Текст книги "Бог – что захочет, человек – что сможет"

В студенчестве приходилось подвизаться ради заработка разнорабочим. Выпущенный из МАИ с дипломом инженера-механика некоторое время трудился на инженерных должностях. Был политработником – заворг райкома комсомола, инструктор горкома. Затем – литсотрудник, спецкор центральных газет, очеркист, редактор, заведующий редакцией, искусствовед, сценарист, драматург; главный редактор газеты, журнала, издательства; директор музея, писатель и множество промежуточных профессий, освоенных мною за десятилетия работы газетчиком; редактором, издательским и журнальным. А ещё литзаписчик, имевший дело сплошь с самыми знаменитыми людьми. И преподаватель. И лектор. Уф! Та ещё окрошка! Но линия развития личности, предназначение человека (извините, о себе заговорил в третьем лице), устремления без труда различимы.

Не пора ли вернуться к криушкинской окрошке?

Заглянув в холодильник и обнаружив в нём два сорта колбасы, бекон, буженину и даже свинину на косточках для первого, понял, что мясом окрошка будет красна.

За овощами отправился на огород.

Лук-репка, пряное, острое, ароматное растение, дающее выход вкусовому благоуханию мяса, картошки, гречки, сала и всех других добротных продуктов, с коими вступает в кулинарное партнёрство. Лук – моё любимое огородное растение.

Лук из благородного семейства лилейных (лук и лилия – брат и сестра, так что, барышни, не фыркайте, увидев в селёдочнице в тесном контакте с тихоокеанской или атлантической излюбленной закусочкой к рюмке водки лук, зелёный или репчатый). Необходима к тому, что в скобках, реплика: барышни и дамы ныне в застолье предпочитают суррогатным винам элитную водку. Лук на нашем скромном, но старающемся не ударить в грязь лицом, из последних сил поддерживающем свой авторитет, завоёванный в далёкие семидесятые годы, огороде открывает парад-алле. Конечно, для полного впечатления следовало бы, как это делалось иногда на Красной площади, когда впереди парада или завершая парад шествовали юные барабанщики, иметь грядку лука-севка, из которого на следующий год, собственно, и вырастает лук-репка, то есть лепестная шишка, сидящая в земле ступка в семи юбках. Надо сказать, когда я пришёл на огород по окрошечной надобности, лук для этой самой надобности был в лучшей поре: репка набрала силу, солидно округлилась, и трубчатые стрелы-листья вовсю зеленели, сочные, сладко-горьковатые на вкус.

Севка с прошлого года у нас не было. Огородники, живущие в Москве и лишь на полевой сезон, большую часть этого сезона пробавляющиеся по занятости на службе уикэндами, ущербны. Как правило, нет у них семенного фонда, своего посадочного материала. Огородник, который сам выращивает семена под свою почву, под личные летние и осенне-зимние надобности, – это огородник с большой буквы. У нас же по сути, как в студенческой песне пятидесятых годов прошлого столетия:

 
У иных насчёт детишек туго,
Нет у них детей своих родных.
И берут они их из приюта,
Часто выдавая за своих.
 

Ну, прямо в точку! Нынешняя хозяйка нашего сложносочинённого семейства, моя дочь, доцент МГУ Елена Юрьевна Николенко, по ею заведённой традиции покупает в московских магазинах семена овощных культур в пакетиках (откроешь такой пакет-сюрприз и, рассчитывая по наивности засеять грядку редиски длиною в пять шагов, обнаруживаешь в нём полтора-два десятка зернышек-семечек: помните надеюсь, социализм – это учёт, а капитализм по большей части – хищнический расчёт). В первых числах мая Лена покупает (она автомобилист – я ныне пешеход!) рассаду огурцов на переславльском рынке. Криушкинская гора – место высокое, сухое, тёплое, и огурцы под моим неусыпным глазом ежегодно родят так, что никому мало не покажется. Огурцы отменной красоты и вкусноты. И тут я начинаю хвастать в полном соответствии с четвёртой строчкой студенческой песни – «часто выдавая» блестящую огородную породу, приобретённую на рынке, за своё.

