Текст книги "Личность преступника"

У корыстно-насильственных преступников наиболее высокие значения по шкалам 4 и 9 (р < 0,05). Поэтому можно сказать, что у этих преступников в наибольшей степени выражена потребность в самоутверждении, аффективный фон оказывает непосредственное влияние на поведение в большей степени, чем у других преступников, т. е. у них наиболее сильно выражены такие черты, как импульсивность и пренебрежение к социальным нормам и требованиям. Они обладают наиболее низким интеллектуальным (сравнительно низкое значение по шкале К) и волевым контролем (самое высокое значение по шкалам 4 и 9).

У совершивших изнасилование, по сравнению со всеми остальными преступниками, обнаружено наиболее низкое значение по шкале 5 (р < 0,05). Это говорит о том, что у них самая низкая чувствительность в межличностных контактах (черствость) и в наименьшей степени выражена склонность к самоанализу и рефлексии. Интеллектуальный контроль их поведения так же низок, как и у корыстно-насильственных преступников (сравнительно низкое значение по шкале К).

Таблица 2

Распределение отличительных черт среди преступников

У воров самое низкое по сравнению с другими преступниками значение по шкале 7. Это говорит о том, что воры обладают наиболее гибким поведением и отличаются сравнительно низким уровнем тревоги (об этом говорит и низкое значение по шкале 2). В то же время они наиболее общительны, с хорошо развитыми навыками общения и в большей степени стремятся к установлению межличностных контактов (сравнительное снижение показателя по шкале 0). Они наиболее, исключая расхитителей, социально адаптированы. Для них менее характерна реакция самоупрека и самообвинения за совершенные ранее асоциальные действия (об этом говорят сравнительно низкие значения по шкалам 2, 6, 7, 8, 0).

Расхитители имеют самое высокое значение по шкале К, т. е. они обладают наиболее высоким интеллектуальным контролем поведения, дорожат своим социальным статусом, хорошо ориентируются в нюансах социальных взаимодействий (об этом говорит также сравнительно высокое значение по шкалам L, 2). В то же время они наиболее адаптированы, лабильны, неаутизированы, отличаются наименьшей психической напряженностью (снижение по шкалам F, 4, 6, 8). Сравнительное снижение по шкале 9 при имеющемся профиле говорит о том, что аффективный фон не оказывает на их поведение существенного влияния, а также о высоком уровне интериоризации социальных норм.

В табл. 2 показаны наиболее отличительные черты той или иной категории преступников.

Проведенный анализ психологических особенностей преступников позволил сделать следующие выводы:

1. Среди преступников значительное число лиц, обладающих однородными личностными особенностями, среди которых ведущими являются импульсивность, агрессивность, асоциальность, гиперчувствительность к межличностным взаимоотношениям, отчужденность и плохая социальная приспособляемость.

2. Относительное число лиц, имеющих типичные особенности преступника, зависит от вида совершенного преступления. Максимальное число лиц с типичными психологическими особенностями отмечается среди тех, кто совершает грабеж или разбойное нападение (44,4 %), изнасилование (41 %); минимальное – среди тех, кто совершает кражи (25 %) и хищения имущества (22 %). Лица, совершившие убийства и нанесшие тяжкие телесные повреждения, занимают промежуточное положение (36 %). Однако независимо от вида совершенного преступления количество преступников, имеющих типичные психологические особенности, значительно превышает относительное число подобных типов личности среди законопослушных граждан (5 %).

3. Обнаруженная связь между психологическими особенностями и преступной деятельностью позволяет рассматривать первые как один из потенциальных факторов преступного поведения, который при определенных воздействиях среды может становиться реально действующим, причем среда может оказывать как усиливающее, так и тормозящее влияние на проявление этого фактора.

4. С учетом приведенных данных о нравственных и психологических чертах преступников личность преступника отличается от личности законопослушного негативным содержанием ценностно-нормативной системы и устойчивыми психологическими особенностями, сочетание которых имеет криминогенное значение и специфично именно для преступников. Эта специфика их нравственно-психологического облика является одним из факторов совершения ими преступлений, что отнюдь не является психологизацией причин преступности, поскольку нравственные особенности складываются под влиянием тех социальных отношений, в которые был включен индивид, т. е. имеют социальное происхождение.

