Текст книги "Наследник"

Юрий Андреев
Наследник

Надумали как-то столичные власти ломать двухэтажные постройки, ютившиеся с незапамятных времён на спуске к Овчинниковской набережной. Смахнув проклятое время в мутные воды обводного канала, новое тысячелетие решило утвердиться на исконных местах замоскворецкого купечества.

На фоне теснящего сталинского ампира, напоминавшего сановитых чиновников в полувоенных френчах, домики выглядели провинциальными старичками, надевшими по случаю тёплой погоды линялые парусиновые поддёвки с пришитыми кое-как разностильными пуговицами в местах оконных проёмов. Вынырнув из хитросплетения замоскворецких переулков, «Аннушка» всякий раз подле них притормаживала ход, и, приветливо звякнув, катилась дальше, через мосты, к Яузскому бульвару.

В один из неприметных мартовских вечеров, когда тротуары освободились от ледяной корки, черепаха экскаватора поползла вдоль трамвайных путей, нехотя шевеля гигантской лапой-ковшом и постепенно превращая покинутые жилища в груду развалин. Столетняя кладка под её напором шла трещинами и, не в силах сдержать натиск импортной техники, обрушивалась с натужным гулом, поднимая тучи пыли. Сочащаяся из свежих разломов кирпичная крошка, алела в косых лучах прожекторов и напоминала засыхающую кровь.

Возле угла дома черепаха притормозила. Угрожающе поворчав, она опустила уставшую лапу и замерла.

– Не поддаётся никак! – крикнул экскаваторщик и спрыгнул к подбежавшему бригадиру. – Пусть остынет, потом подумаем, куда двигаться дальше.

Он прошёл к каналу и, облокотившись на перила моста, закурил. Возникший из ниоткуда глухой утробный звук заставил всех повернуть головы. Возле экскаватора совершалось какое-то движение. Недоумённо таращась разбитыми глазницами окон в обступившие каменные громады, дом покачал остатками стен и, после секундного раздумья, рухнул на набережную. Гулкие стенания покатились по мостовым и затихли на стрелке у Красных холмов.

– Хорошо, что не задело никого, – заметил экскаваторщик и оглядел оценивающим взглядом обнажившееся нутро.

Довольно заурчав мотором, черепаха стала разбрасывать обломки. Внезапно в куче обломков на втором этаже блеснул в луче прожектора небольшой тёмный продолговатый предмет.

Виртуозно работая ковшом, экскаваторщик выудил его из-под груды битого мусора.

– Наверняка за изразцами печного отопления прятали, – заглушив мотор, он в азарте выскочил из кабины и вынул из ковша находку. Ей оказался импортный кожаный кейс. От его потёртых боков исходил сильный запах затхлости.

– Мне жена с дочкой как-то точно такой подарили, – заметил работяга задумчиво. – Через пару дней после получки расслабился малость. В электричке задремал, просыпаюсь, а кейс с документами и денежками тю-тю. Может вернулся, наконец, к хозяину, – он повертел замочки и осторожно поднял крышку.

– Лучше позовём ментов, – резонно заметил бригадир. – Пусть дальше сами разбираются…

I

«Лишь бы отписаться, дело закрыть и наплевать, что концы с концами не сходятся», – захлопнув очередную папку, Николай Захарыч про себя в сердцах выругался. На должность зама управления его назначили совсем недавно. С полгода назад, будучи майором, он собрался, было на пенсию по выслуге лет, да скоро выбившийся в люди приятель-генерал удружил. Сославшись на нехватку опытных кадров и новую метлу во власти, он чуть ли не силком заставил Захарыча принять новое назначение.

После многолетней подвижной работы опера от постоянного сидения в кресле ломило всё тело. «Порядок в управлении наводить надо, но каким образом? Не затевать же по поводу каждой нераскрытой кражонки служебное расследование», – кляня всё на свете, и больше всего самого себя, подполковник уставился на стоявший у стены аквариум. Поблёскивая чешуйками в лучах настольной лампы, стайка суетливых рыбёшек сновала в поисках корма. Неожиданно из зелёных зарослей сверху выскочила рыбка покрупнее с горящей огнём чешуёй. Стремительно опустившись, она растолкала стайку и ухватила несколько копошащихся у самого дна червячков мотыля. Затем длинным, напоминавшим саблю в ножнах хвостом, подняла небольшую тучку песка, и также стремительно скрылась. «Баламут, перед мелюзгой себя показывает», – усмехнулся про себя Захарыч и вспомнил, что ещё не обедал.

