Текст книги "Молельный робот Захария"

Юлия Зонис
Молельный робот Захария

«Три миллиона жизней – это плата за независимость?! От чего? От вязанки соломы?!»…

Вся эта история началась в Вегасе, когда Вермон Шульце, вместо рулеток и одноруких бандитов, поставил в своем казино молельного робота. Нет, пожалуй, история началась чуть раньше, когда Вермона звали Захарией и он, закатав рукава широкой холстяной рубахи, прилежно ворочал сено в амбаре своего папаши Джозефа. Папаша Джозеф был эмишем, да и все соседи его были эмишами, поэтому и юный Захария Шульце – рыжая бородка его только начала пробиваться и не уступила еще место известным всему Вегасу пышным бакенбардам – тоже был эмишем. Эмиши не признавали электричества. Единственной уступкой зловещей и запретной силе стали торчащие над домами громоотводы – грозы в тех местах отличались свирепостью и размахом. Человек придирчивый счел бы громоотводы жульничеством, но все мы идем на маленькие сделки с совестью. Эмиши разъезжали по округе в повозках, запряженных лошадьми, и прилежно трудились с утра и до вечера, а с вечера до утра предавались невинным утехам в кругу семьи и здоровому сну. Однако юному Захарии такая жизнь была не по нутру. Оставив под одеялом вязанку соломы, чтобы отец не хватился прежде времени, он прошел пешком от родного Галлоуди в штате Огайо и до Вегаса. В Вегас он пришел уже Вермоном, бородку по пути сбрил и принялся отращивать бакенбарды.

Итак, о роботе. Пока Вермон подрабатывал официантом, получая образование на двухмесячных курсах крупье, о роботе было не слыхать. И позже, когда Вермон получил-таки вожделенную должность крупье-стажера в «Золотой устрице», роботом еще и не пахло.

Нельзя сказать, что у Вермона не нашлось бы разногласий с Господом. Нет, разногласия имелись. Так, Вермону хотелось быть стройным брюнетом, наподобие красавчика-мексиканца Родриго, на которого вешались все девчонки из баров. Но – что уж тут поделать – был Вермон невысок, тощ, угреват и, если бы не бакенбарды, во внешности его не нашлось бы ничего примечательного. Далее, Вермон совсем не возражал хорошенько заложить за воротник, но слабое здоровье – в детстве переболел скарлатиной – не позволяло молодому человеку беззаботно наслаждаться спиртным. И, наконец, Вермон любил всего две вещи – деньги и итальянку Лючию. Лючия работала в стрип-клубе и была вовсе не итальянкой, а еврейкой из Нью-Джерси, но об этом Вермон узнал только впоследствии. То есть, после свадьбы. То есть тогда, когда он, уже один из менеджеров «Золотой устрицы», сделал Лючии предложение, и Лючия согласилась, и они быстренько окрутились тут же за углом, и маленький зал пах нарциссами. А через два дня к новобрачной прибыла ее родня из Нью-Джерси, и Вермон понял, что аромат нарциссов – это на одну ночь, а визгливая и богобоязненная теща – это надолго. Отчасти Вермон даже сочувствовал жене. Понятно, почему девочка сбежала из дома и даже нанялась на работу в стрип-клуб. С такими родителями не то что в стрип-клуб – в карательный отряд СС запишешься. Высказать свои мысли Вермон, однако, не решался, ибо по природе был трусоват.

Короче, с Господом у Вермона были запутанные отношения, и чем дальше, тем больше, а потом, когда пронесся слух о закрытии игорных домов, отношения испортились окончательно. То есть закрывать казино никто не собирался, нет, но налоги взвинтили настолько, что все предприятия поменьше мигом разорились. Поговаривают, что за налоговой авантюрой стояли владельцы крупных казино. Так или не так, а бизнес у Вермона был средний, и пришлось ему нелегко. Вот тогда, в один из жарких вегасских вечеров, когда в пустыне завывали койоты, об освещенные стекла бились крупные, выманенные из мрака комары-долгоножки, а теща в очередной раз решила поведать зятю о том, каким нечестивым делом тот занимается, Вермона и осенило. И он придумал молельного робота. То есть просто-напросто заменил барабан в одном из одноруких бандитов. Вместо фруктов и зонтиков появились слова: «ваша» и «молитва» и «непременно» и «исполнится». Штука в том, что получить такую комбинацию, да еще и в нужном порядке, было почти невозможно. А среди посетителей казино оказалось множество шутников или, напротив, робко-религиозных типчиков. Это из тех, что в церковь не ходят и в Господа, конечно, не веруют – если на людях. Но тихонько, сами с собой, подумывают иногда – а вдруг? И то монетку нищему кинут, то, прикинувшись слабо заинтересованными туристами, свечку запалят в каком-нибудь заграничном соборе. А уж если таких прижмет – э, да тут сразу понятно, куда бежать. Конечно, к молельному роботу Вермона Шульце. И ронять, ронять в щель жетончики, надеясь на заветную комбинацию. Молельный робот никак не мог считаться игровым автоматом, потому что никаких материальных благ выигравшему – если вдруг такой случится – не сулил. Вермон быстренько запатентовал изобретение и, раскрыв зонтик, принялся ждать золотого дождя. И дождь, как ни странно, хлынул. Вскоре пару рулеток пришлось убрать, чтобы освободить место для новых молельных роботов – близнецов старого, и все же не таких, совсем не таких любимых.

