Текст книги "И один в поле воин"

Альбом майора Шульца

Впервые за много дней солнце прорвалось сквозь тучи и залило лучами землю. Воспользовавшись перерывом, офицеры в одних мундирах высыпали во двор штаба. Одни, щурясь от солнечного света, грелись на крыльце, другие небольшими группами прохаживались по двору, о чем-то разговаривая. Немало народа собралось и у блиндажей, расположенных вдоль дороги, напротив входа в штаб. В блиндажах офицеры обычно прятались во время налетов авиации. Но сейчас здесь происходило своеобразное соревнование в стрельбе между лучшими стрелками штаба Шульцем и Коккенмюллером.

По условиям соревнования стрелок должен отбить горлышко бутылки, поставленной в тридцати метрах от стреляющего на земляном настиле блиндажа.

В случае меткого попадания он получал от партнера две бутылки коньяка или их стоимость. Если пуля попадет не в горлышко, а просто в бутылку, стрелявший должен уплатить партнеру одну бутылку коньяка, а если пуля совсем не попадет в мишень двойной штраф – две бутылки коньяка.

Первым стрелял Коккенмюллер. Взяв из рук ефрейтора большой пистолет, гауптман внимательно осмотрел его, подошел к нарисованной на земле черте, встал вполоборота к мишени и старательно прицелился. Выстрел! Столбик пыли поднялся справа, чуть повыше бутылки. Коккенмюллер прикусил губу и снова прицелился. На этот раз пуля попала в середину бутылки и разбила ее. Третья пуля тоже лишь разбила бутылку.

– Штраф! Четыре бутылки! Выигрыш – ни одной! – смеясь воскликнул офицер, исполнявший роль арбитра.

– Я отыграюсь на следующем туре, – спокойно бросил Коккенмюллер, – теперь я знаю, как целиться.

– Полезное занятие для офицеров штаба, – послышалось сбоку. Все оглянулись. Начальник штаба генерал-майор Даниель и оберст Бертгольд подошли к собравшимся.

Майор Шульц объяснил условия соревнования.

– А ты, Генрих, не принимаешь участия? – спросил Бертгольд, заметив среди присутствующих Гольдринга.

– К сожалению, когда я подошел, соревнования уже начались.

– О, пожалуйста, герр лейтенант, это лишь начало первого тура. К тому же я люблю крупные выигрыши, – попробовал пошутить Шульц.

– А вы уверены, что выиграете? – прищурившись спросил Генрих.

Майор Шульц самодовольно улыбнулся и вместо ответа протянул Генриху пистолет.

– Нет, теперь ваша очередь, я буду стрелять после вас.

Почти не целясь, майор Шульц выстрелил трижды. Одна бутылка была разбита, у второй срезано горлышко, третья пуля прошла рядом с бутылкой, не задев ее.

– Недурно, – похвалил генерал Даниель.

– Вам стрелять, барон, – пригласил Шульц.

Гольдринг вынул из кобуры офицерский вальтер и встал в позицию.

– Вы хотите стрелять из этой хлопушки? – удивился Коккенмюллер.

– А разве правила запрещают это?

– Нет, но я держу пари, что из этого вальтера и за десять шагов не попасть в горлышко бутылки, – настаивал Коккенмюллер.

Несколько офицеров поддержали его.

– Вы ставите себя в худшие условия, чем остальные участники соревнования, – бросил и генерал Даниель.

– Но офицер, герр генерал, должен владеть всяким оружием как можно лучше. Я скорее соглашусь проиграть майору Шульцу десять бутылок за каждый выстрел, чем соглашусь стрелять из другого пистолета.

– Ловлю вас на слове, десяток бутылок за каждый выстрел! – воскликнул Шульц.

Гольдринг молча поднял пистолет, и в тот же миг прозвучали три выстрела. Первая бутылка была разбита, две другие остались без горлышка.

