Текст книги "Подснежники Великой Отечественной"

Прощальный «забег» к поганому пруду

Летом 1946 года от Отца пришло сообщение, что ему, возможно, скоро дадут отпуск. Мы жили ожиданием встречи и по максимуму наслаждались деревенскими увлечениями. Лето было жарким, и в такое время самым желанным для детей было купание в пруду. Их в деревне было два – чистый ближний (в нем купаться и стирать белье было запрещено) и дальний – «поганый», в котором женщины периодически устраивали большие стирки с длинного дощатого мостика. В определенные дни вместе с ними в пруду купались и мылись девочки. Когда они возвращались в деревню, наступало святое время натальинских мальчишек.

В отличие от Виталика, который уже не первое лето купался в пруду, единственным моим «водоемом» продолжало оставаться корыто, в котором мыла меня Мама. Но накануне нашего возможного отъезда из деревни Виталик уговорил Маму отпустить меня с ним, под его ответственность. Так мне удалось поучаствовать в мероприятии, которое запечатлелось в моей памяти на всю жизнь.

…Жаркий день лета 1946 года. По гужевой узкой дороге, проложенной меж созревающей ржи, быстро идет сплоченная единой целью мальчишеская толпа. Старшие раздеты до трусов, кто-то из малышни голышом. Миновав вершину пригорка, мальчишеская ватага разгоняется и, поднимая босыми ногами дорожную пыль, с радостным визгом мчится вниз, к пруду.

Те, кто умеет плавать, с разбега ныряют в зеленоватую воду с мостика; остальные, распугивая лягушек и головастиков, бултыхаются на мелководье, меся ногами глинистое дно и отряхиваясь от прилипших к ногам пиявок. По всей округе разносится разноголосый шум-гам веселящейся детворы возрастом от мала до велика…

…Прощальный «забег» оказался преждевременным: отпуск нашему Отцу и в этот раз не предоставили. В сентябре 1946 года я пошел в первый класс. Но не в Соснино, где находилась школа, а в дом Клавдии Михайловны – моей первой учительницы. Она была близкой родственницей дяди Гани, жила в Натальино и каждый день вместе с учениками ходила в школу и обратно. Поскольку в Натальино я был единственным первоклассником, ей легче было не «таскать» меня за руку в школу, а заниматься со мной дома.

Виталик после окончания начальной школы в Соснино в пятый класс стал ходить в другую деревню, в которой была семилетняя школа. До нее было километра четыре по лесу, зимой школьники ходили туда и обратно на лыжах. Он считал себя уже взрослым и по примеру деревенских ребят старался помогать Маме.

Ловил в пруду и на речке рыбу, летом собирал грибы, ягоды, орехи – все это шло на общий стол в доме бабушки. Ставил в лесу капканы на кротов, снимал с них шкурки, высушивал и сдавал в приемный пункт. Хорошо помню, как они с Мамой на полученные за шкурки деньги поехали в город и брат вернулся оттуда в новых брюках, купленных на заработанные им деньги.

В деревне носить их он стеснялся, но вскоре новые брюки ему пригодятся. В конце 1946 года наконец-то у Отца прояснилась ситуация с планом дальнейших действий. Детали он нам не раскрывал, но сообщил, что к нам скоро приедет старшина его роты Котов, который перевезет нас в Румынию.

Я, в ожидании предстоящего отъезда, учился кое-как. Эту причину моя домашняя учительница Клавдия Михайловна, видимо, посчитала уважительной и никаких мер воздействия не применяла. Тетя Нюра позже рассказывала, что, когда она пыталась узнать, что мне задано, я, нарушая все правила произношения, бодро промямливал: «А я и подабыл». Одним словом, как такового первого класса у меня не было.

О детских и взрослых ощущениях войны

Из Сибири на свою малую родину мы вернулись весной 1943 года и прямыми свидетелями военных действий не были. Из рассказов брата в моей памяти остался один эпизод войны: однажды немецкий самолет после неудавшейся попытки прорваться к Москве сбросил в лесу, недалеко от Натальино, бомбу. Виталик бегал туда с деревенскими друзьями смотреть воронку.

