работал оператором, – для меня был трагедией: а вдруг он опять заведет роман, и в самом деле родится малыш, – разве я вправе лишать его этого счастья? Ведь для себя я твердо решила: будет ребенок – отпущу.

Немного легче мне стало в эмиграции: в русскоязычной глуши с романами не развернешься, если намерен их скрывать. Но вот стали пускать эмигрантов на родину, и Георгий зачастил в Москву, будто бы восстанавливая и налаживая заново связи в российском кино. Связи-то они связи, да только вот киношные ли…

– Он был осторожен, ее муж! Хотя бывали у него и промашки, – усмехнулся бес. – Ладно! Забирайте вашу недотепу и проваливайте. За этот грех она наказана. Но впереди ее еще кое-что ожидает, – уж там не вывернется!

Мы двинулись дальше. Я продолжала сокрушаться о своей несостоявшейся прекрасной жизни, в которой не было ни лагеря, ни эмиграции, ни моей правозащитной деятельности, но было нечто гораздо более важное и нужное: дети и Церковь. Ни Дед, ни Ангел меня не утешали. Да и чем тут утешишь…


Впереди сгустился туман, а в нем проступила высокая арка, как мне показалось издали, из розового камня, украшенная скульптурами. Над аркой сверкала разноцветньми огнями надпись «Добро пожаловать!», а из глубины доносилась какая-то пакостная музычка.

Мы приблизились к арке, и я смутилась: она была составлена из живых мужских и женских тел, занимающихся сексом. Но лица любовников были искажены страданием и болью, рты разевались в беззвучном крике, глаза были выпучены от нестерпимой муки. По стенам арки стекали потоки слез.

– Мытарство блуда, – объявил Дед.

– Вот уж чем не грешна так не грешна! – попыталась я его успокоить. – У меня, конечно, были близкие отношения с мужчинами, но это всегда было искреннее и чистое чувство.

Дед почему-то не обрадовался.

– Вот что, – сказал он, снимая с груди свой крест, – я, пожалуй, останусь по эту сторону ворот и буду молиться о твоем избавлении. Свой крест я буду держать в руке, а ты возьмись за конец цепи и постарайся не выпустить ее из рук: я попробую тебя оттуда вытянуть, если Хранитель не сможет тебя отбить у бесов.

– Но цепочка-то короткая! – усомнилась я.

– Будем надеяться, что ты слишком далеко в своей «чистой любви» не заходила, иначе она действительно может оказаться короткой.

Из-под арки вывалилась, приплясывая, компания совершенно голых бесов и бесовок, – до этого мытарства мне еще не приходилось видеть нечисть женского пола. Пожалуй, самки были еще гаже самцов.

– Милости просим, дорогуша, в наше тепленькое местечко! Заходи, не стесняйся! Здесь тебе скучно не станет и мало не покажется!

Мы с Хранителем вошли под арку. Что тут творилось! Грубо размалеванные балаганы, дикая музыка, полыхающие огни вывесок с похабными надписями. Шумная толпа мужчин и женщин вперемежку с бесами танцевала, пила, что-то жрала, беспрерывно орала и занималась на виду у всех самым разнузданным сексом. Гнусные пары и группы в свальном грехе вызывали тошноту, но мерзее всего выглядели те, кто занимался любовью с бесами и бесовками.

Ко мне подкатилась жирная бесиха, похожая на жабу с акульей пастью, голая и в сапогах на чудовищной платформе. Она с ходу шлепнула меня по заду перепончатой лапой и радостно завопила:

– Ага, к нам новенькая! Хорошенькая… Ну что, остаешься с нами добровольно или как?

– Или как!

– Что вы имеете к ней? – спросил Жабу мой Дед.

– Я-то? Да ровным счетом ничего! Плевать мне на нее, обслужу, и до свидания. Она идет как блудница, а у меня специализация – лесбиянки. Но этих крошечек сегодня что-то мало подвалило, а с рядовыми блудницами у нас напряженка, кадров не хватает. Вот меня и бросили на прорыв. Так, мы сейчас скоренько подсчитаем ее мужей, сложим ее с ними и отправим куда следует.

