Текст книги "Римские каникулы"

– Да, да, я не политик, синьор Шульц! Я человек кабинетного склада, и если интересовался раньше социальными вопросами, то лишь в историческом, в какой-то мере даже философском аспекте. Я с удовольствием заперся бы в этом кабинете и посвятил все свое время литературному труду. Но что поделаешь. В нашу бурную эпоху, когда на весы истории поставлено так много – само существование цивилизации, обязанность каждого человека – не только наблюдать, а и самому творить историю. Я считаю, что просчет ваш и наш в том, что мы пренебрегаем общим во имя узконационального. Вот почему…

Уже полчаса Григорий Гончаренко слушает велеречивые рассуждения Рамони, стараясь не зевнуть и сохранить на лице выражение живейшей заинтересованности.

«Павлин распушил хвост. Огромное честолюбие при мизерных возможностях чего-либо достичь. Безусловно, у него за спиной стоят силы более значительные и опасные – он лишь марионетка, которую дергают сверху. На таких людей действует апломб. Итак, держаться как персона грата, но стараться не задеть самолюбие графа. Он как миленький съест порцию лести, ибо сам глубоко уверовал в свои таланты».

– Простите, что прерву вас, синьор Рамони, но ваши слова так глубоко задели меня… Вы как будто подслушали мои собственные мысли… Когда ты все время занимаешься делами сугубо практическими, то невольно оказываешься в их власти и не замечаешь, как сужается горизонт. Я бесконечно рад, что случай свел меня с вами, да еще здесь, в Риме, где я чувствую себя столь одиноко.

Щеки Рамони чуть порозовели.

– Я тоже рад встретить единомышленника. Ведь и надо мной нависают дела практические. Только утро я могу посвятить работе, как бы это сказать, для души.

– Мне неловко, что я прибавил вам еще хлопот.

– О, пустяки! У меня неплохие связи в Ватикане, и мой секретарь быстро найдет пути, ведущие к падре… Антонио, кажется?! Если патронесса вашей школы…

Гость предостерегающе поднял руку.

– Нет, нет, я не хочу обременять вас этим. Понимаете… – Григорий выдержал паузу, как бы колеблясь. – Нет, не стану от вас скрывать: вмешательство третьего человека было бы крайне нежелательно. По секрету признаюсь: она моя невеста, и дело это совершенно интимное.

– Мы, итальянцы, всегда с уважением относимся к любви и ее тайнам. Но поднять бокал за вашу прекрасную даму вы, надеюсь, разрешите?

– Какой же влюбленный откажется от этого?

– Тогда прошу! – Витторио встал и направился к двери, пропуская гостя вперед.

В небольшой столовой был сервирован ужин.

– Садитесь, синьор Шульц, и, пожалуйста, извините меня: во время конфиденциальных бесед я предпочитаю обходиться без прислуги. Это создает некоторые неудобства, зато я уверен – все сказанное не выйдет за пределы этой комнаты…

– Вы забыли еще об одном преимуществе: интимность обстановки настраивает на откровенность.

Беседа, завязавшаяся между гостем и хозяином, действительно была если не очень искренней, то во всяком случае оживленной. Упиваясь собственным красноречием, рисуясь осведомленностью, граф не замечал, как Шульц то репликой, то вовремя брошенным замечанием направляет весь разговор в нужное русло. Вскоре Григорий довольно ясно представлял себе политическую жизнь страны и расстановку сил, ее обусловливающих.

Картина, постепенно возникавшая у Григория перед глазами, была многоплановой.

