Электронная библиотека » Юрий Горюхин » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Пазл"


  • Текст добавлен: 26 января 2022, 21:00


Автор книги: Юрий Горюхин


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Юрий Александрович Горюхин
Пазл

Юрий Александрович Горюхин родился 28 февраля 1966 г. в Уфе. Окончил Московский технологический институт и Литературный институт им. А. М. Горького. Главный редактор журнала «Бельские просторы», член редколлегии журнала «Молоко» (Москва), член правления СП РБ, руководитель Объединения русских писателей СП РБ, член бюро Исполкома Собора русских Башкортостана.

Первым заметным произведением Юрия Горюхина стала повесть «Крайний подъезд справа», опубликованная в 1998 г. в журнале «Соло» (Москва). После этого дебюта молодой прозаик активно печатается в литературных журналах и газетах РБ и РФ.

Ю. Горюхин – финалист литературной премии им. И. П. Белкина (лучшая повесть года, 2002), финалист литературной премии им. Ю. Казакова (лучший рассказ года, 2003; 2005), лауреат литературной премии им. Ст. Злобина (2009), финалист Всероссийской литературной премии им. П. П. Бажова (2012), финалист Международного литературного Чеховского конкурса «Краткость – сестра таланта» (2013).

© Горюхин Ю. А., 2016

© ГУП РБ БИ «Китап» им. Зайнаб Биишевой, оформление, 2016

Истории Горюхина

Часть I
История 1

Деда моего отца зовут Константин, он огромен, страшная борода его до колен. Сидит себе на кровати и что-то говорит мне или ничего не говорит, а только улыбается, впрочем, может, и не улыбается. Я боязливо выхожу из комнаты на кухню, где около высокого массивного буфета стоит молчаливая прабабушка Татьяна, тоже очень высокая. Прабабушка открывает скрипучую дверцу буфета и, возможно, хочет достать мне чего-нибудь вкусненького, но я, не дождавшись угощения, бегу на улицу, ведь летом во дворе, как, наверное, и в другие времена года, которые я пока не помню, столько неотложных дел. Потом я проживу огромную жизнь длиною в осень и зиму, и 28 февраля 1969 года мне надарят кучу всяких подарков, потому что на вопрос, сколько мне лет, я смогу показывать большим тетькам и дядькам три вытянутых вверх пальца. Потом времена года замельтешат велосипедными спицами, в какой-то из скучных вечеров, перелистывая семейный фотоальбом, я переверну фотографию маленького старичка со всклокоченной бородкой и прочту на обороте, что это Константин Иванович Горюхин, почивший 1 января 1969 года в возрасте 99 лет.

Впрочем, вру. Все было не так. Деда моего отца зовут Константин, он огромен, страшная борода его до колен. Сидит себе на кровати и говорит мне:

– А садись-ка, Егорка, мне на коленку, только бороду не прищеми. Расскажу я тебе нашу родословную.

Паренек я был молодой, шустрый – прыгнул ему на коленку, цепкими ручонками за бороду ухватился для равновесия:

– Шежере, что ли?

Константин Иванович одобрительно погладил меня по льняной головке:

– Оно самое. Так слушай. Поехала в 1767 году Екатерина II Алексеевна Великая из Москвы в Казань.

– Ну! – возмутился я. – Ты бы, прадедуля, еще с неандертальцев начал, я же засну!

Но Константин Иванович крепким подзатыльником тут же меня переубедил.

– И проезжала Екатерина мимо одного населенного пункта, в котором жили крещеные чуваши. Ну и, как водится, высунулась в окошко кареты и спросила у одного из крещеных: «Что за поселение такое?» А чуваш, хоть и крещеный, но ведь не полиглот же, поэтому отвечает: «Мин по-русски белмей». Тогда Екатерина и говорит Потемкину: «Запиши, Григорий Александрович, на манжете, что по дороге в Казань проезжала я мимо не то села, не то поселка под названием Белебей, и очень мне этот Белебей понравился, и непременно я этот Белебей как-нибудь награжу». Украсил ли Потемкин Белебей, как и другие убогие российские деревеньки и селения, бутафорскими нарядными домиками – не знаю. Но ведь царица-матушка действительно наградила Белебей – в 1781 году он получает статус уездного города, а в 1782-м – собственный герб.

– А мы тут при чем? – удивился я с детской непосредственностью.

