Текст книги "Крымский щит"

Откуда ты, парень, где дом твой, скажи…

…Как только перевалили за гребень, стало понятно, почему Сергей так торопился. Они оказались у края неширокой, густо-густо поросшей лесом долины, которая, медленно изгибаясь, уходила на северо-восток. Впереди, насколько доставал глаз – ни дымка, ни бедной сакли, ни ещё какого-нибудь признака человеческого присутствия. Только на самом верху обрывистой противоположной стены долины замерло полтора десятка грязно-белых комочков: небольшая отара овец.

– Чабан нас увидит? – спросил Шурале.

– Небольшая беда, – хмыкнул Хачариди. – Пока до села доберётся – овец же не бросит, – пока расскажет, пока будут судить да рядить – мы уже полдороги до базы отмотаем.

– Но это же татары… – начал Саша.

– А что татары? – вдруг окрысился Шурале. – Мы не люди, да?

Тогда только до юных кубанцев, не больно сведущих в физиогномике, дошло, что этот Шурале, которому вроде как безоговорочно доверяет герой-партизан Сергей, самый что ни на есть крымский татарин.

А Хачариди даже и добавил, резко и безжалостно:

– Вы, пацаны, не обобщайте. У нас в отряде не смотрят, кто ты по метрике, а только – кто ты в бою. Я, кстати, из греков. И в отряде не то что татары, – и румыны, и болгары, и даже один немец есть, Яшка Цапфер, только его почему-то евреем считают. А татары… Мы-то поболе вашего натерпелись от добровольцев-самооборонцев и от прочей сволочи, нераскулаченной. Особенно оттуда, – он указал за спину. – Из горных сёл. Но ты вот только прикинь сначала, что когда мобилизации были и когда наши отступали, сколько татарских парней призвали и забрали и сколько их уже в земле сырой лежит? Самых лучших. И я тебе скажу так: по процентам – сколько там предателей, а сколько героев – считать не буду; но только в каждом татарском селе не одна и не две семьи, которые завсегда помогут. Расслабляться, конечно, нельзя – но разделяю так: или наши, или фашисты со своими прихвостнями, а ко там кто по рождению и какому богу молится – это пустое.

Сказал – а мне и вспомнилось, как в тот же день, когда мы сбежали с фашистской каторги, подошли к селу. А там стояли два грузовика. Ходили несколько немцев с бляхами на груди, жандармов то есть, и добрая дюжина полицаев с винтовками и повязками на рукавах. Они все размахивали руками, показывали куда-то в сторону гор, где начали раздаваться выстрелы и взрывы, а потом из-за школы – мы сразу решили, что это школа, – ударил пулемёт. Установленный в окне приземистого дома, мы так его и назвали, казармой. Потом пулемёт замолчал, и из дома выбежало ещё несколько полицаев…

А грохот катился из-за гор и даже как будто нарастал. Немцы с татарами вскочили в машины и умчались по дороге, потом ребята узнали, что это дорога в Бахчисарай, оставив после себя лишь столб серой пыли.

Пацаны, трудно сказать почему, будто обрадовались этому и орали, свистели, а когда грузовики скрылись из виду, спустились в село. Шум в горах затих.

Сразу же заскочили в школу, но там не было никого и ничего. Тогда бросились в казарму татар-добровольцев.

Когда открыли дверь – пахнуло гарью и пороховым дымом. У окна на треноге стоял «максим» без бронещитка, высунув рыло в сторону, откуда чуть раньше доносились выстрелы. Гильзы были разбросаны по комнате, а лента с дюжиной патронов заправлена в приемник пулемета. Слева – стойка с одной винтовкой, рядом – пустая оружейная пирамида; посередине стол, а вдоль стен – койки. У двери тумбочка, а на ней – полевой телефонный аппарат.

Володя крикнул:

– Стойте! Ни к чему не прикасайтесь! Прежде всего, надо выделить наблюдателей, чтоб следили за дорогой, и проверить, не заминировано ли.

Лобов поднял с пола стреляную гильзу.

– Ещё тёплая, – констатировал он.

Тщательно осмотрели казарму, но нигде ничего подозрительного не обнаружили. Володя осторожно взялся за ручки «максима» и пошевелил его. Дуло легко поддалось нажимам, вертелось вправо, влево, вверх, вниз.