Капитуляция Италии и могучее развитие движения Сопротивления, возглавляемое Комитетом национального освобождения, было первым широким слиянием всех сил, борющихся с гитлеризмом и собственным фашизмом. В Комитет вошли шесть самых влиятельных в стране антифашистских партий: коммунистическая, социалистическая, христианских демократов, а также либералы и партии «Действия» и «Труда». Это был ответ на призыв Тольятти создать правительство национального единства. Такое правительство было сформировано в июне 1944 года. В состав его вошли те же шесть партий. Вслед за этим создается Всеобщая итальянская конфедерация труда, где также объединяются различные направления в профсоюзном движении трудящихся, возглавляемые коммунистами, социалистами и христианскими демократами. Казалось, что все прогрессивные силы, объединенные в могучий союз, способны преодолеть послевоенные трудности, построить жизнь на основах подлинной демократии. Но годы фашистской диктатуры не прошли бесследно – хаос в экономической жизни страны, разброд в мыслях. Все усиливающееся влияние Ватикана на правое крыло христианских демократов. Действуют монополии, которым угрожают новые реформы. Фашизм не выкорчеван с корнем, начинает произрастать новая поросль. И не только новая. Секретарь фашистской партии Паволини, еще до полного военного краха 1945 года, приступил к созданию широко разветвленного подполья. Повсюду возникают тайные, хорошо замаскированные, полулегальные и легальные организации. Им легко действовать подспудно, поскольку единства в действиях правительства, по сути, уже нет. Премьер де Гаспери все больше попадает под влияние Ватикана, развернувшего бешеную антикоммунистическую деятельность, а после поездки в США за кредитами и сам в нее включается. Весной 1947 года де Гаспери, ловко маневрируя, в угоду заокеанским друзьям, создает правительство, полностью подчиненное христианским демократам.

Так итальянский народ был обманут в лучших своих надеждах.

Отборное зерно, брошенное в землю Италии, не проросло. Одновременно началась и реорганизация фашистского подполья, главные силы которого были сосредоточены в партии «Мовименто сочиале итальяно», то есть МСИ. Витторио сейчас хвастался «мудрым» ходом, который позволил объединить разобщенные ранее организации и легализовать их в едином центре. Спрятавшись за удобной вывеской, можно расширять и углублять подполье, создавать повсеместно новые боевые группы, хорошо законспирированные арсеналы оружия, компрометировать и даже убирать прогрессивных деятелей, сеять тем самым в душах людей разлад и неверие.

Фашизм. И здесь он тайком накапливает силы. Да какое там тайком, почти открыто. Выходит, страшный урок ничему не научил человечество. Межпартийные распри, словно шоры, закрыли глаза вчерашним антифашистам, которые, отбросив мелкие и крупные дрязги, создавали в свое время нерушимый фронт Сопротивления.

Григорий вспомнил последний день войны и чувство безграничной радости и облегчения, охватившее его тогда. Должно быть, такое же чувство облегчения, подсознательное желание забыть об ужасах войны, усыпило в людях здравый смысл. Как заманчиво было поверить в окончательную победу добра над злом. Что ж, расплачивайся за свое легкомыслие. Вот оно, зло, коварное и хищное, восседает напротив тебя. Но только на этот раз тебе не обмануть меня.

– Я утомил вас, синьор Шульц?

– Что вы! Просто немного кружится голова от вашего превосходного вина.

– Может быть, кофе?

– С превеликим удовольствием выпью чашечку. Мы, немцы, начинаем и кончаем день кофе.

– Сейчас распоряжусь, а вы, пожалуйста, пройдите в кабинет.

Полная багряная луна, напоминая гигантский апельсин, поднималась над горизонтом, и Григорий залюбовался красотой вечернего неба. Как хотелось ему побродить сейчас среди развалин древнего Рима! Днем он видел их только издали, величественные и трагические на фоне ярко-голубого неба. При лунном сиянии это впечатление, должно быть, еще усиливается, ведь ночью все воспринимается острее. Кто-то из философов назвал архитектуру застывшей музыкой. Обрывки какой же симфонии гигантов донеслись к нам через века?

– Пожалуйста, вот сигары и сигареты, прошу сюда! Эти кресла очень удобны именно для кофепития.

Из соседней комнаты донесся скрип колесиков. Григорий краешком глаза увидел, как какая-то женщина вкатила передвижной столик.

– Оставьте все, как есть, и можете идти! – приказал Витторио и вдруг воскликнул: – Что с вами, вам плохо?

– Простите, синьор, но я… я…

Знакомый голос заставил Григория обернуться.

– Лидия!

– О, синьор Гольдринг! Так это действительно вы? Я чуть не упала в обморок… Нам писали, нам написал синьор Лютц… что вы, что вас… Он так горевал, и мы с Куртом тоже… Уф, даже ноги не держат…

Григорий вскочил, пододвинул Лидии стул. Она со страхом взглянула на Витторио и, наткнувшись на его острый взгляд, поспешно сказала:

– Нет, нет, я пойду. Извините, синьор Рамони, я, наверно, позволила себе что-то лишнее… Синьор Гольдринг, я хочу… Я надеюсь…

– Ну конечно, мы еще поговорим. А сегодня крепко поцелуйте за меня Курта.

Последних слов Лидия, должно быть, уже не слышала, так поспешно она вышла из комнаты. Григорий повернулся к Витторио и весело, непринужденно рассмеялся.

– Вот это да! Словно в театре или кино. Вас, конечно, удивила эта сцена, но прежде чем объяснить, разрешите отрекомендоваться вторично: барон Генрих фон Гольдринг! – Григорий щелкнул каблуками, – кстати, расстрелянный американскими оккупационными властями. Отсюда слухи о моей смерти. Отсюда и перевоплощение в Фреда Шульца. А Лидия – жена моего бывшего денщика, с которым мы расстались еще в Кастель ла Фонте.

Напряжение, сковавшее мускулы на лице графа Рамони, постепенно ослабевало, а при последних словах совершенно исчезло.

– Кастель ла Фонте? – воскликнул он возбужденно. – Погодите! Значит, это о вас мне писала Мария-Луиза? О том, как героически вы вели себя в истории с заложниками, спасая дядюшку и ее жениха от рук гарибальдийцев.

– К сожалению, я не смог спасти ее саму. Ни ее, ни графа, ни майора Штенгеля… Скажите, вам так и не удалось узнать, кто взорвал замок?

– Говорят, какой-то эсэсовский генерал. Но никто не мог назвать его фамилию. Для своих мемуаров я храню списки тех, кого мы переправили в Испанию, Португалию и вообще за границу. Я тщательно проверил списки, но ни одного имени, связанного с Кастель ла Фонте, не нашел.

Громкий, прерывистый звонок разорвал вечернюю тишину.

– Кто это может быть так поздно? – Витторио поднялся, чтобы выяснить, в чем дело, но не успел сделать и нескольких шагов, как дверь кабинета резко дернули. На пороге стояла девушка. Грудь ее высоко вздымалась, глаза гневно блестели.

– Витторио, вам не мешало бы обучить вашу челядь вежливости! Я полчаса звоню, полчаса объясняю, что мне необходимо вас видеть, а они расспрашивают, кто я и по какому делу, словно я прошу аудиенции у самого папы.

– Марианна! Во-первых, вы звонили всего несколько секунд, во-вторых, не мешало бы поздороваться, тем более что у меня гость. Разрешите познакомить: Фред Шульц, а это – моя невеста Марианна Висконти.

Девушка густо покраснела. Ослепленная гневом, она, должно быть, и впрямь не заметила постороннего человека.

– Вы могли бы предупредить, что мы не одни.

– Я только что это сделал.

Поборов смущение, девушка рассмеялась и протянула Григорию руку:

– Я произвела на вас ужасное впечатление! Правда?

– До сих пор я никогда не приходил в ужас при виде молодости и красоты. И очень сожалею, что вынужден распрощаться с вами.

– Из-за меня? Из-за моего неожиданного появления?

– Упаси боже! Просто я уже давно злоупотребляю гостеприимством нашего уважаемого хозяина.

– А если я очень, очень попрошу вас остаться? Витторио, не отпускайте своего гостя! Позаботьтесь о собственной безопасности. Я готова изуродовать вас, разорвать на кусочки.

– Вы видите, какая мне грозит опасность. Не станем гневить Марианну, да и я не могу отпустить вас одного в такое позднее время.

Григорий сел, в душе проклиная заботливость Рамони. Как же поговорить с Лидией? Наверняка она будет ждать его где-нибудь в саду или у ворот. А что, если…

– Синьор Рамони! Меня немного волнует деталь, связанная с нашим разговором о Кастель ла Фонте. Это относится к проклятому барону, которого якобы встретила ваша горничная. Хотелось бы убедиться, что она ошиблась. Ненужные разговоры вокруг его имени…

– И попросите принести на террасу стакан холодной воды, – поспешно уточнил Григорий. – Я немного освежусь, побеседую с Лидией, а вы тем временем поговорите с синьориной. Надеюсь, что когда я вернусь, то найду вас целым и невредимым, – смеясь, добавил он.

В дальних уголках сада было еще темно, но цветник перед террасой уже светлел в колеблющемся призрачном сиянии луны. Словно принцессы на приеме, горделиво и церемонно покачивали головками розы. Снежно-белые звездочки табака склонялись к их ногам. Кудрявые верхушки гелиотропов украшали грядки, напоминая легкие облачка… К сладкому нежно-вкрадчивому запаху цветов примешивался терпкий аромат трав, который ветер приносил с дальних холмов.

Григорий прошелся по дорожке до ворот и обратно. У террасы он остановился – навстречу шла Лидия и несла на блюдечке стакан воды.

– К черту воду! – Григорий выплеснул ее на цветы и положил руки на плечи молодой женщины. – Теперь давайте поздороваемся по-настоящему. Как вы живете, что поделывает Курт?

– Он в Германии, поехал к матери… О, синьор Гольдринг! Я так волновалась, так старалась, чтобы не допустить…

– Вы разговариваете с Фредом Шульцем и только это имя должны помнить. Договорились?

– Понятно… Но вы, неужели вы должны скрываться?

– Поверьте мне, не от старых друзей. Но этого требует дело!

– Выходит, я разоблачила вас перед Рамони? Что я наделала!

– Успокойтесь, это получилось очень кстати.

– О, вы знаете, что это за дом! Не верьте Рамони ни в чем, не верьте… ему и Джузеппе… Они…

– Лидия, милая Лидия, я сейчас должен вернуться. Нельзя, чтобы Рамони что-либо заподозрил. Поэтому давайте договоримся о главном: где и когда я могу вас увидеть?

– У меня дома. Рано утром или поздно вечером. Я уже написала свой адрес – вот! Когда Рамони сказал…

– Хорошо, хорошо… Матини жив и здоров? В Риме?

– Да. Правда, на несколько дней уехал в Анкони.

– Напишите его адрес на том же листочке и засуньте под подкладку моей шляпы. Она в передней, серая. Не спутаете?

– Конечно.

– Скажите, вы могли бы подыскать место, где можно спрятать женщину с ребенком?

– Я посоветуюсь с друзьями. Что-нибудь найдем. Это срочно?

– Еще не знаю. Сначала я сам должен ее разыскать.

– Может быть, вам и в этом нужна помощь?

– Очень. Ее зовут Агнесса, фамилия Менендос. Дочка – Иренэ. Остановились они, скорее всего, недалеко от Ватикана. В пансионате или скромной гостинице. Девочка – инвалид, ее возят в коляске. Приехали они из Испании.

– Запомнила. Если Матини уже дома, может быть, сказать ему о вашем приезде?

– Не надо, я приехал не один, а с человеком, от которого должен все скрывать. Потом расскажу.

– Когда вас ждать?

– Постараюсь прийти как можно скорее. Все зависит от обстоятельств… А теперь прощайте, мы заболтались. Впрочем, еще один вопрос: Курт получил мое письмо из Мадрида?

– Ни строчки. Мы дважды переезжали, может быть, поэтому.

– Гм… может быть и так.

Григорию тоже хотелось верить, что письмо затерялось в дебрях какой-нибудь итальянской почтовой конторы, но в сердце уже закралась тревога. Ведь не исключен и другой вариант. В Мадриде письмо задержала цензура. Как ни обдумывал он каждое слово, но что-то же могло возбудить подозрение контрразведки. Допустим, произошло именно так. С какими бы данными вышел на поиски анонимного адреса он сам, Григорий Гончаренко? Фамилия адресата и его национальность – раз, дата отправления письма – два, письмо написано по-немецки – три. Значит, аноним – тоже немец, проживающий в Испании… Курт Шмидт. С кем он может быть связан в Испании? Очевидно, не с девушкой и не с родственниками. Ведь бежали туда люди иной социальной прослойки, в основном нацисты. Будь у Курта среди нацистов влиятельный родственник, парень не служил бы денщиком, а занимал бы должность повыше. Итак, связи у него могут быть только по линии служебной. Например, с его гауптманом бароном фон Гольдрингом. А куда девался Гольдринг, очень легко узнать у Думбрайта и Нунке. Стоит только испанской контрразведке обратиться в школу «Рыцарей благородного духа» – и на Фреда Шульца падет подозрение. Тем более что дата отправления письма совпадет по времени с его пребыванием в Мадриде. Правда, раньше надо докопаться до личности Курта Шмидта. Но и это дело несложное. Не такое уж сложное… Чушь, я просто нервничаю… Испания большая. Почему именно школа неподалеку от Фигераса привлечет внимание контрразведки? Не может этого быть! А запеленгованная радиопередача? Нунке и Думбрайт пришли тогда к единодушному решению: кто-то прятался в таверне и передавал шифровки. Так было спокойнее для руководства школы. А вот испанская контрразведка, поверила ли она в эту версию? Ему, Григорию, собственно говоря, наплевать, как все обернется: еще неделя, ну, две… А вот Домантович, Домантович…

Фред Шульц вернулся в кабинет с таким беззаботным видом, что ни Рамони, ни Марианне даже в голову не пришло, как сильно он взволнован.

– Ночные феи просили передать вам, синьорина! Осторожно, осторожно, не уколитесь!

– О, какая прекрасная роза! Вы настоящий рыцарь, синьор!

– Буду очень рад. Конечно, если не возражает ваш жених.

– А может, и мы с вами отбросим церемонное «синьор» и все вместе выпьем на брудершафт? – Рамони вопросительно взглянул на своего гостя и взял бутылку.

– Тогда мне еще приятнее будет ваше и Марианнино общество!

Рамони разлил коньяк и первый поднял бокал.

– За наше знакомство, Фред!

– За будущее – ваше и Марианны!

Коньяк был не очень крепким и не лучшей марки, но девушка заметно опьянела. Она начинала говорить об одном, перескакивала на другое, бросала колкие замечания в адрес Витторио, а то вдруг некстати смеялась или чуть ли не плакала. По отдельным репликам Григорий понял, что граф не явился на свидание, выставив девушку на всеобщее осмеяние. Но по всему чувствовалось – не это главная причина ее раздражения, неуверенности, беспокойства. Она таилась глубже, подтачивала сердце и душу. Марианна напоминала тонкий, надломленный тополек, который гнется от ветра, трепеща всеми листочками.

Поймав мрачный взгляд Витторио, Григорий глазами указал на Марианну. Тот утвердительно кивнул.

– Марианна, пора ехать. Я отвезу Фреда, потом вас.

– Но я еще не осмотрела как следует ваш кабинет!

Девушка вскочила с места и стала разглядывать картины и разные безделушки на письменном столе. Вдруг она вскрикнула:

– Мой подарок! Вы его сломали!

– Завтра же отвезу ювелиру, он приделает новое лезвие, – успокаивал ее Витторио и хотел было обнять девушку за плечи. Она выскользнула, рукой отстранила Рамони и, упав головой на стол, зарыдала.

– Плохая примета… Плохая примета… Боже, какая плохая! – прорывалось сквозь слезы.

Ни Григорий, ни Витторио, ни сама Марианна не догадывались тогда, как быстро оправдаются тяжелые предчувствия девушки.

2
На сцене появляются трое

– Синьор Матини уже вернулся?

Стефания оголенной по локоть рукой вытерла пот со лба, кряхтя, разогнулась и бросила выбивалку на кучу половиков. Прежде чем ответить, она цепким взглядом окинула фигуру молодой женщины, как бы взвешивая: ответить той просто «нет» или рассказать более подробно, куда и зачем поехал доктор и как Бог вознаградил его за все лишения, вежливость и доброе сердце.

Скромный наряд и отсутствие косметики говорили в пользу незнакомки, но сухой блеск глаз, прерывистое дыхание, нетерпеливая страстность, с какой она ждала ответа, вызывали подозрение:

«Второй раз приходит и так горюет, что не застала. Гляди-ка, прямо глазами ест! А уж если женщина начинает бегать за мужчиной… если начинает преследовать его… известно, чем тогда кончается. Десятью дорогами станет обходить ее, так она опостылеет, какой бы красавицей ни была…»

Засидевшись в девушках, Стефания, однако, считала себя знатоком мужских сердец, созданных по особому образцу и подобию и совершенно отличных от женских! Сейчас Стефания, отстаивая интересы Матини, которого она вынянчила, тем не менее не могла побороть чувство жалости к незнакомке.

– Уехал, и ни слуху, ни духу. Все они одним миром мазаны.

Растерянность, почти отчаяние промелькнуло на лице женщины. Минуты две она стояла, словно колеблясь, сказать или не сказать, потом молча кивнула и быстро пошла к воротам.

На улице силы, казалось, совсем покинули Агнессу. Прижавшись плечом к ограде, женщина бессмысленно глядела вперед, не решаясь двинуться с места, не зная, куда идти. Ведь она не могла вернуться домой ни с чем.

Волнения, связанные с путешествием, и усталость после дороги окончательно свалили Иренэ. Она лежала неподвижно, словно куколка, не подавая голоса. Только из куколки в свое время выпорхнет красивая бабочка, а Иренэ… сможет ли она когда-нибудь хотя бы встать на ножки?

Вначале все как будто шло хорошо. В небольшой гостинице на Кола ди Риенцо Агнесса сняла неплохой номер: солнечный, с большим окном и балконом. Иренэ очень радовалась, что они живут недалеко от Ватикана. Сам воздух здесь казался ей целебным. Но уже на следующий день девочка стала слабеть, а после тревожной ночи не смогла сесть. Вместе с этим пришло полное равнодушие ко всему и ко всем.

Оставив девочку на служанку, которую ей порекомендовала хозяйка гостиницы, Агнесса бросилась разыскивать Матини, успокаивая себя тем, что через полчаса придет знающий врач, и не просто врач, а еще друг Фреда, а уж он-то не оставит их без помощи. На поиски нужного номера по улице Двадцатого Сентября ушла масса времени. Таксист нарочно плутал по городу, а когда наконец Агнесса нашла дом, в котором жил Матини, выяснилось, что доктор в отъезде. За вознаграждение в тысячу лир шофер обещал помочь беде.

– Доктор, пхе… я привезу вам профессора, первейшее светило Рима. Мертвых поднимает с постели! Четверть часа, и будет у вас.

Но «светило», наверно, давно угасло, а скорее всего существовало только в воображении шофера. И уже только вечером хозяйка гостиницы привела в номер болезненного вида старика, который плохо видел, плохо слышал и, очевидно, давно оставил практику. Осмотрев больную, он долго сидел, задумавшись, над рецептурным бланком.

– Не знаю, синьора, правильно ли вы меня поймете. Все вы уж слишком верите в исцеляющую силу лекарств. Но эликсира жизни, синьора, нет. Что же, я выпишу вам одну микстуру. Надеюсь, она облегчит нынешнее состояние девочки… учтите, я говорю только о нынешнем состоянии. А больной необходимо специальное систематическое лечение, и мой вам совет – не теряйте времени.

«Не теряйте времени… не теряйте времени…» Словно маленькие молоточки, эти слова непрерывно, днем и ночью стучат в висках. Как надеялась Агнесса, что хоть сегодня застанет Матини и он ей что-то посоветует! А выяснилось – снова надо ждать, ждать неизвестно сколько, надеяться неведомо на что.

С улицы Двадцатого Сентября Агнесса вышла на дель Квиринале, машинально миновала перекресток, где ей надо было свернуть на площадь дель Пополо. Брать такси не хотелось. Агнесса, запертая в четырех стенах гостиничного номера, чувствовала себя физически скованной. Даже у себя дома, в большой вилле, окруженной садом, властная потребность двигаться швыряла женщину на спину коня, и она мчалась наугад, без цели, только бы видеть перед собой простор, слышать, как свистит в ушах ветер, жадно глотать пьянящий, ароматный воздух. Теперь, в этом большом городе, весь мир ограничен для Агнессы маленькой точечкой. Такой крошечной, что даже Пресвятая Мадонна ее не увидит. Ведь за каждым окном, за каждой стеной к ней простирают руки, умоляя отвести беду. Где уж Мадонне услышать голос Агнессы, которая даже на этой улице затерялась, словно песчинка на укатанной дороге. А если взять весь город, весь мир… Сколько их, таких матерей, как она, обращает свои мольбы к небу? Нет, не надо думать об этом, а то становится так страшно. Так страшно, что хоть головой в Тибр.

Большая зеркальная витрина кондитерской на дель Корсо искушала прохожих тысячами соблазнов. Сегодня ее оформили по-новому. Маленькие гномики в ярких одеждах катили крохотные тачечки, наполненные мелкими разноцветными леденцами. Гномики сновали взад и вперед среди возвышений из конфет и пирожных, огромных тортов и шоколадных пирамид. Маленькие человечки двигались так весело и быстро, совершали такие головокружительные виражи, что витрина привлекала внимание не только детворы, но и взрослых. Невольно остановилась и Агнесса.

«Может, Иренэ тоже посмеялась бы», – подумала она с тоской и сразу вспомнила о подарке для девочки.

Реклама сделала свое – в кондитерской было людно, как никогда. Продавцы едва успевали взвешивать, заворачивать пакеты, приветливо улыбаться, извиняясь за то, что посетителям приходится ждать.

– Так проходит день, – пожаловалась молодая женщина, которая стояла у прилавка рядом с Агнессой. Нетерпеливо покусывая губу, она прибавила: – Если времени у тебя в обрез, обязательно что-то тебя задержит. Вы не замечали?

– Я не тороплюсь, синьора, а вы, я вижу, спешите, – Агнесса чуточку посторонилась.

– О, вы не так меня поняли! Уверяю вас, я совсем не имела в виду… Хотя… если несколько лишних минут не имеют для вас значения… – женщина подняла на Агнессу красивые зеленоватые глаза и благодарно улыбнулась. – Мне для больного, – обратилась она уже к продавщице, – что-нибудь вкусное, но не обременительное для желудка. Как вы думаете, вон те пирожные-безе…

– Именно это я и хотела вам предложить.

Когда женщине с зеленоватыми глазами вручили покупку, она снова повернулась к Агнессе:

– Еще раз спасибо, синьора!

– И вам тоже. Вы подсказали мне, что купить для больной…

Присмотрись Лидия повнимательней к красивой, грустной женщине, может, она бы и догадалась, что рядом с ней стоит та, которую ей поручено разыскать. Но Лидия спешила, Агнесса тоже.

…Придя на дель Корсо, чтобы купить самое лучшее и свежее, Лидия потеряла массу времени. Даже автобусом в район Трастеверэ отсюда не скоро доберешься. А от остановки до дома Чезаре идти да идти…

Прошлый раз Лидия была у Чезаре вместе с Куртом. Тогда они хорошо провели вечер – слушали пластинки, танцевали, вместе готовили ужин. И разговор за бутылкой вина был непринужденным, душевным. Вначале Лидия немного побаивалась Чезаре. Все-таки известный журналист. Но после того вечера, когда даже неразговорчивый Курт…

Ох, как ни убегаешь от этих мыслей, как ни заставляешь себя думать о другом, а неизбежно возвращаешься к тому, что болит. После отъезда Курта к матери в Германию Лидия совершенно потеряла покой. Она знает, чувствует – не может он разделить свое сердце пополам. И дело не в матери, та бы с радостью переехала к ним, дело в другом: Курт сам не может жить на чужбине.

– Не поеду! Ни за что на свете! – категорически заявила Лидия, когда он в первый раз заговорил о переезде. – Почему я должна уступить, а не ты?

– Потому, что я, как немец, больше виноват перед миром! И долг всех честных немцев – создать такую Германию, которая оправдала бы их перед человечеством.

– Можно подумать, что ты вслух читаешь газету… Человечество! Какие пышные слова! За счастье людей можно бороться и тут, в Италии. В любом уголке земного шара. Ты же и здесь не сидишь сложа руки.

– Надо быть там, где может вспыхнуть пожар. Когда откуда-нибудь доносится запах гари, люди бросаются туда.

Они неоднократно возвращались к этому разговору, и всякий раз в душе Лидии нарастало смятение. Она понимала Курта, видела, что ей не уйти от окончательного решения. Но Лидия все время уклонялась от ответа, потому что тоже не могла разделить свое сердце пополам. Здесь земля ее предков, здесь родные сердцу могилки, здесь она вместе с партизанами боролась против фашизма.

В автобусе было жарко, голова кружилась от мыслей и духоты. Лидия стала пробираться к двери и все же чуть не проехала свою остановку. Пришлось спрыгнуть на ходу.

– И все им некогда, все им некогда, – ворчала дородная, пожилая женщина, оказавшаяся рядом. Потом более мягко спросила: – Болит?

Лидия пошевелила ногой – ни капельки.

– Ну, твое счастье, девушка!

Нога действительно не болела, но ремешок на босоножке вот-вот оборвется. Лидия шла, ступая очень осторожно. Но как ни старалась она перенести центр тяжести на левую ногу, беда все-таки произошла. Правда, во дворе дома, где жил Чезаре.

Присев у лестницы на какой-то ящик, молодая женщина вытащила из прически металлическую шпильку и, орудуя ею, пыталась закрепить проклятый ремешок. Но тугая проволока не сгибалась, несмотря на все старания Лидии.

«Ну и черт с ним!» – Лидия тряхнула головой и рассмеялась, представив себе, как она выглядит… На одной ноге босоножка, на другой только носок, в руках нарядные перевязанные ленточками свертки, а рядом на пальце болтается злополучная босоножка. Женщина прислушалась, не спускается ли кто-нибудь по лестнице, и вдруг отпрянула назад. Наверху хлопнула дверь, послышались тяжелые мужские шаги.

Как часто людям может сослужить службу случай или какая-нибудь мелочь! Не спрыгни Лидия с автобуса, не порвись ремешок, и она не увидела бы того, кто спускался по ступенькам. А возможно, и столкнулась бы с ним лицом к лицу. Этого-то Лидии хотелось меньше всего.

Джузеппе!

Откуда он шел? Почему оказался именно на этой лестнице? Случайно он сюда попал или с определенной целью?

Встревоженный вид Лидии обеспокоил Чезаре.

– Что, плохие новости?

– Нет. Просто захромала на одну ногу. Видите? – Лидия рассказала о своем неудачном прыжке и даже рассмешила больного. Улыбка, коснувшись губ, отразилась в глазах, осветив бледное, измученное лицо.

Пока тетка Чезаре готовила чай, Лидия разложила по тарелочкам пирожные, бананы, ананас и пошла в кухню мыть виноград. Тетка стояла у плиты, кончиком платка вытирая глаза.

– Вы видели, что они с ним сделали? – женщина повернула к гостье заплаканное лицо.

– А что говорит врач?

– Обострение процесса в легких. Из-за травм. Эти изверги топтали его ногами.

– В газетах было, что они арестованы.

Старушка безнадежно махнула рукой:

– Ну и что! Разве это прибавит Чезаре здоровья?

На глаза Лидии тоже набежали слезы, но она поспешила вытереть. Нельзя, чтобы бедняжка видел ее волнение, и вообще нечего сокрушаться прежде времени. Может быть, все не так страшно, как кажется.

Когда Лидия вернулась в комнату, больной лежал, закрыв глаза. Страх закрался в сердце молодой женщины. Как он исхудал! Только что его лицо озарял горячий, живой взгляд, теперь же оно казалось вылепленным из воска, окаменевшим.

Лидия тихонько, на цыпочках, прошла вглубь комнаты, села на низенькую скамеечку, прижалась спиной к прохладной стене. Хотелось закрыть глаза, так легче думается, ничто тебя не отвлекает.

А мыслей в голове столько, что никак не соберешь их воедино. Как это произошло? Ведь воевали же они с фашистами, чужими и своими, и не какая-то горсточка людей, а огромная армия, можно сказать, весь народ. Сколько пролилось крови… Казалось, вымели из своего дома весь этот мусор. А оказалось, не весь. Мели размашисто, да не очень тщательно. Курт, ты не прав, бить в набат надо не только в твоем доме, а и в моем! Если бы я была более опытной, если бы я знала…