Текст книги "Именины не для всех. Рассказы"

Именины не для всех
Рассказы
Юрий Владимирович Горгуленко

© Юрий Владимирович Горгуленко, 2024

ISBN 978-5-4490-9383-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Именины

В этот год хозяйство у Мишки не заладилось. Из гусят, которые вывелись весной от оставленных на зиму гусей, осталось только пятеро. Цыплята росли медленно и к осени были ещё такими недоростками, что Мишка боялся за них, как они переживут осень и зиму. Куры неслись плохо, скорлупа у яиц была тоненькой и не прочной. Почти весь молодняк кроликов пал: из первых выводков выжили только две самочки, а из последнего мальчик и девочка.

Принимал хозяин все эти обстоятельства философски, хотя и жаль ему было животинку. Кроме всего прочего жена уехала в монастырь послушницей на неопределённый срок, а сын подался на заработки и вестей от него не поступало.

Мишка по инерции ходил на работу, благо что работа была в ночь, две ночи через две, а после смены, отоспавшись, занимался любимым делом – любил он помалевать красками на холсте. Хоть и не был он профессиональным художником, но работы его хвалили. Каждый год он участвовал в общегородских выставках, и это время для него было дорого. Жена относилась к его увлечению снисходительно и время от времени просила мужа что-нибудь написать для своих друзей, денег на подарки тратить не приходилось и за подарок было не стыдно. Мишка ворчал, но просьбы жены исполнял.

В этот день писать ему не хотелось, хоть и были заготовлены холсты на подрамниках, добротно загрунтованные и покрытые желатином. Он просто сидел и думал. Думал о своей несостоявшейся жизни, о первой любви, что жила с другим в чужом городе, о выросших и разъехавшихся дочерях, о сыне, которому было попросту не до отца. Думал и о своём хозяйстве – знал, что за животинку он в ответе и только сам виноват, что в этом году она была неухоженной…

Недели две тому назад звонила первая жена, ругала его почём зря всякими словами и требовала выписаться из дома, который он сам и покупал много лет назад. Правда пожил он в нём совсем не долго. Разошлись они с женой. Вспоминать ему об этом не хотелось, до сих пор на душе что-то скребло и протестовало, хотя и прошло столько лет. На развод тогда он решился не сразу, тяжело ему это давалось. Да и девочек своих он любил больше всего на свете. Вот и не стал он тогда скандалить лишний раз, а оставил всё жене с детьми и ушёл, забрав с собой только одну из двух швейную машинку. Тогда этот инструмент кормил не только его, но и его любимых дочек.

Теперь требовалось выписаться из дома. Выставили его на продажу, а продать не могли, в этом доме был прописан Михаил Васильевич Черноволик, он же сторож Мишка и живописец-любитель Михаил. Одна за другой стали звонить дочери, требуя от него, что бы он выписался из дома, выдвигая вполне резонные причины. Мишку никто не спрашивал где он будет прописан, это никого не интересовало, ведь жил же он где-то со своей теперешней женой. Да, жил. Но дом этот не был сдан в эксплуатацию и прописки в нём просто не было. У жены были свои виды на это жилище и свой резон – у неё был сын от первого брака, которому надо что-то оставить.

Мишка всех прекрасно понимал. Но он не знал пока где же ему прописаться. Впрочем, может можно прожить и без прописки, живут же староверы в тайге без таковой, и ничего себе, выживают! «А может и вправду к староверам в тайгу податься "– думал он, -«там и иконы научусь писать, у них там, говорят, ещё старые традиции сохранились!»

Мишка встал, оделся, вышел во двор и накормил всё своё горемычное хозяйство. После чего, зайдя домой, попил чайку и встал к аналою. Надо было готовиться ко причастию, а это значит вычитать все каноны и правила. Ведь завтра у него будут именины! Завтра праздник Чудо Архангела Михаила в Хонех. Хоть и не считал он себя добротным христианином, но всякий православный на свои именины должен причаститься Святых Христовых Даров. В этом он был абсолютно уверен.

Тихо полилась молитва:" В имя Отца и Сына и Святаго Духа…» И Бог им всем судья!