В этот момент в дверях кабинета выросла фигура пожилого участкового:

– Товарищ подполковник, я по поводу вчерашнего происшествия.

– Из МУРа кого-нибудь вызвали? – поинтересовался Захарыч.

– Смысла нет: работяги в поисках клада все развалины вокруг переворошили. Наши ребята сами их опросили, потом пошарили на всякий случай вокруг – никаких намёков на тайник. Как с находкой поступим?

Захарыч недовольно вскинул брови:

– Давай её сюда.

Участковый исчез и вскоре вернулся с потёртым импортным кейсом в руках. «В 70-е годы такие чемоданчики покупали, чтобы выглядеть солидно, – вспомнил подполковник. – Удобная штука: бутылок шесть, если не больше помещалось». Он отщёлкнул замочки и поднял крышку. В нос ударило запахом лежалой бумаги. «Решили: пачки стодолларовых купюр завёрнуты, – хмыкнул подполковник, складывая клочки пожелтевшей газеты. «Московский комсомолец», март 1995-го, – надо же, больше пяти лет пролежал»…

Отложив содержимое в сторону, Захарыч внимательно осмотрел кейс изнутри, и обнаружил в боковом кармашке, завалившиеся в самом углу потёртые кожаные корочки, внутри которых находился паспорт. Подполковник раскрыл его и задержал взгляд на фотографии: «Чем-то напоминает одного давнишнего приятеля». Он заглянул в паспортные данные: Плесков Евгений Алексеевич, 47-го года рождения, прописан: г. Москва, Пролетарский проспект. Плесков, Плесков…Неприятно, когда в самую что ни на есть нужную минуту заклинивает память. Захарыч скользнул невидящим взглядом по стройным рядам папок со служебными инструкциями, словно надеялся получить ответ за строго поблескивающими корешками, затем снова раскрыл документ на странице с фотокарточкой молодого Плескова, и тут его осенило: Женька! Не веря до конца своей догадке, подполковник поднёс паспорт ближе к настольной лампе и накинул очки на нос.

И вдруг скользнул по матовой поверхности шаловливый лучик, и глаза на фотографии ожили. Зрачки блеснули (подполковник готов был в этом поклясться), и … угасли в некстати задрожавшей руке. Раздосадованный, как мальчишка, Захарыч стал вертеть фотографию так и сяк, но больше признаков жизни она не подавала. Осознав безнадёжность затеи, он достал сигарету, поджёг и сосредоточенно затянулся: «Женька, без сомнения, он. Помнится, познакомились где-то в середине 70-х, я в лейтенантах дохаживал, а ему уже было чуть за 30»…

– Знакомого признали? – деликатно заметил участковый.

Захарыч, не поднимая головы, кивнул, и, перевернув страницу, вгляделся в фотографию 45-летнего Женьки. «Этого встреть случайно, прошёл бы мимо, – с удивлением подумал он. – Куда что делось: два разных человека. Как время людей меняет»…

С громким хлопком распахнулась настежь плотно прикрытая форточка, впустив в комнату струю сырого мартовского воздуха. Разомлевший от жара старых чугунных батарей Захарыч невольно поёжился. «Своих дел невпроворот, а тут ещё в жизненных перипетиях старинных знакомых копайся», – мелькнула подленькая мыслишка. Но он тут же устыдился и погнал её прочь. По правде говоря, такого, чтобы близкий приятель попал в серьёзный переплёт, в его многолетней оперской практике ещё не встречалось. На мгновение даже стало как-то не по себе. «А почему, собственно, что-то должно было случиться, – немного поразмыслив, решил подполковник. – Скорей всего, спёрли или сам потерял, какая теперь разница. Получил новый документ, и спокойно живёт и здравствует. Достаточно одного звонка, чтобы всё разъяснить».