Психологические особенности личности преступников, в том числе те, которые были выявлены нами с помощью ММИЛ, можно рассматривать как предрасположенность к совершению преступления, т. е. как свойства индивида, понижающие криминогенный порог. Однако реализация этой предрасположенности зависит от многих других факторов.

§ 4. Нравственные проблемы

Если суммировать все способы совершения преступлений, которые предусмотрены в современном уголовном законодательстве, то мы насчитаем их не так уж много. Наиболее распространенные из них:

– насилие над личностью;

– незаконное завладение имуществом;

– обман, в том числе подлог;

– незаконное использование служебного положения;

– нарушения различных технических и иных правил.

Пожалуй, только последняя категория может не вызывать морального порицания (да и тут часто есть основания для упрека, например, в расхлябанности, безответственности). Что касается остальных категорий, то все они совпадают с отрицательными моральными качествами – агрессией, злобностью, корыстолюбием, завистью, предательством, беспринципностью и др.[12]12
  Кудрявцев В. Н. Преступность и нравы переходного общества. М., 2002.


[Закрыть]

С другой стороны, позитивные моральные установки служат барьером против проявления преступных намерений. Разумеется, есть и такие люди, которых сдерживает не мораль, а только угроза наказания; они в общем и не против того, чтобы обойти закон, но, как Остап Бендер, «чтут Уголовный кодекс» и пытаются достичь своих целей в его рамках.

В 1995 г. из каждых 10 тыс. молодых людей в возрасте 14–17 лет совершили преступления 238 человек против 166 человек в 1985 г. Темп прироста показателей преступности этой группы населения опережал темпы прироста населения в 3,5 раза.[13]13
  Хохряков Г. Ф. Криминология. М., 1999. С. 267.


[Закрыть] В 1996 г. на учете в органах внутренних дел России состояли 151 838 подростков, входящих в состав 28 205 противоправных группировок.[14]14
  Там же. С. 272.


[Закрыть] В 2002 г. каждый девятый преступник являлся несовершеннолетним.

В опросе разных возрастных групп населения (всего 1600 человек), произведенном ВЦИОМ еще в 1998 г., был задан такой вопрос: «Согласны ли вы с утверждением, что при столкновении закона и здравого смысла надо исходить из здравого смысла?» Ответы приведены в табл. 4 (в процентах по отношению ко всем опрошенным в соответствующей возрастной группе).

Таблица 4

Соотношение права и морали

В этой таблице бросается в глаза понижение правового сознания в более молодых возрастных группах. Да и у представителей старших возрастов свыше половины считают здравый смысл более важным критерием правильности (и моральности) поведения, чем закон. Это свидетельствует о сохранении давней российской традиции противопоставления закона и справедливости.

Сходные выводы были получены и при опросе, проведенном в конце 2002 г. среди молодых студентов московских вузов, где также была сделана попытка увязать их моральные суждения с отношением к требованиям и запретам права.

Опрос астраханской молодежи (1998) показал, что 43 % из них настроены на соблюдение закона при любых обстоятельствах (даже если он «несправедлив» или «устарел»). Но 50 % полагают, что выполнять правовые предписания следует в зависимости от обстоятельств. [15]15
  Рубан А. С. Указ. соч. С. 81.


[Закрыть]

Каковы эти обстоятельства? Как показывает поведение реальных людей (молодежи и лиц более старшего возраста), это, во-первых, затруднительное материальное положение и, во-вторых, общественные нравы, снисходительно оценивающие некоторые отступления от закона (т. е. господствующее правосознание, терпимо относящееся к не очень значительным правонарушениям).

Обратимся к художественной литературе, рисующей некоторые обобщенные образы современных людей.

Так, в одном из рассказов В. Исхаков повествует о жизни профессора, проректора гуманитарного университета: «Его благосостояние настолько явно обеспечено упорным и плодотворным трудом, что даже завистники не упорствуют, обвиняя его в использовании служебного положения: берет, мол, взятки за устройство отпрысков в ВУЗ… А с другой стороны, где кончается взятка и начинается простая человеческая благодарность? Что-то, конечно, было, дыма без огня не бывает, но в меру; не столько ради корысти, столько, возможно, чтобы самому ощутить свой вес в обществе: ведь скучно, согласитесь, располагая некоторыми возможностями, совсем ими не воспользоваться. Это уже нездоровый аскетизм какой-то, монашество. Вот именно: аскетизм!»[16]16
  Исхаков В. Другая жизнь – другая история. Рассказ // Знамя. 2000. № 12. С. 88.


[Закрыть]

Здесь – лишь подозрение относительно отступления героя рассказа от моральных и правовых принципов. Но такого рода подозрение имеет, надо полагать, достаточно серьезные основания.

А вот уже не художественный вымысел, а откровенное свидетельство реального лица, полученное социологами при опросе населения. В данном случае рассказывает врач-анестезиолог из Костромы: «Благодарность примет практически любой, а взятки берут не все. Взяточники в институте, в принципе, всем известны. Скажем, экзамен принимают пять преподавателей. Из них, как правило, один или два – это люди старой закалки, которые будут ходить в рваных штанах, но денег у тебя не возьмут. Таким наплевать, чей ты сын, они все равно поставят тебе тот балл, которого ты заслуживаешь… Простой студент, конечно, такому деньги не понесет, а передаст их кому-то, про кого известно, что тот неравнодушен к деньгам».[17]17
  Клямкин И., Тимофеев А. Указ. соч. С. 180.


[Закрыть]

Во многих случаях подобные действия, явно перерастающие в преступление, стимулируются несовершенным законодательством. Другой автор пишет: «У меня есть хороший знакомый, технарь, который начал собирать компьютеры, когда о них мало кто слышал. Он решил заняться бизнесом, продал квартиру, за что его все осуждали, вложил все деньги в торговлю радиоэлектроникой. На первый раз, как многие технари, сделал все по закону, и когда пришел в налоговую, ему там сказали: “Вы что, с ума сошли? Вы же разоритесь”. Тогда он ушел и быстренько все переписал на свою жену. Теперь он преуспевающий бизнесмен».[18]18
  Там же. С. 182.


[Закрыть]

Несомненно, что моральные установки этого честного ранее человека были основательно расшатаны полученным советом. Трудно сказать, возникли ли у него суждения, которые можно квалифицировать как негативную автономную мораль (типа государство не обеднеет»), но что он близко подошел к преступной дорожке или уже встал на нее – это бесспорно.

О тесной связи аморализма, свойственного кризисному обществу, с ростом преступности написано немало художественных и публицистических произведений. Явления эти характерны не только для нашей страны. Выдающийся польский писатель Станислав Лем говорит в интервью корреспонденту газеты следующее: «Нельзя принудить людей быть моральными. Вот в Польше, с одной стороны, все католики. С другой – есть огромное число бродяг, нищих. Люди крадут, совершают преступления. У нас уже и мафия есть, почти как в США. А полиция ничего не может сделать, не имеет никакого авторитета. У церкви вроде бы авторитет есть, она всех призывает руководствоваться христианскими ценностями, но главная ценность сегодня – это деньги, в том числе и для церкви… Мы еще не дозрели до демократии. Делая скачок из социализма в капитализм, можно ведь голову сломать».[19]19
  Лем С. Нельзя принудить людей быть моральными // Известия. 2001. 12 сент. С. 8.


[Закрыть]

Обзор этих высказываний и наблюдений, равно как и ответов опрошенных студентов, позволяет сделать несколько выводов.

Во-первых, ни один из опрошенных студентов не поставил под сомнение общественную опасность и нравственную недопустимость преступлений против государственной власти, общественной безопасности и общественного порядка, а также против мира и безопасности человечества. Видимо, сохранились традиционные государственно-патриотические установки, хотя они непосредственно не фигурировали в системе моральных представлений. Сохранилось и традиционно негативное отношение к преступлениям против личности.

Во-вторых, изменение общественного строя в России привело к смягчению оценок преступлений, вызванных нуждой значительной части населения, а также к либеральному отношению к преступлениям в сфере коммерции. Большинство опрошенных не ставит знака равенства между моралью и требованиями закона, считая, что его нарушения могут быть морально нейтральны или даже оправданы. И здесь важное значение придается мотивам поступка и сложившейся обстановке (что, кстати говоря, учитывается уголовным законом).

В-третьих, и это главный вывод, правовая норма (соблюдаемая или нарушаемая) оказывается все же недостаточным (или во всяком случае не главным) критерием для оценки человека по принципу «хороший – плохой». Хотя сам по себе факт совершения преступления не приветствуется никем, но обстоятельства, в которых оно было совершено, часто признаются более важными, чем один этот упомянутый факт. Отсюда вытекает, что для индивидуальной (и отчасти, общественной) оценки человека и его поступков должны быть найдены и другие, дополнительные основания, чем только его отношение к обычаю, традиции или нормам права.

На вопрос «Смогли бы вы за высокую плату совершить преступление?», 42,7 % неработающих и неучащихся подростков ответили утвердительно; среди работающих этот ответ составил 12,1 % (данные 1989–1990 гг.).[20]20
  Забрянский Г. Н. 1) Криминологические проблемы села. Ростов н/Д, 1990. С. 87; 2) Социология преступности несовершеннолетних. Минск, 1997. С. 10 и далее.


[Закрыть]

Сотрудница Института социологии РАН кандидат философских наук И. Ф. Дементьева провела в 2000 г. опрос 760 старшеклассников в Московской области. Среди разных результатов обработки анкеты привлекают внимание следующие: 9 % старшеклассников уклонились от ответа об источниках получения карманных денег; 6 % родителей не знали о хулиганских поступках своих детей; 20 % старшеклассников участвовали в драках со сверстниками в школах; 24 % участвовали в драках со сверстниками на улице; 5 % участвовали в драках с посторонними взрослыми людьми; 16 % старшеклассников пробовали наркотики хотя бы один раз.

Разумеется, при определении эталонов морального поведения обо всех подобных действиях опрошенные не говорили ни слова.

Неустойчивость нравственных оценок, несовпадение слов и поступков молодежи были выявлены и другими авторами. Так, недавний опрос старшеклассников в Астрахани и Астраханской области указал на порицание многими старшеклассниками следующих форм поведения: употребление алкоголя (50 %), курение табака (37 %), употребление наркотиков (81 %). Вместе с тем опрошенные заявили, что сами употребляли алкоголь (69 %), курили (43 %) и принимали наркотики (1 %).[21]21
  Рубан А. С. Указ. соч. С. 81.


[Закрыть] Трудно судить, объясняется ли их негативное отношение к «зелью» собственным опытом или же мы опять имеем дело с расхождением слов и поступков – ответов на анкету и реального поведения в жизни. Склоняемся к последнему объяснению.

Расхождение между моральными оценками, отношением к праву и реальным поведением, надежда на «здравый смысл», сокрытие неблаговидных поступков – все это свидетельствует о «двойной морали» у современной молодежи, а точнее – о нравственной аномии переходного общества.

Весьма развернутые и глубокие соображения по этому поводу высказал известный социолог Ю. А. Левада. По его мнению, в переходный период сложилось несколько характерных типов людей: а) открывшие для себя новые возможности; б) считающие, что для них ничего особенного не изменилось; в) неприспособляемые, вынужденные предельно снижать уровень своих запросов.[22]22
  Левада Ю. П. Homo Post-Soveticus // Общественные науки и современность. 2000. № 6. С. 10.


[Закрыть] Особое его внимание привлек сравнительно новый тип личности – «человек лукавый», который «приспосабливается к социальной среде, ища допуски и лазейки в ее нормативной системе, т. е. способы использовать в собственных интересах существующие в ней “правила игры”, и в то же время – что не менее важно – постоянно пытаясь в какой-то мере обойти эти правила. Это вынуждает его постоянно оправдывать свое поведение то ли ссылками на необходимость самосохранения, на пример “других”, то ли апелляциями к нормативным системам иного ранга (“высшие интересы” и т. п.)».[23]23
  Там же. С. 16.


[Закрыть] «Человек лукавый», к сожалению, – это не только «умудренные жизнью» люди, но даже в большей степени «зеленая молодежь».

Похожие типы нашли многочисленные отображения в современной художественной литературе. Например, один из героев Д. Быкова – некто Рогов, историк по специальности, «вообще стал тяготиться людьми». «Люди, окружавшие его, не выдерживали даже самой снисходительной пробы: настали времена попустительства, слабость возвели в принцип… Слово ничего не значило, клятва ничего не весила, понятие долга на глазах упразднялось, и больше всего это было похоже на загнивание тела, отвергшего душу за ее обременительностью».[24]24
  Быков А. Оправдание: Роман // Новый мир. 2001. № 3. С. 44.


[Закрыть]

Приводимые Левадой данные опросов населения подтверждают подобные наблюдения. Например, многие считают вполне допустимым уклоняться от службы в армии (в целом 23 %, а среди молодежи в возрасте до 24 лет – 35 %); не платить налоги – 14 % (у молодежи – 24 %); «выносить» что-либо с предприятия, т. е. попросту красть – 8 % (у молодежи – 15 %). При сравнении данных 1989 и 1999 гг. выяснилось, что «лукавства в поведении людей за последние 10 лет стало больше».[25]25
  Там же. С. 20.


[Закрыть] Об этом часто упоминает и публицистика. Так, одна из читательниц газеты «Известия», высказывая мысль о распаде моральных ценностей, писала: «Абсолютного деления на моральное и аморальное не существует. Сейчас стираются даже приблизительные границы. И дело тут, на мой взгляд, в существовании так называемого двойного стандарта… Практически в каждом из нас сидит и ханжа, и либертарианец – так нас приучили вначале в школе, далее везде, а так по велению сердца. Вроде ничего плохого в этом нет, – заключает автор, – ничего противоестественного нет точно, но лучше держать это при себе».[26]26
  Известия. 2001. 3 марта. № 39. С. 6.


[Закрыть]

Но далеко не все «держат при себе» свои лукавые, а по сути дела, нравственно упречные взгляды. Так, герой романа А. Волоса, некто Сергей, профессионально занимающийся продажей квартир, откровенничает: «Я всегда честно придерживаюсь договоренностей. Кроме того, объект был такого свойства, что срубить на нем хоть сколько-нибудь левых денег не представлялось возможным. Короче говоря, я был совершенно честен. Однако в нашем деле честность – это что-то вроде спирта. В том смысле, что спирт в обыденной жизни всегда содержит сколько-то воды. Даже неразведенный, он не бывает стопроцентным – только девяносто шесть».[27]27
  Волос А. Недвижимость: Роман // Новый мир. 2001 № 2. С. 54, 68. ²⁹ См., например, очерки В. А. Гиляровского, прекрасно описавшего обычаи


[Закрыть]

А вот и некое «резюме» того же героя: «Должна быть от честности хоть какая-нибудь польза? Или как? Честный, честный, честный – а в конце концов за это ни копейки денег».[28]28
  Там же. С. 68. «дна» московского общества конца XIX в.


[Закрыть]

Понятно, что и этот человек – «на подходе» к правонарушению. Ясно и то, что подобное поведение может в конце концов обернуться вовлечением в серьезную преступную деятельность. Особенно «прост» переход в сферу организованной преступности, где на поверхности, казалось бы, царит обычный бизнес, может быть, не очень законный, а в глубине идет жестокая и беспощадная борьба за деньги и за власть. И с этим неизбежно рано или поздно столкнется «человек лукавый», связавший себя с преступной средой.

Подведем некоторые итоги сказанному в этой главе.

Бросается в глаза противоречивость нравственного сознания людей переходного периода, в особенности молодежи. При этом можно наблюдать несколько тенденций.

Во-первых, сохранение эталонов (образцов) морального поведения, в значительной степени присущих и прежним поколениям.

Во-вторых, фактическое отступление от этих эталонов при соприкосновении с жизненными трудностями и коллизиями.

В-третьих, попытки части политических деятелей и «деловых людей» в новых, капиталистических условиях выработать нормы морального поведения, которых не было в советском обществе.

В-четвертых, одновременно – отрицание какой-либо морали в рыночной экономической среде; оправдание противоправного и преступного поведения, если оно приносит выгоду.

В-пятых, неопределенность «автономной морали» в большинстве случаев сознательно скрываемой от окружающих («человек лукавый»).

Все это свидетельствует о моральной аномии, связанной с пренебрежением правовыми нормами и требованиями и соответственно способствует росту преступности.

Рассмотрим теперь характеристику нравственных представлений в самой преступной среде – преступной субкультуре.

Как всякое социальное явление, преступность имеет не только внешнее (объективное) выражение, но и внутреннее (субъективное) содержание. Поэтому представление о ней будет неполным, если не остановиться более подробно на внутренней характеристике, т. е. на тех нравах, которые господствуют в преступной среде. Эти нравы, с одной стороны, «идеологически» поддерживают ее существование, а с другой – как уже сказано, оказывают разлагающее влияние на неустойчивые социальные слои и группы только образующегося у нас гражданского общества.

Нравы преступной среды – это и есть ее субкультура, которая, в широком смысле слова, является, к сожалению, частью общей культуры населения. В России она не изучалась более или менее систематически; отрывочные наблюдения публицистов и ученых XIX – начала XX в. относятся в основном к некоторым городам или отдельным группам преступников.[29]29
  См., например, очерки В. А. Гиляровского, прекрасно описавшего обычаи «дна» московского общества конца XIX в.


[Закрыть]

Пожалуй, наибольший интерес в этом плане представляет книга В. Чалидзе, описавшего следующие атрибуты субкультуры воровского мира 1920-1930-х гг. в СССР: экзотичность поведения и замкнутость в своей среде; относительное равноправие его участников и круговая порука; избрание главаря всеми членами воровского сообщества; невозможность добровольного выхода из сообщества; решение наиболее важных вопросов на общих сходках; раздел территории между конкурирующими группами; запрет какого бы то ни было сотрудничества с государственной властью; татуировки; использование воровского жаргона и др.

Автор мало пишет о нравственных представлениях изучавшегося им слоя, тем не менее он отмечает большие различия представлений преступников о допустимом и недопустимом поведении в «своей» среде и по отношению к «чужим». «Люди редкостной честности в отношениях друг с другом, воры обычно оказываются совершенно не заслуживающими доверия в их отношениях с фрайерами, людьми общества; они могут в этом случае… являть в своем поведении редкостное вероломство».[30]30
  Чалидзе В. Уголовная Россия. М., 1990. С. 75.


[Закрыть] Судя по многим наблюдениям, воры безразличны к детям и часто помыкают женами или любовницами, иногда даже передавая их друг другу. По мнению Чалидзе, им совершенно чуждо чувство патриотизма, который ассоциируется у них с верховенством ненавидимого ими государства. Не признавая чужую собственность, они и сами, как правило, не склонны к накопительству; «как бы ни была успешна покража… в одну ночь она может быть пропита в компании друзей – воров и женщин, проиграна в карты или отдана на нужды товарищей».[31]31
  Там же. С. 82.


[Закрыть]

Воровские нравы, характерные для более позднего периода, довольно подробно изучал И. И. Карпец. Он отмечал «пренебрежение к моральным и иным ценностям, несдержанность в поведении, в отношениях друг к другу, к людям вообще». Постоянное вращение в воровских кругах приводит «к стойкому стереотипу человека, пренебрегающего элементарными культурными и этическими взглядами и запросами, способного поступать лишь с узкоэгоистических позиций». В ответ на замечания следуют либо угрозы физической расправы (почти единственное, что хорошо понятно подобным образом сформировавшейся личности), либо сама расправа.

«Мораль» преступного мира образуется системой весьма жестких правил. Санкции здесь обычно суровые и жестокие (выкуп, побои, членовредительство, убийство) и основаны соответственно на физическом (вооруженном) насилии. Нормы и правила, как и авторитет главаря, пронизаны и подкреплены специфическими моральными «максимами», которые именуются достаточно привлекательно: «долг», «справедливость», «честность», «уважение старших», «смелость», но на деле имеют однобокий и извращенный смысл. К этому следует добавить «идейную» обработку сознания членов группы старшими и более опытными преступниками, внушающими молодым принципы аморальности труда, «благородства» и «чести» «легендарных» преступников прошлых лет и т. п.[32]32
  Карпец И. И. Наказание: Социальные, правовые и криминологические проблемы. М., 1973. С. 20 и сл.


[Закрыть]

Как видим, в данном случае из права, морали и религии берется самое сильное и эффективное: неминуемость кары, «внутренний голос» совести и слепая вера. Нетрудно заметить, что и по содержанию, и по форме подобная система регулирования тяготеет к исторически наиболее примитивным системам: первобытнообщинной, рабовладельческой, раннего феодализма. Это не удивительно: ведь грубые, варварские формы противопоставления себя обществу, живущему по цивилизованным законам, отчетливо проявляются в низших с исторической точки зрения формах властвования и регулирования поведения людей.

Касаясь особенностей поведения преступников-рецидивистов, И. И. Карпец пишет, что «на свободе – это циничные, очень наступательно настроенные личности, готовые пойти на любой поступок, если он принесет им выгоду… Рецидивист может пожертвовать своим товарищем, чтобы уцелеть самому, пойти даже на убийство ради сохранения своей выгоды». [33]33
  Там же.


[Закрыть]

Из этих и других наблюдений вырисовываются признаки глубокого эгоиста, замкнутого в своей среде и подчиняющегося только «воровскому закону»; человека с резко выраженной «двойной моралью».

Преступная субкультура конца XX – начала XXI в., конечно, стала несколько иной. На ней сказались два существенных обстоятельства: 1) вытеснение прежних «воров в законе» и присущих им взглядов и традиций новым поколением преступников, которые не изолируются от социальной среды, но, напротив, глубоко в нее проникают и паразитируют на социальных институтах; 2) сближение преступной субкультуры с нравами современного кризисного общества, где в силу «железного закона капитализма» идет война «всех против всех». Нетрудно понять, что оба эти изменения порождены одним и тем же процессом – нецивилизованной, грубой, неумелой капитализацией страны.

Особенно опасно внедрение преступных или околопреступных навыков и традиций в круги молодежи.

«Проникновение преступной идеологии в молодежную среду подтверждает то обстоятельство, что в сознании некоторой части подростков и молодежи укрепляется мнение о том, что быть судимым, носить знаки принадлежности к преступному миру – чуть ли не признак высочайшей доблести… Такое мнение преобладает среди 13-14-17-летних подростков, студентов вузов и особенно техникумов, детей из семей рабочих и госслужащих; 10,4 % опрошенных полагают, что этот факт дает право на особое положение “сильного” в обществе». Вместе с тем «такой факт биографии, как судимость, 12,7 % респондентов считают позорным фактом»[34]34
  Татидинова Г. Г. Организованная преступность и молодежь // Социологические исследования. 2000. № 1. С. 56–57.


[Закрыть].

Субкультуры разных категорий преступников и преобладающих в их среде нравов не вполне идентичны. Различия в той или иной степени проанализированы в ряде работ последнего времени. Взгляды, интересы, жизненные привычки различаются у лиц, совершивших преступления корыстные и насильственные, у преступников-профессионалов и у тех, кто вступил на преступный путь впервые; у взрослых и несовершеннолетних и т. д. Но есть и ряд общих черт, позволяющих говорить о преступной субкультуре в обобщенном виде.