– Слушай дальше, пострел. Потемкин-то на манжете царицыны слова записал, но своим умом государственным подумал, что неплохо бы в этот Белебеевский уезд кержаков сослать, найти им захудалую деревеньку, Подкатиловку какую-нибудь, и чтоб сидели там и своему старому Христу двумя пальцами крестились, – сказал Константин Иванович и перекрестился двумя пальцами.

– Во как! – смекнул я, в какую сторону клонит мой прадед, глава местной старообрядческой общины. – А откуда он нас переселил?

– Знамо откуда – из села Горюхино. Говорят, барин секунд-майор, подполковник по-нынешнему, Петр Иванович Белкин очень переживал по этому поводу, сын его Иван Петрович потом написал что-то про нашу деревеньку, но он был вроде тебя – без царя в голове, поэтому накатал пародию да и умер вскорости, до тридцати лет не дожил. Но об этом надо было у моего папеньки Ивана Сергеевича и брата его Луки Сергеевича спрашивать, они бы тебе и про поэта Архипа Лысого рассказали, и про старосту Трифона, и про Дериуховых с Перкуховыми, и про замечательный горюхинский обычай выдавать тринадцатилетних мальчиков за двадцатилетних девок…

Я с удивлением взглянул на прабабушку, но прадед поморщился.

– Да нет! Давно это было. Так вот… На чем я остановился? Ах да, отец мой Иван Сергеевич… Да… Расспросить бы его, но никак уже не расспросишь, от него после 1923 года только печать хрустальная осталась – в буфете вон стоит на полочке, – смахнул слезу прадед и позвал супругу: – Татьяна! Таня, голубушка, налей рюмочку благочестивого кагору, папу помяну.

Но прабабушка Татьяна Александровна хоть и замужняя жена старовера, а женщина была строгая и принципиальная:

– Побойся Бога, Константин! Ребенка на коленях держишь!

– Н-да… – огорчился прадед, приподнял меня, снял со своего колена и поставил на пол. – Иди похулигань во дворе на детской площадке, потом как-нибудь дорасскажу нашу историю.

Похулиганить я всегда был горазд, поэтому уговаривать себя не заставил, мигом за дверь шмыгнул.

История 2

Деда моего отца зовут Константин, он огромен, страшная борода… Это я уже, кажется, писал. Не знаю, сколько времени прошло, – может, день, может, два, а может, и целая вечность в одну неделю. Одно могу сказать наверняка: дело было после 8 сентября – дня рождения моей годовалой сестренки Наташки. Положила мне мама в карман гостинец и отправила гулять, чтобы не сопел в ревностном недовольстве над детской кроваткой. Вышел я из подъезда и тут же решил угостить прадедушку петушком – это такой леденец на палочке, вроде чупа-чупса, только в сто раз вкуснее и безвреднее.

– Опять ты? Зачастил ты что-то, Егорка. Конфетку, говоришь, принес? Спасибо, внучек второго поколения. Давай так: ты ее сам разгрызешь, а я тебе еще одну историю расскажу? – предложил компромисс Константин Иванович.

Делать нечего, бросил леденец на молочные зубы, схватился за бороду прадеда и залез ему на коленку.

– В общем, стараниями Григория Александровича Потемкина стали мы жить в деревне Подкатиловке под Белебеем, недалеко от села Верхнетроицкое, в этом селе потом в честь нашего ближайшего местопребывания улицу назвали – так и зовется: улица Горюхина.

– Да ну! – не поверил я. – Это, наверное, местный партизан или заслуженный кавалерист, а может быть, и бывший председатель сельсовета.

– Ить! – возмутился прадед и чуть не скинул меня с коленки. – Слушай, что тебе говорят, и помалкивай! Ты хоть знаешь, кому эта Подкатиловка принадлежала?

– Откуда же мне знать? Наверное, Подкатилову какому-нибудь.

– Какому Подкатилову?! Знакомому крупного русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова мелкому помещику Александру Хлестакову! Этот Хлестаков, изредка встречаясь с Аксаковым, частенько тому жаловался на сына своего Ваньку, который был редким шалопаем и все время тянул из папаши деньги на шалопайство в Петербурге. А Сергея Тимофеевича все эти истории чрезвычайно забавляли, и он по прошествии лет подробно, со свойственной ему обстоятельностью пересказал их своим петербургским друзьям. Так про этих смешных Хлестаковых узнал Гоголь Николай Васильевич, когда в 1832 году познакомился с Аксаковым, ну и, конечно, тут же воспользовался и вывел в своей бессмертной комедии «Ревизор».

– Однако, – только и мог произнести я.