Монах и два Серёжи

Четвёртый год в монастыре. Иеромонах сидел в келье и думал об этих последних годах своей жизни. Картина складывалась безрадостная. Внешне всё было в порядке: за такое время пройти путь от послушника до иеромонаха, да ещё и занимающего при этом монастыре одну из ведущих должностей (если это можно так назвать) удаётся далеко не каждому. Но это как раз его и не радовало. Ответственность большая, а опыта монашеской жизни ничтожно мало. Кроме всего прочего приходилось отвечать и за монастырское хозяйство, за трапезную, и то небольшое количество братии, у каждого из которых был свой характер, своя прошлая жизнь, зачастую с различными судимостями, разводами, проблемами и прочая, и прочее…

В тот день позвонила монастырская бухгалтер: «Батюшка, придите в храм, здесь снова эти два алкаша бузят. Пьяные. Говорила им, что бы уходили, так они и слушать не хотят.» Был короткий ответ: «Сейчас подойду.» Отец Григорий оделся «по гражданке» и поспешил в церковь. Идти всего две-три минуты. Он был зол и решителен – достали уже эти пропоицы, мало того, что прихожан распугивают и последнее у бабушек выпрашивают, да ещё и стащить норовят то, что «плохо лежит». Решительно зашёл в притвор, но там уже оставался только один, постарше. Улыбающаяся бухгалтер доложила: «Я как только начала звонить, молодой сразу убежал, а этот вот сидит и выходить не собирается.» И к посетителю:" Задолбали уже алкашня, ничего не хотят понимать!»

Эти два Серёжи постоянно торчали у монастырских ворот. Старшему было немного за пятьдесят, молодому двадцать семь, оба с обрюзгшими от постоянных возлияний лицами, одинаковым и вечным смрадом от этих возлияний, нежеланием работать и надеждой на подачку. Отца Григория боялись. Долго он с ними не разговаривал, к тому же мог и врезать по физиономии, если те начинали сквернословить. Первое время молодой Серёжа пытался лезть в драку на седовласого с большой бородой монаха. Два или три раза получив по полной, от казавшегося старичком черноризца, понял, что дело это безнадёжное, только поскуливал: «Батюшка не ругайся, дай чего-нибудь покушать, но только не ругайся…»

Отец Григорий подошёл к дурно пахнущему Серёже старшему и подтолкнул его слегка в спину: «Давай-ка от сюда! Чего опять в храм пьяный припёрся?»

– «Я не пьяный…»

– «Тогда какими это духами от тебя пахнет?» И подтолкнул его ближе к выходу.

– «Да я только погреюсь маленько и пойду. Только хлеба дал бы нам, есть хочется…»

– «Придёшь трезвым, тогда и разговаривать с тобой буду, вот тогда и хлеба дам. Сколько раз говорил, что в пьяном виде в храме делать нечего!» И, подталкивая Серёжу в спину вывел вначале из храма, а потом и за монастырскую ограду. Старик медленно шёл, ворчал негромко на монаха, просил не подталкивать его в спину и по прежнему просил чего-нибудь поесть. На что отец Григорий ему не без ехидства заметил: «Нашёл денег на что пить, найди и на закуску…» Вывел старшего Серёжу за ворота, увидел младшего, стоящего у входа в кинотеатр (Реалии сегодняшнего дня – кинотеатр метрах в тридцати от монастырских ворот…) Подошёл к молодому Серёже и несильно ударил его для острастки, одновременно поймал себя на мысли, что гнев поднимается внутри всё больше. Молодой только и сказал: «Батюшка не ругайся!»

– «Ты знаешь, что я не только ругаться могу, а ещё и поколотить, специально, как видишь, в простой одежде вышел, что бы монашескую не осквернять.»

– «Не ругайся, батюшка, знаю, что можешь, но мы погреться только зашли, а монаху драться нельзя!»

– «А тебе можно в таком виде в храм идти? Иди от греха подальше, а то точно поколочу…» Сергей старик в это время медленно спускался с монастырского холма и вытирал грязной рукой слёзы…

Через четыре дня рано утром молодой Сергей пришёл в храм почти трезвый, выбритый и умытый, от него слегка попахивало вчерашним перегаром, но это уже был, казалось, не тот Сергей.

– «Батюшка, помните с кем я приходил? Так он умер два дня назад, я дома у него был, утром проснулся, а он уже холодный. Меня в прокуратуру вызывали, я там показания давал… Теперь у своей живу. Помирились. Я свечку за него поставил, помолитесь за Серёгу, жалко его…»

Третий день отцу Григорию не даёт покоя отошедший в мир иной бедолага Серёжа. Молится он, конечно за вновь приставленного раба Божия Сергия и просит у Бога прощение за своё немилосердие и жалеет о том, что и прощения то попросить уже не у кого. Помолитесь и вы за усопшего Сергия, да за неродивого монаха, чтобы и ему простил Господь его грех…

Путь. Или сон в Рождественскую ночь

Сегодня Рождество Христово. Девять утра «с хвостиком». Давно я не заходил на свою страничку на этом портале, всё как-то больше на «стихире». А вот сегодня не смог «пройти мимо» и решил записать то, что видел во сне.