– Нечего тут считать и складывать, – сказала я, осмелев от сходства бесовки с лагерными лесбиянками-коблами, которых я на дух не переносила, но бояться никогда не боялась. – Один у меня был муж!

– Ха! Видали мы таких фальшивок одноразовых! Настоящие-то одномужки мимо нас метеорами пролетают. Сейчас мы твоих мужей подсчитаем, подсчитаем и сложим…

Она веером раскрыла пачку порнографических открыток, на которых была изображена я со своими возлюбленными. Мне захотелось сквозь небо провалиться. Ангел Хранитель мой стоял отвернувшись.

– Вот мой муж! – ткнула я в фотографию, на которой я была снята с Георгием.

– А остальные не твои, что ли?

– Это были романы, увлечения.

– Ага, ты, значит, так это называешь. Но дела это не меняет! Да будет тебе известно, что всякое плотское соединение мужчины и женщины уже есть брак[5]5
  Брак, по учению Православной Церкви, есть соединение мужчины и женщины в любви с целью создания семьи.
  См. Послание апостола Павла (1 Кор. 6:16): Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? Ибо сказано: «два будут одна плоть» (Быт. 2, 24).
  Разъяснение этих строф читаем у свт. Феофана Затворника Вышенского:
  «Прилепившись друг к другу, два уже не могут быть двумя, но оба делаются единым» (свт. Иоанн Златоуст). Долженствующий быть одно со Христом, отторгается от Христа и делается одно с блудницею. По какому закону? По закону первоначального учреждения брака.
  Но, ведь, и брачный делается одно с женою, почему же не укоряется? Брачные оба прибывают в порядке воли Божией и Христовой, оба Христовы. Блудница же не Христова есть, а служительница сатаны. Сочетающийся с нею, по действию хотя похож на брачных, но по силе противоположен им, и тело свое и себя отторгает он от Христа и через сочетание с блудницею ввергает себя в область противную Ему, сатанинскую.
  Христианское тело чисто и свято и сродно телу Христову, находясь в таинственном с ним сочетании. Блудная страсть, и тогда как только зарождается и душу увлекает, делает уже тело мрачным и смрадным; когда же блуд совершается, – мрачность делается непроницаемой и смрадность неприступной. Но плотские этого не видят и не ощущают: это видят и ощущают люди духовные и ангелы. Есть много об этом сказаний. Если б снять с блудника грубую оболочку тела и оставить его таким, как он есть по душе, облеченной жизненною силой тела, то увиделась бы непроницаемо мрачная фигура человека, издающая невыносимый смрад. Между тем, это же самое столь мрачное и смрадное было светло и благоуханно светлостью и благоуханием тела Христова, с которым состояло в живом соотношении. Будучи таким, оно было Господне, Им себе усвоялось. Когда начинают склоняться на блужение, начинают мрачнеть и отторгаться от Господа. Само блужение совсем отторгает от Него: ибо мрачному и смрадному нельзя уже быть едино с Господом». (Цит. по: Творения иже во святых отца нашего Феофана Затворника. Толкования посланий апостола Павла. Первое послание к Коринфянам. М.: Паломник; Правило веры; Сретенский монастырь, 1998, с. 238–240.)


[Закрыть]
, то есть слияние плоти и души воедино. И притом – навечно. Смотри!

Жаба сунула мне под нос зеленую ладонь, и я увидела на ней маленькую бело-розовую обнаженную фигурку.

– Узнаешь?

Я пригляделась – фигурка изображала меня в юные годы.

– А теперь взгляни сюда! – На другой ладони Жабы стояла фигурка моего первого возлюбленного. – Теперь вы надумали совокупиться – гопля! – она свела ладони, и фигурки соединились в акте любви. Это было даже красиво, мы были молоды и полны нежности.

– Теперь, когда они объелись друг другом, они думают, что могут разбежаться и снова стать каждый сам по себе. А не тут-то было! – она развела ладони, но на каждой осталась стоять сросшаяся двойная фигурка.

Я ахнула.