– Сомневаешься? – усмехнулся Константин Иванович. – Татьяна! Татьяна, голубушка, принеси мне, пожалуйста, четвертый том Николая Васильевича, тот, что с закладочкой посередине.

– Не рано ли ты Юрочке головушку забиваешь? – Татьяна Александровна смахнула чистой тряпочкой пыль с кожаного переплета и дала супругу книгу.

– Да нет, в самый раз, у Егорки мозг сейчас, как губка. Пущай впитывает, глядишь, потом в линованную тетрадочку все запишет, – не согласился с женой прадед и раскрыл потертый томик. – Вот она, вторая редакция «Ревизора», именно про нее писал Гоголь Погодину 6 декабря 1835 года:

«Да здравствует комедия!» А вот реплика Бобчинского: «Сначала вы сказали, а потом и я сказал. Э, сказали мы с Петром Ивановичем, с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит бог знает куды: в Саратовскую губернию в город Белебей? Это верно не кто другой, как самый тот чиновник».

– Саратовская губерния? – задаю вопрос и ехидно ухмыляюсь.

– Эх! – захлопнул книгу прадед Константин. – Как ты не понимаешь, что Гоголь к тому времени уже был столичная штучка. А тогда, точно так же, как и сегодня, жителю столицы, особенно недавно переехавшему из глухой Малороссии, было неприлично знать географию Российской империи, вот Николай Васильевич и показывает читателям, что, мол, ему все равно: что Саратовская губерния, что Оренбургская, что Уфимская. И сегодня попробуй спроси какого-нибудь щелкопера в Москве, где расположена Башкирия? Непременно ткнет пальцем в пустыню Гоби.

– Ладно, ладно, убедил, – легко сдаюсь и сладко зеваю. – Продолжай, что ли.

– Потом, когда белебеевские купцы, городничий, местные добчинские-бобчинские возмутились, жалобы стали писать на высочайшее имя, цензор Евстафий Ольдекоп спросил Гоголя: «Ну зачем тебе, Николай Васильевич, этот Белебей, у тебя что, проблем мало, у тебя что, поэма “Мертвые души” мертвым грузом на шее не висит?» «Висит, – отвечал тогда поэт и драматург, – как не висеть, да так, брат Евстафий, так как-то все…» Вычеркнул, одним словом, славный чувашский город из последующих редакций. А мы, Горюхины, тем временем уже давно жили под Уфой, в Дмитриевской волости, в деревне Воскобойниково, там я, кстати, и родился 21 марта 1869 года. – После крепостного права, выходит? – осведомленность показываю.

– После него, родимого. Но мы хоть и жили в барских деревнях, никогда холопами не были.

– А чем же тогда деревня Воскобойниково лучше деревни Подкатиловки? – спросил я, затягивая крепкий узелок в бороде прадеда.

– Тут совсем другая история.

– Юрка! – крикнул с улицы мой товарищ по детсаду Валерка. – Выходи в войнушку играть!

Я был очень дружен с никогда не унывающим Валеркой, который еще не знал, что через десять лет утонет в протекающей недалеко от нашего дома реке Белой, поэтому спрыгнул с прадедовского колена, сказал, что сегодня больше слушать родовую историю не могу, потому что чрезвычайно проголодался, хочу спать и у меня сильно болит живот.

Не успел Константин Иванович проскрипеть что-то о вырождении рода Горюхиных, как я уже пулял во дворе из указательного пальца во врагов нашего социалистического отечества.

История 3

– Прадед! – дернул я прадеда за страшную бороду. – Хватит сидеть с закрытыми глазами и сопеть, давай рассказывай, зачем кержаки под Уфу перебрались, а то на улице дождик и делать совершенно нечего.

– А? – приоткрыл Константин Иванович глаза. – Егорка? А я думал, ты мне снишься. Ну, лезь на коленку.

Дело было так. Задумали горюхинцы из Подкатиловки двинуть куда-нибудь, потому что ну какое житье с этими полоумными Хлестаковыми? А поблизости только Белебей, ненамного больше Подкатиловки, и за сто верст от него портовый город Уфа, на пяти реках стоящий.

– Откуда столько рек, прадедушка? – как обычно, выражаю скепсис.

– И чему вас в детском саду учат? – качает головой прадед. – Загибай пальцы: Белая, Уфимка, Дема, Сутолока, Шугуровка.

– Вона как!

