Текст книги "Сказать да не солгать…"

Юрий Бычков
Сказать да не солгать…

© Бычков Ю. А., 2009

* * *

Посвящается 65-й годовщине Великой Победы

Лопасня – terra incognita, земля неизвестная, если говорить об аспекте психологическом. Лопасня таковой и является по сей день. Дай Бог сказать о её людях, что знаю, чувствую, слышу в себе. Сказать да не солгать.

Дом

Сколько он видел и слышал, знает сколько! Только вот не говорит. Молчун он, старый дом, родительский дом. А как хочется, чтобы он заговорил. Не должны кануть в Лету лопасненские были. Мне почему-то кажется: стоит расшевелить память хотя бы одного сторожила, и начнут вспоминать былое, заговорят многие.

Низ – каменный, верх – деревянный. Дом Бычковых. Таких характерных для эпохи пореформенного капитализма зданий в Лопасне с десяток. Возраст у дома почтенный – сто двадцать пять лет. Что за век с четвертью в стенах дома произошло? Кто жил, трудился, созидал, кто только небо коптил? Чего греха таить, и такое было на его веку. В саге «Сказать да не солгать», романизированной истории одного лишь семейного клана, фрагменты биографий, многие сюжетные ходы и описания связаны с Домом. Сегодня он не принадлежит Бычковым. Герои этой книги либо завершили свой жизненный путь, либо давно сменили адрес. Автор не разбрасывался и со всей, свойственной ему непринуждённостью, вспоминал, рассказывал о главном, о том, чего забывать не следует, По разным поводам возвращает он читателя в дом Бычковых, в свою прошлую жизнь.

В доме Бычковых за его долгий век, кто только не побывал – разного калибра, разной общественной значимости и веса личности. Дом у дороги… Собственно, сам дом – порождение дорог, движения, настойчивого стремления к росту, развитию.

Дом построил в 1885 году мой прадед Сергей Алексеевич Бычков, как теперь бы сказали, – представитель малого бизнеса. Он держал извоз, – по-нынешнему транспортную контору. Значительных доходов это лошадиное дело, видимо, не приносило, а честолюбие у Сергея Алексеевича было превеликое.

Молодой и рьяный, он высмотрел невесту (не скажешь, что себе под стать) в богатом купеческом доме в расчёте на финансовую поддержку со стороны отца жены. Тот ограничился приданым, понимая, что сама невеста – редкостный бриллиант. Матрёна Дмитриевна – красавица, умница, а отдает он её в руки неказистого, тороватого, нахрапистого коневода. Видать, сваты сумели пыль в глаза пустить бегичевскому купцу, до Лопасни-то от села Бегичева два десятка вёрст – ври сваха вволю! Что собой представлял жених, если рассуждать о наружности его, – молодой человек небольшого роста, угловатый, корявый. У Матрёны Дмитриевны, когда они стояли рядом, его, начинающая лысеть макушка торчала на уровне её правой подмышки. Она снисходила, гладила темечко Сергея. Он, словно опасаясь ласки молодой жены, ёрничая, шутил:

– Голову любят, а волосы дерут.

Добрая, со склонностью к дородности, сильная, терпеливая необычайно, Матрёна взглядывала на него, как смотрят большие люди на малорослых, – снисходительно. Это его заводило либо на любовь, либо на битьё. Высокая, статная, в чёрном шёлковом платье, на пышные плечи накинута гипюровая безрукавка, на диво хороша Матрёна Дмитриевна. А его от этого злость берёт. Поведёт она плечом – ему мнится, будто она кого к себе манит, и он тотчас съездит ей кулаком по шее, причёску испортит. И пошёл, и пошёл на неё наскакивать с кулаками. С недоумением и сарказмом вспоминается поговорка: «Бьёт – значит любит».

– Ну, что ты, Серёжа, разошёлся: бьёшь и бьёшь?! Все руки себе отбил, дурачок.

Начало этому битью было положено, когда они ещё были молодоженами. Бил он Матрену, понуждая идти к родному батюшке и просить дать денег на строительство нового дома. Дескать, прибавления в семействе ждём, первенца – сына. Откуда он знал, что родится сын? Матрёна, которая была на сносях, никак не могла позволить себе явиться в отчий дом попрошайкой. Тогда Сергей надумал сломить её волю ямщицким манером. В зимнюю пору это было. Сергей с Матрёной проезжали мимо дома её родителей. Муж, выпихнув из саней беременную супругу в снег, перепоясал её со злобой кнутом и приказал:

– Иди к отцу, проси помочь с домом. Без денег не возвращайся!

Матрёна вернулась к злыдню-мужу на следующий день, передала ему завёрнутые в платок восемь сторублёвых ассигнаций. Дом в один сезон был построен. Горя в новом доме было куда больше, чем радости, семейного счастья. Первенец, Иван Сергеевич, мой дед, которого мне повидать не пришлось, он был убит в августе 1914-го в Восточной Пруссии. По свидетельству тех, кто его видел живым (моему отцу, старшему его сыну, было восемь лет, когда Ивана Сергеевича забирали на войну, Первую мировую, и он вполне осознанно свидетельствовал: «Отец был ласковым, добрым, заботливым»). Иван Сергеевич, дед мой, – человек больших достоинств: любимый муж, заботливый отец, высоко ценимый на московском военном заводе лекальщик-размётчик. На двух фотографиях семейного архива – он молодой, бравый, с весёлым, приятным, располагающим к себе лицом, весь в мать, Матрёну Дмитриевну. Благодатная была родительница Матрёна, но не только её хромосомы, а и гены Сергея Алексеевича сказали своё слово, качественно присутствуют в психофизических структурах всех Бычковых, что, естественно, закономерно. Сегодняшние Бычковы пошли от них – Матрены и Сергея.

Таким, на основе скудных известий, пришедших из того далёкого времени, видится мне строитель дома, прадед Сергей Алексеевич Бычков. Полагаю, это весьма характерная фигура времени первого приступа России к строительству буржуазного, основанного на товарно-денежных отношениях, общества.

Так случилось, так сложились обстоятельства – Дом во всю свою долгую жизнь (за исключением двух последних десятилетий) имел хозяина корневого. Наследование, жизнь наследников в доме позволяет понять, оценить, что даёт, каковы плоды жизни-наследования в СВОЁМ доме.

Строитель, Сергей Алексеевич Бычков, из-за неуёмного, холерического темперамента, непомерной гордыни, видимо, потух, как свеча на ветру, скончался на сорок пятом году жизни.

С 1908-го настаёт эпоха Матрениного, женского, царствия.

Следует, как говаривали в старину, обратить сугубое внимание на стволовую ветвь, поднявшуюся от корня – двух, давших основание роду лопасненских Бычковых (Сергей Алексеевич, пора об этом сказать, – серпухович) супругов.

Старший сын Сергея и Матрёны Иван Бычков – сдержанный не в отца, с характером мягким. Он покладист, улыбчив, ласков в мать, рукастый, дельный, сообразительный в отца. Где, у кого учился – незнамо, неведомо, а стал высоко ценимым слесарем-лекальщиком, размётчиком. Он работал в Москве и жил у Рогожской заставы на съёмной квартире. Как вспоминала его жена, моя любимая бабушка Анна Игнатьевна.

– Жильё скромным было – в окошко, что на улицу глядело, вернее сказать, подглядывало, видны были лишь ноги идущих по тротуару.

Если Бычковы видели только сапоги и штиблеты москвичей, то их жизнь, оказывается, была под «глазом». Околоточный обратил внимание (посматривая иногда, низко наклонившись, в то самое, глядящее на тротуар, окошко): хозяин сидит за столом и читает. Уж не запрещённую ли марксистскую брошюру? Зашёл познакомиться с книгочеем-рабочим – читает «Ниву», журнал почтенный, просвещенческий. Полицейский после того визита Ивана Сергеевича зауважал. Мне, литератору, что и говорить, пристрастие деда душу греет.

С Лопасней, с отчим домом, отпочковавшаяся молодая семья Ивана Сергеевича связей не порывала. В московские годы народились трое детей: Александр, Сергей, Софья. Иван не отставил в сторону свою профессию слесаря-лекальщика, дававшую возможность содержать семью, не покинул завод, когда умер отец, и, по логике событий, он должен был встать во главе извозчичьей фирмы. Не польстился на тягловый бизнес, и всё тут! Однако в 1914 году его, Ивана Сергеевича, гибель на войне вынудила вдову с детьми (Сашке – 8, Соньке – 5, Сережке – 2) покинуть Москву и жить в построенном Сергеем Алексеевичем доме.

Старший сын Анны Игнатьевны Александр в 16 лет (спасая его, любимого внука, от тифа погибает Матрёна Дмитриевна) станет фактическим хозяином дома. 69 лет он с достоинством исполнял эту ответственную функцию.

Коренной местный житель! Кто не знал, не чтил в Лопасне Александра Ивановича Бычкова! Так же, как его отец Иван Сергеевич, он без специальных учебных заведений, самоучкой, что ли, стал замечательным финансистом – классиком советского бухгалтерского учета. Полвека он – главбух ведущих лопасненских учреждений и предприятий, а выйдя на пенсию, осуществляет ответственнейшие ревизии финансовой деятельности предприятий Министерства химической промышленности СССР.

В 1929 году он женился на Татьяне Велемицыной, симпатичной, трудолюбивой, одарённой многими талантами девушке из села Стремилова. Так же, как у его отца, в семье Александра Ивановича и Татьяны Ивановны Бычковых трое детей. В соответствии с лозунгом, провозглашённым создателем на просторах Российской империи Советского государства В. И. Лениным: «Учиться, учиться и учиться», все трое из этого поколения семейства Бычковых – люди с высшим образованием. Старший сын, автор саги «Сказать да не солгать», Юрий Александрович Бычков, окончил лопасненскую среднюю школу, в которой, при блистательном педагогическом составе, получил, скажу, нисколько не преувеличивая, крепкие, основополагающие знания. Затем – Московский авиационный институт и… самообразование, давшее возможность стать журналистом, искусствоведом (член Союза художников с 1974 года), драматургом (член Союза театральных деятелей), музейным деятелем (директор, заместитель директора, ведущий научный сотрудник Государственного литературно-мемориального музея-заповедника А. П. Чехова), действительным членом Международной академии наук о природе и обществе – секция музееведения, искусствоведения, нумизматики, одним из создателей и постоянным членом Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, её Почётным членом, автором-создателем туристского «Золотого кольца», действительным членом Международной академии наук экологии, безопасности человека и природы, заслуженным работником культуры РФ и прочее, и прочее. Так сказать, учёности дань отдана сполна. И не стоит упускать и того, что литератором Юрием Бычковым написано более сорока книг.

Сестра моя Галина Александровна после школы окончила Московский институт химического машиностроения, до выхода на пенсию работала на предприятиях атомного комплекса страны.

Мой младший брат Владимир Александрович Бычков – профессор кафедры госпитальной хирургии Российского университета дружбы народов, доктор медицинских наук, руководитель курса детской хирургии на базе Морозовской детской городской клинической больницы. Кроме личных научных трудов и участия в коллективных изданиях, он вправе гордиться тем, что отмечен наградами за участие в качестве полевого хирурга госпиталя в Гудермесе (сотни операций, спасших жизни бойцов и офицеров, мирных граждан).

У каждого из нас троих есть дети, и они так же отдали дань учености. Моя дочь Елена Юрьевна Николенко – кандидат филологических наук, доцент МГУ. Окончивший Московский художественный институт имени В. И. Сурикова, Сергей Юрьевич Бычков – известный московский скульптор, автор крупных монументальных работ и музейной ценности станковой скульптуры. Такое же наращивание научного потенциала наблюдается и в семьях сестры и брата.

И ко всему этому причастен лопасненский Дом, тот самый родимый причал, о котором поётся в известной песне. Все мы, Бычковы, а по женской линии Бычковы, ставшие Прониными, Николенко и т. д., дорожили домом, пока живы были наши родители, и дорожим памятью лопасненских предков ныне пуще прежнего.

В доме кто только не гостил, не бывал. В памяти каждого он отзывается ныне благодарным чувством. Дом, впрочем, только один из многих в Лопасне-Чехове, истории которых, полагаю, во многом близки истории дома Бычковых.

Барышня-крестьянка

«Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» во многом заодно с историей любви и женитьбы страхового агента Александра Бычкова, родом из Лопасни, и девицы Татьяны, дочери крестьянина села Стремилова Ивана Ивановича Велемицына.

Как в сказке Пушкина царица, так и родная мать Татьяны «восхищенья жизнью не снесла», на мужа богоданного «в последний раз взглянула, тяжелёхонько вздохнула и к обедне умерла». Иван Велемицын, точно царь из сказки, «долго (год) был неутешен, но как быть? и он был грешен» – женился на другой. Жизнь, конечно же, не повторение сказки. Все злодейства мачехи из пушкинской сказки к Тане не относятся – мачеха была доброй, незлобивой, тёплой к падчерице женщиной.

Страховой агент из Лопасни, вроде как королевич Елисей. Явился в образе постояльца в доме Велемицыных, очаровал сельскую красавицу, законной женой ввёл в свой дом, дабы хозяйкой молодой жизнь укрепилась, усилилась, обогатилась, чтобы дети народились.

Для порядку немного о Стремилове. Происхождение названия, в общем-то, лежит на поверхности. Но выслушаем знатоков.

Два почтенных краеведа, два лопасненских историка, два Алексея – Алексей Михайлович Прокин и Алексей Васильевич Макаров – про то проведали в старинных книгах и архивах.

К середине шестнадцатого века земли по речушке Хоросинке (так и вьётся вокруг пера рифма лирического свойства: течёт речка Хоросинка – приди, милый, хорошенький) получил новокрещёный татарин Собакин. Его владения находились по большей части в древней волости Голичихе, известной по летописным свидетельствам с двенадцатого века. Собакину, видимо, полюбилась ласковая земля вдоль речки Хоросинки и он основал на этом месте село, дав ему своё имя – Собакино. Позднее земли сии приобрёл боярский сын из Боровска Михаил Иванович Стромилов, и село стали именовать Стромилово, Собакино тож. Как просто! В середине девятнадцатого столетия явилось на свет окончательное название села – Стремилово. Объяснение этой лингвистической метаморфозы лежит на поверхности. В 1852 году в селе насчитывалось 180 дворов – 436 лиц мужского пола и 546 женского. Слишком много для пропитания на скудных подзолах бассейна Хоросинки. Населению Стремилова остро не хватало лесных и луговых угодий. С десятины земли стремиловцы получали 2 рубля дохода, а налогов платили 4 рубля 20 копеек. Поневоле приходилось заниматься отхожим промыслом. Многие стремились устроить жизнь за пределами родного села.

Что и говорить, в имени села, где крестьянствовала семья Велемицыных, заключено центробежное начало, некая сила, влекущая к иным пределам. Все дети Ивана Ивановича, не исключая младшенькой Танечки, разлетелись из родного стремиловского гнезда…

Первопроходцем оказался Василий Велемицын, которого мальчиком десяти лет определили в ученики не к сапожнику, как чеховского Ваньку Жукова, а к купцу-меховщику. Заглядывая вперёд на тридцать лет, узришь Василия Ивановича Велемицына в роли ведущего эксперта по мехам и пушнине Внешторга СССР.

Семён Иванович начинал московскую трудовую биографию учеником слесаря-водопроводчика, а в середине тридцатых годов, по окончании экстерном технического вуза, он в чине генеральском возглавил строительство одного из номерных московских авиационных заводов.

Имя Александра Ивановича Велемицына золотыми буквами вписано в историю Великой Отечественной. Вступив в 1941 году в ряды народного ополчения, он, пехотинец с противотанковым ружьем, прошёл, именно прошёл с боями, путь от Москвы до Берлина и был в числе героев, удостоенных чести на параде Победы 24 июня 1945 года сложить к подножию мавзолея одно из двухсот знамён разгромленных фашистских полков и дивизий.

Для наложения важных, ярко-живописных, мазков на портрет Татьяны Велемицыной следует рассказать о жизненном пути и особенностях характера её старшего брата, а моего дяди, Василия Ивановича.

1914 год. Серпуховской уезд Московской губернии. Призывной пункт в селе Стремилове. Вася Велемицын желает стать военным моряком. Идёт отбор. На флот берут рослых, крепких парней.

– Я, – вспоминал Василий Иванович, – на комиссии сразу так и выпалил: «Буду обязательно моряком!»

Отобрали 35 человек – запрос был на 33 матроса. Двое, выходит, лишние.

– Кем, – спрашивают Василия, – работал?

Он загодя сообразил, что, если скажешь про то, как восемь лет в лавке у меховщика вертелся, ни за что не возьмут в матросы.

– Котельщиком, – ответил Велемицын, и его вроде как оставили для Морфлота. Но тут является на призывной пункт, нежданно-негаданно, всамделишный штурман с Волги. Его берут без всяких, на ура и присматриваются, кого бы «из лишних» в артиллерию сплавить.

– Ну, думаю, пропало дело. Всё же взял себя в руки, собрался с духом: «Что бы ни было, а на флот попаду!» Вид у меня в тот момент был решительный. Смотрит на меня морской командир с Балтики и видит: горит парень огнём – приступать с отводом не стал, а был я из 35 отобранных ростом поменее других.

В Петрограде два месяца муштровали новобранцев. Добротно вбивали тот заманчивый лоск военных моряков, которому так завидуют, глядя со стороны, сверстники, скажем, попавшие в пехоту, а пуще того штатские.

– Когда привезли нас в Питер, – с азартом рассказывал Василий Иванович, – мы всего-навсего – новобранцы бритые. Построили. Ведут. А по казарменному плацу в это время строй проходит морской. Увидал – так и забило меня. До чего же красиво! Синью морской по глазам полоснуло. Ну ослеп и всё. Стою рот разинув. А другое оказалось поважней. Два месяца пролетело, а я, деревенщина, не хватился, что назвался котельщиком. А тут прибегает однажды боцман и командует:

– Приготовиться к экзаменам на специальность. В 17.00 быть в штабе.

Два часа остаётся всего-то. Я дружка своего прошу: растолкуй, что ж это такая за профессия котельщик, что к чему. Он мне и начал объяснять устройство паровой машины. «Представляешь, говорит, станина железная, а в ней цилиндр ходит…» Я какое-то время работал в шляпном магазине, меховые шляпы дамам предлагал. Ломаю голову, как это он там ходит цилиндр? Так что ли ходит, как напяливают на голову цилиндр шляпный? Ну это мне куда как хорошо известно, а как в станине-то цилиндр с поршнем обращаются? Это мне невдомёк! Говорит дружок про золотник, а мне представляется этакая золотая штучка. Одним словом, ни черта я не понял! Прошу товарища: «Скажи хоть, как эта машина включается». Он свободно показывает рукой и говорит: «Ручку дёрнул вверх – пошла машина, вниз – остановка».

Начался экзамен. Друг мой первым отвечать вызвался.

– Где, – спрашивают его, – работал?

– На Адмиралтейском. – Кем?

– Сборщиком-механиком.

– В минёры.

Дошло до меня.

– Ты кто по специальности?

– Котельщик.

– Где работал?

Вспомнил я московский заводик – делали там всякого рода крючки и кронштейны для магазинов галантереи.

– Что-то я такого котельного завода не знаю, – говорит экзаменатор. – А много там рабочих?

– Да кто же их считал. Много народу ходит по заводу.

Вот тогда он понял, что я говорю, сам не зная что, и решил вывести меня на чистую воду.

– Ну, давай объясняй, как котёл в паровой машине работает.

Что я мог сказать? А сдаваться нельзя!

– Дёрнешь, говорю, ручку вверх – машина пошла, дёрнешь вниз – встала.

Ухмыльнулся экзаменатор, ничего не сказал и против моего номера (под номерами мы тогда ходили) размашисто начертал: «В кочегары».

Тут я совсем растерялся. Как же так в кочегары? Вся цель моя, мне восемнадцать, шикануть белизной морской формы, а кочегар – кочегар вечно перепачканный, тёмный. Нет, думаю, будь, что будет, а кочегаром не стану! Выстроили нас после экзамена по командам – команда минеров, команда электриков, команда кочегаров. Вышел к строю адмирал с офицерами.

– Так вот, братцы, теперь вас пошлём по школам. Служите старательно, гордитесь своим морским званием.

Только он кончил, я по всей форме выступаю вперёд и обращаюсь к адмиралу:

– Что хотите со мной делайте: хотите – расстреляйте, хотите в штрафной батальон направьте, а только кочегаром я не буду.

Удивился адмирал, пожал плечами:

– Это вам не гражданская вольная жизнь, а служба. Где нужен, там и служить будешь, – однако он на мгновенье задумался и обратился ко мне:

– Кем ты, собственно, хочешь быть?

– Только минёром.

– Проэкзаменуйте его по русскому и арифметике.

Стал меня офицер, связной адмирала, заставлять всякие задачки решать. Ну понапутал я порядочно. Восемью восемь тридцать два у меня выходило. Разволновался я очень. Офицер сочувственно так на меня посмотрел, спросил душевно:

– Не подведёшь, браток?

– Нет, ваше благородие. Не подведу. Хорошо учиться буду.

Подходит тот офицер к адмиралу:

– Разбирается матрос. Я ему дал 4 балла.

Так попал я в минную команду. На следующий день отправили нас учиться в Ревель.

…В июне 1915 года отряд русских кораблей – крейсер и три эсминца – вышел из Ревеля в открытое море. Вблизи шведского острова Готланд произошло сражение с германской эскадрой. Бой шёл жестокий – эсминец получил несколько пробоин, в составе команды убитые и раненые… Таким было боевое крещение Василия Велемицына.

По возвращении на базу понюхавшим пороху матросам офицеры-дворяне толковали о верности трону, а, между тем, год с небольшим миновал, и грянула весть об отречении царя Николая Второго от престола. Начались митинги и демонстрации. Довелось Велемицыну видеть унизительную процедуру прибытия в Ревель уполномоченного главы Временного правительства Керенского. Этот гражданского обличья господин был наделён огромной властью – контролировал все действия командования флота. Тут и началась буза – шум, беспорядки, самовольство. На первый план выдвинулись анархисты.

Матросы крейсера, в команде которого Велемицын состоял, весной семнадцатого года при переходе флота из Ревеля в Гельсингфорс взбунтовались. По решению судового комитета были расстреляны старшие офицеры. На главной базе Балтийского флота экипаж расформировали, и судьба матросов решалась в открытую. Выстроенных во фронт бунтарей должны были распределить по кораблям, которым предстояло стать участниками Моонзундского морского сражения.

Перед строем в несколько сотен человек появился при всех регалиях контр-адмирал. Судьбоносные мгновения. Василий Велемицын, по его рассказу-исповеди, решил: пан или пропал. «Пропал» значило для него покорно подчиниться намеченному списочному распределению по кораблям, уходящим в сторону Моонзундского архипелага. «Значит, в ближайшем будущем, – рассуждал Велемицын, – кормить рыб в Рижском заливе. Я помирать не хочу. За кого? За белую кость?? За революцию, чьё зверское лицо увидел во время бунта на крейсере? Как избежать этого?» Он решается заявить о желании стать подводником. Другого выхода не было. Он единственный на переформировке вышел из строя. Сделал три шага вперёд.

– Кто таков? – грозно вскинулся, предполагая в нем бунтовщика, адмирал.

– Старший матрос Василий Велемицын. Прошу зачислить в команду подводников.

Адмирал счёл за лучшее подчиниться его волевому напору. Подлодка, как предполагал Велемицын, не скоро выйдет в море из-за технической неготовности к походу.

Подводники главной базы Балтийского флота летом семнадцатого года делегировали вдумчивого, рассудительного старшего матроса Велемицына в члены Центробалта. Центральный Комитет Балтийского флота являлся высшим органом власти, без его санкций ни один приказ, касающийся действий кораблей, не мог иметь силы. В совершении большевиками октябрьского переворота Центробалт сыграл решающую роль. Но к февралю 1918-го пути Центробалта и ленинского ЦК разошлись. Два ЦК, как два медведя в одной берлоге, ужиться не смогли. Василий Иванович рассказывал, что в ночь с 11 на 12 марта 1918 года из Петрограда в Москву шли на близком расстоянии друг от друга два литерных поезда: в первом ехали члены правительства Ленина-Троцкого, во втором – запрещённый этим правительством, почти в полном составе бунтующий Центробалт.

– Если бы мы знали, кто впереди маячит, мокрого места от них бы не оставили.

По прибытии в Москву Василий Велемицын как член распущенного Центробалта, имевший при себе мандат на право трудоустройства в высоких сферах, пожелал забыть своё матросское революционное прошлое. Он пересел на поезд, идущий на юг, сошёл на станции Лопасня, нанял извозчика и к вечеру оказался в родном доме. В Стремилове натурализовался в заправского крестьянина и прожил в этом образе до вожделенной кратковременной эпохи, именуемой НЭПом, новой экономической политикой, к которой вынужден был прибегнуть вождь большевистской партии Ленин.

Меховщики-нэпманы приняли Велемицына в свою компанию с распростёртыми объятьями. Василий Иванович – знаток мехов и пушнины, спец высокого класса – а ведь неграмотный человек. Когда у него попросили для отдела кадров мехового треста написать автобиографию, он встал в тупик. Выручила представительного красавца пишбарышня Галя Окунева: он рассказывал ей свою жизнь – она на ундервуде отстукивала революционную биографию. Галя возблагодарила счастливый случай. Именно он, Василий Велемицын, – её герой, судьбоносный мужчина. Они поженились.

Сбежавшая в революцию из дома купца первой гильдии, крупного волжского судовладельца Ивана Окунева, красивая, образованная девушка влюбилась, что называется, с первого взгляда. Велемицын не таясь стал втолковывать пламенной революционерке: он ни за кого, политика – сплошная грязь и подлость, для него в этой жизни достаточно быть честным человеком.

Все относительно. Жизненное кредо Василия Ивановича Велемицына в то, до чрезвычайности сложное, время могло вызвать скептическую улыбку у многих и многих. Что, значит, «будь честным – вот и вся политика»? Можно догадаться, что он имел в виду свою, личную, честность. Честность специалиста, «честность» аполитичного гражданина.

Но не трудно предположить, что произошло бы, явись он с мандатом члена Центробалта за получением обещанной большевистским правительством синекуры при трудоустройстве. Особое внимание органов к его персоне можно было гарантировать, а это сулило в ближайшем времени «преследование по политическим мотивам». Велемицын в Центробалте был приписан к анархистам, поскольку все «конструктивные» политические партии не подходили ему в силу внутренних убеждений. Так сказать, он анархист не по призванию, а по необходимости заполнения хоть как-то графы «партийность». Он, кстати сказать, из Петрограда удирал (любой другой глагол не подходит) в поезде анархиствующей, бунтующей даже без всякого повода, «революционной» матросни… Перейдя с Петроградского вокзала на Каланчёвку, этот волевой, энергичный, сильный, умный, рассудительный и осмотрительный русский человек навсегда порвал с политикой. Переждав в подмосковном Стремилове выяснение отношений с оружием в руках между красными и белыми, он приезжает в Москву и заявляет о себе как о специалисте-меховщике, аполитичном специалисте. До того, как он был призван на службу и стал балтийским военным моряком, он восемь лет проработал в меховом ателье и в совершенстве постиг профессию. Естественно, и не стоит в этом сомневаться, человека воспитывает среда. Меховщики – не сапожники. Буржуазная закваска, полученная в салонах, ателье, где клиенты – сплошь состоятельные люди, в нём держалась прочно. На старых купецких дрожжах опара поднялась выше некуда! Он очень скоро завоевал в нэповской Москве репутацию эксперта высокой пробы. Соответственно, и доходы росли, но он не заступал за границы своей компетенции – в аферах, торговых сделках сомнительного свойства никогда не участвовал. Это, по его строгому счёту, значило быть честным.

Всю жизнь он прижимист, аккуратен в денежных расчётах. Честность спеца уберегла его от афер, не дала поскользнуться, упасть.

Спрятав в подполе стремиловского отчего дома маузер и мандат Центробалта, он уберёг себя от политического сыска и неизбежного расстрела, честность меховщика (что, вероятно, большая редкость), отменная репутация специалиста спасали его как от сумы, так и от тюрьмы.

Даже и защита авторитетом мандата Центробалта корпоративных интересов меховщиков в условиях НЭПа, когда многое зависело от покровительства, юридического в первую очередь, большевистских властей, не прельстила его.

Велемицын, отлично сознавая выгоды своего положения – мандат Центробалта в кармане – пока на подозрении у правительства Ленина-Троцкого он не находится, но таковое следует предполагать в будущем, затаился, жил тихоней, из строя больше не вышагивал.

Что это? Политический индифферентизм? Крестьянская прагматическая сообразительность? Расчётливость?

В самом деле, стоит ли отдать жизнь за то, чтобы возобладала власть большевиков? Как бы не так! То ж, чтобы в схватке победила дворянская белая кость? Он сознаёт: и одно и другое – сулит крестьянину рабство. А он по психологии – крестьянин.

Василий наслышан, что всем, кроме «избранных», то есть большевиков (то же было в Центробалте до его роспуска), никакого доверия! Кадетов, меньшевиков, представителей деятельной части русской интеллигенции власти выявляют, а затем расстреливают или высылают из России. На поверку не столь глуп беспринципный вроде бы Велемицын. Со своим индифферентизмом, безучастным отношением к схватке «красных и белых» он оказался вне схватки, оказался необходимым жизни «спецом».

Пройти между Сциллой и Харибдой (политикой и экономикой в человеческом, личностном измерении), не царапнув бортами о гибельные рифы, – выдающееся достижение. Осмотрительность, аккуратность, сдержанность в суждениях, выверенность оценок, молчаливость, невольно кладущая на лицо печать угрюмости, – добродетели не из числа обожаемых жизнелюбивыми, социально активными гражданами. Вот такого «лирического героя» взяла себе в мужья обаятельная, нежная, весёлая, общительная Галя Окунева. Мать её – из дворянского сословия. Закончила институт благородных девиц. Языки, фортепьяно, классическая литература – всё это было предоставлено и дочери Галине. Отец – волжский судовладелец, купец первой гильдии Иван Герасимович Окунев. Прототип персонажей пьес Островского и Горького.

– Окунь – рыба хищная, – любил он поозоровать, побахвалиться, совершив удачную сделку по поглощению конкурентов: всяких там плотиц да пескарей.

Это хищничество юную Галю Окуневу буквально терзало нравственно, она грезила бунтом, революцией. Знакомая по пьесам Максима Горького о предреволюционном разладе, расколе в семьях хозяев жизни – купцов, присяжных поверенных, полицмейстеров и иже с ними история.

Грёзы революционерки из семьи Ивана Окунева под эгидой – покровительством и воздействием – сильного характера мужа, её тогдашнего бога Зевса, отвергшего революционные миражи, испарились, исчезли как дым, как утренний туман. Она перестала быть «пишбарышней» и стала женой нэпмана среднего пошиба.