Надо сказать, что чаще всего сны мои забываются через короткое время, и если я сразу не смогу записать то, что видел, увиденное теряется навсегда. Сегодня не тот случай.

Чуть больше года назад Господь изменил мой жизненный путь и направил меня в другую сторону. Повернул меня к себе. Я ушёл в монастырь. Так ли я иду этим путём – не мне судить, но в августе прошлого года меня постригли в иноки и рукоположили на следующий день во диаконы. Но это не та история, о которой я хочу написать… Просто без этого небольшого отступления трудно понять суть самого моего сна. Хотя ЭТУ СУТЬ, возможно, я узнаю позже, если узнаю вообще.

Так вот, снится мне, что поднимаюсь я в гору по какой-то широкой дороге, вокруг и скалы, и равнины, и лесистые места, и перелески, иногда какие-то речушки и озерки. Идти становится трудно, я порядком подустал, а знаю где-то на уровне подсознания, что идти надо, что я ещё не пришёл. И вот поднимаюсь я на очередную как бы вершину, а впереди длиннющий спуск вниз, причём довольно крутой. И в голову пришла такая мысль;«А не попробовать ли мне спустится так, как в детстве спускался с горки, просто на корточках… Думал не долго, присел и поехал. Скорость становилась всё больше и больше, я уже с трудом объезжал камни и ямы, которые встречались всё чаще. Навстречу стали попадаться машины, практически все легковые, разных марок. Что бы не столкнуться с ними, приходилось «выруливать» всё больше вправо, а скорость всё нарастала. Труднее и труднее получалось «объезжать» встречные машины, что бы не попасть под колёса. Водители смотрели на меня и крутили пальцами у виска, а кто-то из них, похоже, не замечал меня вообще.

Не могу сказать сколько продолжался мой спуск, но во время него я отчётливо помню, как удивлялся тому, что обувь моя крепкая и ей ничего не становиться, а подошвы на ней такие, что вполне позволяли маневрировать среди потока встречных машин.

Наконец опять настал небольшой подъём, и мне удалось почти остановиться и привстать. Я распрямился и увидел рядом с собой Сергея Лося. Вернее я видел его и раньше, но никак не мог догнать. Теперь мы оказались рядом. Я выдохнул от усталости, и после того, отдышавшись, говорю Сергею: " Наконец-то я догнал тебя, вместе идти и веселей и легче!» Он посмотрел на меня, но ничего не ответил. После ровного участка дорога опять стала подниматься. Причём впереди был мост. Вокруг уже шло множество людей. Мост как бы разделился на две неравные части. Мы с Серёгой шли по неширокой лестнице, многие люди шли навстречу, некоторые поднимались по лестнице вместе с нами.

Впереди на лестнице появилась арка, путь стал сужаться, и в этом довольно узком проходе стояли две девицы и буквально выхватывали людей из общей толпы. Мне стало не по себе, и я взобрался на арку, что бы как-то миновать этих двух особ. Одна из них попыталась схватить меня снизу, на что я сказал: «Только попробуй, руку сразу отшибу!» И с размаху попытался ударить её по руке остроносым ботинком. Руку она отдёрнула с ненавистью глядя на меня. Я миновал опасный участок, спустился с арки на лестницу и оглянулся на отставшего от меня друга. Эти две фурии что-то интенсивно пытались внушить Сергею. В толпе появились полицейские, или милиция, они кого-то задерживали, по своим причинам отсеивая толпу, кто-то из них просто наблюдал за идущими в обе стороны людьми. Чувствуя, что сам я уже не могу помочь своему товарищу, я стал искать помощи у стражей порядка. Буквально схватив за рукав довольно солидную офицера, попытался привлечь её внимание к ситуации с моим другом, сам уже не в силах что-то изменить. Она пошла со мной, но почти сразу, указывая взглядом в сторону Сергея сказала, что изменить уже ничего нельзя.

Я обернулся и увидел, что Сергей, подписав какие-то бумаги, берёт деньги из рук этих двух вербовщиц и, позвонив по телефону Ольге, своей жене, сказав ей, что бы она его не ждала, сложил купюры во внутренний карман и развернулся в другую сторону. С сожалением смотрел я Серёге вслед, но сделать уже ничего не мог. Я проснулся. Проснулся и сел записать этот сон. А на душе тревожно и я реально боюсь звонить теперь своему товарищу и куму, Сергею Лосю. Но сделать это необходимо, и я это сейчас сделаю…

Быт, или не быт…

Петька сидел на кухне своего не топленного дома и поглядывал на давно не мытый пол, впрочем пол требовалось уже не мыть, а отскрябывать от грязи, которая скопилась на нём за долгое время. Жене своей он уже ничего не говорил по поводу грязи, считая это занятие бесполезным и ведущим к очередному скандалу и более ни к чему… У Алки всегда находилась причина, почему она не делает того, что, по его мнению, должна была делать хозяйка, кроме того у неё в запасе всегда был аргумент -«Сам дурак!»