Отношение к войне имел и случай, произошедший зимой следующего года. С соседским мальчиком я пошел на ближний пруд – попробовать, насколько он замерз. Как и в ситуации с трактором, мне опять повезло: лед провалился подо мной недалеко от берега, на мелководье. На крик соседского мальчика прибежал солдат, находившийся в деревне на излечении. С помощью жерди он помог мне выбраться на берег и быстро отвел в дом к тете Нюре, которая меня переодела, уложила в постель и долго согревала чаем с медом.

Что касается картин ожесточенных сражений за Москву, которые проходили вблизи малой родины, то они формировались в моей памяти уже после окончания войны. Какие-то детали вырисовывались из рассказов взрослых родственников или учителей, среди которых было немало участников войны. Запомнился фильм «Сын полка», вышедший в 1946 году: образ главного героя фильма каждый из нас, мальчишек, мысленно переносил на себя.

Интересную информацию получали на занятиях по военной подготовке, которой уделялось тогда немало учебного времени. Преподавали военное дело офицеры запаса или отставники, старавшиеся зажечь в нас интерес к своему предмету рассказами о подвигах детей – участников войны: Вани Солнцева, Володи Тарновского, Вали Котика, Володи Дубинина. Самые яркие эпизоды их боевого пути мы потом проигрывали во время традиционных игр «в войну» в пионерских лагерях.

Ощущение тяжелейшей ситуации, сложившейся в Подмосковье в конце 1941 года, пришло уже совсем в зрелом возрасте после посещения нескольких знаменательных памятников защитникам северных рубежей столицы. Немцев остановили в 15–20 километрах от Натальино, находившегося на полдороге от Загорска до Дмитрова.

Первый такой памятник, установленный на Перемиловской высоте, напротив Яхромы, мне показала в 1967 году одна из сестер Мамы, жившая рядом с этим городом. Ее муж (мой дядя) пропал без вести в 1941 году, и, чтя его память, она часто посещала этот памятник. Здесь с 27 ноября по 5 декабря шли кровопролитные бои, закончившиеся разгромом немецких войск, пытавшихся прорваться к Москве с севера.

Яхрома стала первым советским городом, освобожденным от захватчиков. Об этом говорят выгравированные строки Роберта Рождественского на плите, установленной у подножья ступенек, идущих к памятнику:

 
Запомните:
От этого порога
В лавине дыма, крови и невзгод,
Здесь в сорок первом началась дорога
В победоносный Сорок пятый год.
 

Второй памятник, а точнее братскую могилу защитникам Москвы на развилке Рогачевского и Краснополянского шоссе я имел возможность видеть неоднократно в 70-е годы, когда по работе из Долгопрудного ездил в Шереметьево через Лобню. В ноябре 1941 года здесь немцы подошли ближе всего к Москве. О том, какой ценой их удалось здесь остановить, говорят гранитные плиты с именами полутора тысяч советских воинов, часть которых продолжает числиться неизвестными.

Мимо двух следующих памятников, установленных уже на Ленинградском шоссе, я проезжал, когда в Шереметьево приходилось ездить по этому шоссе. Они известны, наверное, каждому москвичу: противотанковые ежи на 23-м километре шоссе и мемориал-штыки на 41-м километре при въезде в Зеленоград. Здесь, в Холме Славы, братская могила с надписью: «1941 г. Здесь защитники Москвы, погибшие в бою за Родину, остались навеки бессмертны».

Из этой братской могилы 3 декабря 1966 года, в ознаменование 25-летней годовщины разгрома гитлеровских войск под Москвой, был взят прах Неизвестного солдата и перезахоронен в Александровском саду у стен Кремля.