– Вот и задумались мы тогда о переезде, и, может, до сих пор бы думали крепким кержацким умом, но случилось молодой жене Ивана Александровича Хлестакова Марье Антоновне рожать. А хоть была она вся в своего папашу, Антона Антоновича Сквозник-Дмухановского, бабой ширококостной да в бедрах несоразмерной, все равно решили Хлестаковы на всякий случай вызвать уфимского акушера Беляева, человека очень своим ремеслом увлеченного, слава о мастерстве которого простиралась до самой нашей Подкатиловки.

– Разумное решение, – одобряю Хлестаковых и плету в прадедовской бороде тонкую косичку. – И что акушер, неужто заодно и горюхинцам помог?

– Ты, Егорка, словно таракан на сковородке. Ты не спеши, дальше слушай. Надо сказать, что Беляев и сам был недавно женат, а жена, ввиду специфики профессии мужа, очень ревновала его к пациенткам и потому всюду своего мужа сопровождала. Так и оказалась в нашей деревне чета Беляевых. Марья Антоновна к их приезду благополучно опросталась очень шустрым и веселым мальчиком, который, как уверяют свидетели, по семейной традиции взял и тут же соврал. Но бог с этими Хлестаковыми, не о них наше шежере. Во время праздничного ужина в честь вышесказанного старосте нашей общины Трифону удалось переговорить с супругой Беляева. Женщина она была очень молодая, но необычайно начитанная, поэтому верила во все мистическое, потустороннее, нетрадиционное, и ничего удивительного, что она с легкостью вняла истине нашей единственно верной веры – аввакумовской. Пообещала Трифону, одним словом, похлопотать перед большим начальством, чтобы нас поближе к Уфе перевели, чтобы сподручнее было проводить время в благостных молитвах да постах очищающих.

– И что, перед самим губернатором за нас слово молвила? – расплетаю косичку в бороде деда.

– Губернатором! – усмехается Константин Иванович, вытягивая свою бороду из моих рук. – Бери выше! Ладно, трапезничать пора. День сегодня постный, манной каши для тебя у меня нет, поэтому дуй домой, потом как-нибудь дорасскажу.

История 4

Настроение у меня было приподнятое, я только что поколотил Саньку Шеклейна из тридцать второй квартиры за то, что тот обидно обзывался и беспрерывно дразнился. Уверен, Санька надолго запомнил мою взбучку, а может, и до сих пор помнит. Нет, впоследствии в Израиль он не уехал – в тюрьму сел. Наверное, и сейчас сидит, детство наше беззаботное вспоминает. Хотя куда это я? Настроение у меня было приподнятое…

– Прадеда! Прабаба! – кричу громогласно. – Здрасьте, я к вам в гости пришел!

– Тише, Юрочка, тише, – Татьяна Александровна меня успокаивает.

– Чего орешь, Егорка? – Константин Иванович осаживает.

Осаживать-то осаживает, а сам слезинку платочком вытирает.

– Кто тебя, прадедуля, обидел, отчего плачешь? – опешил я и на шепот перешел.

– Вот приболел, а эти изверги мне укол унизительный сделали, словно мальчишке вроде тебя.

– Что, в первый раз за девяносто девять лет?!

– В первый, – опять Константин Иванович платочек к глазу подносит.

Чтобы отвлечь патриарха рода от боли и унижения, перевожу разговор на старую тему:

– А кого все-таки попросила жена акушера Беляева, чтобы горюхинцев к Уфе поближе перевели?

– Кого-кого – царя!

– Да ну! – я аж подбородком повел, плечики приподнял. – Какого царя, прадедуля? В нашу губернию только Ленин к Крупской приезжал!

– А как же Александр Павлович? А?! – топнул ножкой Константин Иванович; хорошо, что я в этот раз на маленькой табуреточке сидел, а то бы слетел с коленки.

– Номер один, отцеубийца который? – ставлю сразу все на свои места.

– Да, грехов много было на нем… Но слушай. За год до смерти, осенью 1824 года, задумал Александр Первый по России поездить, проведать, как народу живется. Много где побывал, весь Урал объездил и 28 сентября прибыл в Уфу.

– По старому или по новому стилю?

– А черт его знает! Тьфу, прости господи. Ты меня про стили не спрашивай, мы ваши петровские немецкие цифры не признаем! Хотя по-старому, конечно, откуда тогда новому взяться? В общем, переехал он под колокольный звон понтонный мост, это там, где теперь все основные мосты у нас в Уфе висят, а в приготовленные палаты не пошел, увидал красивый дом атамана Патранина – и прямо к нему в гости. Чаю попил, жене атамана перстень бриллиантовый, а дочерям бриллиантовые фермуары подарил, это бессмысленные женские застежки такие. И на молебен в Смоленский собор, его потом в 1956 году Никита Хрущев взорвал и каменный меч, протыкающий небо, поставил – «Монумент дружбы» называется.