Нынешней весной килограмм севка купила где-то по моей просьбе соседка и вызвалась принять участие в его посадке. Чёткие ряды утопленных ею в рыхлую землю на три – четыре сантиметра малюсеньких луковичек напоминали в проекции сверху каре батальона пехотного училища на плацу.

Теперь луковая грядка являла собой роскошное, благоухающее фитонцидами царство, уже изрядно прореженное. Хозяйки, сменяющие друг дружку на кухонном поприще, ежедневно брали к столу несколько луковиц с зелёными стрелками, что посочней. То же проделал и я, набрав солидный пук обожаемого мною овоща, которое по полезности пока не попало в книгу рекордов Гиннеса, зато в определении Владимиром Далем того, что есть окрошка, луку отдано почётное место: «Окрошка – холодная похлёбка из квасу, из крошеного мяса, луку и других приправ».

Кто ест лук, того Бог избавит от вечных мук. Лук от семи недуг. Лук да баня всё правят. Попробуй возрази народной мудрости. А зачем возражать, ей надо следовать. Взявшаяся в этом году мне помогать соседка Ольга Васильевна – большой знаток снадобий, народных лекарственных средств. У неё рецептов и пословиц к случаю пруд пруди. Среди часто употребляемых ею перлов народной речи – горе луковое. О всякого рода неумёхах, растеряхах лучше не скажешь. Это и её материнское сетование в адрес единственного сына. Позднего дитяти. Ему сейчас двадцать восемь, а он всё не у дел. Возможно, от поздних родин происходит поразительная инфантильность Иллариона. Есть такая у русского народа весёлая и мудрая поговорка, я уже её вспоминал: «Мы работы не боимся – было бы хлёбово». Насчёт первой части этого суждения Иллариону лучше помолчать. Он до страсти боится работы. Едва не каждый день ходит на собеседования по поводу предлагаемых ему работ, и всё впустую. Видимо, нет такой работы в гигантской Москве, которая устроила бы Иллариона Кулакова. Увы, он не одинок – число бездельников, которых в советское время справедливо называли тунеядцами, множится, и нет на них управы и укорота.

Чем жив Илларион, спросите? Кроме неоплаченных долгов, ничего нет у него за душой? Пословица русская правду и только правду в себе заключает. «Голь голью, а луковка во щи есть». Это так! По весне зайдёте на любой огород обязательно найдёте там «луковку во щи». Снег до конца не сошёл, а из земли там и сям торчат луковые листья-стрелы, и луковки уже завязались. Ну, не ступка в семи юбках, но во щи бедняку, не работающему из принципа зрелому мужчине есть, что бросить. Но где взять денег на капусту и мясо? А не беда! Мать-пенсионерка прокормит…

Соседняя с луковой – грядка столовой свеклы. Уже округлились перваки – бойкие, опередившие всех корнеплоды. Но я на них не позарился. Свёкла, на мой взгляд, не годится в окрошку. У варёной свеклы сладковато-приторный привкус, а крошево из сырых корнеплодов может привести к расстройству некрепких желудков. Сыроежество – дело скользкое.

В Севастополе летом 1965 года со мною по причине сыроежества такое случилось, что едва концы не отдал. Мой приятель, директор севастопольской художественной школы Евгений Андреевич Кольченко, у которого я с женой Евгенией Серафимовной гостил, благодаря своему красноречию, совратил было нас на путь сыроедения. Чтобы мы убедились в высоком достоинстве исходных продуктов, он повёл своих гостей на центральный рынок города, где была куплена свежайшая баранина, отборная говядина и великолепная свинина. На домашней кухне Евгений Андреевич, наш сверстник, бородатый, сухощавый, постоянно улыбающийся в пышные бороду и усы, добродушный оптимист долго, тщательно уснащал фарш солью, перцем, толчёнными в ступе грецкими орехами и тонкими специями. Сели за стол. Выпили всласть по стопке холодной водки с украинским акцентом, горилки то есть. Стали вкушать наперченный, хорошо посоленный, нашпигованный добротными снадобьями фарш-коктейль. Не долго музыка играла! Проглотив три ложки сыроедского месива, я почувствовал острую боль в желудке. Стала подниматься температура. Только вовремя принятые тошнотворные средства помогли очистить желудок и к вечеру прийти в более-менее нормальное состояние. А Кольченке хоть бы что! Сидит на кухне в тельняшке с раскуренной трубкой во рту, виновато улыбается, изредка цокает плотоядным ртом.