Газета «Известия» так сообщала об этом событии: «Третьего декабря 1966-го прах Неизвестного солдата повезли в Москву. Среди тех, кто нес гроб с останками, был сам Рокоссовский. Неизвестный солдат мог быть бойцом его, 16-й, армии, участвовавшей в битве за столицу. И сыном, братом, отцом для множества семей, потерявших близких в той войне. На церемонии собралась огромная толпа. Мало кто мог сдержать слезы. И эту поистине всенародную скорбь следовало выразить на надгробии».

Выразилось это в простой, проникающей в самую суть события, надписи: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен». Надпись увенчана объемной бронзовой композицией – солдатской каской и лавровой ветвью, лежащих на боевом знамени.

8 мая 1967 года к могиле Неизвестного Солдата из Ленинграда эстафетой на бронетранспортере, в сопровождении эскорта мотоциклистов доставили факел, зажженный от Вечного огня на Марсовом поле. Война коснулась каждой советской семьи, и, как сообщало радио, в населенных пунктах люди часами стояли на тротуарах, чтобы прикоснуться к светлой памяти своих погибших на войне родных. На одном из участков Ленинградского проспекта в Москве находился и автор книги.

Румыния

Исторический фон

Во Второй мировой войне Румыния выступила на стороне Германии и одновременно с ней 22 июня 1941 года атаковала СССР с целью вернуть Бессарабию и Буковину, отобранные у нее в июне 1940 года.

Хотя первоначальная цель Румынией была достигнута в конце июля 1941 года, румынские войска, уже совместно с немецкими, продолжили захватывать новые территории Советского Союза. Сначала это было Северное Приазовье, а осенью – значительная часть Крыма. Однако героически сопротивлявшийся Севастополь немцам удалось взять только в июле 1942 года. В период немецко-румынской оккупации Крыма, согласно статистическим данным, было расстреляно, замучено или угнаны в рабство 219 625 советских граждан.

Фашистский режим Антонеску и после оккупации Крыма продолжил поддерживать Гитлера в его стремлении разгромить Советский Союз. Всего у Румынии в 1942 году на Восточном фронте было порядка 400 000 человек. Румыны воевали против нас до сентября 1944 года, постоянно держа на Восточном фронте воинские контингенты численностью в 180 000–220 000 штыков. Румыния захватила в плен до 160 тысяч советских солдат и еще несколько десятков тысяч передала Германии.

С наступлением советских армий в 1944 году политическая ситуация в Румынии стала меняться. После разгрома немецких войск в ходе Ясско-Кишиневской операции в августе 1944 года молодой король Румынии Михай I, опираясь на местных коммунистов, возглавил государственный переворот. Режим Антонеску был свергнут, сам он арестован, и при содействии короля к власти пришло коммунистическое правительство.

31 августа 1944 года советские войска вошли в румынскую столицу – Бухарест. Это было первое европейское государство, куда вступила Красная Армия с освободительной миссией. Советская военная администрация издала директиву: румынские органы власти не ломать, церкви и молитвенные дома не трогать, собственность граждан охранять.

Эти указания не относились к так называемым трансильванским саксам – немецкоязычным колонистам, поселившимся здесь еще в Средние века. Перед началом и во время Второй мировой войны большая часть колонистов вернулась на историческую родину. Тем не менее, по переписи, проведенной в 1945 году, на территории Румынии проживали порядка 400 тысяч немецкоязычного населения. Сталин причислил их к потенциальным врагам советской власти, и часть трудоспособных немцев была депортирована в СССР для использования на репарационных работах.

Центром трансильванских саксов в Румынии был город Сибиу, до недавнего времени называвшийся Германштадт. Это важно отметить потому, что именно в этот город вез нас к отцу старшина Котов.

Старшина Котов и дорога в Румынию

Сообщение о том, что мы наконец-то скоро увидим Отца, нас с братом обрадовало, но немного и расстроило. К этому времени в деревне побывали два солдата-фронтовика, и на деревенской улице их всегда сопровождала толпа восхищенных мальчишек. Наш Отец был офицер, танкист, и мы уже жили ощущением того, как нам будут завидовать те же мальчишки, когда по улице пройдемся мы с Отцом.