– Какой-то ты, прадедуля, неполиткорректный, – делаю обоснованное замечание.

– Вот клоп неуемный! Тогда вообще ничего рассказывать не буду! – возмущается Константин Иванович и продолжает: – Ну а потом, как водится, – бал губернаторский. И вот на этом самом балу и решилась наша кержацкая судьба! Видных людей тогда в Уфе, не то что нынче, проживало немного – позвали и чету Беляевых. А Беляева, как я уже говорил, женщина была очень молодая, оттого очень смелая, если не сказать большего. Взяла она и пригласила императора на танец! Александр не отказал, протанцевал с женой акушера положенную мазурку или кадриль какую, потом, конечно, губернатору выговор сделал, но важно другое. Беляева во время танца успела-таки царю про нас, кержаков, словечко сказать! И внял Александр Первый просьбе! И ознакомился с ней, как и с другими просьбами и со ста двадцатью восемью жалобами башкир на притеснение. Не знаю, что у других вышло, а наше ходатайство удовлетворил, и переехали мы в деревню Воскобойниково Дмитриевской волости Уфимского уезда.

– Неужто минутного щебетания Беляевой хватило на такое грандиозное событие?

– Дело, думаю, в другом. Как я уже говорил, грешен был очень Александр, терзался он: как душу свою спасти? А кто ему мог помочь, как не истинно верующие? Сдается мне, встретился он тайно с нашим старостой Трифоном, а может, еще с кем из самых авторитетных, побеседовал с ними – и не только их жизнь, но и свою переменил кардинально! Ведь всего спустя год, 19 ноября 1825 года, в Таганроге совершенно здоровый Александр вдруг заболел и в одну ночь помер. В ту же ночь умер в Таганроге унтер-офицер третьей роты Семеновского полка Струменский, прозванный за отдаленное сходство с императором «Александром Вторым». Почему-то Александра Первого похоронили в закрытом гробу; те же, кто императора в этот гроб клал, с ужасом отмечали, как смерть изуродовала его до неузнаваемости. А спустя одиннадцать лет, в 1836 году, под Томском поселился пришедший неведомо откуда божий человек, старец Федор Кузьмич, и прожил там в благочестии до 20 января 1864 года. Был этот старец вылитый Александр, одного с ним возраста, даже сутулился так же. К тому же безродный калика перехожий был образован не по статусу, языками иностранными владел и, что очень важно, несмотря на набожность, никогда не говел, а в ответ на упреки архиерея говаривал так: «Если бы я на исповеди не сказал про себя правды, небо удивилось бы; если же бы я сказал, кто я, удивилась бы земля». Смекаешь, кто это был на самом-то деле? – шепотом спрашивает Константин Иванович.

– Смекаю, – шепотом отвечаю и тут же вопрос пытаюсь задать: – А как же?..

Но Константин Иванович увлеченно продолжает шептать:

– Не зря же последний российский император Николай Второй Владимира Галактионовича Короленко под суд отдал в 1912 году за то, что тот опубликовал в своем «Русском богатстве» незаконченные «Посмертные записки старца Федора Кузьмича», сочиненные Толстым. Эх, а допиши Лев Николаевич эти записки, мир бы узнал всю правду, в том числе и где сошедший с престола Александр пребывал до 1836 года!

– И где же? – таращу глаза на прадеда.

– А тут, у нас под Уфой, и жил с кержаками! Теперь на месте этого домика стоит затонская школа № 4, до сих пор, значит, кто-то на намоленном месте уму-разуму набирается!

– И что же, все это мы, горюхинцы?! Это ж надо было так в истории Российской империи поучаствовать! – привстаю с табуреточки и приосаниваюсь.

– Ну, не знаю, может быть, и совпадения какие есть, хотя… – Константин Иванович тоже приосанивается.

Татьяна Александровна тихо вздыхает.

– Юрка! – зовет меня с улицы первый хулиган нашего двора Сережка, с которым мы договорились на чердак слазить.

– Кто это? – спрашивает прадед.

– Сережка Богомолов из второго подъезда гулять зовет.

– Ну иди поиграйся с ним, мальчик, видно, хороший, плохих с такими фамилиями не бывает, – Константин Иванович смотрит на носовой платочек в руке и не может вспомнить, для чего он ему.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации