Текст книги "Подснежники Великой Отечественной"

Юрий Ильин
Подснежники Великой Отечественной

© Ю. С. Ильин, 2024

© Оформление ООО «КнигИздат», 2024

* * *

Введение

Все дальше уходят в историю события Великой Отечественной войны, все меньше остается ее непосредственных участников и свидетелей. По известным данным, эта война унесла около 27 миллионов жизней граждан Советского Союза. ИЗ них около 10 миллионов – солдаты, остальные – старики, женщины, дети. Сколько детских жизней конкретно она унесла, статистикой не зарегистрировано. Зато известно, сколько детей принимали в ней участие.

Самыми первыми на защиту родной земли встали подростки и юноши Бреста, среди которых особое мужество проявили воспитанники музыкального взвода Брестского гарнизона. На следующий день, сразу после объявления мобилизации, тысячи их сверстников, приписав ко дню рождения год-два, встали в очередь у призывных пунктов военкоматов. На оккупированных немцами западных территориях СССР росло и ширилось массовое партизанское и подпольное движение, в которых участвовали десятки тысяч детей. В лесных районах Белоруссии детей на партизанских базах было так много, что для них было организовано несколько школ.

Когда Светская армия стала освобождать оккупированные районы страны, участниками войны становились подростки, оставшиеся на этих территориях без родителей. Им реально грозила голодная смерть, и их забирали с собой наши воинские части, освобождавшие эти земли. Таких «сынов» и «дочерей полков», жизненный путь которых совпадал с боевым путем этих частей, только по официальным данным, было более трех тысяч.

Отечественные исследователи отмечали: когда весь советский народ поднялся на защиту Родины, подростки, как максималисты по духу, не могли остаться в стороне. Одни из них, взвалив на себя непосильный труд, встали к станкам и наравне с взрослыми ковали победу в тылу. Другие всеми силами стремились прорваться на фронт, чтобы мстить за погибших отцов, потерянных при эвакуации матерей, свое обездоленное детство.

Силы им придавала не только всенародная ненависть к напавшему на страну врагу, но и советская система образования. Подросткам в школах прививались такие ценности, как, смелость, выносливость, чувство товарищества. Советские школьники воспитывались на примерах сильных духом людей, не сломленных жизненными трудностями.

Один из самых юных участников войны, 12-летний Александр Колесников, осенью 1943 года отправился к воевавшему на фронте отцу в вагоне, перевозившем спрессованное сено. Беглеца обнаружили, отправили домой, но на одной из станций он, придумав жалостливую историю о гибели отца-танкиста и потере матери, сумел убедить следовавших на фронт танкистов в правдивости своей истории и стать воспитанником («сыном») их полка. Набравшись знаний и опыта, он стал разведчиком и окончил войну с двумя медалями «За отвагу», медалями «За взятие Варшавы» и «За взятие Берлина».

В таком же возрасте, с твердым желанием мстить за убитого на войне отца и потерянную во время эвакуации мать, сбежал на фронт детдомовец Ваня Солнцев – герой повести Валентина Катаева «Сын полка». Повесть была издана в 1945 году, в следующем году вышел на экраны одноименный фильм. По признанию писателя, ему ежедневно приходили письма от узнавших себя в «сыне полка» ребят, что свидетельствовало о массовости подобных историй.

* * *

Автору данной книги в 1945 года было шесть лет, и он по возрасту не мог последовать примеру юных разведчиков. Но мой брат был им ровесник, и, когда в начале 1945 года в боях за Будапешт наш Отец был ранен, он, по моим детским ощущениям, был близок к тому, чтобы отправиться вместо него «добивать фашистов в их логове».

Такой возможности ему не представилось, но и без этого подвига война, несомненно, отразилась на формировании нашего характера и мировоззрения. Эту мысль и пытался выразить в своей книге воспоминаний младший сын офицера Рабоче-крестьянской Красной Армии. Его фамилию автор не указывает по соображениям, о которых будет сказано далее.

…Дело в том, что сначала автор предполагал изготовить несколько экземпляров книги на домашнем принтере исключительно для близких родственников. Под такой «семейный» формат тексты и писались. Процесс этот затянулся, в России стали нарастать проблемы, связанные с начавшейся 24 февраля 2022 года специальной военной операцией на Украине.

Более полугода в операции были задействованы только контрактники Министерства обороны. Но 21 сентября 2022 года была объявлена частичная мобилизация, и, по сообщениям СМИ, только за первую неделю страну покинуло около 200 тысяч мужчин призывного возраста. Сравнительно быстро эксперты определили одну из главных причин бегства от призыва в армию – серьезные упущения в системе воспитания детей.

В российском обществе заговорили о возможном возврате к советской системе образования. Тогда в школах педагоги были не только учителями, но и воспитателями. Они прививали ученикам чувство общественного долга, любви к родине, воспитывали в детях стремление к добру, взаимопомощи и к выработке в себе необходимых качеств защитников отечества.

На волне такого восприятия у автора появилась мысль о том, что его воспоминания об учебе и жизни в СССР могут иметь определенную общественную значимость. Со временем эта мысль преобразилась в решение издать и распространить книгу традиционным способом. Потребовалась серьезная доработка текстов, и первым делом, по личностно-этическим соображениям автора, из названия и текстов книги были изъяты фамилии отца автора и некоторых других персонажей.

Другая причина принятия такого решения состояла в том, что основной массив текстов книги относится к первым послевоенным школьным годам автора и его старшего брата. Жизнь детей войны, отцы которых, как у нас, после войны продолжили служить в армии, имела много общего. Поэтому представленное название книги, по мнению автора, позволит читателю воспринимать тексты в более широком значении.

Хотя повествование в книге ведется от первого лица, в некоторых ее разделах используется местоимение «мы». В этих случаях автор отдает главную роль старшему брату Виталию – своему ведущему, наставнику, защитнику. Он помогал мне преодолевать трудности детского периода и ориентироваться в жизни в последующие годы – вплоть до его, к сожалению, раннего ухода из жизни. В нашей братской связке он навсегда остался для меня примером для подражания. Публикацией этой книги я в том числе отдаю и дань уважения его памяти.

Судьбой нам было предопределено родиться и жить в трудное для страны время, но справедливости ради необходимо отметить, что наше с братом детство, в чем-то типичное для всего поколения детей войны, в целом нельзя считать тяжелым. Мы не были в оккупации; наш Отец, в отличие от отцов многих наших сверстников, остался жив, и этот фактор, естественно, облегчал нам жизнь и в послевоенные годы. Но, в разной степени пострадавшие, все мы представляем одно поколение – поколение детей войны.

Большинство описываемых в книге событий отделено от нашего времени многими десятилетиями, и происходили они в разных географических районах. В связи с этим и в целях большей информативности автор посчитал полезным по ходу текста размещать справочный материал о конкретном месте нашего пребывания и историческом фоне событий.

Автор надеется, что такое расширение содержания книги особенно полезным будет для молодого читателя.

Несколько разъяснений по структуре и оформлению текстов книги: выделенные курсивом тексты – заимствования из общедоступных источников, помеченные «*» следует понимать как примечание или временное отступление от основной линии конкретного текста.

Малая родина и Монголия

Мы – последние этого века.

Мы великой надеждой больны.

Мы – подснежники.

Мы из-под снега,

Сумасшедшего снега войны…

Владимир Костров[1]1
  Поэт Владимир Андреевич Костров по дате рождения представитель нашего с братом поколения детей войны: родился в 1935 году. После окончания МГУ в 1958–1960 годах работал инженером на Загорском оптико-механическом заводе, где наши пути с ним могли пересекаться.


[Закрыть]. 1990 г.

В Монголии

С подмосковной деревней Натальино Загорского района Московской области меня и моего брата Виталия связывает многое, но рассказ о первых годах нашего с ним детства следует начать с Монголии. Весной 1939 года, когда брату было 4 года, а до моего рождения оставалось несколько месяцев, нашего отца, как кадрового танкиста, вместе с несколькими другими выпускниками Горьковского военно-политического училища срочно отправили в дружественную нам Монголию. На ее территорию в районе реки Халхин-Гол вторглись японские войска, и, по договорным обязательствам с Монголией, СССР выступил на ее стороне.

Официальные советские и японские источники те события называют вооруженным конфликтом, монгольские источники – «войной на реке Халхин-Гол» или «Необъявленной войной». Но, как бы то событие ни называлось, неожиданный отъезд мужа в зону боевых действий не мог не отразиться на душевном состоянии нашей Мамы, что, возможно, не лучшим образом отразилось и на мне.

Военные действия продолжались с мая до середины сентября 1939 года и закончились разгромом японских войск. Но опасность новых нападений с их стороны оставалась; части Забайкальского военного округа, принимавшие участие в боевых действиях, остались в Монголии, и офицерам разрешили перевозить семьи в места новой службы. Нашему Отцу предоставили отпуск, и он перевез нас в монгольский город Ундэр-Хан. (Этот город для монгол знаковый. По легенде, недалеко от него родился Чингисхан, и в честь своего великого предка они в 2013 году переименовали Ундэр-Хаан в город Чингис.)

Следует отметить, что все события монгольского периода – не наши с братом воспоминания, а то немногое, что осталось в моей памяти от рассказов родителей. Я не могу точно назвать время, когда мы оказались в Монголии, но, если судить по двум произошедшим там событиям, было мне тогда не больше года.

…Момент, когда я летом 1940 года выполз из дома на улицу, Мама не заметила. Возможно, она на время ушла, а дверь на улицу не закрыла. Как бы там ни было, мой первый самостоятельный «выполз» в «пустыню Гоби» закончился тем, чем и должен был закончиться: солнечным ударом (это зафиксировал военврач гарнизона).

Второй случай произошел со мной немного позже: ходить я еще не мог, но стал вставать на ноги и делать первые шаги. В тот день Мама вскипятила чайник, поставила его на покрытый клеенкой стол и на время отвлеклась. В это время я заполз под стол, а когда выползал оттуда, ухватился за клеенку, и чайник с кипятком опрокинулся на меня…

…Дальнейшие события родители называли срочной эвакуацией, и связаны они были то ли с началом войны с Германией, то ли с угрозой нападения Японии. В царившей в то время суете Мама, видимо, отвлеклась на нас, детей, и ее сбил подъезжавший к дому задним ходом автомобиль. Удар пришелся в голову углом заднего борта, и, как позже было установлено, Мама получила глубокое сотрясение мозга.

В горячке она не сразу это ощутила: первый припадок эпилепсии у нее случился в поселке Партизанское на юге Красноярского края, где разместились семьи офицеров. Отца в это время дома не было, и всю тяжесть случившегося испытал на себе Виталик. Я по малолетству вряд ли тогда что понимал, но, несомненно, такое не могло не отразиться и на моей психике.

*Потом припадки у Мамы, хотя и нечасто, но повторялись на протяжении всей ее жизни. Она родилась в 1908 году в крестьянской семье, окончила четыре класса церковно-приходской школы. После замужества стойко переносила тяготы скитаний по гарнизонным военным городкам. Малограмотность не сказывалась на ее способности прививать нам, двум своим непоседливым мальчишкам, самые нужные человеческие ценности. Ей не требовались для этого учебники: все эти ценности были в ней самой, она просто естественным образом передавала их своим детям.