Старшина Котов прибыл весной 1947 года и предстал перед нами в образе героев фильмов о войне. Он был в возрасте, высокий, стройный, с загорелым лицом, украшенным пышными усами. О его боевых заслугах свидетельствовали несколько медалей и две нашивки о ранениях. От него мы узнали, что войну наш Отец закончил в Венгрии, потом их танковый полк перебросили в Румынию, в город Сибиу.

Четкость и энергичность действий Котова, связанных со сборами нас в дорогу, окончательно развеяла наши сомнения о его значимости. Ему пришлось оперативно решать немало задач: оформлять документы на наш выезд в сельсовете и школе, добиваться выделения нам транспорта для переезда в райцентр и многое другое. И в эти дни мы не раз, на зависть всей деревне, гордо прошагали с ним по улице.

И потом всю долгую дорогу в Румынию восхищались его способностью быстро находить выход из нелегких дорожных и жизненных ситуаций. Немало сноровки пришлось проявить ему в Москве. В ней до этого бывала только Мама, но после монгольской травмы и она плохо в ней ориентировалась. Чтобы не растерять нас по дороге, посланнику Отца приходилось постоянно следить за всеми нами.

Хотя война закончилась полтора года назад, железнодорожные вокзалы были забиты массой людей – военных, гражданских – перемещавшихся в разных направлениях. В билетные кассы – огромные очереди, в которых люди стояли часами, и зачастую не один день. Наш Котов прежде, чем отправиться оформлять проездные документы, находил для нас удобное место в зале ожидания, давал Маме и нам четкие указания и только после этого уходил решать свои задачи.

Их оперативному решению старшине танковой роты Котову помогали медали, нашивки о ранении, вид и опыт бывалого фронтовика, которому приходилось решать задачи и посложней. Так благодаря полюбившемуся нам посланнику Отца из глухой русской деревушки, в которой не было ни электричества, ни радио, мы прибыли в большой румынский город Сибиу.

Больше всего мы обрадовались тому, что прерванную учебу продолжать не придется: в Сибиу нет русской школы. От отца узнали, что пробудем мы в Румынии максимум два месяца, а в начале лета, уже вместе с ним, отправимся в советскую Армению. Вариант несколько необычный, но такова жизнь военнослужащих: другого варианта соединиться с семьей у Отца в то время не было.

Сводим счеты с немецкими и румынскими фашистами

От резкой смены окружающей действительности у нас с братом, как говорится, «съехала крыша» и в головах образовался завал из не совсем осознаваемых мыслей, планов и желаний. Не способствовал состоянию покоя и дефицит времени, отведенного нам на привыкание к ситуации, в которой мы оказались.

…Первые два наших «выступления» в Румынии можно списать на наше общекультурное отставание от европейцев. Не успели родители распаковать вещи в квартире, где мы поселились, как мы устроили в ней короткое замыкание (от полного незнания того, что такое электрическая розетка). Второе было связано с деревенской привычкой ловить рыбу там, где она водится.

Еще в Натальино от Котова мы узнали, что в Сибиу протекает река, и мы прихватили с собой леску и крючки. Смастерив удочки, отправились узнавать, что за рыба в этой реке водится. Что-то, кажется, даже поймали, но по виду и сигналам прохожих поняли, что делаем мы что-то не так. Оказывается, рыбу ловили мы рядом с большим указателем, что ловить ее здесь строго запрещено.

…Все указатели в Сибиу, как нам показалось, были на немецком языке. И это была первая из причин, повлиявших на наше дальнейшее поведение. Но скорее всего, оно было следствием рассказов Котова о немцах в Сибиу, своеобразно истолкованных Виталиком. Так или иначе, два следующих наших «выступления» в этом городе, по современной классификации, могли быть причислены к детскому терроризму.

…Жили мы в центре города в квартире вдовы погибшего румынского офицера, но большую часть времени проводили на территории воинской части Отца. Видимо, там от кого-то узнали, что муж хозяйки не просто офицер, а румынский фашист, воевавший против Советского Союза. Эта информация, смешавшись в головке Виталика с рассказами Котова, подействовала на Виталика, как на волка красный флажок.

Перенеся все возможные злодеяния мужа хозяйки на его жену, он стал разрабатывать план «мести недобитым фашистам». В качестве консультанта привлек нашего общего знакомого, которого звали Коля. Тот оказался здесь по той же причине, что и мы, но жил в Сибиу уже больше года. Мать его погибла во время эвакуации; на родине он закончил семилетку, дальше учиться не собирался, поэтому его отец и перевез его к себе намного раньше нас.

Жил Коля непосредственно в части, его там научили всяким военным премудростям. Вероятно, на этой основе Коля и сблизился с Виталиком. Узнав о его желании «насолить» хозяйке квартиры, он достал у солдат горсть артиллерийского пороха и объяснил Виталику, как его использовать. Меня они в детали не посвящали, и, когда я увидел тот порох, мне показалось, что это какая-то разновидность макарон. Но брат меня успокоил, и мы уже вдвоем стали разрабатывать план «мести».

…Каждый день наша «фашистка» варила на кухне кашу из кукурузы. Выбрав подходящий случай, когда в квартире не было родителей, а хозяйка начала готовить завтрак, мы хлопнули дверью своей комнаты, продемонстрировав этим, что пошли на улицу. Сами же затаились в комнате и в щелку наблюдали за происходящим на кухне.

Дождавшись момента, когда хозяйка вышла из кухни, мы тихо вышли из комнаты, брат приоткрыл крышку кастрюли с варившейся кашей, бросил в нее подожженные макаронины пороха и закрыл крышку. Раздалось шипение, хлопок, и одновременно со звоном выброшенной на пол крышки кастрюли мы быстро вышли из квартиры. Довольные проведенной «операцией», мы спокойно пошли заниматься традиционным занятием всех детей в Сибиу – кататься на заднем буфере или подножке трамвая.

Возвращаясь домой, думали, что хозяйка обо всем расскажет Отцу, но она не решилась (видимо, понимала причину, по которой ее наказали дети офицера Красной Армии). К тому же все в Сибиу уже знали, что воинская часть Отца готовится к отправке в СССР и скоро здесь нас не будет. Однако, не получив соответствующий «нагоняй» от Отца за первую диверсию в Сибиу – Германштадте, Виталик до отъезда успел провести еще одну.

Через того же Колю он раздобыл горсть боевых винтовочных патронов, и однажды вечером мы отправились на «боевое задание». По плану Виталика, нам предстояло совершить нашу прощальную «акцию устрашения» недобитым фашистам. Я, как всегда в подобных затеях старшего брата, стоял «на шухере»: из придорожных кустов вел наблюдение за общей обстановкой.

По моему сигналу Виталька рядком разложил патроны в выемки рельсов, и мы вместе стали ждать появления трамвая, втайне ощущая себя партизанами-подрывниками. Трамвай почему-то долго не подъезжал, а когда проехал по нашей закладке, вместо ожидаемых нами выстрелов и свиста пуль мы услышали лишь слабенькие хлопки и металлический скрежет колес трамвая.

…Если бы наше пребывание в Сибиу затянулось, мы, возможно, придумали бы еще какую-нибудь «пакость» в городе, пребывание в котором не приносило нам удовлетворенности. Но вскоре была объявлена погрузка воинской части в эшелоны. Переводя все сказанное выше в шутливый формат, можно сказать, что после нашего отбытия из Сибиу этот город мог спать спокойно.

Бери ложку, бери бак…

В этом необычном путешествии у нас появилась возможность наслаждаться детскими ощущениями непосредственно внутри воинских будней. Для нас это было путешествие, для людей военных – продолжение службы. Особенно много хлопот у них было при погрузке танков на платформы. За этим действием мы с Виталиком наблюдали издалека, зато в пути нам можно было не только наблюдать, но и участвовать в одном завораживающем воинском мероприятии.