– Красавчика мы пока уберем с глаз долой, пусть до поры погуляет! – она брезгливо стряхнула с одной ладони двойную фигурку. – А теперь второй акт!

На опустевшей ладони появилась фигурка моего второго мужчины, известного тогда молодого поэта. Это была недолгая романтическая связь, он даже посвятил мне несколько стихотворений, которые вошли во все его сборники. Но то, что теперь творилось на бесовской лапе, было противно до невозможности: мое тело, сросшееся с первым мужчиной, занималось любовью со вторым. Потом бесиха снова хлопнула ладонями, и я оказалась сросшейся уже с двумя мужчинами.

– И так каждый раз: сходитесь вы на время, а душой, хотите вы того или нет, страстаетесь навсегда. Эх, раз, еще раз! Еще много-много раз! Ну, вот и до муженька твоего добрались…

Маленькое многоголовое, многорукое и многоногое чудовище с общим туловом ползало по ее ладони, головы что-то вопили одна другой, руки терзали чужие тела, пытаясь оторвать от своего.

– Но… это ведь фигурально, это символически, да? – пролепетала я в ужасе.

– Никакой символики – у нас все без обмана! Но прежде чем ты получишь тот облик, который нагуляла, тебе предстоит аудиенция у нашего Князя. Милости просим, ваше темное высочество, она готова к употреблению!

Жаба раскорячилась в низком поклоне перед подплывшим к нам багровым облаком, окру женным зловеще сверкающими молниями. Облако распахнулось, и оттуда появился улыбающийся Сатана. Он был обнажен, и его темно-серое тело являло картину самой безобразной похоти.

– Ну, иди ко мне, моя маленькая упрямица! Давай сольемся в экстазе и утрем нос обоим твоим святошам.

– Хранитель! – завопила я в ужасе.

– Не трудись, он тебя уже не слышит. Их чистота изволили смыться отсюда, их ангельский носик не выдержал здешнего пряного аромата. Ну, иди к своему любящему папочке!

Я отшатнулась от его протянутых лап и почувствовала, как натянулась в моей руке цепочка Дедова креста.

– Отпусти свою цацку! – зарычал Сатана и шагнул ко мне. Не промедлив ни секунды, я перехватила цепочку левой рукой подальше петли, за которую держалась, и ударила Сатану свободным концом цепи. Вокруг меня взревел целый хор дьявольских голосов, но одновременно цепочку рвануло так, что меня вмиг вытянуло из облака, затянуло под арку и вышвырнуло наружу. Вновь появившийся Хранитель стремительно вылетел за мной, прикрывая меня пылающими крылами от возможных преследователей.

Дед стоял напротив арки, упираясь ногами в пустоту, и тянул из всех сил цепь, сжимая двумя руками сверкающий крест. Как только я оказалась рядом с ним, спасительная цепь превратилась в обыкновенную золоченую цепочку, и Дед тотчас надел ее. Подхватив меня с двух сторон, Дед с Хранителем повлекли меня прочь от поганых ворот.

Когда я более-менее пришла в себя, они предупредили меня, что впереди осталось последнее мытарство – мытарство немилосердия. Я решила про себя, что мы его проскочим, но вслух ничего не сказала. И правильно сделала.

Никогда я не прошла мимо нищего, не подав ему хотя бы монетки, друзьям всегда была готова помочь в беде, любую вещь легко отдавала, если в ней кто-то нуждался. Занималась и прямыми делами милосердия: помощью семьям политзаключенных во времена политического террора, помогала чернобыльским беженцам и жертвам армянских землетрясений, а в годы перестройки занималась гуманитарной помощью пенсионерам в России. Каково же было мое изумление, когда на этом мытарстве в меня полетели обвинения в «немилосердии, доходящем до людоедства».

Технизированная нечисть снова предъявляла мне сцены из своих фискальных фильмов. Вот я спорю с отцом о политике, бью его цитатами из классиков марксизма-ленинизма, которых он, бедняга, знал хуже меня, читаю ему Декларацию прав человека, и объясняю, что это подписанный СССР международный документ, а вовсе не антисоветский самиздат, как он думал. Пока мы с ним спорим, позади нас появляются две тени – его и моя. И моя зловещая тень, ощерив длинные острые зубы, вгрызается в печень отца! Я ведь и вправду умела достать его до печенок.