– Разберём и унесем с собой, – предложил кто-то.

Но, сколько и куда ни заглядывали, так и не смогли снять пулемёт с треноги. Оставили на время и кинулись искать оружие и что-нибудь съестное.

В кладовой нашли пять буханок чёрного, совсем зачерствелого хлеба, несколько пачек сухой капусты, по ящикам наскребли перловой крупы и вермишели.

Немного поели, отдохнули, а потом Саша – он всё время посматривал в окно, – сказал:

– Там какая-то машина пришла, и народ шевелится. Айда, посмотрим?

…Отовсюду шли люди к центру села, несли кто винтовку, кто обрез, кто автомат, и всё это забрасывали через борт машины-полуторки.

Ребята тоже приблизились к машине.

В кузове, в немецкой форме, стоял солдат, но как-то очень не похожий на немца. В кабине сидел другой, молчал и только внимательно и осторожно водил глазами по сторонам. К нему иногда подходил третий, они о чём-то тихо шептались, улыбались. В них тоже было мало немецкого, как показалось.

А люди, в основном татары, всё несли и несли оружие.

Вот из-за белесой каменной ограды вышли двое татар. Один из них с трудом нес пулемёт, другой – ящик с лентой.

– Гляньте! – прошептал Володя. – Видите, наш пулемёт? Эх, досада, не унесли мы его.

«Максим» тоже лег в кузов.

На дверях конторы висел приказ. Жителям предписывалось немедленно сдать всё оружие. У кого же обнаружат хоть один спрятанный штык или патрон, того расстреляют без суда и следствия, на месте, а дом сожгут. Внизу стояла круглая печать с орлом и подпись – комендант Бахчисарая.

Когда всё было снесено и народ, в большинстве, разошёлся по домам, в кабину влез тот, который ходил вокруг машины, и внятно сказал:

– Ну, Стёпа, пора!

Мы остолбенели, не веря ушам своим. А полуторка сорвалась с места, сразу же набрала скорость, подняла тучу пыли и скрылась.

– Вот это да! – выдохнул Саша, наконец-то обретая дар речи. – Хлопцы! Надо же было подойти, поговорить.

– Да! Кто ж их знал? Ошибись, и пуля в лоб.

Прежде чем уйти в горы, мы прошлись по крайним дворам, выпросили картошки, яблок, лук, соль, кукурузу. Володя за пояс заткнул гранату, и хоть она и была без запала, татары этого не знали. Они косились на неё и давали, что могли.

Собрав, сколько удалось, отправились к заветной горе…

…Ты помнишь, мы добирались ещё сутки, хотя уже утром вышли на дальний отрядный кордон. Потом нас ещё дважды окликали и останавливали. И спрашивали пароль, хотя все знали тебя в лицо, и кто хоть на миг сомневался, что именно ты несешь какие-то важные разведывательные данные (Большая земля запросила их) и ведёшь в отряд не очень-то и нужное ему, но неизбежное пополнение?..

И только позже мы узнали, что там, в том селе, чуть ли не первым в Крыму был создан карательный отряд из местного населения…

Два года назад

…8 ноября 1941 года группа в составе пяти человек из урочища Камышлы, где располагался партизанский отряд, отправилась с заданием разведать местность и найти газету с докладом Верховного главнокомандующего Советской армии. Их путь пролегал через деревни Коуш-кая, Бия-Салы, Улу-Салы. В состав группы вошли: командир разведгруппы Алексей Палажченко, Яша Лагутин, Коля Кузнецов, Иван Чижевский и Саша Степаненко – 15-летний подросток из рабочего посёлка шахтеров Чаир, как проводник, знающий эту местность.

Подойдя к деревне, разведчики спросили чабана, а затем какого-то мальчика: есть ли немцы в деревне? Получили отрицательный ответ, хотя и на татарском, но поняли, что нет и не было.

В самой деревне это подтвердила молодая учительница, тоже татарка, говорящая на ломаном русском языке.

Примерно на середине деревни Яша Лагутин заметил много стволов оружия и людей, лежавших в засаде, за поваленными деревьями по долине, за речкою, и тихонько сообщил об этом командиру. Впереди шли Чижевский и Степаненко, за ними следом шли трое. В этом месте слева – река, справа – двухметровой высоты бугор, за ним дома. Впереди, через сто – сто двадцать метров, бугор заканчивался и вправо шла балочка.

Трое начали взбираться на бугор, а Чижевский и Степаненко направились в балку.

Заметив партизан, враги открыли огонь из пулемета и винтовок. Разведчики, забежав за дом, ответили им из трех карабинов. «Деревья» приутихли, но зато начался шквальный огонь в балке, в которую побежали Чижевский и Степаненко. Там вдруг раздался взрыв гранаты, как потом выяснилось, её бросил Чижевский. И всё стихло.

Оказалось, в балке тоже была засада.

Врагами оказался карательный отряд, образованный из жителей деревни, хотя в ней ещё и ноги фашистских захватчиков не было. Появились они только после 12 ноября 1941 года.

Каратели у полуживых партизан обрезали уши, носы, обрубили им пальцы, чтобы подтвердить свою преданность фашистам по их приходу. Они на деле доказали, на что были способны…

Следующим актом карателей было сожжение лесных домов урочища Камышлы, где размещались партизанские группы.

После этого партизаны кочевали, спали в шалашах, не задерживались надолго на одном месте. Начало этой жизни и борьбы сопровождалось холодом и голодом. Особенно отличался голодной диетой январь и февраль 1942 года.

Евпаторийский отряд менее других голодал, так как в первые дни лесной жизни сумел рассредоточить продовольствие по небольшим ямам и этим спас себя от разгрома. Однако 13 марта пришлось отдать последний десяток котелков муки на лепёшки идущим на связь с Севастополем связистам. Они пришли и установили связь с руководством обороны Севастополя, после чего прилетел к партизанам в лес лётчик Филипп Филиппович Герасимов, посадил самолёт на миниатюрной поляне Верхнего Аполаха (сейчас называется кордон «Олень»), правда, поломал пропеллер. Пришлось искать другой – и нашли, на Ай-Петринской яйле, но взлёт всё равно не получился. Герасимова отправили катером.

Связь с фронтом была большим событием, облегчился вопрос с продуктами, их посылал самолетами в лес Севастополь, хотя эта связь продовольственной задачи не решила…

…А мы как-то быстро стали в отряде «своими».

Представили нас и командиру, Фёдору Фёдоровичу Беседину, который показался нам старым, старше наших школьных учителей и родителей, и сразу почему-то напомнил их – и родителей, и учителей. Поговорил с нами и замполит Тарас Иванович Руденко; разговаривал он почти так же, как наши старые станичники, разве что вплетал в разговор ещё чуть побольше чисто украинских слов. С остальными партизанами знакомились так, как получалось – когда они возвращались с боевых заданий. Или когда на задания мы ходили вместе.

Вскоре, чуть ли не на третий день после нашего прихода, случилась стычка со взводом румын, которые сунулись в наш лес. Ушло из них едва ли половина; ещё один, вроде младший офицер, лежал с простреленными ногами и кричал «Мама дракула!», и его пристрелили из жалости. А у нас появились карабины.

Потом был ещё один бой, когда мы сами напали на обоз, и у троих из нас – а к тому времени «кубанцев» осталось всего шестеро, потому что Павлика срезало осколком, – появились автоматы.

Потом свой «шмайссер» я выменял у дяди Мити на ППШ, а из нас к тому времени сформировали разведгруппу в твоём подчинении. Помнишь, как мы ходили в Биюклы?

Кевсер

– Командир, надо сходить в Биюклы, – напомнил Сергей Хачариди. – Договаривались…

– Знаю, что договаривались, – кивнул Беседин. – Только мне кажется, что теперь о твоей «любви» с Кевсер не вы вдвоем только знаете.

– Ого, – только и сказал Сергей. – А я и не в курсе.

– Потому и предупреждаю. Пришла весточка из тех краёв. Возня там какая-то полицайская наблюдалась. Не по твою ли душу, часом?

Сергей только плечом повел – «много чести, мол», и сказал:

– Так тем более в село надо заглянуть. Посмотреть, что там сволочи удумали.

– Сунешь нос – вот они тебе его и прищемят.

– Да ладно, у нас же с Кевсер знак условный есть, если, мол, вдруг что не так…

Фёдор Фёдорович несколько секунд молча смотрел на Сергея, будто раздумывая, потом кивнул и спросил:

– Условленное время у вас когда?

– В одиннадцать вечера.