Утром, после закрытия, Вермон подходил к первому роботу, гордо высившемуся на платформе у входа и посверкивающему полированными боками. Вермон ласково поглаживал робота и называл его Захарией, в честь того давнего рыжебородого паренька с вилами. К сорока Вермон сделался сентиментален и все чаще вспоминал Захарию, и свежий запах сена, и скрип колодезной веревки, и аккуратный белый чепчик Ольги – жены соседа. И ее широкую юбку, и васильковые глаза, и как она шла, балансируя тяжелыми, поплескивающими водой ведрами на неудобном деревянном коромысле. И в такие минуты Вермону до слез хотелось все бросить, продать бизнес… нет, даже не так. Ничего не продавать, а сбежать ночью, украдкой, как бежал он когда-то из родительского дома. Чтобы и Лючия, и ее визгливая мамаша, и огромный, в самом дьявольском пекле расположенный город сгинули вдали, как рассеивается мираж над пустыней. И утро чтобы встретило бывшего Вермона, ныне Захарию, запахом речной воды и свежеиспеченного хлеба. Так думал владелец казино, а потом вздыхал, запирал сейф и шел наверх, где его ждали вино, ломота в пояснице и Лючия.

Так вот однажды… да, это было в пятницу, как раз перед закрытием. За окнами серело. В городе гасли неоновые огни, над пустыней стлался рассвет. Дверь казино открылась… ах нет, никто не видел, как она открылась. Просто этот оборванный человек уже стоял у молельного робота и кидал в щель жетон за жетоном. Человек был худ, как скелет, сутул, и вдобавок пол лица его закрывала огненно-рыжая борода. Он дергал ручку автомата и все бормотал, все бормотал, даже когда его оттащила охрана. Он бормотал: «Захария, Захария, Захария. Меня зовут Захария. Не Вермон. Захария, я Захария». Черт его знает, что это был за человек. Поговаривали, что они с Вермоном выглядели чуть ли не близнецами, так что Билл-Неврастеник – крупье с пятнадцатого стола – даже принял бродягу за хозяина. Врут. Ничего общего с Вермоном у незнакомца не имелось, кроме, разве что, цвета волос. Да и те у владельца казино изрядно пробило сединой, а у нищего они горели, как огонь. Конечно, охрана вышвырнула бродягу вон, но не прежде, чем тот попался на глаза директору. И очень зря. С этого момента и началось безумие Вермона Шульце. Как утверждает его супруга, Лючия, Вермон ввалился в занимаемый ими на пятом этаже отеля номер бледный, как стена. Он крупно дрожал и бормотал: «Вязанка соломы. Вязанка. Вот тебе и вязанка». Против обыкновения, Лючия не швырнула в мужа вазой и не расцарапала ему физиономию, а слегка обеспокоилась. Все же за пятнадцать лет совместной жизни она к Вермону очень привыкла, да и характер у фальшивой итальянки из Нью-Джерси был скорее добрый и отзывчивый. Лючия вызвала врача. Врач, выслушав рассказ бизнесмена о том, как оставленная в Галлоуди вязанка соломы ожила и явилась упрекнуть Вермона за ее, вязанки, загубленную жизнь и за ночное бегство из родного дома, прописал больному успокоительное и посоветовал обратиться к психиатру. Однако к психиатру Вермон обращаться не стал. Очнувшись к вечеру следующего дня и слегка поколотив жену, он объявил, что к нему переезжает жить брат-близнец. На стол следует ставить еще один прибор, а вообще Захария малый скромный и никого не обеспокоит. Жена поплакала, пошвырялась вазами, а затем смирилась с тихим безумием мужа – тем более что в остальном тот был вполне нормален, и я имею в виду во всем остальном. Матери, давно ходившей у дочки по струнке, Лючия велела молчать. Так с тех пор и повелось. За столом стоял лишний прибор. Соседний номер занял несуществующий гость отеля по имени Захария Шульце. Иногда, во время обеда, Вермон бросал короткие реплики в сторону пустого стула и вроде даже выслушивал ответ – по крайней мере, прикладывал ладонь лопаточкой к уху. С возрастом владелец казино стал глуховат – последствия удара коромыслом, которым по молодости наградил его муж розовощекой Ольги. Так бы дело потихоньку и шло, вот только Вермон становился все беспокойней. Однажды ночью он под страшным секретом поведал Лючии, что Захария задумал его убить, а затем прикинуться им, Вермоном и заполучить казино, и даже Лючию. Пристально глядя в глаза супруги, Вермон допрашивал: опознает ли она настоящего мужа или спутает с самозванцем? Лючия уверила, что опознает, и успокоила больного на слегка расплывшейся, но теплой и мягкой груди. Затем пошли шумные ссоры за обедом. Вермон швырялся тарелками в пустой стул, выбегал из-за стола и грозил кулаками.