Рос Пётр в семье, где мама педагог поддерживала в доме идеальную чистоту. Особой роскоши никогда не было, да и вообще роскоши не было, но чистота в доме поддерживалась всегда. Петина старшая сестра в вопросах чистоты была под стать мамы, и когда она жила уже самостоятельно, то и в её доме было всегда чистенько и уютно. Даже после продолжительного застолья, которые по молодости устраивались довольно часто, Марина никогда не ложилась спать, пока не перемоет за гостями всю посуду, уберётся и расставит всё по местам,

Этого же она требовала от всех своих домочадцев.

У Петра всё было по другому. Первую жену он настойчиво пытался несколько лет подряд приучить к такому же отношению к порядку во всём, который был в доме у его мамы и у старшей сестры. За тринадцать лет совместной жизни Настя научилась многому, только вот внутренней культуры и вкуса, какие были у Максимовых, он так и не смог ей привить. Это спустя много лет он понял, что этого и не стоило добиваться, это не привьёшь, с этим надо родиться и ЭТО впитывается с молоком матери. Ну да ладно… На Настю он не обижался, к тому же они уже столько лет не жили вместе, разведясь после тринадцати лет совместного проживания. С детьми он поддерживал хорошие отношения, но, видимо, они до сих пор не могли простить ему развод с их матерью, считая это предательством. У средней дочери в доме всегда такая же чистота и порядок, которые царили у мамы и сестры. А вот личная жизнь у неё как-то не заладилась…

Второй брак у Петра был скоротечным. Жена была молода, привлекательна и любила внешний лоск. Она могла прощебетать весь день с соседкой о каких-то пустяках, а к приходу мужа замести мусор под ковёр и сделать вид, что безумно устала от трудов праведных. К тому же уж очень она любила мужчин и ничего с этим не могла (или не хотела) поделать. Вот любила – и всё тут. Деловых партнёров мужа, пришедшего починить кран молодого сантехника, подвозившего её таксиста… Да и мало ли кого ещё. Когда и для Петра всё это стало более чем очевидно, и ему несколько раз пришлось (при своём не большом росте) доказать, что ревнивый муж – это опасно для любовников, он решил, что со всеми в городе не передерёшься и ушёл.

С Аллой Пётр познакомился в церкви, куда стал ходить после того, как второй брак был прекращён по изложенным выше причинам. Здесь хотелось обстоятельности, не хотелось в третий раз наступать на известный садовый инструмент. Но, как говорят, «Бог любит Троицу!» Впрочем, что уж тут Бога гневить, коли сам сделал то, от чего Господь пытался уберечь…

После знакомства Пётр Данилыч напросился к Алле в гости. Хотелось ему посмотреть, как живёт женщина, с которой он собирался строить дальнейшую свою жизнь. Пришёл, увидел, ужаснулся. И что? Он сделал для себя правильный вывод? Вывод сделал, а вот жить всё равно стал именно с ней. Обвенчались. Пятнадцать лет уже вместе.

И вот сидит он, смотрит на этот грязный пол и нисколько ему себя не жаль. Петька он, а не Пётр Данилович Максимов, которого уважают и любят многие, но которого не уважает он сам. И одна у него надежда, что поможет ему нынешняя жена обрести смирение, а через это, даст Бог, и спасение. И всё чаще хочется ему в монастырь. А грязный пол для него, как не мытая его душа, которую чистить ещё и чистить…

Рассветы и закаты…

Владимир Константинович снова запил… Не так, что бы уж очень сильно, но помаленьку и каждый день. Благо, что сейчас было лето, в школе каникулы, а он работал учителем в детской художественной школе, на даче было вполне тепло, что бы оставаться там с ночевой и побыть какое-то время одному. Раз в три дня он выходил в город сначала проведывал родителей, а это для него было свято, покупал себе хлеба, кусок колбасы и поллитровочку и снова запирался у себя на даче. Вставал пораньше и писал рассветы, днём, нарвав цветов, уходил в домик, немного позавтракав с неизменными «боевыми», ставил натюрморт и снова начинал писать. По вечерам выходил на улицу, что бы поймать тот миг заката, который ему хотелось непременно уловить и запечатлеть на холсте.

К исходу третьей трёхдневки появилась его жена, от которой он последнее время как раз на даче и скрывался.

– «Привет, Робинзон! Не надоело ещё здесь одному куковать, как сычу?» -спросила она мужа и сразу прошла на кухоньку. Окинув взглядом стол, заглянув сначала в хлебницу, а потом и под стул, увидела там недопитую бутылку водки и продолжила: «Что, бухаешь опять, не надоело ещё, не боишься, что сгоришь от этой гадости, как и дружки твои погорели?»

Володя, до этого молчавший, попытался ей возразить :

– «Это какие такие мои дружки от водки сгорели, чё ты мелешь, вообще, ты себя-то хоть слышишь?»

– «Я-то слышу и тебя вижу, и дружков твоих, пропоиц, тоже помню. Это ты память совсем пропил, а у меня с этим всё в порядке! И Венька от водки сгорел и Мишка твой преподобный от неё родимой сгинул, и Эльдар в бухом виде потонул…»

– «Вот Эдика ты не трогай, утонул он не потому, что пьяный был, а пацана своего спасал, когда того течением понесло. Сына-то спас, а сам да, уже не смог выбраться…»

– «Вот я и говорю "– не унималась жена, -«был бы трезвый, то и силы бы рассчитал как надо. Ты-то свои силы хорошо рассчитываешь, а то пока тебя дома нет, так может я уже где-то на стороне себе сильного нашла, ты про это не думал?»

Как не думать?! Думал Вовка и об этом, но обида на жену брала верх, и домой он по-прежнему возвращаться не торопился.

С месяц тому назад пришло время очередного платежа по кредиту. А надо сказать, что Константиныч оформил кредит в сбербанке на покупку машины. Брал он её не себе, а пришедшему недавно из армии сыну. До этого раза, заплатив несколько месяцев подряд без просрочек, всё шло хорошо. А в этот злополучный месяц Люська (так он называл свою жену, когда был на неё в обиде) потребовала от него деньги в очередной раз, обозвав его бездарью и неудачником, напомнив на всякий случай, что в его возрасте тот-то и тот-то достигли вон чего, а он по прежнему малюет какие-то закатики, которые никого не интересуют. Она поставила вопрос ребром и заявила, что бы Вовка выложил такую-то сумму на товар, а у Люськи было своё торговое место на рынке, и если он этого не сделает, то пусть валит со своим творчеством на все четыре стороны, а она и без него проживёт. Владимир Константинович понимал, что всё это пустые угрозы, но, зная что его Людмила Валентиновна на этом не успокоится, сумел собраться, погрести по сусекам и выдал таки жене требуемую сумму. А вот на оплату кредита денег чуть-чуть не хватило. Володя в день погашения кредита подошёл к жене на рынок и попросил 500 рублей (всего-то!), которые ему не доставало до погашения очередного платежа. Люська ничего другого не придумала, как накричала на него прямо у своей торговой точки, причём что бы слышали подруги торгашки, что он бездарный и ленивый художничек, который на свои проблемы выпрашивает деньги у бедной, работающей в поте лица, женщины. И пусть лучше сам идёт по рынку и под себя просит эти пятьсот рублей, если ему их кто-нибудь даст …Деньги Володя под кредит нашёл, но такой обиды от жены просто не ожидал, после этого и запил.

– « Ну и что, горе луковое, думаешь ты домой возвращаться, или нет? На днях кредит платить надо, а ты здесь закатики свои красишь. Деньги-то где брать будешь?

– «Найду, у тебя просить не стану.» – буркнул в ответ Володя.

– « Что, так и будешь тут бичевать, от тебя уже такой запашок, что ни одна баба к тебе на пушечный выстрел не подойдёт!»

– «Подойдёт, не переживай…»

– « Это не мне, а тебе переживать надо, кастрирую в момент, можешь не сомневаться, дак у такого немытого сразу гангрена будет…»

Ещё какое-то время попереперавшись между собой, они решили вместе ехать домой. Обида у Владимира Константиновича на жену уже слегка претушилась, да и кредит в самом деле не за горами. Да и внуков давно не видел, которых он сильно любил. К тому же Серёга, его единственный и любимый сын, приехал вместе с женой на той самой машине, которую взял для него отец.

А через недельку лето подходило к концу и начинался новый учебный год. А это значит и на работе надо брать себя в руки и со спиртным завязывать. По крайней мере в основном. Пенсия была не за горами и портить отношения ещё и с директором художки не входило в его планы. Лето прошло, а каким его увидел Владимир Константинович Прибыльцев, мы увидим на ноябрьской ежегодной выставке, на которую известный в городе художник принесёт свои рассветы и закаты…