– Бери свою группу. Придите к селу на час раньше, посмотрите всё внимательно. Со всех сторон. В открытую не суйтесь.

– Да понятно, командир.

– А в прикрытие, для особо понятливых, ещё одна группа пойдёт. Марченки.

Сергей Хачариди собрался было что-то возразить, мол, дело-то не больно серьёзное, не воевать же, а со связником повидаться, но понял, что Фёдор Беседин, командир отряда, знает больше о «полицайской возне», чем говорит, а посему имеет резоны. И сказал только:

– Там чуть левее, если от нас смотреть, в полуверсте от Биюклы ещё один лесок имеется. Пусть они там запрячутся, только…

– Это вы с Марченкой обсуждайте. Всё, свободен.

Разведгруппа вышла сразу после заката. Ночь обещала быть ясной.

В сумерках миновали все три дозора и вышли на «ничейную» землю.

Те же невысокие горы и то же мелколесье, но уже никто не мог с уверенностью сказать, что за очередным «слепым» поворотом ясно различимой в свете звёзд и луны тропы, не подстерегает засада. А ещё от невидимой и, кажется, неблизкой Белогорской дороги доносился время от времени гул моторов, а иногда – характерный звук мотоциклетных выхлопов.

Сергей шел впереди, «кубанцы» – в трёх – пяти шагах за ним. Шёл почти бесшумно (а они, хоть и старались, всё равно время от времени оступались или оскользались, – всё-таки не день, да и навыки у них были ещё не очень); шёл, чуть пригнувшись, пружиня на сильных ногах. В правой руке – ППШ, в левой несёт за верхнюю рукоятку верную «шкоду» ZB, ручной пулемёт чехословацкого производства. Так и плывут два тускло поблескивающие ствола параллельно земле на уровне чуть выше его колен.

«Кубанцы» тоже вооружены: у всех шестерых карабины и по гранате, а у Володи и у Саши ещё и автоматы. У Вовки ППШ, а у Сани – трофейный «рейнметалл».

Вдруг мелколесье как ножом обрезало: дальше начинались поля и сады, а за ними хорошо просматривались мазанки и сакли Биюклы, деревни со смешанным украинским и татарским населением.

Дохнул лёгкий ветерок и принес характерные деревенские запахи и звуки: блеяние овец, какой-то скрип, кизячный дымок и ленивый перебрех собак.

– Так, малой, – обратился к Володе Сергей Хачариди. – Вон видишь ту сараюшку?

«Сараюшка» светлела освещённой луною стеной на самом краю огорода, а за ней просматривалась часть двора и тёмного дома с верандой.

«Малой» кивнул.

– Оттуда дом Кевсер просматривается отлично, – продолжил Сергей. – Заползи и посмотри: как там что. Если всё спокойно, – перед домом, у летней кухни должен стоять на столе кувшин, высокий такой. Просто вода, но это знак. Сиди и не высовывайся. Ну и если что – огнём прикроешь.

– А вы как?

– В свой «почтовый ящик» заглянем, и к дому пройдём – вот оттуда, слева. А ты, как что не так, кричи совой.

…В доме же, предназначенном для большой татарской семьи, в самом деле собралось много народу. Вот только хозяев было всего трое – сама Кевсер, её мать и отец, а остальные были полицаями под предводительством двоих немецких жандармов.

Стариков заперли в дальней комнате, а Кевсер уже полчаса допрашивали, но пока что без особого рукоприкладства.

Девушка отчётливо понимала, что кто-то из «добрых соседей» донёс, что в этот дом приходят партизаны, быть может, даже «тот самый» Серый Грек, весть о котором докатилась до оккупантов, – а возможно, и подсказал вероятное время визита лихого партизана.

– Думаешь, дождёшься? – хохотнул жандарм.

По-русски он говорил очень хорошо, с совсем небольшим акцентом. Из фольксдойчей, наверняка.

Кевсер промолчала.

– Мы тоже хотим дождаться. Ну, говори, – какой тебе подарочек из лесу принесут?

– Ничего я вам не скажу – отрезала Кевсер.

– Что ж, на одной перекладине болтаться будете, а дом спалим, маму, папу спалим. Аллес капут.

– Только и умеете, – сорвалось у Кевсер.

Второй жандарм засмеялся и что-то быстро сказал по-немецки.