– Ну и что? – вопил он. – Да, я оставил тебя. Да, ушел, ушел и на-ко, выкуси! Захотел и ушел. Захочу и отсюда уйду. И снова тебе брошу, да, не нужен ты мне совсем! Даром только хлеб мой жрешь. Был бы ты хоть механиком, машину бы тогда чинил. Но нет. Где тебе машины чинить. Ты же эмиш. Слышишь, Э-М-И-Ш! Поганый тупой эмиш, только и можешь, что копаться в навозе и молиться Богу – такому же, как ты, лупошарому и бородатому.

Мать Лючии в ужасе прижимала ладони ко рту. Пусть костерили и не ее бога, но все же бога, а это никуда не годится. Быть беде. И беда случилась, хоть и совсем не такая, как ожидали.

…А черт его знает, что он там бормотал, дергая ручку молельного робота. О чем просил он, безумец с большими рыжими бакенбардами. «Избавь меня, Боже, от Захарии?» «Сделай так, чтобы Захарии не было?» Только утром Захария исчез. Оказывается, и тот, кого нет, может исчезнуть. В отеле не чувствовалось больше его молчаливого присутствия. Горничная сменила белье в номере и убрала табличку «Не беспокоить» с дверной ручки. Лишнего прибора за столом тоже не требовалось. Казалось бы, и бог с ним, жить бы да радоваться – но широкий, с залысинами лоб хозяина все морщился в недоумении. Дело в том, что исчез и знаменитый молельный робот. Ага, тот самый, первый. Который тоже Захария, и четыре барабана которого в то судьбоносное утро – в первый раз за чуть ли не дюжину лет – сложили фразу «Ваша молитва непременно исполнится». Так вот, он исчез. Это был первый звоночек. А потом уже пошли газетные заметки. Шумиха поднялась и в сети, и в прессе, да где только ни поднялась. Дискуссии вели ученые. Диспуты. И даже подозревали всемирный заговор, то ли сионистский, то ли наоборот, хотя как это – наоборот?

К счастью, Захария не слишком распространенное имя. Зарегистрировали около трех миллионов таинственных исчезновений, самым удивительным из которых было исчезновение пророка Захарии и даже одноименной книги из всех изданий Ветхого Завета и Торы.

Вермона Шульце, конечно, увезли в психушку. Он и не буйствовал особо, только бормотал, тихо и сокрушенно: «Три миллиона. Три миллиона жизней. Это что? Плата за независимость? Независимость от чего? От вязанки соломы? Или от судьбы? Но от судьбы не уйдешь, как от молнии – подстережет в чистом поле и ударит». Жене, во время ее кратких визитов в психиатрический госпиталь, он жаловался на машинную логику проклятого молельного робота.

«Если бы я только догадался сказать – тот самый Захария, Захария-из-вязанки. Понимаешь? Когда за ручку эту чертову дергал. Не просто Захария, а тот самый. Тут все дело в электричестве, не иначе».

Лючия рассеяно кивала. За время болезни мужа дела пошли под откос, и казино с отелем пришлось продать. Они с матерью собирались переехать обратно в Нью-Джерси.

Когда Лючия навестила супруга в последний раз, тот был неожиданно торжественен и ясен. Лишь после упоминания о продаже казино обеспокоился на минуту и спросил о судьбе остальных молельных роботов. Лючия объяснила, что покупатель роботами не заинтересовался, а переделал их в обычные игровые автоматы. Вермон тут же просветлел и, улыбаясь, сказал: «Знаешь, я думаю иногда. Куда они все делись? Все Захарии? И порой мне кажется, что не так уж плохо все получилось. Может, им там хорошо. Когда кругом все свои, понимаешь, такие же как ты, самые настоящие Захарии…»

Лючия сокрушенно вздохнула и подумала, что, когда они с матерью переедут, надо завести хотя бы кота – коли детей у них с Вермоном так и не получилось. Уже уходя и придерживая дверную ручку, она вдруг вспомнила.

– Ах да. Я оставила себе один из автоматов. Ну, из тех, о которых ты спрашивал. Все-таки это твое изобретение, нехорошо, если их все сломают. Поставлю для смеху в гостиной…

Лохматая рыжая комета понеслась на Лючию, и только два вбежавших санитара сумели удержать бьющегося в их руках безумца.

– Не трогай ручку! – вопил бесноватый Вермон. – Не прикасайся к ней! Прошу тебя, Лючи, умоляю, об одном прошу: оставь ее в покое!