По воспоминаниям ее сестер, в молодости и в первые годы замужества Мама была бойкой, веселой, активно участвовала в художественной самодеятельности одной московской фабрики, где работала до замужества. Но после Монголии изменились и ее поведение, и даже внешний вид: она стала тихой и какой-то беззащитной. Это ощущали и мы с братом, и, в еще большей степени, наш Отец. Так уж в их жизни получилось, что он, участник двух войн, получил на фронте легкое ранение, а жена – травму, сделавшую ее инвалидом.

Ощущая это, Отец никогда не повышал на жену голос и беспрекословно выполнял ее просьбы. Она была верующей, ходила в церковь, соблюдала православные традиции. Отец, будучи коммунистом, политработником, советским офицером, никогда в этом ее не упрекал.

Знакомство с деревней, в которой родился

Воинскую часть Отца, в отличие от сибирских дивизий, защищать Москву осенью 1941 года не отправили, и в эвакуации мы пробыли около двух лет. Отца весной 1943 года направили на переквалификацию в Ленинградское высшее бронетанковое училище, эвакуированное в Нижний Тагил. Воспользовавшись предоставленной возможностью, он каким-то образом переправил нас на нашу малую родину.

…Деревня Натальино, а вернее деревушка уже тогда выглядела угасающей. В ней было не более десятка стареньких изб, расположенных в один ряд вдоль грунтовой дороги. Электричества нет, проводное радио только в соседней деревне Соснино, где располагались сельсовет и почта. Радостных новостей с фронтов тогда не приходило, а почтальоны больше разносили похоронки.

У некоторых наших сверстников отцы уже погибли или пропали без вести. Матери весь день работают на колхозных полях, фермах или заняты домашним хозяйством. За детьми присматривают престарелые бабушки или старшие из детей. Начальная школа с печным отоплением находится в Соснино, которое расположено в двух километрах, за лесистой горкой, через которую прорублена пешеходная дорожка.

По ней школьники, в числе которых был и мой брат, в школу и обратно ходили пешком вместе с учительницей (она жила в Натальино). В сильные морозы и снегопады поход в школу отменялся и деревенская детвора, забросив подальше свои самодельные школьные сумки, могла заняться чем-то для души.

Ни подходящих горок для катания на санках, ни ледового катка в Натальино не было, поэтому эти традиционно любимые детские увлечения имели здесь свои особенности. Те деревенские мальчишки, кто перерос увлечение санками, подвязывали к валенкам коньки-снегурки и катались по дороге, ожидая, когда по ней будет проезжать грузовая машина. Руками или печной кочергой они цеплялись за задний борт и катились, пока не надоест или не разгонит шофер. Цеплялись за борт и те, у кого не было коньков: катились на валенках, рискуя протереть их до дыр.

Дети возрастом поменьше завидовали «автозацепщикам» и ждали своего часа, когда мимо деревни проедет тракторная сцепка с санями. Так зимой в колхозах возили сено и солому с полей на животноводческие фермы. Ехало это неповоротливое транспортное средство с черепашьей скоростью, и, пока оно ехало по улице, самый проворный из детей цеплял поводок своих санок за задний бортик тракторных саней, и уже за его санки гирляндой цеплялись другие.

Я по возрасту долго не подходил даже к категории «тракторозацепщиков», но однажды, видимо, решил показать деревне, что я уже «не маленький». В тот день по улице проезжала сцепка из двух саней, и на металлической связке между ними, весело размахивая ногами, сидел соседский мальчик. Наверное, он и предложил мне сесть рядом с ним.

Это мне никак не удавалось, и одна из попыток закончилась тем, что я споткнулся и упал на дорогу. Помню, как стало темно, потом светло, и только тогда я стал понимать, что со мной произошло. Спасло меня то, что упал я плашмя на живот, а днище у тракторных саней было высоким. Из того, что было потом, помню только жесткость отцовского ремня, которым как-то неумело пыталась «проучить» меня Мама.

Тетя Нюра и дядя Ганя: испытание приемным сыном

Когда мы с Мамой вернулись в деревню из Сибири, мы поселились в избе бабушки Акулины. (Дедушка умер в суровую зиму 1942 года; земля была мерзлая, здоровых мужчин в деревне не было, и хоронили его дважды: зимой прикопали, а в могилу переложили весной.) Кроме нашей семьи, в доме бабушки жили еще две ее дочери с детьми. К тесноте тогда люди были привычны, но нашей Маме из-за монгольской травмы головы трудно было справляться с двумя своими мальчишками.

Рядом жила еще одна мамина сестра – тетя Нюра. Она и ее муж дядя Ганя решили помочь нашей Маме и взяли меня в свой дом на полное содержание. Дядя от воинской службы по болезни был освобожден, работал лесником и, в отличие от крестьян, получал зарплату. Во дворе имелась скотина, был большой огород с садом и пасекой. Своих детей у них не было, и они стали для меня вроде приемных родителей.

В сравнении с моими родным и двоюродными братьями, ютившимися в стареньком доме бабушки и редко бывавшими сытыми, я жил «как у Христа за пазухой». Такое определение я слышал от моей Мамы, а вот от братьев получил прозвище «пузан», обидное во все времена, а в войну тем более.

«От пуза» кормила меня тетя Нюра, но я больше тяготел к дяде Гане. В нем мне нравилось все: форма лесника, полевая сумка и особенно ружье, с которым он часто ходил на работу. В такие дни я иногда встречал его после работы на улице и с высоко поднятой головой шагал с ним по деревне. Иногда он возвращался ночью, и в таких случаях я слышал, как тетя Нюра встречала его стандартным набором слов: «Опять нажрался винища…»

Дядя Ганя молча снимал с себя амуницию лесника и ложился спать. Иногда, как бы в оправдание, называл какие-то имена, которые, по его мнению, должны были означать, что «нажрался» он по делу. Тетя Нюра, зная особенности его службы, это понимала, и, несмотря на частые повторы таких ситуаций, долгой обиды на мужа не держала.

Но однажды моему любимому дяде могло бы достаться сверх положенной меры, если бы это произошло не в день, который с нетерпением ждала тогда вся страна.

9 мая 1945 года. Опьянение Победой

День Победы в Натальино отмечался шумно: с песнями, танцами, вперемежку с рыданиями и причитаниями женщин. Не помню, с кем дядя Ганя отмечал это событие и сидел ли я за праздничным столом. Запомнились лишь едкий табачный дым, шумный разговор и упоминание о медовухе. (Из нее в преддверии больших праздников дядя Ганя гнал самогон.) Сам он медовуху считал чем-то вроде бодрящего кваса и употреблял ее только «для поправки головы».

Все началось с того, что в самый разгар празднования мой приемный отец предложил выпить за моего реального Отца. От него накануне пришло письмо, в котором он сообщал, что после ранения находится в госпитале под Будапештом. Поскольку Отца за столом не было, все внимание гостей переключилось на меня. После короткого, но шумного обсуждения сложившейся ситуации, несмотря на возражение тети Нюры, у меня в руках оказалась рюмка с медовухой.

Помню ее сладковато-приторный вкус и прилив крови к лицу, помню, что какое-то время вместе со взрослыми громко смеялся. Потом у меня закружилась голова, шум за столом стих, и я очнулся лежащим на крыльце дома, где меня приводила в чувство тетя Нюра. Советы ей давал находившийся рядом Дядя Ганя: он лучше кого-либо знал, как облегчать состояние после «перепоя».

Так общими усилиями мои «деревенские» родители «откачали» своего приемного сынка. Но на этом мое знакомство с продукцией дядиной пасеки не закончилось.

Медовый Спас по-детски

После окончания войны в Натальино стали ждать возвращения с фронтов своих близких: старшее поколение ждало мужей, братьев, дети – отцов. Не теряли надежды даже те ребята, чьи отцы числились погибшими или пропавшими без вести. От Мамы мы узнали, что наш Отец жив, находится в Венгрии, но, когда приедет к нам, не знает.