Кевсер не поняла, что, а первый, – полицаи называли его «господин фельдфебель», – прошёл к двери в девичью спальню, заглянул туда и вернулся.

Кевсер тем временем хотела засветить лампу (керосинка на подоконнике углового окна был дополнительным сигналом тревоги), но фельдфебель рывком выхватил керосиновую лампу из её рук. Затем кивком указал Кевсер на дверь спальни.

Кевсер, будто не понимая, отошла подальше к окну.

Тогда фельдфебель намотал на кулак её косу, втащил девушку в спальню, захлопнул за собой дверь и толкнул к кровати.

– Ложись.

«Лучше умру стоя», – мелькнула в сознании у Кевсер, бывшей отличницы советской школы, оборванная фраза Долорес, и она закричала:

– Сволочь фашистская! Не бывать этому.

– Раз жить не хочешь, тогда ложись. Всё равно скоро повесим.

– Ещё неизвестно, кто первым будет висеть – я или ты, гад!

Фельдфебель бросил Кевсер на кровать и стал срывать с неё платье. Но девушка изловчилась и, сколько было духу и силы, толкнула фрица в грудь ногами. Он отлетел, шарахнулся о стенку и выругался по-русски.

А Кевсер, как ошпаренная, выскочила из спальни.

Фельдфебель остался за дверью, а второй немец встретил её гоготком, но не тронул.

Кевсер перевела дыхание. Время приближалось к одиннадцати, вот-вот появится Сергей, а она не сможет выйти, сообщить о засаде. У окон сидят полицаи и не спускают глаз со двора.

«Как предупредить его?» – спрашивала себя Кевсер.

А тут ещё этот фриц… ужас какой! Никак не очухается в спальне. Видать, и желание всё пропало.

Во что бы то ни стало надо унести кувшин со стола во дворе. Время неумолимо близится…

Кевсер попросила разрешения напиться. Немец молча выслушал, что-то соображая. Потом кивнул:

– Я, вассер. Гебен зи мир.

Это Кевсер поняла; она подошла к окну и указала на кувшин, стоящий на столе посередине двора.

– Гут вассер, йа?

– Даффай, – приказал немец по-русски.

И Кевсер, не чувствуя ног и дрожа всем телом от радости, выскочила в приоткрытую дверь. Подбежала к столу, подхватила и внесла кувшин в дом, подала его немцу.

Тот жестом приказал напиться сначала ей самой.

Кевсер налила воды в кружку и выпила. Тогда и немец сделал то же.

«Ага, боитесь? Чтоб не отравили?!» – подумала девушка.

Сердце стучало от радости, что успела подать условный знак.

«В эту ночь петухи, наверное, опоздали со своим пением», – подумал Володя.

Клонило ко сну. Зевота раздирала рот до ушей, но надо было смотреть на двор, на кувшин и на дверь. Володя вновь зевнул – да так и застыл: скрипнула дверь веранды и выскользнула девушка. Пятно её лица, освещённого луной, казалось мертвенно-бледным. В чёрном зеве двери сверкнул холодный блик на стволе автомата, направленного ей в спину. Она не шла, а летела к столу, белая накидка крыльями развевалась у неё за спиной. Мигом схватила кувшин и так же быстро нырнула в темноту, словно унесши сияние луны с собой.

Облака опять надвинулись, и стало темно.

То ли это была явь, то ли сон, – так произошло всё быстро и неожиданно.

И в это время, словно сговорившись, заорали все разом петухи села.

Через полминуты вновь настала тишина. Но сон как рукой сняло.

Вдруг вдали за селом прозвучало несколько одиночных выстрелов и эхо в горах повторило их.

Володя ещё внимательнее прислушался.

Вот за углом дома что-то брякнуло, и показалась фигура, идущая из глубины двора. Полицай! Он прошел к сараю, а ему навстречу, из тени, отделились двое. О чём-то тихо пошептались. Один из них подошел к веранде и постучал. Дверь открылась, и из темноты вынырнул четвёртый.

У двери все они заговорили громче, а изнутри донеслись крики:

– Ком! Ком шнель!

– Никуда я не пойду! Я не знаю, где он!

Володю обдало жаром от крика и от того, что девушке ничем не помочь. По телу прокатилась дрожь напряжения и нетерпения.