Когда из Севастополя он перебрался в подмосковные Мытищи, где опять же директорствовал в детской художественной школе, мы стали встречаться чаще – расстояния сократились. Я к нему наведывался и в дом, и в мытищинский музей, процветанию которого он активно способствовал и как подводный археолог, в Херсонесе и Ласпи, извлекший со дна морского десятки античных изваяний разной степени сохранности, друзы, фрагменты беломраморных капителей, и как острого плана современный художник, и как мэтр экспозиционного искусства. В детской художественной школе Кольченко – кумир одарённых ребятишек и это бросалось в глаза. Все техники монументального искусства под его талантливым руководством осваивались учащейся молодёжью не в схоластических разговорах и пустопорожних мечтаниях, а рукотворно. В охваченной вдохновением школе: в помещениях классных и на просторе рекреаций, во всех углах здания и даже на дворе варили, резали металлические листы, осваивали древнюю как мир технику энкаустики, лепили в глине и тут же формовали в гипсе скульптурные композиции, писали отчаянно яркими, убойными (наповал разящими) красками на огромных квадратах древесно-стружечных плит яркие, радостные картины. Евгений Андреевич с трубкой в зубах расхаживал по всему простору занятой искусством художественной школы, при необходимости делал ученикам уточняющие или направляющие подсказки.

В 1980 году отмечалось стодвадцатилетие Антона Павловича Чехова. Будучи заместителем директора мелиховского музея-заповедника, среди прочего я должен был заказать, проследить за ходом исполнения заказа и провести торжественное открытие мемориальной доски на фасаде помнящего Чехова здания станции Лопасня. Почётный заказ с охотой взялся исполнять Кольченко.

Горельеф с достоверным, портретным изображением великого писателя (в основу изображения была взята фотокарточка тридцатидвухлетнего Чехова) Евгений Андреевич исполнил в технике выколотки по меди. 29 января 1980 года, в полдень, при большом стечении народа, при звуках государственного гимна, исполняемого духовым оркестром, под аплодисменты собравшихся на торжественный акт открытия бронзового горельефа ниспала белая пелена, и на нас с фасада станционного здания глянул проницательно, оценивающе, как бы явившийся в сей миг из далёкого 1892 года молодой доктор Чехов. Так он представился мелиховским крестьянам в первый день по приезде: «Я доктор, буду вас лечить». Умное, интеллигентное лицо, взгляд в себя и в даль времени, непостижимо огромного. Такой взгляд был характерен для Антона Павловича мелиховского периода. Скалькированным чеховским почерком вычеканено по меди: «Станция Лопасня, Моск. – Курс. Это мой новый адрес».

Более ста лет нет на этом свете Чехова. Нет среди живых Евгения Андреевича Кольченко. Но время Чехова запечатлено в художественном образе, и это прекрасно. Чехов с нами. Мемориальная доска напоминает, что десятки раз он выходил из вагона на станции Лопасня. В ожидании отправления поезда (он всегда приезжал на станцию из Мелихова загодя, заранее, заблаговременно) пил чай в станционном буфете, беседуя о разном с начальником станции Ивановым.

Оставлю на время в покое историю, далёкую и близкую, и вернусь к возлюбленным криушкинским грядкам.

Ух! дошел в добывании ингредиентов для окрошки до редиски. Это третья грядка на нашем малюсеньком огороде. И вспомнилась некая редисочная история. Смех и грех, честное слово.

Купили у Ширшиковых дом не без мытарств и озорных поворотов, о чём поведаю, к случаю, позже. Въехали. Принялись избу преобразовывать на свой лад. На дворе весна. Запоздалая, правда, дождь со снегом. А земля семени ждёт. Во мне крестьянское, земледельческое ретивое взыграло.

– Хотя бы редиску посеять, самую раннюю культуру – бросаю вызов хозяйке, жене Евгении Серафимовне.