В августе 1945 года так же шумно, как и в День Победы, в Натальино отмечали возвращение в деревню одного из односельчан. Традиционную «гулянку» по такому случаю приурочили к церковному празднику Медового Спаса. Ушли на общий праздник и мои приемные родители, захватив с собой в качестве угощения большую бутыль медовухи.

Натальинские дети, оставшиеся без присмотра, слонялись по деревне, и, видимо, кто-то из них подал идею устроить свой, детский Медовый Спас. От кого конкретно исходила эта инициатива, в данном случае значения не имеет (возможно, и от автора этих строк). Главное в том, что повод у нас для этого был: незадолго до этого дядя Ганя накачал большой бидон меда. Об этом детям было нетрудно догадаться и по снующим вокруг дома пчелам, и по запаху, исходящему через открытое окно спальни, в которой этот бидон стоял.

Сам я этой сладостью был, образно говоря, перекормлен, и мне было трудно отказать своим друзьям, для которых он был роскошью. Но как должно выглядеть наше медовое пиршество, никто из нас толком не знал. В итоге то, что происходило в месте проведения нашего праздника, по современным понятиям можно назвать «медовым баром», а меня, шестилетнего мальчика, «барменом», «разливавшим» мед таким же малолетним посетителям.

В дом я их впустить не мог, и первая проблема возникла с емкостью, в которой я буду подавать им мед в раскрытое окно спальни. Увидев растущие недалеко от стены дома лопухи, я прошепелявил команду рвать и подавать листья в окно. Дальше начиналась моя работа: деревянной ложкой я вычерпывал мед из бидона и перекладывал в наспех свернутый в подобие воронки лист лопуха. Поскольку окно было довольно высоко приподнято над землей, подавать разваливающийся в руках сверток с вытекающим из него медом мне приходилось сверху вниз.

Кто знает, что такое жидкий мед, сам может представить картину этого процесса во всех деталях. Часть меда вытекала еще на пути к окну, остатки – на хозяина лопуха в момент передачи. Кто-то из друзей пытался подавать мне новый лист, но мне уже было не до этого: я, образно говоря, весь слипся. Претензий со стороны улицы я не слышал: там смеялись и от души веселились перепачканные медом дети. Как говорится, праздник удался.

Не до праздника было бы мне после возвращения хозяев спальни и вида, который я ей придал. Но как оказалось, о нашем детском медовом празднике они уже знали и не стали выяснять детали: все и так было видно. Еле стоящий на ногах дядя Ганя помахал мне приветливо рукой и лег спать на диван в гостиной.

Как всегда, большую часть последствий от моих шалостей пришлось устранять тете Нюре; медом я ухитрился испачкать не только себя и пол, но и все, что находилось между бидоном и окном: покрывало на кровати, шторы на окне, которыми я вытирал липкие от меда руки*.

*К сожалению, понимать это я стал слишком поздно. Больше расплачивались за мою беззаботную жизнь мои кровные родители. После нашего отъезда из деревни Отец каждый год летом брал отпуск и мы всей семьей приезжали в Натальино: помогали тете Нюре и дяде Гане заготавливать на зиму сено. Папа научился косить, мы с Виталиком помогали разбивать и ворошить валы. Наша Мама приносила из дома на всех еду, мы дружно обедали, после чего вновь принимались за работу.

Помощь наша была очень кстати: здоровье дяди Гани как-то быстро ухудшалось, основная нагрузка лежала на плечах тети Нюры. Любимый мой дядя умер зимой 1959 года в возрасте 49 лет. Хлопоты по организации похорон и обустройству могилы взял на себя Отец (мы уже жили в Загорске).

Через несколько лет, когда в деревне жителей почти не осталось, тетя Нюра по совету Отца продала дом и с его помощью купила в Загорске однокомнатную кооперативную квартиру. Деревенская закалка и комфорт городского быта продлили ее жизнь до 90-летнего возраста.