Текст книги "Особо опасный преступник"

2. АГРЕССИЯ И АГРЕССИВНОСТЬ ОСОБО ОПАСНЫХ ПРЕСТУПНИКОВ

Прежде всего хочу отметить, что буду использовать понятия агрессии и насилия как синонимы.

Как известно, агрессия является таким поведением, когда с помощью физической или психической силы наносится ущерб другим людям, животным или неживым объектам. Психологически агрессия выступает одним из необходимых способов решения жизненных проблем, сохранения индивидуальности и свободы, чувства собственного достоинства, достижения успеха, способом психической разрядки, утверждения и самоутверждения. Вместе с тем с помощью агрессии можно оскорблять и унижать, мстить, захватывать чужое имущество, территории, власть, подавлять и уничтожать своих политических и иных, в том числе «кровных» врагов и конкурентов, удовлетворять свои безнравственные влечения и амбиции, утверждать себя в глазах своего окружения и собственных. Поэтому агрессия способна быть нравственной и безнравственной.

Человек никогда не мог и не сможет, как и многие другие живые существа, жить без агрессии, которая всегда является частью культуры, даже в тех случаях, когда ее запрещают. Агрессия у человека запрограммирована, особенно для защиты и самоутверждения, но то и другое следует понимать в самом широком смысле, например, и как способ защиты своего биологического статуса в качестве мужчины или женщины. Агрессия может быть не только индивидуальной, она часто присуща группе, толпе, государству.

Агрессивность – это черта личности, но она бывает выше или ниже нормы, что позволяет говорить об акцентуации.

Агрессия может противоречить так называемым общечеловеческим ценностям и одновременно нравственности в данной культуре, она способна идти вразрез с этими ценностями, но соответствовать моральным требованиям конкретной цивилизации, и наоборот. Одним словом, она способна быть нравственной или безнравственной, для чего ее всегда нужно соотносить с общечеловеческой моралью, носящей архетипический характер. И хотя можно говорить об общечеловеческой и даже архетипической морали, представления людей о добре и зле, должном и порицаемом весьма подвижны и изменчивы.

Вечность же, архетипичность ее заключается в непреходящем стремлении обрести универсальные нравственные истины, в поиске таких этических порядков, которые позволили бы обеспечить благополучие на земле и небесах. Однако способы для этого выбираются самые разные, в том числе и такие, которые затем признаются абсолютно аморальными. Поэтому концепция о неизменности нравственных норм, в частности, регулирующих применение насилия, лишена серьезных оснований. Тем не менее оценивать агрессивность необходимо в соответствии с теми этическими представлениями и принципами, которые существуют в современном цивилизованном мире, в том числе признаны международными договорами и соглашениями. Между тем в различных культурах могут бытовать представления и принципы, в корне противоречащие тем, которые распространены в цивилизованных сообществах. Вот почему об общечеловеческой морали следует говорить со значительными оговорками и пояснениями.

Но набирающая темпы глобализация способна стирать грани между различными культурами, а стало быть, и нравственными представлениями. Это, с одной стороны, не может не вызывать сожаления, если уходят в небытие неповторимые, хотя и очень отсталые культуры. С другой же – люди в социально застывших регионах Земли все больше приобщаются к современной цивилизации, однако для некоторых из них это может оказаться гибельным.

Руководствуясь этими предварительными, но важными соображениями, можно согласиться с Фроммом о выделении двух типов агрессии: доброкачественной и злокачественной, биологически неадаптированной. Последняя может иметь место в действиях убийц, которых никак нельзя назвать особо опасными преступниками. Поэтому возникает вопрос, кого же считать таковыми. Полагаю, что ими могут быть те, для которых убийство есть самоцель, они убивают ради убийства, чаще всего вовсе не осознавая этого. Это те, которые выше были определены как некрофилы. Это весьма противоречивый контингент преступников: для одних из них жизнь человека не представляет никакой ценности, а для других, напротив, она очень ценна и эту высокую цену они платят, чтобы заглянуть в то черное ничто, что именуется смертью и мощно притягивает их. Не заплатив такую цену, они не смогут удовлетворить свое к ней непреодолимое влечение. Их агрессивность всегда некрофильская, и в этом их наивысшая общественная опасность.

Биологически адаптированная агрессия – это реакция на угрозу витальным интересам человека, заложенная в филогенезе. Она возникает спонтанно как реакция на угрозу, которая может быть весьма слабо очерченной, реальной или мнимой, но воспринимаемой как реальная, но сама агрессия не обязательно должна носить взрывной характер. Дело в том, что человек обороняется не только от внезапно возникшей физической или (и) психической угрозы, а поэтому стремится устранить ее и ее причины. Угроза может быть социальной и носить длительный характер, даже на пртяжении всей жизни. Это – угроза материальной необеспеченности и даже нужды, обрушения социального статуса, утраты всех связанных с этим благ, неудовлетворенность своим социальным положением. Защищая себя и своих близких, человек может быть не просто активен, настойчив, напорист, упорен в решении возникающих перед ним проблем, но и выходить за эти рамки, прибегая к насилию.

Фромм считал, что биологическая неадаптивность и злокачественная агрессивность (т. е. деструктивность и жестокость) вовсе не являются защитой от нападения или угрозы; по его мнению, они не заложены в филогенезе и являются специфическими только для человека. Главные проявления агресивности – убийства и жестокие истязания – не имеют никакой иной цели, кроме получения удовольствия. В основе злокачественной агрессии лежит не инстинкт, а некий человеческий потенциал, уходящий корнями в условия человеческого существования²⁴.

С этими положениями трудно согласиться. Как показали мои многочисленные (и многолетние) изыскания, жестокость, даже особая, часто является защитой от угрозы. Например, она нередко воспринимается исходящей от женщин, с которыми сексуальный неудачник и особенно сексуальный банкрот не способен установить нормальные отношения. Такие катастрофы способны разрушить внутреннюю психологическую структуру личности мужчины, его самоприятие, он начинает ненавидеть женщин, которые олицетворяют угрозу его бытию. Жестокое преступление в отношении женщины детерминируется потребностью ее уничтожения как символа его же несостоятельности, он смотрит на нее, как в зеркало, и видит там, что представляет собой как мужчина. Подвергая женщину жестоким мучениям, он может получить от этого удовольствие, в том числе сексуальное, в этом Фромм, несомненно, прав.

Гораздо более сложным является вопрос о том, действительно ли злокачественная агрессия не заложена в человеке филогенетически. Я полагаю, что убийства с особой жестокостью имели место и в глубокой древности, поскольку и тогда некоторые люди воспринимались как злейшие враги, которых следует уничтожить, проявляя при этом всесокрушающую ярость. За прошедшие десятилетия эти тенденции закрепились на филогенетическом уровне.

В доказательство можно привести следующие соображения К. Лоренца.

Сидней Марголин, психиатр и психоаналитик из Денвера, штат Колорадо, провел очень точное психоаналитическое и социально-психологическое исследование на индейцах прерий, в частности из племени юта, и показал, что эти люди тяжко страдают от избытка агрессивных побуждений, которые им некуда деть в условиях урегулированной жизни сегодняшней индейской резервации в Северной Америке. По мнению Марголина, в течение сравнительно немногих столетий – во время которых индейцы прерий вели дикую жизнь, состоявшую почти исключительно из войн и грабежей, – чрезвычайно сильное селекционное давление должно было заметно усилить их агрессивность. Вполне возможно, что значительные изменения наследственной картины были достигнуты за такой короткий срок; при жестком отборе породы домашних животных меняются так же быстро. Кроме того, в пользу предположения Марголина говорит то, что индейцы-юта, выросшие при другом воспитании, страдают так же, как их старшие соплеменники; а также и то, что патологические проявления, о которых идет речь, известны только у индейцев из прерий, племена которых были подвержены упомянутому процессу отбора.

Индейцы-юта страдают неврозами чаще, чем какие-либо другие группы людей; Марголин обнаружил, что общей причиной этого заболевания оказывается постоянно подавленная агрессивность. Многие индейцы чувствуют себя больными и говорят, что они больны, но на вопрос, в чем же состоит их болезнь, не могут дать никакого ответа, кроме одного: «Но ведь я – юта!» Насилие и убийство по отношению к чужим – в порядке вещей; по отношению к соплеменникам, напротив, оно крайне редко, поскольку запрещено табу, безжалостную суровость которого также легко понять из предыдущей истории юта: племя, находившееся в состоянии беспрерывной войны с белыми и с соседними племенами, должно было любой ценой пресекать ссоры между своими членами. Убивший соплеменника был обязан, согласно традиции, покончить с собой. Эта заповедь оказалась в силе даже для юта-полицейского, который, пытаясь арестовать соплеменника, застрелил его при вынужденной обороне. Тот, напившись, ударил своего отца ножом и попал в бедренную артерию, что вызывало смерть от потери крови. Когда полицейский получил приказ арестовать убийцу, хотя о предумышленном убийстве не было и речи, он обратился к своему бледнолицему начальнику с рапортом. Аргументировал он так: преступник хочет умереть, он обязан совершить самоубийство и теперь наверняка совершит его таким образом, что станет сопротивляться аресту и вынудит его, полицейского, его застрелить. Но тогда и самому полицейскому придется покончить с собой. Поскольку более чем недальновидный сержант настаивал на своем распоряжении – трагедия развивалась, как и было предсказано. Этот и другие протоколы Марголина читаются как древнегреческие трагедии, в которых неотвратимая судьба вынуждает людей быть виновными и добровольно искупать невольно совершенные грехи.

Объективно, убедительно и даже доказательно говорит за правильность марголинской интерпретации такого поведения юта их предрасположенность к несчастным случаям. Доказано, что «предрасположенность к авариям» является следствием подавленной агрессивности; у индейцев-юта норма автомобильных аварий чудовищно превышает норму любой другой группы автомобилистов. Кому приходилось когда-нибудь вести скоростную машину, будучи в состоянии ярости, тот знает – если только он был при этом способен к самонаблюдению, – насколько сильно проявляется в такой ситуации склонность к самоуничтожающим действиям. По-видимому, и выражение «инстинкт смерти» произошло от таких особых случаев²⁵.

Представляется, что Фромм несколько противоречит сам себе, утверждая, что в основе злокачественной агрессии лежит некий человеческий потенциал, уходящий корнями в условия человеческого существования, и в то же время отрицая филогенетическую природу агрессии, которую он назвал злокачественной. Условия жизни людей практически всегда были такими, что могли сформировать в человеке бессознательные установки на внешне бессмысленное уничтожение и жестокость.

Все рассуждения Фромма в той же работе о природе и генезисе доброкачественной и злокачественной, аморальной агрессии говорят о том, что стремление к той или другой носит генетически запрограммированный характер. Но это вовсе не означает, что тот или иной вид агрессии обязательно проявится у конкретного человека, что некоторые люди фатально обречены стать насильственными преступниками. Здесь все зависит от воспитания. Иными словами, насильственными преступниками не рождаются, а становятся.

Естественные наклонности у человека не так уж плохи, но надо думать, что древние люди были агрессивными и жестокими, поскольку таким был окружающий их мир. Вместе с тем первые люди на земле хотя и убивали друг друга, как, например, Каин Авеля, в то же время всегда активно помогали друг другу. Без этого они попросту не могли бы выжить. Примерно то же самое наблюдается и в наши дни, когда все люди «награждены» природой некоторой долей агрессивности, которая может быть сверх всякой меры, либо, напротив, недостаточной. Они тоже убивают друг друга, притесняют, унижают или дружат, всемерно помогают другим. Можно ожидать, что цивилизация будет развиваться все более ускоренными темпами, и хотелось бы надеяться, что культура и нравственность не будут от нее отставать. Однако события ХХ в. с его двумя мировыми войнами и кровавыми тоталитарными режимами призывают к максимально возможной ответственности.

Наука уже обладает некоторыми возможностями для объяснения агрессии, даже сверхагрессии и особо жестокого поведения, а это неизбежно порождает все новые вопросы. Криминология сможет ответить на них только в случае творческой кооперации с другими науками, в первую очередь с психиатрией и психологией. Но этого уже недостаточно. Нужны совместные исследования с биологами, которые в должном объеме не начаты, хотя некоторые шаги в этом направлении сделаны.

В этом отношении внимание должны привлекать, например, исследования нейрофизиологических механизмов предрасположенности к агрессивному поведению обвиняемых в совершении убийств с органическими психическими расстройствами. Такие исследования были проведены в начале 2000-х гг. в Государственном научном центре социальной и судебной психиатрии им. В. П. Сербского. Один из выводов авторов состоит в том, что у насильственных преступников имеется предиспозиция к разрушающему поведению, что главным образом определяется левополушарными нарушениями. Они проявляются, с одной стороны, снижением функционального состояния левой лобной коры и ее контролирующей функции, прежде всего по отношению к подкорковым импульсам, исходящим из лимбической системы, и с другой – повышением уровня активации моторных систем²⁶.

Может ли этот пример с несомненностью свидетельствовать об определяющей роли биологических факторов в возникновении агрессивного поведения? На мой взгляд, никаких оснований для этого нет, поскольку названные выше особенности могут быть и у вполне законопослушных людей. Но их в целях сопоставления не обследовали. Криминолого-биологические исследования должны быть продолжены.

Особо опасные преступники некрофильского типа ведут себя крайне агрессивно по естественной склонности к такому поведению, которое тем не менее не является фатальным. Этим лицам обычно не нужно прилагать какие-то чрезвычайные усилия к тому, чтобы совершать жестокие поступки. Скорее всего, они прибегают к ним не только в объективно крайне напряженных обстоятельствах, например массового голода, на войне или в заключении. Здесь гораздо важнее острые субъективные переживания кризиса как резкого и чрезмерного для них испытания. Субъект может даже сопротивляться порочным и явно преступным влечениям, но в конце концов часто уступает своим естественным наклонностям, вполне понимая, что они противоречат морали. Наверное, во многих случаях необходим и эмоциональный фактор, чтобы превратить бессознательное порицаемое влечение в реальные действия.

Можно привести пример истинно некрофильского насилия.

В 90-х гг. мною был обследован А., 37 лет, который обвинялся в двадцати изнасилованиях и двух убийствах; ранее дважды привлекался к уголовной ответственности за развратные действия в отношении несовершеннолетних девочек. Вся его жизнь была сконцентрирована вокруг сексуальных отношений, ничего другого, начиная примерно с 13 лет, он, образно говоря, не знал, ничто другое его попросту не интересовало. Однако его отношение к сексу было практически полностью лишено человечности. Связи с девочками и женщинами были не персонифицированы, ему было все равно, с кем вступать в сексуальный контакт, лишь бы они отвечали некоторым его весьма несложным требованиям, из которых основными были возраст, неразборчивость в связях и готовность откликнуться на первый же зов. Имея множество женщин, он никогда не стремился к более или менее прочным отношениям. Женился в возрасте двадцати восьми лет, но вскоре с женой разошелся, так как в половой жизни с ней, по его словам, не было остроты. Впрочем, А. ни к кому не чувствовал привязанности: не поддерживал никакой связи с матерью (отец умер раньше), даже не знает, жива ли она. Контакт с родной сестрой потерял очень давно.

Изнасилования А. совершал таким способом: знакомился с молоденькими девушками под предлогом съемки их в художественном кинофильме, приглашал в дом своей сожительницы и с помощью ее и ее несовершеннолетней дочери (он сожительствовал с ними обеими) имитировал киносъемку эротических сцен. В это время он угощал девушек вином, куда подмешивал сильнодействующие психотропные препараты, которые подавляли их психику и возможность сопротивления. Пользуясь этим, А. их насиловал. Одну из таких он убил.

Второе убийство было совершено им при следующих обстоятельствах и может быть названо абсолютно некрофильским. К нему в дом пришел не очень хорошо знакомый ему мужчина, которому негде было выпить. А., который практически никогда не пил спиртные напитки, разрешил гостю сделать это, причем тот так сильно опьянел, что свалился со стула. А. убил его, а затем, расчленив, по частям вынес из дома. На мой вопрос, почему он совершил убийство, А. ответил, что хотел избавиться от этого человека. На мой следующий вопрос о том, что его можно было просто вытащить в подъезд, А. сказал, что ему это не пришло в голову(!). Иными словами, это была первая и единственная мысль, он только в убийстве видел выход из банальнейшей жизненной ситуации, из которой есть множество самых простых и безобидных выходов, но они не существуют для некрофила, для него единственный выход – смерть.

Особенностью преступного некрофильского насилия является то, что оно может проявиться по отношению к любому человеку, т. е. жертвы не выделяются по признакам пола, возраста, национальной или религиозной принадлежности и т. д. Но чаще страдают те люди, которых преступник, напротив, выявляет именно по таким признакам. Например, германские нацисты уничтожали евреев, славян и цыган, современные террористы – представителей западной цивилизации или иной, чем они, религиозной конфессии, сексуальные убийцы – женщин. Однако те же террористы способны «просто» убивать, чтобы убивать, чтобы показать себя, чтобы продемонстрировать свою силу.

Исследуемая здесь агрессия может быть реализована как в рамках полнейшего хладнокровия, так и сильного эмоционального возбуждения. Очень часто она совершается в отношении лиц, которые выступают в ощущениях агрессора лишь как символ или носитель чего-то очень плохого, опасного, вредного, причем жертва в действительности обычно совсем не представляет никакой угрозы, она может и не провоцировать агрессию, даже неосторожно или бессознательно, но тем не менее воспринимается как нечто угрожающее. Это и является главным стимулом агрессии против нее.

Для понимания особо опасного преступника не имеет значения, сколько человек погибнет от его рук – один или миллионы, как в случаях с Гитлером или Сталиным, выступает ли такой убийца в качестве исполнителя, либо организатора и вдохновителя массовых убийств. Подобный преступник может быть раздираем злобой, в то время как другой, как, например, Эйхман, будет действовать совершенно хладнокровно, даже не ощущая того, что будут уничтожены тысячи людей.

Насильственные преступления, совершаемые особо опасными преступниками – от главарей тоталитарных режимов до серийных сексуальных убийц, – есть зло в абсолютном, самом крайнем, так сказать, совершенном выражении. Оно может быть понято и оценено не только в соотношении с добром, этого даже и не требуется, а в сравнении со злом менее злостным и опасным, больше повседневным. Не соглашаясь с последним и порицая его, люди тем не менее пытаются иногда его оправдать, ссылаясь на особые обстоятельства, некоторую примесь к нему добра, искреннее и деятельное раскаяние в содеянном виновного. Абсолютное же зло почти всегда вызывает самое категорическое и безусловное осуждение, но я говорю «почти», поскольку отнюдь не исключено, что один тиран может восхищаться другим (например, Гитлер Сталиным), а наемный убийца своим «коллегой» по «ремеслу». Абсолютное зло есть дело рук абсолютных злодеев, ни в коем случае не заслуживающих снисхождения и тем более прощения.

Абсолютное зло есть несомненная реальность, сопровождающая человека с древнейших времен, хотя наивный богословский философ Н. О. Лосский утверждал, что такое зло не существует, что в зле всегда есть какой-то аспект добра. Это утверждение более чем странно встретить в сочинениях человека, который был современником нацистских и большевистских зверств, да и общеуголовные жестокие преступления не могли не быть ему известны. В самом акте и последствиях абсолютного зла полностью исключается даже мельчайшая крупица добра, хотя сам творящий зло в других сферах жизни способен быть, например, любителем и покровителем животных, либо хорошим скрипачом, как, скажем, Гейдрих, и т. д. В концлагере нет никаких аспектов добра!

Абсолютное зло, как и зло вообще, не есть небытие. Напротив, в самом опасном преступлении учинивший его человек живет наиболее полной жизнью, реализует в нем свои грязные и порочные, но жизненно важные для него влечения и потребности, в которых не всегда сможет признаться даже самому себе. При этом особо опасный преступник может и не любить самого себя, более того – презирать себя за то, что его влечет к жестокому насилию, и все-таки прибегать к нему, в основном потому, что он – такой. Для него это рациональное поведение.

Возможность зла у особо опасных преступников скрыта в темной основе их бытия, в вытесненных в бессознательное тягостных и болезненных переживаниях, в том, что К. Г. Юнг называл Тенью. В Тени нет и не может быть добра, но абсолютное добро, как и абсолютное зло, существует. Верующий человек его носителем назвал бы Бога, но оно может быть воплощено во вполне земном существе, например в матери и материнской любви. Абсолютное зло способно создать лишь что-то временное и преходящее, даже если мы проследим нечто, состоящее из множества актов такого зла, даже если оно провозглашает своей целью добро, но такие намерения всегда эфемерны и лживы.

Человек часто совершает особо опасные преступления не в результате свободного и осознанного выбора, ситуацию выбора он вообще может не ощущать, или такой ситуации у него просто может и не быть. Если же она есть, его собственная природа не выступает в качестве гарантии правильного, т. е. социально одобряемого выбора. Он выберет тот путь, который предопределен его нравственными и психологическими особенностями, жизненным опытом и его уроками, при этом он как бы не замечает других возможностей, они для него попросту не существуют.

Один из самых распространенных взглядов на природу агрессии состоит в том, что она является следствием фрустрации. Такой взгляд отнюдь не представляет собой упрощение сложной проблемы, а поэтому его можно использовать для объяснения и особо опасных преступлений. Прежде всего замечу, что насилие, в том числе жестокое и циничное, фрустрация может вызывать у людей, которые усвоили привычку реагировать на нее и другие раздражающие факторы агрессией, а не как-нибудь иначе. В других случаях фрустрация может быть замаскированной и для самого виновного, ее не всегда обнаруживает и посторонний наблюдатель. В качестве примера можно привести действия наемного убийцы – снайпера: тот, кого он убивает, ему совсем не знаком и не может быть источником фрустрации у киллера. С этим нельзя не согласиться, однако данный человек все-таки может быть убит не потому, что вызывает негативные реакции у преступника, – фрустрационные воздействия на последнего оказывают иные люди и обстоятельства, он же отвечает на них путем уничтожения другого, совсем ему незнакомого человека. Здесь имеет место смещение агрессии. В отдельных случаях наемный убийца исполняет «заказ» потому, что намечаемая жертва принадлежит к ненавистной ему этнической, религиозной или иной социальной группе.

Особо опасное преступное поведение может быть зависимым – от самого действующего субъекта. Поскольку такая зависимость (назовем ее поведенческой) очень важна для понимания субъективных источников такой активности (ее можно наблюдать и у тиранических правителей, и у сексуальных убийц), рассмотрим ее более обстоятельно.

Прежде всего отметим, что современные наука и практика еще не выработали сколько-нибудь эффективных способов воздействия на лиц с зависимым (от самого себя) поведением. По этой причине вменяемым или ограниченно вменяемым может быть признан человек, который в действительности не был способен блокировать свою преступную активность, хотя и вполне сознавал ее общественную опасность.

Иррациональные, на первый взгляд, поступки человека всегда обусловлены его внутренним миром и внешними обстоятельствами. Абсолютная свобода воли – это абстракция реального процесса формирования волевого акта. Волевое решение человека, связанное с выбором целей и мотивов деятельности, имеет место далеко не всегда, определяется в основном его внутренним миром. Этот внутренний мир может противостоять внешнему, но может быть и его отражением. Диалектическая взаимообусловленность процессов во внутреннем мире является отражением диалектической взаимообусловленности явлений в мире внешнем. Объективная детерминация явлений в мире, объективная естественная необходимость находят место в психике в виде логической и психологической необходимости, связывающей человеческие идеи, познавательные образы, понятия и представления. Более того, сами цели деятельности, лежащие в основе определения человеком линии поведения, определяются его интересами, возникающими в ходе его практической деятельности, в которой субъективная диалектика его психики формируется и развивается под влиянием объективной диалектики.

Следовало бы уточнить, что хотя естественная объективная необходимость отражается во внутреннем мире в виде логической и психологической необходимости, но это отражение может быть искаженным, даже крайне искаженным, как, например, у психически больных. Внутренний мир человека состоит не только из сознания, но и бессознательного, которое формируется и функционирует по своим собственным законам. Бессознательное, как мы знаем, оказывает огромное, а в ряде случаев и определяющее влияние на человеческие поступки. Свободный выбор линии поведения определяется интересами человека, но есть и зависимое поведение, исключающее свободный выбор. В данном случае речь идет не только о патологических проявлениях зависимости, но и об общей предуготовленности личности к совершению определенных, только этих, а не каких-нибудь других поступков. Такая предуготовленность детерминируется всем предыдущим жизненным опытом, профессией, образованием, социальным статусом и т. д.

Одним из аспектов проявления свободы является способность человека преобразовывать окружающий его мир, самого себя и тот социум, частью которого он является, иногда в общественно вредном направлении. Предпосылка этой способности творить самого себя также возникает еще на ранних филогенетических этапах формирования личности. Вообще развивающийся объект в точках перехода от одного состояния к другому обычно располагает относительно большим числом «степеней свободы».

Все это определяет не только множественность путей и направлений развития, но и то важное обстоятельство, что развивающийся объект как бы сам творит свою историю.

Психологически свобода воли выступает как возможность различных действий в одной и той же ситуации, как способность выбора одного из них и перечеркивания всех других возможностей. Это связано с борьбой мотивов, с доминированием и победой одного из них. Иными словами, свобода человека заключается в возможности самому решать, какую линию своего поведения он избирает, а какую отвергает. Мы, утверждал Спиноза, находимся в рабстве настолько, насколько то, что случается с нами, обусловлено внешними причинами, а свободны соответственно тому, насколько мы действуем по своему усмотрению.

Реальное свободное действие человека выступает прежде всего как выбор альтернативных линий поведения. Однако у зависимой личности никаких альтернативных линий поведения нет, и она не рассматривает никакой спектр возможностей. Перед ней только один путь, по которому она должна следовать, причем может вполне осознавать, что этот путь вреден и для него, и для окружающих, что он нарушает, даже очень грубо, нормы морали и права. Поэтому никакой ситуации выбора реально не существует для подобного индивида, он сам не осознает, не может понять, какие силы и почему толкают его на этот путь. Он не управляет или частично управляет своим поведением. Лишь на самых первых этапах зависимый человек может переживать борьбу мотивов, затем он уже не избирает, его влечет тот поток, из которого он не способен вырваться. Его поведение не избирательно и не свободно, даже самой ситуации выбора для него нет.

Свободное действие человека всегда предполагает его ответственность перед обществом за свой поступок. Свобода и ответственность – это две стороны одного целого: сознательной человеческой деятельности. Свобода есть возможность осуществления целеполагающей деятельности, способность действовать со знанием дела ради избранной цели, и реализуется она тем полнее, чем лучше знание объективных условий, чем больше избранная цель и средства ее достижения соответствуют объективным условиям, закономерным тенденциям развития действительности. Очень важно отметить, что ответственность является социальным отношением к общественным ценностям и в то же время мерилом справедливости. В своем объективном выражении ответственность выступает как одна из форм взаимодействия людей в обществе, которая ориентирована на сохранение жизненности и развитие и в которой сочетаются личные и общественные интересы. Существует не только ответственность личности перед обществом, но и общества перед личностью. Чем совершеннее демократия в обществе, тем больше и общество и государство отвечают перед человеком.

Зависимое общественно опасное поведение, если лицо признано невменяемым, в большинстве случаев не выражает его социального отношения к общественным ценностям. Как мы попытаемся доказать в дальнейшем, даже и те, которые признаны вменяемыми, все-таки не всегда проявляют свое сознательное социальное отношение к содеянному, многие считают собственное поведение вынужденным и прямо говорят об этом. Они оказываются беспомощными перед собственными внутренними силами, поэтому возлагаемая на них обществом и государством ответственность чаще всего является химерой. В состоянии жесткой психологической зависимости от своих бессознательных влечений человек не является хозяином собственной судьбы. Его выбор уже предопределен. Сознательная воля такого человека совершить те или иные физические действия – не более чем инструмент, и он становится рабом самого себя. Абсолютно не осознавая этого, такая личность обычно видит ответственность только перед самим собой. Ответственность и осуждение воспринимаются им как несправедливость. Между тем человек может быть ответствен в той мере, в какой он свободен в своих действиях, а подлинно свободен лишь в реализации собственного замысла. Индивид не может нести ответственность за то, что находится за пределами его прямого или косвенного влияния.