– Сей, кто тебе мешает?

Нашёл на дворе лопату и пошёл в сад-огород перекапывать землю под редис. Когда посеял редиску и готов был приняться делать грядку под морковку, вдалеке, возле магазина, который помещался в те годы в деревенской часовне, послышался голос бригадира Бородулина.

– Чего вы встали, медлите? Время к полудню – рассаду погубите. Заезжайте на усадьбу. Дом он купил, а земля усадебная – колхозная.

Ко мне, новосёлу, с тележным скрипом и бабьим гомоном приблизилась экспедиция, как тотчас выяснилось с целью организации под окнами только что приобретённого мною дома Ширшиковых теплицы для доращивания рассады. Представители огородной бригады дышащего на ладан колхоза «Рассвет» сидели на телеге, спустив ноги на стороны. У одной из женщин в руках вожжи, но не она правила – коня под уздцы вёл Бородулин… На телеге располагался инвентарь – лопаты, вёдра, лейки и стояли ящики с рассадой капусты и помидоров, а ещё с десяток свежих досок для устройства парника. Что мне оставалось делать? Штык в землю – и наблюдать, как командует бабами бригадир Бородулин.

– Будем здесь устраивать… На исконной колхозной земле, – он обращался явно ко мне. – Вам она не принадлежит. Дом Ширшиковых отныне ваш – вот и хозяйничайте в дому. Вижу, Аграфены кухонную перегородку уже сняли, по-городскому устраиваетесь… Земля у покойницы хорошая – чернозём. Парники для доращивания рассады будем здесь сооружать.

Коня, только разнуздав, он привязал к столбу электропередачи, полагаясь на его прочность. Скоренько бабы-колхозницы, разметав мою грядку, углубились в чернозём и стали из привезённых досок творить парник. Чтобы земля не осыпалась, крепили с четырёх сторон вырытую траншею привезёнными досками. Набили парник навозом в смеси с землей, положили в заготовленные ямки помидорную рассаду и помчались с ведрами в кундыловский овраг, именуемый Гремучим, к роднику, из которого половина деревни брала воду. Принеся воду, прикопали и полили рассаду. Больше к колхозному парнику никто ни разу не наведался. В результате возникло растительное месиво из переросших помидоров, чертополоха, тысячелистника, лебеды и других не столь знаменитых сорняков. К осени через сельсовет мы выяснили, что купленному дому по закону принадлежит и усадебный участок. Стали хозяйничать на нём. Тогда же, осенью семидесятого года, я посадил среди вишенья антоновку-трёхлетку; сегодня это могучее, обильно плодоносящее, матёрое яблоневое дерево.

В том же семидесятом году или годом позже колхоз «Рассвет» переоформили в совхоз «Рассвет», но расцвета социалистического сельского хозяйства на криушкинской земле так и не произошло – близились иные времена: судя по всему, возвращалась частнособственническая жизнь. Эпоха, когда колхозы исполняли роль локомотивов истории, отошла в прошлое.

Бородулин от пустых, формальных в сущности преобразований, сознавая их тщетность, закручинился и занемог. В летнюю пору он едва ли ни каждый вечер с печальной думой сидел на одинокой скамье, вкопанной им в самой высокой точке горы Дикарихи. Отсюда открывалось всё, как есть, огромное, завораживающее своими просторами Плещеево озеро. Коренное, земледельческое, крестьянское Криушкино в семидесятых таковым перестало быть, стремительно превращаясь в дачное поселение. Он, Бородулин, отдал всю свою жизнь колхозному строительству и, выходит, ничего не построил?

Строгая, не признающая эмоций дама Клио, разумеется, записала на своих скрижалях: колхозы сыграли важнейшую роль в индустриализации СССР, обеспечивали продовольственными ресурсами страну в годы Великой Отечественной войны и в послевоенные годы. Про то, что война обескровила русскую деревню (в армию было призвано поголовно всё мужское население деревни Криушкино – вернулась с войны одна треть мужиков, едва не половина инвалидами), Клио помалкивает, точнее сказать, вынуждена была помалкивать, когда ой как припекало! Вот и сидел, неприкаянный, погружённый в тоскливые думы. бригадир Бородулин на вершине Дикарихи… в ожидании смертного часа, который не заставил долго себя ждать.

Будущего, даже в самых скромных, бескрылых мечтах, для него не существовало. Эта злобная бесперспективность молниеносно свела его в могилу. Скамья на философском пупке Дикарихи вскоре понадобилась диким туристам в холодное время для костра. То, о чём тужил Бородулин, достоверно никому не известно. Однако это были серьёзные раздумья исторического толка.

Моя сегодняшняя забота – всё же, увы, редиска для окрошки. Овощ сей, как ни крути, довольно привередлив. Сеяли редискины семена по науке, по написанному на пакетике: между зернышками расстояние – сантиметр. А что вышло? Одно из десяти семян уродило годное в окрошку произведение огородного искусства. Остальные девять возжелали, с какой-то стати, пойти в цвет.

С редиской в своё время в Лопасне мыкалась родительница Татьяна Ивановна Бычкова, знатная огородница. Она высевала редис бесхитростно – сколько пролетит в бороздку между пальцев зёрен-семян, то и хорошо. И продёргивать загущенные всходы – не было у неё такого заведения. Руки не доходили до вкусного, сочного овоща с длинным хвостом. Она в надлежащие сроки пикировала, производила пересадку, разрежала всходы томатов и капусты, а продёргивать редиску считала делом не обязательным. Дескать. будут все, кому не лень, лакомясь раннеспелым редисом, брать плоды, что покрупней, покруглей, попригляднее и таким образом освободят жизненное пространство для других растений. Стало быть, корнеплоды, что не пойдут в цвет, дадут нам, в конце концов, достаточно спелую краснобокую красавицу, дабы могли мы всласть похрупать, вонзая зубы в сочный розовый бок редиса, да и в окрошку для тонкости вкуса, для лёгкой горчинки и изысканного аромата, измельчив её, втюрить охота.

До поры, до времени, видя на московских и переславльских рынках красивые, ладные укладки мерного, одного размера, цвета и формы, редиса, недоумевал: как, каким образом обеспечивается выход этой стандартной продукции? А ларчик просто открывался. Технологию эту в яви лицезрел я на образцовом огороде Пантелиных в Мелихове. Меня связывает со старейшиной рода Пантелиных Марией Михайловной давняя дружба; бываю у них дома и на усадьбе всякий раз, как оказываюсь в Мелихове. Секрет пантелинского успешного огородничества в том, что не одна Мария Михайловна, а вся семья старательно, кропотливо, с соблюдением агрономических норм и применением рациональных приёмов выращивает не на продажу, не на казовый, презентационный прилавок, а для себя, для своих надобностей овощи, редис в том числе (ядрёный, мерный), потому что соблюдаются все условия для его идеального произрастания. Семечко от семечка в должном удалении друг от друга и на заданную глубину погружают в землю, разработанную, удобренную, выровненную до гладкости. В пору огородной посевной страды все члены семьи, проживающие в Москве, Нерасстанном, Домодедове, под ружьём у Марии Михайловны. И уж тут нарушения технологии быть не может и всё.

В Криушкине во время посевной обычно на огороде пластаюсь один: вскопал землю, заложил грядки, граблями размельчил пустой чернозём (он без питания какой год уже, и знаете почему – скот на десятки верст вокруг извели, ни колхозов, ни совхозов вокруг Переславля), проделал бороздки, засеял, заровнял, прикрыл землёй семена и, как шутят в моей родной Лопасне, дальше, хоть трава не расти. А она, сорная трава, в дождливую погоду пробивает себе путь наперёд семян из пакетиков и холщовых мешочков. Тогда выступает на огородную арену дочь Елена Юрьевна Николенко, кандидат наук, доцент филфака МГУ, задетая земледельческой страстью в Лопасне, где она в малолетстве воспитывалась бабушкой Татьяной Ивановной. Лена, едва сорняки проклюнулись, начинает их выпалывать, изводит сорняки под корень. Остальные члены семьи, кандидаты, дипломированные специалисты, земли не чуют вообще. Для них что асфальт, что чернозём – одно и то же!

Оно, конечно, здорово быть постоянно внутренне свободным, независимым, не привязанным, ну, скажем, к той же огородной земле. Тебе нравится, ты в ней и копайся, а мы – кто с книжкой, кто с отвёрткой. Не знаешь, что и сказать? Что лучше-то? Как у нас в Криушкине или как у Пантелиных, где царит крутой матриархат Марии Михайловны? Несмотря на то, что ей восемьдесят шесть, она держит семью в узде. (Как показала «Манежка», свобода нас погубит, если дети в семьях будут расти как трава – без надзора, без укороту.)

А что есть семья? По Далю, к примеру.

Семья – совокупность близких родственников, живущих вместе. Пожалуйста. Если позволите, мой комментарий. Не обязательно, разумеется, вместе в двенадцатиметровой однокомнатной квартире впятером жить. Как это сплошь и рядом было полвека тому назад. Ведь что Даль говорит? Послушайте внимательно. Вдумайтесь.

Семейное согласие всего дороже. Семьёй и горох молотить. Семейная каша погуще кипит. Семейно – всей семьёй. В кругу своей семьи жить следует.

На окрошку редиски я на своей грядке всё-таки набрал. Не придётся ли в другой раз ехать за редиской в Переславль на рынок или в матриархат Пантелиных? А что? Всё может статься, коли лада в семье не будет.

…Укроп раньше самосевом завоёвывал себе огородное пространство. Извините за такую нелепость, грубость, можно сказать, с ним приходилось бороться, а вот подкосила, забила вожделенный укроп кавказская кинза. Но, подверстав эту самую южную кинзу вместе с петрушкой в окрошку как неплохие, обогащающие вкусовые данные похлёбки приправы, посмотрим попристальней на укроп, который и петрушке – брат, и отменно самостоятельное огородное растение семейства зонтичных со многими замечательными качествами.

Привлекает гастрономов его сильный, пряный, освежающий в жару запах. Вкусно пахнут его перисторассечённые сизо-дымчатые листья. Когда укроп зацветает, в высшей степени готовности быть желанными и полезными людям пребывают все его содержательные компоненты. В укропе наготове ароматизированный растительный сахар, благоухание этой пушистой травки обеспечивают эфирные масла, к вашим услугам соли железа, калия, кальция, фосфора (надо ли говорить, как они нам необходимы!), играет своими оранжевыми мышцами каротин, а он, как известно, улучшает, плодовитость, а ещё на высочайшем качественном уровне укроп предлагает нам витамин С.

Молодые веточки укропа с желтоватыми цветочками пойдут в окрошку в изрядном количестве. Чем больше укропа, тем лучше. Ароматной, всем полезной будет окрошка! Так что держись, укроп. Ох, не удержится он до осени. Укроп востребован, да ещё как! Стебли, побуревшие зонтики, усыпанные семенами, – важное снадобье, источник духовитости при засолке огурцов. В огуречном рассоле, радикальном средстве для опохмелки, зонтики со стеблями укропа и творят, главным образом, этот чудный эликсир. Разумеется, без бочки с огурцами никакого эликсира не состоялось бы по определению.

Хорошо назвал любимый народом, популярный, кажется даже чересчур, огурец Владимир Иванович Даль. Огородный плод. Вот как! Всем повсюду летом 2010 года было душно, жарко не в меру – только не огурцам. Ночью не меньше четырнадцати градусов по Цельсию, и огурцы целых два месяца плодятся с удивительной стремительностью. Вчера большую корзину собрал, а, глядишь, сегодня подросло огородных плодов столько, что и в бельевой корзине не унесёшь. Любит, ласкает народ добрым метким словом это огородное чудо: огурчик, огурчище, огурчишка, огуречище. Чем не молодец, если нос с огурец. Белогубы огурцы, молодцы белопупы. Последние четыре слова – скороговорка. Попробуйте справиться, коли вы во хмелю!

Ожидалась по случаю приезда знатных гостей баня. Первыми на свежий пар ринулись женщины. Мужчины в ожидании своего часа выпивали, закусывая криушкинскими малосольными огурчиками.

– Известное дело, где огурцы, там и пьяницы, – ворчала тёща Александра Васильевна, ставя на стол большую чашу, до краёв наполненную аккуратненькими, крепенькими, пахучими малосольными огурчиками. Компания засела в тесной, исключительно уютной, срубленной в своё время Федором Ширшиковым в полбревна кладовой, обживаемой московской интеллигенцией на свой лад. Бывшая кладовая, на местном плотницком речении клеть, стала гостевой комнатой. В тёмной кладовке прорубили окно, и она обратилась в светлицу. Да и собраться в вечерний час в ней куда как хорошо. В тот раз в клети, если прислушиваться со стороны, беспрестанно гудели, как шмели, басовитые, перемежаемые теноровыми вскриками мужичьи голоса. Академики-физики, художники, музыканты и аз, грешный, – литератор – травили байки, анекдоты, гремели гранёными стопками и стаканами, хрупали крепкими, ароматными под воздействием пахучих смородиновых и богатых дубильными веществами дубовых листьев огурцами. Стоял плотный говор, в который то и дело врезались гулкие, отдалённые удары, доходящие до нас через две стены, бани и клети. Это дамы в парной с оттяжкой лупили друг дружку берёзовыми вениками, не минуя, надо полагать, и нежных частей тел, тех самых дамских прелестей, за которые в доме Антона Павловича Чехова в обязательном порядке поднимали второй тост. Спросите: почему не первый? Первый в русских застольях пьют за родителей.

Мерный ход благостного застолья прерван был раздавшимся снаружи, вблизи окна нашей светёлки, отчаянными воплями:

– О-о-о! Моя жопа! О-о-о-о-о! – крик, удаляясь, погас за дверью бани.

Что случилось? Вопила, неистово кричала женщина. Отчего?

Вскоре выяснилось: доктор философии Калифорнийского университета Мэрилэнд (её американскую фамилию запамятовал), всласть похлестав себя ароматным, ласковым веником, вылив на себя ведро холодной воды, выбежала на лужок освежиться, подышать вечерним деревенским воздухом. Не найдя удобным тут же присесть, чтобы пожурчать, метнулась за угол двора и, что называется, не разбирая дороги, врезалась в заросли крапивы, которая обычно буйно произрастает вдоль заборов, у стен хозяйственных построек.

Пребывание Мэри в течение недели в компьютерном лагере, открытом ещё в прошлом году Евгением Павловичем Велиховым на Кухмаре, не прошло для неё даром. Она прилежно изучала в подобающей среде русский язык и успела усвоить несколько, бывших в ходу популярных слов и выражений, в их числе было обиходное в народной речи слово «жопа». Отдав должное незаурядным лингвистическим способностям Мэри, мужская компания, что называется, выпила «по тринадцатой» за её здоровье, которое, как известно, только прибывает от соприкосновения со жгучей крапивой. Далее принялись за вокал.

 
По Дону гуляет,
По Дону гуляет.
По Дону гуляет
Казак молодой.
О чём, дева, плачешь?
 

На этих словах раздался гомерический хохот, и в горницу, без стука, вошла Александра Васильевна.

– Академики-алкоголики! Ночь-переночь, а они пьют вино, горланят песни. Ребёнок в избе не спит, потому что всё слышно. Девочка-малышка – десять месяцев от роду ей всего.

Как стремительно летит время! В избе прислушивалась к доносящимся из горницы голосам моя внучка Галя. Близость академической среды, несомненно, отразилась на её биографии. Галя окончив журфак МГУ (в дедушку было пошла), без задержки освоила учебную программу филологического факультета и получила второй диплом (в маму теперь пошла), куда в конце-концов поведёт её научная стезя, поживём – увидим. Она, не медля, вышла замуж, родила дочку Дуню, нянчит сейчас уже полугодовалую очаровательницу.

Момент появления Дуняши в Криушкине в возрасте самом что ни на есть начальном, в разгар жаркого лета, я попытался тогда же запечатлеть, как смог, в прозе.

Итак… Плавный ход писательских размышлений прервал авторитетный, басовитый, основательный (всё это – прямые указания на меццо-сопрано или контральто в будущем) младенческий ор пробудившейся, проголодавшейся моей правнучки Дуни.

Хорошо родиться со своей песней. Дуня, моя Дуничка, Дуня-тонкопряха. Когда впервые взглянул на неё, улыбнулся радостно. Мне явилось не случайно в сияющих глазах малютки неосознанное, инстинктивное ощущение прелести Богом дарованного бытия.

Она наделена несказанной жаждой жизни. Очаровательный, готовый вкушать, едва слышно чмокать, выражать чувство голода или блаженство сытости ротик. Носопырка – кнопочка. Изящные, миниатюрные ушки. Умилительные, легче гагачьего пуха, золотисто-блондинистые волосы, красиво обрамляющие её далеко не бессмысленное лицо. А руки! Они всегда на свободе. Теперь не принято пеленать младенцев, чтобы не лишать их возможности стремительно развиваться. И милые Дунины царапки вовсю осваивают близлежащие окружности, плоскости, доступное им пространство. Жажда движения сулит незаурядный темперамент в будущем.

Юные родители, Илья и Галя, давным-давно знали, что родится девочка (наука не дремлет) и что назовут они её Дуней. А я, когда узнал об этом, тотчас услышал в себе:

 
Пряла наша Дуня
Ни тонко, ни толсто,
Дуня, наша Дуничка,
Дуня-тонкопряха.
 

Когда доверили взять на руки Дуню, не удержался, спел ей этот куплет и видел, песня пришлась ей по сердцу – на губах девочки играла лёгкая, как тающее в лучах утреннего солнца облачко, улыбка. Мелодия, верилось мне, коснулась лаской её ангельской души.

…Раскрасневшиеся, весёлые банные жёны зашли в светёлку, чтобы услышать: «С легким паром!» На руках у Евгении Серафимовны сидела вконец пробуждённая, румяная со сна десятимесячная Галя. Таково стремительное течение нашей жизни.

Академики-физики Евгений Павлович Велихов и Николай Николаевич Пономарёв-Степной спели ещё одну протяжную народную песню и отправились париться. Гости уезжали из Криушкина на рассвете. Всходило солнце. Пели, щебетали, свистели ликующе птицы. Все разом.

…Самая видная грядка криушкинского огорода – салатная. Пышные, нежные, формой словно купы деревьев или кустарников. Целых три сорта салата на одной грядке! Вариации на тему рококо! У грядки с салатом невольно вспомнилась, как живая предстала Евгения Серафимовна. Завтра. 17 июля, день памяти. Она умерла три года назад. Женя, можно сказать, жила красотой. Искусство – её кислород, а совершенные формы – особая слабость. Она обожала огородный, в утренней росе, салат. Пышный, с большими закрученными в витиеватые спирали листьями салат, напоминал ей архитектурный стиль рококо, отличающийся изысканностью форм, причудливой орнаментикой. Ламбрекены на окнах усадебного дома Чеховых в Мелихове после проведённой в 1995 году реставрации она конструировала, памятуя о любви Чехова ко всему французскому и о своей увлечённости приёмами изысканного стиля рококо. На отдыхе вместе с семьёй академика-физика Николая Николаевича Пономарёва-Степнова на Чёрном море в Агудзерах Женя при всяком удобном случае заводила разговоры об искусстве. Тем было предостаточно. Майя, супруга знаменитого физика, была заводилой экстремальных, левого уклона, по существу и духу модернистских, выставок живописи в Курчатовском институте, в академическом просторечье Курчатнике, и стоило коснуться этого предмета, как разгоралась дискуссия, поскольку Женя – убеждённая сторонница реалистического направления в изобразительном искусстве. Каждая Майкина выставка – сенсация. С модернизмом бодались официальные власти брежневской эпохи. Шум на всю Москву: сбегались на устраиваемые Майей Александровной вернисажи тоскующие по свободе западники, диссиденты, любители острых ощущений. В клубе физиков к тому же демонстрировались не пропущенные в прокат зарубежные фильмы, регулярно проходили встречи с модными поэтами и «прозвучавшими», известными от Москвы до самых до окраин, артистами театра и кино.