– Скверно! – поморщился Гольдринг, словно не слыша восторженных восклицаний присутствующих. – Поставьте новые бутылки, – попросил он ефрейтора.

Три новых выстрела вызвали всеобщий восторг. Горлышки трех бутылок были срезаны, словно ножом.

– Выигрыш пятьдесят бутылок, проигрыш – десять. Сорок бутылок коньяка с майора Шульца! – весело выкрикнул арбитр.

Кругом захохотали. Всем была известна скупость майора, и сейчас все с интересом наблюдали, как его длинное лицо покрывалось красными пятнами.

– За майором Шульцем еще три выстрела, – напомнил Генрих. – Вальтер при вас, майор?

Шульц беспомощно схватился за кобуру и покраснел еще больше.

– Было условлено стрелять из парабеллума, – запинаясь проговорил он.

Генрих весело рассмеялся.

– Я пошутил, говоря о десяти бутылках, майор, с меня хватит и одной.

– Тогда разрешите пригласить вас в девять часов вечера распить со мной выигранную вами бутылку.

Шульц поклонился так церемонно, словно приглашал Генриха по крайней мере на роскошный банкет.

– Сочту за честь для себя. Буду ровно в девять, – Генрих наклонил голову, стараясь скрыть насмешливый блеск глаз.

– А знаете, барон, я не хотел бы быть вашим противником на дуэли! – пошутил Коккенмюллер, когда они вместе с Генрихом возвращались в штаб. – И знайте, сегодня вы нажили себе заклятого врага.

– А мне показалось, что мы расстались с Шульцем, как приятели, ведь я подарил ему почти весь проигрыш.

– Он не простит вам, что вы лишили его славы лучшего стрелка штаба, – пояснил Коккенмюллер, – а это единственное, чем он мог до сих пор гордиться.

Когда Гольдринг и Коккенмюллер вошли в свою комнату, дежурный доложил, что у оберста находятся сейчас генерал Даниель и оберст Лемберг.

– Лемберг? – вопросительно взглянул на Коккенмюллера Генрих и наморщил брови, словно что-то вспоминая.

– Ему поручено руководить операцией «Зеленая прогулка», – пояснил гауптман.

Они сели к своим столам и склонились над бумагами. Минут через пять через приемную оберста, даже не взглянув в сторону офицеров, прошел генерал Даниель, а за ним покрытый пылью и усталый оберст Лемберг.

Сквозь полуоткрытую дверь было видно, как Бертгольд ходил взад и вперед по кабинету. Это свидетельствовало о плохом настроении оберста. Но Генрих, которого очень заинтересовало сообщение Коккенмюллера о возложенной на Лемберга миссии, все же отважился постучать к шефу.

– А, это ты! – хмурое лицо Бертгольда прояснилось. – Что ж, поздравляю с успехом, ты отличный стрелок!

– Именно по этому поводу я и пришел к вам, герр оберст! Не кажется ли вам, что целесообразнее было бы показать свое умение владеть оружием не в подобном состязании, а на «Зеленой прогулке», где мишенями будут настоящие враги, а не пустые бутылки из-под коньяка.

Подобие улыбки промелькнуло на лице Бертгольда.

– «Зеленая прогулка» уже осуществлена.

– Уже? Когда же? – и удивление, и разочарование слышались в голосе Генриха.

– Начали сегодня на рассвете, ровно в шесть, а кончили в двенадцать.

Мрачный взгляд Генриха, очевидно, искренне потешал Бертгольда.

– Нет, ты чудак, настоящий чудак, ну, скажи мне откровенно – почему тебе так захотелось принять участие в этой операции?

– Разрешите мне ответить вам не как начальнику, а как моему второму отцу, от которого я не хочу иметь тайн?

– Надеюсь, что именно так ты всегда разговариваешь со мной.

Генрих колебался, словно ему неловко было поверять свои самые сокровенные мысли.