Касаясь психологии корыстных преступников конца XX в., А. И. Долгова подчеркивает, что это, как правило, не прежние одиночки, а сплоченные группы. В системе ценностных ориентаций главное место у них занимают индивидуально– либо клановоэгоистические интересы. Превыше всего – материальное благополучие, неограниченные проявления своего «Я». Причем приоритет отдается нужным связям, любым средствам достижения целей по формулам: «Хочешь жить – умей вертеться», «Сам что-то не урвешь – о тебе не позаботятся» и т. п. [35]35
  Криминология / Под ред. А. И. Долговой. С. 292.


[Закрыть]

Взгляды рецидивистов, особенно тех, кто долго находился в заключении, бывают часто настолько искажены, что они даже не осознают степень отличия этих взглядов от общепринятых. Им представляются вполне естественными такие суждения, отраженные, например, в татуировках: «не скорбящий ни о чем, кроме своего тела и пайки хлеба» или: «сила, месть, беспощадность»; «чти закон воров»; «человек человеку волк» и т. п.[36]36
  Там же. С. 205–206.


[Закрыть]

Определенными особенностями отличаются лица, совершающие экономические и коррупционные преступления. Это более образованные субъекты, хорошо знающие экономику, государственную службу. Но мораль, система ценностей и правосудия у них мало отличаются от морали других категорий корыстных преступников. Они готовы в любой момент принести и закон, и нормы нравственности в жертву материальной выгоде. Характерные черты – жадность, зависть, беспринципность.

В системе организованной экономической преступности выделяются так называемые авторитеты, постепенно заменяющие прежних «воров в законе». Это уже «не татуированный зэк с почерневшими от чифиря зубами; он чисто выбрит, одет по последней моде, в его обслуге не только “шестерки”, но и телохранители. В повседневном обиходе у лидера несколько приватизированных квартир, дачи, автомашины престижных марок».[37]37
  Там же. С. 624.


[Закрыть] При этом его криминальный профессионализм принимает многоплановый, разносторонний характер: такой делец готов активно включиться и в легальную экономическую деятельность, и в избирательную гонку, и «заказать» убийство конкурента, и вовремя скрыться за рубежом.

Преступная субкультура сегодняшнего дня связана с широким распространением наркотиков. Однако надо отметить важный факт: если среди преступников-профессионалов наркотиками злоупотребляют единицы (так как пристрастие к «зелью» рано или поздно подорвет «профессиональные навыки»), то именно в социально благополучной среде под влиянием преступного мира эта пагубная привычка приобретает массовый характер. Вот выдержка из интервью одного из поставщиков наркотиков: «Сейчас очень благоприятная обстановка для продажи “дряни”. Вот раньше на “траве” всякие хиппи сидели… а какие у них деньги… А сейчас много элитной публики развелось, к дорогим потянулись. Смотри – ночные клубы как грибы растут… Это очень удобные места для продажи наркотиков».[38]38
  Хохряков Г. Ф. Криминология. М., 1999. С. 292.


[Закрыть] Так преступная субкультура исподволь проникает в общую культуру населения и разрушает ее, навязывая свои образцы поведения.

Этот тезис в полной мере может быть обращен и к субкультуре насильственной преступности.

Все чаще межличностные конфликты стали решаться насильственным путем. В каждом пятом преступлении против личности проявлялось стремление к самоутверждению, к поддержанию своего «Я», хотя бы путем насилия над другими. По мнению авторов этих наблюдений, «человек, ощущая действительное или мнимое безразличие общества к своим проблемам, свою незащищенность, формирует готовность отстаивать свои интересы любым путем».[39]39
  Криминология / Под ред. А. И. Долговой. С. 452 (Авторы главы: Ю. Н. Аргунова и Е. М. Юцкова).


[Закрыть] Преступная субкультура и здесь явно соприкасается с нравами худшей части обычного общества.