Рука потянулась к телефонной трубке, и замерла на полпути: «Больше десятка лет не виделись, с самого конца перестройки. Может, его там нет давно»…

– А куда расселили публику из снесённых построек? – поинтересовался Захарыч у участкового.

– По окраинам. В основном в Южный округ, где вы раньше служили.

Подполковник встал и подошел к окну. Из форточки по-прежнему несло шумами улицы, но теперь к гулу моторов и скрежету шин примешивался тягучий звук. «Колокол», – сообразил Захарыч и невольно прислушался. Слегка надтреснутое звучание показалось ему знакомым, смутно напоминавшим о чём-то, связанном с Женькой.

– В Замоскворечье давно служишь? – повернулся он к участковому.

– С 75-го, как из армии вернулся. Сначала в патрульно-постовой службе в отделении, потом сюда перевели.

– Церковь, в которой колокол сейчас звонит, знаешь?

Участковый утвердительно кивнул:

– Конечно, по Вишняковскому переулку храм Крестника вашего – Николы на Кузнецах стоит. В советское время во всей округе это единственная действующая церковь с колоколом была. Таким уважением пользовалась, что на Пасху или Рождество бабки толпами аж от Даниловского рынка приезжали…

Захарыч остановил подчинённого кивком головы. Он услышал, что хотел и почувствовал себя необычайно легко. Участковый вежливо кашлянул:

– Как с находкой поступим, товарищ подполковник?

«Здесь я человек новый, не знаю никого. Получу формальную отписку и делу конец. К тому же Плесков в Южном округе прописан. Попрошу майора Митина из тамошнего управления, чтобы узнал всё толком», – подумал Захарыч.

– Сам с паспортом разберусь, – он запер кейс в сейф, и устроив документ в верхний карман кителя, вышел на улицу.

II

Колокольный перезвон стелился по Замоскворечью словно клочья тумана. Казалось, все подъезды и подворотни пропитались им насквозь. Захарыч неспешно вышагивал по изрытому, в выбоинах, переулку, стараясь не ступать в талые лужи, и мучился запоздалыми угрызениями совести, ведь с Женькой они познакомились именно в этих краях.

Как-то в середине 70-х, Николая, тогда ещё просто Колю, вызвали в райком на Каширке. В кабинете, помимо секретаря, восседал районный чекист.

– Дело, конечно добровольное, – немного помявшись, начал секретарь. – Товарищам из города нужно помочь задержать неких субъектов, вставших, так сказать, на путь измены Родине.

Николай ошарашенно кивнул.

– Вот и прекрасно, к вам присоединятся ещё двое или трое, – подхватил разговор чекист. – Ребята из районного оперотряда с допуском, надёжные и не болтливые, в принципе, вы с ними знакомы. Встреча сегодня вечером на метро «Новокузнецкая» под колоннами, час я уточню…

В свете уличных фонарей Женька выглядел совершенным забулдыгой, только внимательный взгляд серых с лёгкой поволокой глаз выдавал в нём интеллигентного человека.

– Я заметил тебя издалека, – небрежно кивнул он. – В последний момент встречу перенесли в другое место, ближе к Садовому кольцу. Меня послали тебя встретить.

– Так может назад, в метро двинем, – предложил Коля, который хоть и происходил родом из Нижних Котлов, в старых районах города, особенно вечерами, ориентировался плохо и предпочитал не рисковать.

– Зачем, – уверенно возразил Плесков, – у нас в запасе ещё полчаса. Лучше пешком, я эти места хорошо знаю.

Обогнув колоннаду, они пересекли трамвайные пути и углубились в маленькую тихую улочку за Радиокомитетом. «Наверное он в детстве жил где-нибудь неподалёку. Захотелось по родным местам заодно пройтись», – решил про себя Коля.

– Не думал снова в этих краях оказаться, – внезапно повернулся к нему Женька. – Столько лет прошло, а кажется, ничего не изменилось. Кстати, мы на улице Розы Землячки в центре бывшей Татарской слободы, – немного кокетливо добавил он, заметив, как Николай вертит головой в поисках таблички. – Жила такая несгибаемая интернационалистка-революционерка.

«Разыгрывает, – решил Коля, нехотя шагая за спутником. – Считает, если мент, то необразованный. Какие ещё татары в Замоскворечье?»

– Не веришь? – сверкнул глазами Женька. – Пойдём, мечеть покажу!

Они свернули во двор за пятиэтажками силикатного кирпича, и тут Николай впервые в жизни почувствовал прилив обиды за веру предков.

– Давно она тут стоит? – небрежно поинтересовался он, лелея надежду, что это строили уже в советские времена в знак дружбы народов.

– С середины XIX века, заметь, первая мечеть в Москве, построенная по указу Александра Первого, когда монголо-татарского ига уже и в помине не было…

Каплями сиреневых чернил в прозрачной воде расползались по окрестностям сумерки. В потемневшем воздухе стал различим новый, тягучий звук. Недоуменно посмотрев на минарет, Коля повернулся к Плескову.

– Это колокол крёстника твоего Николы к вечерней службе зовёт, она тут недалеко, – пояснил Женька.

Ведомые его слегка надтреснутым перезвоном, они обогнули двор, и миновав подворотню, выскочили в переулок. Никола скромно помещался напротив, за оградой, и имел вполне уютный домашний вид.

– Представляешь, когда больших домов здесь ещё не было, они друг на дружку смотрели, – Плесков бросил на спутника горящий взгляд. – Обе действующие, мирно сосуществовали при всех властях. Для меня это неразрешимая загадка.

«Покрасоваться передо мной решил. Сейчас среди интеллигенции модно кичится любовью к старине», – раздражённо подумал Коля. Но при взгляде на своего старенького крестника, помимо воли вспоминалась покойная баба Дуся, и как хмурил брови отец, когда она почти тайком собиралась к пасхальной службе, перед этим обязательно протерев себя уксусом.…Внезапно он почувствовал прилив доверия к Женьке.

– Тебя крестили в детстве?

– Не довелось. Оба родителя – безбожники, и меня воспитали убеждённым атеистом. Мне другое интересно: как на этой земле люди вместе жили раньше…Ладно, пойдём, – вдруг подхватился Плесков, и завернув за угол, решительно зашагал по улице.

– Ориентируешься в этих местах, как заправский опер, – догнав его, с лёгкой завистью заметил Николай.

– Ещё студентом ангажировал угол за Зацепским рынком у одной уважаемой дамы. Местным духом навек пропитался, – усмехнулся Женька. – Помню, там шикарная извозчичья пивная ещё со старых времён была: раки на блюдах, мраморные столики, пол в опилках, – вздохнул он. – Сейчас и дама, и рынок, и пивная в ином мире, один трамвайный круг остался… Мы уже пришли, вон ребята с машиной, – небрежно кивнул он в сторону светящегося огоньками машин Садового кольца.

Куратор от органов, в новой ондатровой шапке-ушанке и тёмно-сером драповом пальто выглядел весьма импозантно. Его напряженный взгляд из-под кустистых бровей пронзал насквозь, вызывая неодолимое желание тотчас же во всём сознаться. Пожав подошедшим руки, он кивнул в сторону Николая и проникновенно начал:

– Милиция борется с бытовой грязью, которая на виду у всех. Нам же приходится иметь дело с нечистотами, копившимся в иных душах годами.

– Сантехники человеческих душ, – негромко пробурчал Женька.

Кинув в его сторону укоризненный взгляд, куратор продолжил:

– Ребята, я понимаю, выглядит это немножко шаблонно, но факт остаётся фактом. Один наш гражданин, механик на торговом судне, встал на путь измены. Плавая по всему свету, пару лет назад в одном из портовых кабаков Мельбурна познакомился с деятелями из белоэмигрантского НТС. Не знаю, чем они его подкупили, только с тех пор он по их заданию провозит антисоветскую литературу через границу, и пытается распространять через приятелей.

– А какой ему с этого прок, пытались выяснить? – поинтересовался Женька.

– По-видимому, он таким образом пытается мстить государству за погибшего перед войной в лагерях отца, поволжского немца. История типичная, на чердаке дома старые документы среди всякого хлама отыскал случайно. Там у матери фамилия другая. Видимо, она сына и настропалила, – куратор сделал паузу. – За этим гражданином мы наблюдаем давно, а вот личность приятеля нам неизвестна. Сейчас они в ресторане «Иртыш» встречу обмывают…

Оперотрядовцы молча переглянулись…

– Сам-то он в Подмосковье в пятой зоне с матерью вдвоём проживает, и когда расстанутся, на электричку пойдёт, – после паузы продолжил куратор. А вот приятель из москвичей, и по-видимому, проживает где-то рядом. Надо бы задержать аккуратно под каким-нибудь благовидным предлогом и вместе со свёртком на машине в ближайшее отделение доставить, а там при обыске разберёмся.

«Чушь какая-то, – подумал Николай. – Можно подумать: нашим многоуважаемым комитетчикам заняться больше нечем»…

– Я пойду, – неожиданно выступил вперёд Женька. – На пятачке у Павелецкого вокзала всегда людно, можно незаметно подойти вплотную. Схвачу за руки и крикну, что бумажник украл, а тут ребята подскочат…

Некоторое время все сосредоточенно курили, после команды расселись по двум чёрным «Волгам», вмиг объехали площадь и припарковались невдалеке от вокзала. Женька с приятелями ненадолго исчезли и вскоре вернулись, таща под руки какого-то тридцатилетнего парня интеллигентного вида с увесистым свёртком под мышкой. Он был немного навеселе и не сопротивлялся, только всё время твердил: «Ребята, это ошибка, я не знаю ни о каком кошельке»…

И лишь когда в отделении развернули свёрток, и дежурный стал с любопытством листать «Раковый корпус» Солженицына антисоветского издательства «Посев», до него дошёл смысл происходящего. Парень резко протрезвел, и отыскав глазами Женьку, жалобно поинтересовался: «Что я тебе сделал?» В ответ тот потупился и промолчал.

На обратном пути к метро Плесков бросил вскользь:

– Думал: серьёзное дело, а тут всего лишь двух непутёвых любителей книжек помогли выловить, – и покачал головой.

– Ты сам такие книжки читал? – поинтересовался Николай примирительным тоном.

– Конкретно эти – нет, но другие на одни сутки приносили. Когда ночью по диагонали читаешь, успеваешь лишь в суть вникнуть.

Женька смолк и остановился как вкопанный, словно уткнувшись в фонарный столб. Впереди подмигивала огоньками площадь перед вокзалом.

– Хорошо хоть в нашу Тмутаракань метро теперь ходит, – заметил он будничным тоном. – А то раньше прождали б с час автобус…

Пока спускались по эскалатору и тряслись в грохочущем вагоне, оба сосредоточенно молчали.

– Станция Каширская, платформа справа!

– Где обитаешь? – внезапно поинтересовался Женька.

– Комнатка в пятиэтажке возле ДК.

– Соседи, – вздохнул Плесков. – Зайдём в «Дубки» напротив института, посидим немного? Обмоем знакомство.

Пока не спеша обходили необъятную стройку, Плесков сосредоточенно думал о чём-то, и лишь усевшись за столик, заметил:

– Чудак этот всё перед глазами стоит. Взял и просто так испортил человеку жизнь. Как его хоть звали, не узнал?

– Павел, твой ровесник, фамилия какая-то чудная, на старорежимную похожа. Он на трубе в одном известном оркестре играет.

– Больше играть не будет, – Женька разом опрокинул рюмку и виновато посмотрел на Колю. – Здесь у метро кокер-спаниель уже дня с три рыщет в поисках хозяина. Бросили, а может сам, когда поводок отстегнули, почуял свободу и потерялся? Он же никогда к бродячей жизни не привыкнет. А вокруг шавки, так и ждут случая, чтоб вцепиться ему в горло. Ты в глаза ему загляни, человеческая неодолимая тоска. Так вот, у Павла этого, когда в ментовку привели, такой же взгляд был…

Женька опрокинул ещё рюмку и ударился в воспоминания. Николай рассеянно слушал его, а перед глазами стоял несчастный, брошенный кока с человечьим взглядом…

III

Поздняя осень в середине 50-х. Городок потерялся в вековых елях уральских отрогов. Отца недавно перевели сюда служить. Оставив младшего брата с бабушкой, Женька с матерью приехали к нему в конце лета и поселились на огороженной территории возле небольшого посёлка. За колючей проволокой установлен военный порядок, хотя проживают сплошь штатские, по утрам за ними приезжает чёрный автомобиль. Чем они занимаются, мама толком не знает, только всякий раз почему-то шёпотом повторяет, что это государственная тайна. Иногда вечерами взрослые собираются у них за чаем с домашними пирогами и вполголоса спорят до хрипоты. От неплотно прикрытой двери в Женькин закуток проникают обрывки фраз:

– Залог любого успеха – гениальное предвидение. Академий для этого заканчивать не нужно. Оно присуще молодым, не отягощённым замшелыми догмами умам!

– Талантливых одиночек в России всегда было пруд пруди. А вот реализовывать их идеи, для этого необходим высокий уровень общей научно-технической культуры, чего нам недостаёт. Поэтому и зовём побеждённых немцев учить уму-разуму…

Всё это так необычно, что Женька, бросив «Всадника без головы» Майн Рида, жадно ловит каждое слово. Обычно первому надоедает спорить импозантному мужчине с длиной седовласой шевелюрой, и он тихонько заводит трофейный патефон…

– «Донесла случайная молва милые ненужные слова: Летний сад, Фонтанка и Нева»,… – седовласый вздыхает и негромко вторит картавящему тенору:

– Это было, было и прошло, всё прошло, и вьюгой замело…

Переборы фортепианных клавиш напоминают веер брызг ленивого прибоя, споткнувшегося о волнорез Ялтинского пирса. Прошлым летом Женька часами наблюдал за ним, примостившись у самой кромки причала. Кружение звуков убаюкивает, и он крепко засыпает. Будний день, завтра рано вставать …

Вообще-то он вполне мог остаться вместе с братом у бабушки и посещать обычную городскую школу. Но ему скоро уже 15, и мать забрала старшего сына с собой, чтобы не расхолаживался. По вечерам они занимаются дополнительно, налегая в основном на немецкий, которым мама владеет свободно.

Школой служил потемневший от времени одноэтажный бревёнчатый барак со скрипучими лавками и выщербленными столами вместо парт, располагавшийся километрах в полутора. Путь к нему пролегал через посёлок. Казалось, поселковых всюду сопровождал кислый запах овчины, от которого у Женьки первое время постоянно свербило в носу. На чистенького городского юношу они посматривали с нескрываемым любопытством. Всякий раз девчонки хихикали при его появлении, но запросто подойти побаивались. Он же, привыкший в городе к мужской школе, чувствовал себя не в своей тарелке, невольно пялясь то на одну, то на другую. Особенно часто взгляд задерживался на рослой созревшей девице с румянцем во всю щёку, жгучими тёмными глазами и роскошной косой до пят. Её везде сопровождали брат-погодок во главе табунка поселковых пацанов. Девушка делала вид, что ничего не замечает, но иногда, как бы между прочим, останавливала на нём мечтательный взгляд.

В самом конце осени в класс привели новенькую. Если бы не заштопанный тулупчик с чужого плеча, большущие синяки под глазами на продолговатом, явно не местном лице, с тонкими чертами, её вполне можно было принять за обычную городскую школьницу. Бросив брезгливый взгляд, учительница уставилась в окно, а девчонки отворачивались, делая вид, что подле них всё занято. Женька сидел один, место рядом было свободно, и она примостилась на краешке.

– Ты кто? – когда улеглось волнение, шепнул Плесков с любопытством.

Девчушка окинула соседа изучающим взглядом небесно – васильковых глаз:

– Я здесь с тёткой поселились…

Во время перерыва соседка повернулась к классу спиной и уставилась в окно. Плесков достал из портфеля завтрак и неслышно приблизился к ней.

– Слушай, мама опять яйца вкрутую дала и хлеба с маслом. А я их терпеть не могу. Не выручишь?

Новенькая оценила случайную оговорку, и вместо протеста из-под ресниц брызнула искорка интереса. Тут кто-то сзади не выдержал и нагло рассмеялся:

– Ухажёр хренов, мать твою,…с шалашовкой детдомовской связался!

Девочка сжалась, словно от внезапного удара. В момент развернувшись, Женька окинул поселковых стальным взглядом:

– Кто?

Другому чужаку-выскочке деревенские сорванцы за такое мигом устроили бы взбучку, но он был оттуда – из-за колючей проволоки, один вид которой приводил в трепет их родителей.… Оцепенев на мгновенье, они вытолкнули остряка на середину комнаты.

– Извинись перед ней, – брезгливо распорядился Плесков, глядя с негодованием на остальных, – не стыдно, человеку плохо, помогли бы чем!

После занятий Женька демонстративно на глазах у всех пошёл её проводить…

Дома шокированная матушка устроила Женьке разнос:

– Как ты мог забыть, кто мы и кто она! Что теперь люди вокруг думать станут?

– Разве сильный не должен протянуть руку слабому? – возразил сын. – Это ведь не тюрьма! Если дальше так пойдёт, я туда больше ни ногой.

– А если б они тебя избили до полусмерти, да ещё, не дай бог, покалечили бы? – матушка неожиданно расплакалась.

Женька угрюмо смолк. О возможных последствиях своей выходки он явно не задумывался. Мать тоже замолчала, отрешенно глядя в окно.

– Я больше так не буду…

– Что ты как маленький, буду, не буду, станешь постарше, ещё, как будешь! Она хоть приличная девочка?

Женька облегченно кивнул головой:

– Только очень худая, подкормить бы немного…

– Хорошо, я ей кое-какие тёплые вещи соберу, зима на дворе…

Через пару дней местная красавица, улучшив момент, подошла к Женьке на переменке:

– Слышь, мальчуган! Деньги маманя тебе даёт? – Женька вспыхнул и с готовностью позвенел мелочью в кармане. – Пацаны предлагают в решку сразиться. Выиграешь – все твои, а проиграешь, …дам себя потрогать, только больше ни-ни, мы не городские, до свадьбы себя блюдём.

– А как же твои кавалеры? – смешался он.

– Пусть рожи чумазые отмоют, тогда у них спрошу,…ну так, что?

Она придвинулась совсем близко, стараясь поймать его взгляд, а когда, наконец, поймала, зрачки её глаз зазывно расширились, и в них сверкнуло такое, чему, ещё мгновение, и Женька не смог бы противостоять. Покраснев, как ошпаренный рак, от макушки до пят, он вытряхнул перед ней всю мелочь из карманов и молча удалился.

Своей соседке он не сказал ни слова, но та по косым взглядам соперницы и не смотрящему в сторону поселковых Женьке, догадалась сама.

– Дружбу предлагала? – неожиданно спросила девочка, когда после уроков они по обыкновению шли в сторону её дома.

– Что-то в этом роде, – выдавил из себя Женька и, вспыхнув, отвернулся, – в решку на интерес сыграть.

– А интересом будет она. Логично, городской парень, наверняка, при деньгах, зачем добру зря пропадать. И перед подружками потом форсить можно. Ни к чему тебе всё это, успеешь ещё, – нахмурившись, девочка ускорила шаг. – Давай прощаться, у меня дома дел невпроворот. Тётка с работы такая усталая приходит….

– Пройдёмся ещё немного, – умоляюще попросил Женька, – а потом я помогу тебе.

– Сама разберусь, не мужское дело по хозяйству хлопотать, – она приостановилась, – послушай, у вас дома какие-нибудь книжки есть? – Женька недоуменно кивнул. – Тётка затемно на работу встаёт и ложится очень рано. По вечерам даже поговорить не с кем, – жалобно пояснила девушка, – у нас в детдоме хоть библиотека была. А ты сам читать любишь?

– Школьная программа – такая скука. Мама из библиотеки Жюля Верна и Майн Рида приносит. Мне приключения больше по душе.

Соседка наморщила лобик:

– А мне Лермонтов нравится, особенно, «Мцыри». Там про таких как я, написано…

Подоспел Новый год с крепким январским морозцем, за ним закрутил метелями февраль. Бывало, что вьюжило по несколько дней кряду. На это время посёлок погружался в спячку, напоминая о себе жидкими дымками печных труб и еле теплящимися огоньками в подслеповатых окошках.

«Двадцать тысяч лье под водой» и «Таинственный остров» дочитаны до конца, Женька слоняется из угла в угол, пытаясь выдумать себе ещё какое-нибудь занятие. У отца рядом с кроватью массивный трофейный «Телефункен». В закуток родителей, за ширму, вход строжайше запрещён, но скука смертная, и Женька наконец, решается. Чтобы отец не догадался, он замечает место ползунка на шкале, и начинает крутить ручку настройки. За окнами метёт позёмка, из динамиков доносятся таинственные шорохи и свисты, сквозь которые иногда слышны разноязыкие голоса. Женьке начинает казаться, что он дрейфует на льдине по бескрайним северным просторам. На материке его давно считают погибшим, и только одна-единственная девочка продолжает ждать…

За этим занятием Женька напрочь, забывает о времени, и его застаёт рано пришедшая с работы матушка. Сделав вид, что ничего особенного не произошло, она подсаживается к сыну:

– Какой огромный мир нас окружает, и всюду такие же, как мы, люди. Обидно прожить жизнь, так ничего о них и не узнав. У меня не получилось, война помешала, – мать задумчиво умолкает. – Кем ты теперь хочешь быть? – неожиданно интересуется она.

– Лётчиком или моряком, – немного помедлив, отвечает Женька.

Матушка шутливо морщится:

– Это раньше юноши из приличных семей шли исключительно на военную службу. Отец говорил: сейчас самых талантливых ребят посылают учиться на физико-математические факультеты. Представляешь сынок, станешь учёным с мировым именем. И на международной конференции лет через пятнадцать-двадцать будешь делать доклад. А я буду слушать радио и хвалиться соседкам: это наш старший сын, наследник, – она мечтательно вздохнула.

– Для этого физику с математикой надо знать хорошо. Вот если б мы жили в Москве или Ленинграде, а здесь, сама видишь, какая школа…

– А как Ленин со Сталиным и остальные революционеры учились? – Женька недоумённо пожал плечами. – В тюремных библиотеках книги брали, и не просто читали – вникали в суть написанного. Потом обсуждали, спорили, чтоб отстоять свои убеждения…

У Женьки загорелись глаза:

– Не в тюрьму же мне садиться! Вот если бы ты меня как-нибудь эти книжки принесла.

Немного подумав, мать кивнула и поднялась:

– Это лучше, чем без дела слоняться и попусту мечтать. Надо только с отцом посоветоваться. Пойдём обедать, и приёмник выключи, отец вернётся скоро…

Как только метель немного утихла, Женька, стремглав побежал в школу. Барак стоял почти пустой, поселковые сидели по домам.

– Тётка мужчину привела, – сообщила ему девочка. – Вечерами самогонку приносит, выпьют, потом он у нас ночевать остаётся, – в её глазах появилась тоска. – По утрам так недобро поглядывает на меня. Тётка срывается, чуть что, куском хлеба попрекает, дескать, лишний рот. Боюсь, скоро за самогонку и меня под мужиков подкладывать начнёт. Пока не поздно, надо ноги делать, а куда? – Детдом закрыт давно…

– Вы ведь с ней родственники, – удивился Женька. – Только никогда понять не мог, как ты к ней из детдома попала?

– Очень просто: не тётка она мне вовсе, чужая совсем. Своих детей отродясь не было, мужик из-за этого к другой ушёл. Сама полжизни по съёмным углам мыкалась. Когда детдом расформировывали, уговорила меня, мол, вдвоём веселей. Нам комнатку в бараке выделили прошлой осенью, – девочка окинула Женьку осторожным взглядом. – Сначала удочерить меня хотела.

– Давай моей маме всё расскажем, – предложил он, – может, они с отцом смогут помочь, напишут куда следует.

– Только с письмом не затягивай, я так долго не протяну…

Когда в мартовском снеге появились первые прогалины, оказалось – мать девочки жива, и обосновалась в Средней Азии. Плесков-старший отдал ответ на официальном бланке жене, а та показала его Женьке.