В соседнем дворе залаяла собака – и вдруг деревня словно проснулась. Собачий брех, людские голоса, крики – всё это волной прокатилось по всей лощине, занятой селом, и разлетелось окрест.

И за домом Кевсер возник непонятный шум, галдёж. Двое бросились туда. Из веранды, один за другим, выскочили полицаи, а третий – жандарм, – вытолкнул девушку.

Она не удержалась, упала и застонала.

В этот же миг в другом дворе раздалась длинная очередь из автомата и оборвалась.

«Почему молчит Сергей? – мелькнула у Володи непрошеная мысль. – Неужели?.. Ведь пулемёта не слышно!»

Девушка оставалась лежать, и немец бросил её, устремившись следом за полицаями, на ходу крикнув что-то другому жандарму, который остановился, словно не зная, что ему делать.

Слева, где-то на улице, вновь застрекотало, и тут же коротко и зло прокатились пулемётные очереди.

– Значит, жив! – мелькнуло у паренька. – Теперь и моя очередь начинается!

Девушка поднялась и быстро побежала прочь от дома, прямо к его укрытию.

Фашист бросился за нею с криком:

– Цурюк! Цурюк! Хальт! – и начал стрелять.

Она уже подбегала к сараюшке.

Володя отвёл предохранитель и хлестанул свинцом по немцу и двум полицаям, выбежавшим во двор.

Девушка от неожиданности упала.

Упали – нет, скорее просто залегли, – и все трое во дворе.

А девушка секунду спустя вскочила и бросилась к стенке, где стоял лист железа, отодвинула его под прикрытием автоматного огня и забралась в укрытие.

Подползла и с радостью обняла Володю, – зная только, что это избавитель.

И шепнула:

– Я – Кевсер. А где Сергей?

– А слышишь пулемёт? Это он стреляет. Теперь всё пойдет, как надо!

Кевсер увидела лежавший рядом карабин и попросила:

– Дай мне его!

– Бери. Стрелять умеешь?

– Да. Серёжа научил.

Она ловко передёрнула затвор, прицелилась в подбегающего врага.

– На, получай, кобель. Не будешь больше мучить и вешать нас! – крикнула Кевсер и выстрелила. Жандарм упал.

Тут подбежали Щегол и Саша.

– Как дела, Володя? Держишься?

– Держимся! Видите? Кевсер отбили. Вон они лежат, стервятники…

Тем временем каратели, отстреливаясь, стали отходить огородами вниз.

– Не дать уйти! – раздался голос Сергея Хачариди. – Окружайте!

Группа Марченко, заслышав горячую, упорную стрельбу, ворвалась в село с запада, отрезав пути к отходу немцев и полицаев.

Кольцо сужалось с каждой минутой, и скоро дело было кончено. Бой затих. Похоже было, что никто из немцев и полицаев не ушел… Хотя, может, кто-то успел спрятаться. А у партизан тяжело ранило двоих: Лобова и разведчика Васина из марченковской группы.

– Так, – сказал Сергей, когда обе группы собрались у старой сельской почты, саманного домика с просечёнными пулями стенами. – Оружие собрать, а всю эту босоту дохлую вон туда, в овраг. Ни к чему кому-то знать, в каких хатах они прятались. Слушай, Марченко, надо бы по-быстрому выяснить, кто тут стукачом был. Расспроси, ладно?

– Сам не можешь, что ли? – заворчал Марченко.

– Да некогда мне, – махнул рукою Сергей. – Скоро в отряд возвращаться, а мне ещё с Кевсер надо разведданными обменяться.

…А скоро Кевсер и её стариков пришлось забрать из Биюклы в отряд. Она сразу же начала работать в санчасти, и те, кому приходилось туда обращаться, говорили, что руки у нее золотые. Мало того, что лучше неё, оказалось, никто перевязку не сделает, так ещё собирала с мамой, пока Зарема Сулеймановна могла ходить по горам, всякие травы и корешки, делала из них что-то вроде мази и прикладывала к болячкам. Помогало. Правда, Зарема Сулеймановна скоро умерла… И Николай Лобов, наш кубанец, который так и не оправился от ран.

Кажется, как раз накануне того дня, когда надо было идти на связь с Южным соединением, через Пойку…

Но сначала был тот страшный вечер в Сары-таш. И вся наша ненависть умножилась…