Оно всегда начинается с сигнала солдатской трубы, оповещающей о раздаче обедов. Не помню, тогда или позже, мелодия солдатской трубы, извещающая об этом, навсегда запечатлелась в моей памяти звонким звуком пионерского горна вместе со знакомыми всем советским пионерам словами:

 
Бери ложку, бери бак,
Нету ложки – беги так.
 

По этому сигналу мы с братом, Отцом или без него брали котелки и шли вдоль эшелона к открытой платформе, на которой дымили ароматами солдатские походные кухни. В Советском Союзе 1946 и 1947 годы были голодными, но солдатское меню, по рассказам Отца, во время движения эшелона было традиционным: первый черпак – борщ или суп гороховый, второй – каши гречневая или перловая.

Следующая зарубка в памяти относительно путешествия из Румынии на родину оказалась более глубокой по впечатлениям. Рядом с румыно-советской пограничной железнодорожной станцией Яссы находилась свалка военной техники, свезенной сюда после окончания Яссо-Кишиневской военной операции Красной Армии.

В Яссах должна была происходить смена вагонных тележек с узкой европейской колеи на широкую советскую, и наш эшелон стоял здесь трое суток. Два дня мы, по строгому наказу Отца и Мамы, не отходили далеко от состава. Но потом узнали, что будем стоять и третий день, детское любопытство сорвало нас с места, и мы отправились обследовать эту свалку. Она была хорошо видна от станции – нам казалось, что вернемся быстро и наш уход останется для родителей незамеченным. Однако то, что произошло дальше, можно считать большим везением для всей нашей семьи.

Поднявшись на небольшое возвышение, мы были потрясены: все видимое пространство было заполнено покореженными бронетранспортерами, пушками, танками, самолетами, другой военной техникой. Как было удержаться нам, мальчишкам, чтобы не потрогать все это своими руками. Первым делом Виталька, на ходу разгадывая назначение разного рода пушек, пытался у каждой покрутить ручками.

Потом уже я, увидев танк с крестом, уговорил его переключиться на него. Переднего люка у него не было, мы по очереди забрались внутрь через верхний и долго ползали по его закоулкам, спотыкаясь о валявшиеся гильзы. Не знаю как, но брат сумел заглянуть в ствол пушки. По каким-то признакам он определил, что там застрял неразорвавшийся снаряд, и мы срочно покинули немецкий танк.

Следующим объектом наших исследований была кабина полуразвалившегося самолета. Чей он был – наш или немецкий, определить снаружи было невозможно. Я в кабину забраться не смог и с земли слушал, что там удалось обнаружить брату. Сначала он прокричал, что самолет наш, потом, видимо, добрался до чего-то очень интересного и надолго замолк.

В этот момент мне показалось, что со стороны станции раздался гудок нашего паровоза. Когда я об этом прокричал брату, он сначала не ответил, но после моего второго напоминания вылез из кабины с какой-то самолетной деталью. Пока он пытался рассмотреть ее, раздался еще один гудок. Виталик напрягся, потом бросил эту деталь на землю, и мы побежали к станции.

Подбежав к платформе, увидели машущего руками Отца. Состав уже тронулся, но он был очень длинный, тяжелый, скорость набирал медленно. И хотя офицерский вагон, находившийся в передней части состава, проехал место, где нас ждал Отец, хвостовая часть состава была еще длинная. Когда мимо нас катился один из вагонов, в которых ехали солдаты, Отец с их помощью посадил сначала нас, потом сел и сам.

Ругать нас было бесполезно: мы и сами уже понимали, чем могла закончиться наша экскурсия на свалку. Больше всего переживала в это время Мама, хотя ей и передали, что мы все находимся в другом вагоне. На следующей остановке поезда мы перешли в свой вагон. Здесь Отец успокоил ее, рассказав, что, обнаружив наше отсутствие, сразу договорился с военным комендантом станции, что, если мы опоздаем, тот посадит нас в следующий за нашим другой эшелон полка и сообщит об этом по каналам связи.

Так по случайному стечению обстоятельств мы не остались на территории не полюбившейся нам Румынии.