– Вы так много сделали для меня, – начал он неуверенно, – благодаря вам я так быстро получил офицерское звание, вы определили меня на интересную работу, но…

– Ну откровенность так откровенность! Почему ты не договариваешь?

– Я завидую многим офицерам штаба, у них есть боевые заслуги, очевидно, они принимали участие в важных операциях, о чем красноречиво говорят награды на их мундирах…

Безудержный хохот Бертгольда не дал Генриху закончить фразу

– Это все!.. Как же ты наивен! Уверяю тебя, большая половина этих орденов выдана штабным офицерам только для того, чтобы фронтовики верили, что и штабисты имеют заслуги перед фатерландом, хотя часто, даже чересчур часто, эти заслуги не больше заслуг архивариуса какого-нибудь провинциального магистрата. И для этого совершенно не надо подставлять голову под партизанские пули. Для этого найдутся люди с менее благородной кровью, чем твоя. И благодари меня, что я не пустил тебя на эту операцию.

– Почему?

– А потому, что мы потеряли только убитыми двести девятнадцать солдат и шестнадцать офицеров, половина полицаев уничтожена…

– Выходит…

– Выходит, что «Зеленая прогулка» для многих превратилась в последнюю прогулку. Когда наши части, закрыв все выходы, приблизились к лагерю, выяснилось, что он абсолютно пуст. Лагерь и подступы к нему были хорошо заминированы. Прибавь к этому, что партизаны наскочили на нас с тыла и, причинив нам значительный урон, молниеносно исчезли. Операция позорно провалилась. Единственное последствие – свыше двухсот новых крестов на кладбище вблизи этого населенного пункта.

– Выходит, оберст Лемберг…

– Черт возьми этого Лемберга, я не хочу себе портить настроение из-за его неудач. Пусть сам оправдывается перед высшим командованием. Как ты думаешь, лейтенант, не стоит ли нам немного рассеяться и хоть на вечерок укатить в ближайший город?

– С большой радостью.

– Знаю, что с радостью. Молодость не любит глухих углов, разнообразие обстановки ей необходимо, как воздух. Так, может быть, сегодня и двинемся?

– Лучше завтра, сегодня я приглашен к майору Шульцу.

Оберст поморщился.

– Вы недовольны?

– Обеспокоен. Майор Шульц не простит тебе сегодняшнего позора. Выпив, он может оскорбить тебя, а ты со своим горячим характером…

– Я буду холоден как лед и сдержан, как вы, герр оберст.

– И все-таки я не очень спокоен.

– Почему? Ведь я обещаю вам…

– Ты еще так молод! Не будь войны…

– Я, возможно, не имел бы счастья называться вашим сыном…

– Это верно. Ну, иди, но помни, что с майором надо быть настороже. Если рано вернешься – загляни ко мне.

– Слушаю, герр оберст!

В назначенное время, затянутый в новый парадный мундир, Генрих стучал кончиком стека в дверь квартиры майора Шульца. Дверь открыл сам майор.

– Прошу, прошу, уважаемый барон Гольдринг! – майор старался держаться приветливо, но на его лице скорее была лесть, чем приязнь.

Генрих быстрым взглядом окинул комнату Шульца и едва удержался от улыбки, вспомнив рассказ Кубиса о том, как денщик Шульца, стараясь создать уют в комнате своего офицера, притащил откуда-то два кожаных кресла, а майор тотчас же срезал с них кожу и спрятал ее в свой большой, похожий на сундук чемодан.

А сделать комнату уютной не мешало бы, уж чересчур в ней голо и неприветливо. Узкая кровать, накрытая грубым солдатским одеялом, стол, четыре стула. Да еще этот злополучный чемодан, действительно – настоящий сундук, даже железом обит. Интересно заглянуть в него. Наверно, там лежит и офицерское одеяло, аккуратно уложенное на самое дно. И как это Шульц оставил на стене фотоаппарат, наверно, вытащил его перед самым приходом гостя, чтобы похвастаться. Майор ждал еще кого-то. На столе стояли две бутылки коньяка и четыре рюмки.

– Будет еще кто-то? – кивком головы Генрих указал на стол.

– Я заставил Коккенмюллера вернуть мне проигрыш, пришлось пригласить и его. Но десять минут назад он известил меня запиской, что оберст куда-то посылает его. Кубис, который тоже должен был прибыть, занят. Итак, нам придется посидеть вдвоем. Вы не возражаете?

– Буду рад провести вечер в вашей компании.

Впрочем, приятного этот вечер обещал мало. И хозяин, и гость явно подыскивали темы для разговора, а круг их был очень ограничен. Интересы Шульца не распространялись дальше событий штабной жизни. И только когда разговор коснулся оберста Бертгольда, майор чуть оживился. Расхваливая большой служебный опыт оберста, его личные качества, Шульц с горечью заметил, что последнее время Бертгольд стал холодно и даже нехорошо относиться к нему.

– И чем же вы это объясняете? – спросил Генрих, внимательно глядя Шульцу в глаза.

Майор отвел взгляд, но пересилил себя и тоже взглянул прямо в глаза Генриху.

– Признаться, я объясняю это некоторым влиянием с вашей стороны.

– Но, согласитесь, майор, у меня нет ни малейшего повода враждебно относиться к вам и как-то влиять на оберста.

– Возможно, какие-либо сплетни или мои слова, переданные в искаженном виде, – начал было Шульц.

– Ведь мы с вами офицеры, а не кухарки, чтобы прислушиваться к сплетням. Что касается меня, то должен предупредить, оскорбления, задевающего мою честь, я не прощу никогда и никому. Но обращать внимание на сплетни… Это ниже моего достоинства.

– Тогда выпьем за то, чтобы между нами никогда не возникало никаких недоразумений. Барон, а вы ведь только пригубливаете!

– Я никогда не пью больше одной-двух рюмок. А поскольку это вторая – разрешите мне продлить удовольствие.

– Похвально для молодого человека. А вот нам, старикам, приходится себя подстегивать, подхлестывать, чтобы справиться с той огромной работой, которая легла на плечи.

– Но, я вижу, у вас есть время для отдыха, господин майор, – Генрих указал глазами на фотоаппарат, висевший над кроватью.

– Фотографией я увлекаюсь с детства, а теперь представилась такая возможность пополнить свой альбом. Столько городов, по которым проходил, столько событий, в которых принимал участие! Развернешь в старости – увидишь не только весь свой путь, а и каждый шаг на этом пути.

Майор много выпил, его всегда мутные глаза теперь блестели, длинное желтое лицо порозовело.

– Интересно было бы взглянуть на ваш альбом, если, конечно, он не чересчур интимного характера. – Генрих лукаво прищурился.

– Что вы, что вы! – всполошился Шульц. – Я человек семейный. Все абсолютно пристойно.

Майор Шульц склонился над чемоданом, поколдовал у замка и через минуту положил перед Генрихом огромный альбом.

Альбом действительно был богатый. Фотографии, сделанные в Бельгии, Норвегии, Чехословакии, Франции, Польше. Можно было проследить весь путь, пройденный частью, в которой раньше служил майор Шульц. А вот большой раздел «Россия». Генрих начал листать странички медленнее. Разрушенные города и села. Голодные, изможденные люди за колючей проволокой. Виселица, и на ней человек. Еще виселица – петля висит над головой какого-то юноши, почти мальчика. Все эти фото служат лишь фоном. На первом плане офицеры, часто сам Шульц. Верно, кто-то помогал ему снимать. А вот один Шульц, во весь рост. Важное надутое лицо, самодовольная улыбка, одна нога стоит на теле убитого. Видно, как поблескивают против солнца хорошо начищенные сапоги.

– Красноречивый снимок, – бросил Генрих, внимательно вглядываясь в фото.

– Я бы сказал – символический, – поправил его майор.

– Его надо беречь как документ.

– Как документ великой эпохи! – с пафосом добавил майор.

Генрих листал альбом, не поднимая глаз, словно боясь, что они выдадут его.

– А вот мой последний снимок, – майор задержал его руку, указывая на обозначенную в уголке фотографии дату.

На снимке генерал-майор Даниель в своем служебном кабинете. Он стоит у письменного стола, держа в руках какую-то бумагу. Фоном служит стена, завешенная огромной картой. Линии на карте нечеткие, но жирно обозначенные стрелы хорошо видно. Генриху не трудно догадаться, что на карте обозначен план операции «Железный кулак».

– Чудесная работа, майор. Вы можете конкурировать с лучшими профессионалами-фотографами. Честное слово, я был бы рад получить от вас фотографию на память о сегодняшнем дне.

Довольная улыбка засияла на лице Шульца.

– Выбирайте любую, которая есть в двух экземплярах.

– Тогда я выберу ваш последний снимок, мне приятно было бы иметь фотографию генерала Даниеля у себя на столе.

– О, пожалуйста! Таких снимков у меня два. Один я собирался презентовать генералу, но теперь, после этой неудачи с «Зеленой прогулкой»…

Майор вытащил из альбома фото и протянул Генриху.

– Нет, так не принимаю, – отстранил его руку Гольдринг. – Подарок надо надписать.

– Если дело за этим…

Шульц взял ручку и размашисто написал на обороте: «Лейтенанту фон Гольдрингу от майора Шульца».

– Благодарю, очень благодарю, – Генрих спрятал фотографию за борт мундира и вздохнул. – Да, я согласен с вами, генералу Даниелю сегодня не до подарков, вторая операция подряд проваливается.

– Вы считаете первой – «Железный кулак»?

– Да, а теперь «Зеленая прогулка»…

– А чем, по-вашему, это объясняется, герр лейтенант? – внимательно вглядываясь в лицо Генриха, спросил Шульц.

Взгляды их скрестились.

– Я разведчик с детства, и хоть я младше всех офицеров разведки корпуса, но никто не разуверит меня в том, что в штабе действует отлично замаскированный шпион.

Шульц откинулся на спинку стула, ноздри его большого носа чуть вздрагивали, словно чуяли добычу, а глаза сощурились в узенькие щелочки.

– Вы думаете? – хриплым голосом переспросил он Генриха.

– Уверен. Даже более – твердо убежден. Но ведь мы, майор, собирались сегодня развлечься, а завели разговор о таком больном и таком неприятном для нас, двух штабных офицеров, вопросе.

– Верно, – согласился Шульц. – Давайте, в самом деле, поговорим о чем-либо ином.

– Скажите, пожалуйста, герр майор, как вы сохраняете такую уйму негативов? – с любопытством спросил Генрих.

– Негативы я сжигаю. Если есть фотографии, незачем возить с собой лишний груз. Но почему это вас заинтересовало?

– Случается, что возникает потребность дублировать какую-нибудь старую фотографию. Вот и пригодились бы негативы.

– До сих пор не было в этом потребности, – пожал плечами майор.

– Допустим, какой-нибудь вашей фотографией заинтересуется гестапо, что тогда? Придется вырывать фотографию из этого альбома, и у вас не останется копии.

Глаза Шульца округлились, в них промелькнула тревога.

– Зачем же гестапо интересоваться моими фотографиями?

Генрих вдруг согнал с лица улыбку, глаза его глядели на майора холодно и враждебно.

– Ведь не все же такие доверчивые простачки, как вы думаете, майор.

– Я вас не понимаю! Объясните, что все это значит? – голос майора срывался от возмущения. – К вашему сведению, барон, я не потерплю оскорбления. А ваши намеки звучат, как оскорбление. Не забывайте, лейтенант, что я старше вас чином и вот уже почти десять лет на этой работе.

– Правила субординации, майор, здесь ни к чему. И не прикидывайтесь оскорбленным. Скажите откровенно, за какую сумму вы продали русским негатив фотографии, которую я спрятал в карман?

У майора перехватило дыхание. Он так побледнел, что его мутные серые глаза на побелевшем лице казались почти черными.

– Что? Что вы сказали? – наконец выдавил он.

– Могу повторить: за какую цену вы продали русским фотографию, или, вернее, ее негатив?

– Мерзавец! – Шульц вскочил с места. Подбежав к спинке кровати, он сорвал с нее ремень с кобурой пистолета.

– Спокойно! Вспомните, майор, – не повышая тона, предупредил Гольдринг, – я стреляю лучше вас. Пока вы вытащите пистолет, я успею продырявить вас столько раз, сколько патронов в моем вальтере. Успокойтесь! Тем более что порядочные люди всегда могут договориться, не прибегая к оружию.

Спокойный тон Генриха, а возможно, его угроза привели Шульца в себя. Он швырнул ремень с кобурой на кровать и подошел к столу.

– Вы, лейтенант, оскорбили мою офицерскую честь. Я этого так не оставлю, – все еще вздрагивая от гнева, воскликнул майор.

– Благородный гнев. Вы чудесный актер, майор! Но на меня, признаться, сцена, которую вы сейчас разыграли, не произвела ни малейшего впечатления.

– Чего вы от меня хотите? – прошипел Шульц.

– Я хотел спросить вас, – спокойно, как и прежде, продолжал Генрих, – приходилось ли вам видеть, как пытают в гестапо людей, на которых пало подозрение в предательстве? А впрочем, не будем останавливаться на подробностях. Ведь вы знаете, там есть такие мастера своего дела, что и мертвого заставят говорить.

– Но почему именно со мной вы затеяли этот разговор, какое я имею к этому отношение?

– Прямое и непосредственное. Неужели вы до сих пор не поняли, что действовали очень неосторожно и у гестапо есть причины поинтересоваться, откуда возникла ваша страсть к фотографии?

– Я всегда честно выполнял свои обязанности офицера, и меня не в чем упрекнуть, – немного спокойнее проговорил Шульц.

– Есть вещественные доказательства, и им поверят больше, чем словам.

– Так в чем же вы меня обвиняете? – снова вскипел майор.

– Упаси боже, майор, я вас ни в чем не обвиняю, и вы с самого начала неправильно меня поняли. Я хотел лишь предостеречь вас от очень большой неприятности, а вы чуть ли не начали стрелять в меня…

Майор схватил бутылку с коньяком и отпил несколько глотков прямо из горлышка. Зубы его выбивали мелкую дробь о стекло.

– Скажите, наконец, барон, в чем меня могут обвинить? – почти простонал Шульц.

– Успокойтесь, майор, – холодно остановил его Гольдринг. – Ведь вы носите мундир офицера, а не передник горничной! Дело в том, видите ли, что на совещании в штабе, несколько недель тому назад, когда обсуждались причины провала операции «Железный кулак», вы завели разговор о том, что у русского командования была копия карты, составленной немецким командованием. При этом вы намекнули, и достаточно прозрачно, на мою особу.

– Но, поверьте, это было лишь предположение, вы сами сказали – намек.

– Это была попытка свалить вину с больной головы на здоровую! Испытанный метод людей, которые прячут концы. Уже тогда я понял, почему вы проявили такую бдительность, а теперь получил подтверждение.

Генрих взял со стола альбом и раскрыл его там, где была вставлена фотография генерала Даниеля.

– Взгляните сами, – указал Генрих. – На этом снимке фактически сфотографирована карта операции, а генерал Даниель вам был нужен, чтобы отвлечь внимание. Если негатив этого фото пропустить через проекционную камеру, то получится точнейшая копия стратегической карты. Вы сами обозначили дату – фотография сделана двенадцатого числа, то есть до начала операции. А для того, чтобы подготовиться к встрече, русским не потребовалось много времени. Все знают вашу любовь к деньгам и, конечно, поверят, что вы продали карту русским за большую цену… А в результате – две наши дивизии фактически перестали существовать… Негатива у вас нет, значит, – он у русских. Так ведь?

Генрих видел, что майор вот-вот потеряет сознание, лицо его было бледно как мел, глаза расширились от ужаса.

– Скажите, хватит ли у вас не слов, а фактической аргументации, чтобы опровергнуть эти обвинения?

– Но я фотографировал генерала, а не карту! – воскликнул Шульц.

– Это слова, а требуются доказательства. Вы можете доказать, что не передали негатив русским?

Майор молчал. Нижняя челюсть его дрожала. До сознания Шульца, очевидно, дошло, какая страшная угроза нависла над ним. Опротестовать обвинение он мог лишь словами, а не фактами, а кто поверит словам?

– Но ведь это ужасно, барон! – с отчаянием вырвалось у майора.

– Наконец-то вы это поняли.

– Ужасно потому, что я никогда в жизни не делал того, в чем вы меня обвиняете.

– Вас, майор, обвиняю не я, а сотни людей, дети которых из-за вас остались сиротами.

– О боже! – простонал майор.

– Честь немецкого офицера требует, чтобы я немедленно сообщил об этом высшим органам…

– Барон!.. – Шульц схватил Генриха за руку, готовый ее поцеловать.

– Но… – нарочно затянул фразу Генрих, – но я никому ничего не скажу. И не только потому, что мне жаль вас и ваших родных. Буду откровенен, я не хочу, чтобы обо мне сложилось мнение, что я выдал вас из мести. За ваш неосторожный намек на совещании в штабе. Вы понимаете меня?

– О барон!

Еще не оправившись от пережитого страха, Шульц, казалось, потерял разум от радости.

– Итак, вы не забудете услуги, которую я вам оказываю?

– Я буду помнить ее вечно и готов отблагодарить вас чем угодно! – воскликнул Шульц.

– Вы, конечно, понимаете, что не может быть и речи о денежном вознаграждении, – брезгливо сказал Генрих. – Но не исключена возможность, что и вы когда-нибудь окажете мне товарищескую услугу, если в этом возникнет надобность. Согласны, майор? Договорились?

– Я с радостью сделаю все, что в моих силах.

– Но если вы хоть раз разрешите себе задеть мою честь офицера немецкой армии…

– Боже упаси, барон. Никогда и ни при каких обстоятельствах!

– Ну, вот и хорошо, что мы договорились. А вы хотели прибегнуть к оружию.

Шульц бросил взгляд на револьвер, потом на открытый еще альбом и криво улыбнулся. Он хотел о чем-то спросить, но не решался.

– Я понимаю вас, майор, и обещаю, если увижу, что вы держите слово и окажете мне какую-либо услугу, я верну вам это фото. Ведь вы об этом хотели меня спросить?

Майор молча кивнул головой.

Вернувшись домой и сбросив мундир, Генрих вдруг вспомнил о своем обещании зайти к оберсту. Он сделал движение, чтобы натянуть мундир, с минуту колебался, потом с силой швырнул его на кресло. Нет, он не в силах сейчас даже пошевельнуть пальцем. Спать, немедленно спать, чтобы отдохнули натянутые до предела нервы.

Но заснуть в этот вечер Генрих долго не мог. Альбом майора Шульца стоял перед его глазами, словно он вновь перелистывал страничку за страничкой.

«Документы великой эпохи», – сказал Шульц про эти фотографии. Да, документы, но документы обвинительные, и, возможно, когда-нибудь все увидят альбом майора Шульца.