Почти такие же сцены повторялись с моим мужем. Однажды он лежал в ванне, простуженный, больной и несчастный, а я, пользуясь его беспомощностью, стояла в дверях и грызла, грызла, грызла его, перечисляя все его реальные и предполагаемые измены. «Уйди, уйди, уйди Бога ради!» – кричал мой несчастный муж, но я не унималась. На экране вода в ванне от моих слов зарозовела, потом покраснела и в конце концов хлынула через край кровяным потоком.

И подобных эпизодов моей жизни хватило на добрый десяток кровавых короткометражек. Я стояла и не знала, что можно на все это возразить. Оставалось только надеяться на Хранителя с Дедом.

И они меня выручили. Были представлены бесам и посылки из Германии в Россию, и эта самая гуманитарная помощь, – хотя бесы справедливо заметили, что половину ее растащили ворюги новых времен. Спасло меня драповое пальто моей тетки-пенсионерки, коммунистки с сорокалетним стажем.

Это была забавная история. Моя партийная тетушка уже много лет не приходила к нам в гости, чтобы не встречаться с семейным уродом и недобитой антисоветчицей, то есть со мной. Мама, конечно, ходила к ней и помогала чем могла. И вот я собралась эмигрировать. Тетка узнала об этом и заявилась в Пулковский аэропорт, чтобы публично проклясть меня последним партийным и семейным проклятием. Она встала в позу перед толпой провожающих меня друзей и начала громогласно от меня отрекаться и требовать, чтобы моя мама сделала то же самое – сейчас и немедленно! Позорище было несусветное, я не знала куда деваться, а провожающие гэбэшнички повылезли из своих углов и стояли вокруг, одобрительно ухмыляясь. Тетка дооралась до сердечного приступа. Пришлось нам с Георгием и мамой тащить ее в медпункт. Тетку раздели, измерили давление, сделали укол. Закаленная партийка скоренько пришла в себя и поднялась, чтобы непримиримо удалиться. Я взяла с кушетки ее пальто, хотела помочь ей одеться, и ощутила непомерную тяжесть ватина и драпа. А на мне была новенькая норковая шубка, недавно присланная подругой из Нью-Йорка. Как сделать, чтобы тетка взяла ее взамен своего дремучего драпа? Времени оставалось в обрез, пришлось идти напропалую:

– Тетя, милая, прости меня! Я все поняла, я останусь и исправлюсь! Мы с Жорой пошли сдавать билет, а вы с мамой отправляйтесь домой. Надень мою шубку, чтобы не тащить на плечах эту тяжесть, а то свалишься по дороге. Потом я приеду к тебе, и мы снова поменяемся.

Совершенно обалдевшая тетка дала одеть себя в норковое манто, мама увезла ее на такси, а мы с Георгием помчались на таможенный досмотр. Но надо представить себе лица моих друзей и разных там корреспондентов, когда я появилась в венском аэропорту в теткином драповом пальто с полысевшим кроличьим воротником! Сейчас моя тетя ходит на свои коммунистические митинги в норковом манто и не мерзнет.

Хранитель вдруг откуда-то извлек это ужасное теткино пальто, накрыл им меня с головой и таким образом вывел с этого последнего мытарства! Потом пальто, естественно, исчезло.


– Неужели это все? Дед, миленький! Ангел мой! Скажите мне, все уже кончилось? – спросила я, когда мы отдалились от последних бесов. Они успокоили меня, но в разговор со мной вступать не захотели.

За время нашего странствия по мытарствам Дед постарел и выглядел теперь лет на пятьдесят с хвостиком. Даже прекрасное лицо Ангела имело усталый вид. Мне следовало бы подумать, осмыслить пережитое, постараться что-то понять, но на это не было сил. Страх ушел, но осталась огромная пустота, ни о чем не хотелось ни говорить, ни думать, ни спрашивать.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3
  • 4.2 Оценок: 11

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации