Текст книги "Воевода ертаула. Полк конной разведки"

– Похоронили?

– А как же – по христианскому обычаю. Собирайся – в дороге доскажу, что знаю.

Я вышел из горницы. Нашел Елену, известил об отъезде. Только и успел, что мешочек с деньгами за пазуху сунуть да пистолет за пояс.

Бояре уже стояли в сенях, и расторопный Федька протягивал им шубы. Посмотрел Лыков на пистолет за поясом, улыбнулся, но не сказал ничего.

Сытые ямские лошади шли ходко, верста за верстой летели назад. При таком темпе разговаривать было невозможно.

Ехал я и думал – многого я достиг в этой жизни, даже вот боярином стал – почти немыслимое дело для нынешнего человека. Вотчина у меня, жалованной грамотою государя наделенная, воины в подчинении, холопы в управлении, женой-красавицей обзавелся и приемным сыном, не высовываюсь без надобности, хоть и не отсиживаюсь, как барсук в норе, коли надо за честь постоять, не лезу в политику. Но – не везет.

Почему государев стряпчий Федор Кучецкой вспомнил обо мне? Что, в Разбойном приказе более умелых да опытных людей не нашлось? Сомнительно. Может, высокая политика вмешалась? Я знал из разговоров, что вокруг государя бояре – в вечных склоках. Образуются разные кланы, при дворе идет борьба за влияние, за земли – за богатства, наконец. Может, это именно тот случай? Дворцовые и приближенные к власти люди всегда пирог сладкий делить пытались. Как я знал из истории, будущий сын нынешнего государя Василия III – царь Иван IV Грозный бояр в страхе держать будет, не верить им, головы почем зря рубить – даже тем, кто ему был верен и предан.

Вот и сейчас – времени после убийства Голутвина прошло много, убитый похоронен – стало быть, осмотреть труп уже невозможно. Теоретически, конечно, его эксгумировать можно – могилу разрыть и осмотреть. Но это в теории. На практике – никто сделать этого не позволит, а ежели сам посвоевольничаю, церковь проклянет, а государь распорядится на кол посадить. Прах усопшего беспокоить – святотатство.

А ежели падет на кого из приближенных к государю особ подозрение, так стоит мне рот открыть – убьют и псам скормят. А всем объявят – пропал, мол, бесследно. У меня в Москве защитников нет, а кого интересует судьба провинциального боярина из далекой Вологды?

Резкий свист кнута, которым Никита Лыков подстегнул лошадь, прервал мои тяжкие раздумья. Вокруг простиралась искрящаяся на солнце снежная целина с одиноко тянущейся вдаль колеей вологодского тракта и редкими верстовыми столбами.

Двадцать пять верст до следующего яма пролетели быстро. Никита Лыков предъявил смотрителю государеву подорожную. Нам подвели свежих лошадей, и гонка продолжилась.

Ехали, с переменами лошадей, до позднего вечера. И когда я уже взмолиться готов был – ну совсем пятую точку отбил, путный боярин решил остановиться на ночлег на постоялом дворе.

Поели, даже можно сказать – набили пузо; ел я последний раз утром и проголодался изрядно. После ужина попадали в приготовленные постели и отрубились. Было не до разговоров. Лыков захрапел первым.

Мне было досадно – еще недавно сюда, в Вологду, гнал, теперь – обратно. Так попу напрочь отбить можно – седла-то деревянные, кожей только обтянуты. А каково Лыкову? Путный боярин и немолод уже, муж умудренный, не мальчик на побегушках.

Еще вопрос – почему его послали за мной – могли и стрельца снарядить. Не по чину мне уважение такое. Путный боярин доступ к государеву телу имеет, все при дворце есть – почему он? Нет, не конкретно Никита Лыков. Это мог быть и другой. Нечисто здесь что-то. Точно – в политику я вляпался. Попаду между интересами двух могущественных кланов – сотрут в порошок и не заметят. Впрочем, теперь, когда я Рубикон перешел, alea jacta est! – «жребий брошен», обратной дороги нет. Утрою бдительность, чтобы избежать опалы, подобной учиненной мне московским князем Овчиной-Телепневым. Под эти мысли я и уснул.

Еще затемно меня растолкали. Открыв глаза, я увидел в сумраке Лыкова.

– Вставай, боярин, подкрепимся – и в путь.

Как же не хотелось! Только начал отходить от скачки, угрелся в тепле и сытости.

После завтрака снова в седло, и скачка весь день. Менялись на ямах кони, менялась под копытами дорога, пролетали мимо деревни, села и городки.

К исходу третьего дня Лыков прокричал:

– Первопрестольная!

Да я и сам уже увидел сверкающие в заходящем солнце луковки церквей.

Кстати, уже забытым словом «стольный город» тогда на Руси называли центр княжества. Под управлением князя состояла территория – «княжеский стол» или «престол». Отсюда и – «первопрестольная» Москва.

Сдали в почтовом яме лошадей.

– Идем в Разбойный приказ. Там уже знают о тебе и ждут.

Через полчаса ходьбы мы подошли к Разбойному приказу. Располагался он в центре, рядом с Кремлем, на нынешнем Васильевском спуске. Здание из красного кирпича производило мрачноватое впечатление.

Страж у входа, завидев Лыкова, вытянулся и открыл дверь. Вошли. Видимо, Лыков здесь уже бывал – уверенно прошел по коридору и толкнул дверь одной из комнат.

Из-за стола поднялся служивый в синем кафтане, щуплый, с рябым лицом. Склонился в поклоне, но явно небрежно.

– Здрав будь, боярин. Вот, доставил по поручению государеву боярина Михайлова из Вологды. Работать будете совместно. Жилье дашь?

– Есть комната, пусть живет.

Я вмешался:

– Я лучше на постоялом дворе остановлюсь.

Оба московских боярина засмеялись.

– Тута пыточной нет, кричать никто не будет, зато домой ходить не придется.

Я успокоился. Ну, коли орать никто не будет, можно и здесь пожить. Я надеялся – недолго.

Путный боярин откланялся и вышел. Ага, передал с рук на руки – и все дела, поручение выполнил. А у меня, похоже, все только начинается.

– Садись куда хочешь, – сказал хозяин кабинета.

Я уселся на лавку.

– Так как там тебя?

– Георгий Михайлов.

– Я – Выродов, подо мной Разбойный приказ. Ты на лошади?

– Нет, ямскими добирались.

– Город знаешь?

– Откуда?

– Плохо. Придется к тебе человечка из местных приставить.

Ага, ловко подвел. Города не знаю, так соглядатая прилепил сразу.

Видно, уловил что-то в моих глазах боярин.

– Думаешь, соглядатая да шпиона к тебе приставляю?

– Именно так.

– Забудь, пустое. Мне результат нужен, а что ты делать будешь – мне все едино.

Помолчав, он спросил:

– Почему именно тебя назвал и советовал Кучецкой государю?

– А почему бы тебе самого Кучецкого или государя не спросить? Сижу дома после похода, не очухался еще, приезжает путный боярин, и меня на перекладных – в первопрестольную. Думаешь, я сам понимаю?

– Так ты ни при чем? Тогда все проще. Родня в Москве есть?

– Нет.

– Хм, занятно.

Мне кажется, сейчас Выродов решал – почему назвали меня и кто за мной может стоять?

В зависимости от этого и линию поведения со мной выбрать.

Но пока у него что-то не получалось с определением. Боюсь, он подумал, что я хитрю.

– Послушай, Выродов.

– Меня Кириллом звать.

– Послушай, Кирилл. Мне с тобой делить нечего. Если получится раскрыть убийство и супостата сыскать, тем же днем в Вологду ворочусь – у меня там жена, сын, вотчина, наконец, которая пригляда требует. Покровителя высокого у меня здесь нет, так что козней с моей стороны не будет, если тебя это волнует.

Выродов откинулся на спинку кресла, внимательно меня осмотрел. А что он ожидал услышать от провинциального боярина? В заляпанных сапогах, в беленом тулупе, лисьей шапке. Боярин, каких много на Руси, становой хребет и опора государева. Что у государя из казенного воинства есть? Пушкари из Пушечного приказа, немного стрельцов да наемный полк, в основном из немецких ландскнехтов. А кто порубежную службу несет? Бояре со своими боевыми холопами. Кто в седло садится отбить нападение ворога? Опять же боярин – не один, конечно, с дружиною своею, которую содержит и вооружает на свои деньги.

– Непрост ты, боярин. И в ситуации определился, и про соглядатая догадался. Кажется, я начинаю понимать, почему тебя Кучецкой назвал. Давно с ним знаком?

– Не очень. – Я ответил уклончиво – уж не знаю, рассказывал кому-нибудь Кучецкой об убийстве вологодского боярина Ивана Андреева или нет. Чем меньше о тебе знают, тем лучше, решил я.

– А говорил – не знаешь никого в Москве.

«Нет ли намека здесь на былую службу у князя Овчины-Телепнева под моим прежним именем? – с тревогой подумал я. Но про тайну эту знал лишь мой покровитель Савва из Спасо-Прилуцкого монастыря, а на святого отца я мог положиться. – Лучшая защита – нападение», – решился я, сохраняя лицо невозмутимым.

– Хочешь на слове подловить?

– Нет, это я так, по привычке.

– Тогда давай ближе к делу. Где, что, когда?

– Наверное, тебе боярин Лыков уже рассказал, что десять дней назад убили чашника государева, боярина Голутвина. Вотчина у него недалеко от Москвы – на закат. Дом в Москве новый, два года как после пожара отстроил. Убили кинжалом в спину, прямо во дворце. Представляешь?

– Постой, погоди, Кирилл. Кто нашел убитого?

– Какая разница? Слуги наткнулись.

– Почему решили, что кинжал? Кинжал – оружие боевое, с ним во дворец не ходят.

– Правильно спросил. Рана в спине была, но самого кинжала не оказалось. А решили, что кинжал, потому что удар в спину был нанесен и лезвие насквозь тело пробило – есть рана выходная спереди. Ножей такой длины не бывает.

– Со слугами-то разговаривали? Может, успел перед смертью боярин сказать что-то важное?

– Какое там! Он уже бездыханным был, а под ним – лужа крови.

– Враги у него были?

– У кого их нет? Даже в тебе я не уверен, что, повернись я к тебе спиной, ты не выстрелишь в меня. Шучу я так, не дергайся.

– Кто тело осматривал?

– Я сам, как дьяк приказной, да двое людей моих, в сыске сведущих. Не возьму же я с собой палача? – плоско пошутил Выродов.

– Резонно.

– Чего?

– Разумно, – поправился я. – А одежда, в которой его убили, где?

– Почем я знаю?

– Его ведь не в ней хоронили?

– Помилуй бог, она же вся в крови. Обмыли, переодели, все по-человечески, по-христиански, упокой Господь его душу, – перекрестился дьяк.

– Где живет, вернее – жил Голутвин?

Вместо ответа дьяк Выродов встал, приоткрыл дверь и рявкнул, как ротный старшина:

– Андрей, подь сюда.

В кабинет с полупоклоном вбежал служивый.

– Вот, знакомься – вологодский боярин Георгий Михайлов. Он будет сыск вести по убийству Голутвина. Поступаешь под его руку – показать, что нужно, по городу провести. Понял?

– Как не понять?

– Тогда иди с боярином, куда он скажет.

Дьяк повернулся ко мне:

– Сам понимаешь – не тяни. Будут задержки в чем или помощь нужна – сразу ко мне.

Я поклонился и вышел вместе с Андреем.

– Боярин, чего изволишь? – склонился в полупоклоне Андрей.

– Давай по-простому, не юродствуй. Мы вместе должны выполнить работу. Потом я – домой. Если нас ждет успех, думаю, оба не останемся незамеченными. Потому работаем дружно. Хочешь – можешь доносить на меня Выродову. Думай и решай сам.

Андрей не ожидал от меня настолько прямого обращения и покраснел.

– Прости, боярин. Начальства много, все помыкают, думают – лучше меня знают. Тебя тоже поначалу за выскочку принял. Слова твои принимаю и помогу чем могу.

– К дому Голутвина веди.

Мы пошли по заснеженным улицам. Это у нас в Вологде снег был, как и положено – белый. А в Москве – серая снежная каша. Немудрено – пепел от многих печей, навоз, грязь – все перемешалось человеческими ногами и конскими копытами.

Жил боярин Голутвин недалеко, в чем я и не сомневался. Не будет же боярин из дворцовых на окраине жить? Были на месте через десять минут.

– Прости, боярин.

– Называй Георгием.

– Поздновато уже, могут не принять.

– Попробуем, стучи.

Андрей кулаком стал бить в ворота. Долго никто не отпирал. Затем послышались шаги.

– Ну, кого там нечистая носит на ночь глядя? Нет дома никого!

– Открывай калитку! – заорал Андрей. – К тебе боярин из Разбойного приказа! Али плетей отведать хочешь?!

Калитку отворили. Во дворе стоял пожилой слуга. Увидев Андрея в кафтане служивого, мужик растерялся.

– Боярыни и прислуги нет дома, в вотчину отбыли. Один я тут сторожую. Как схоронили боярина нашего, так и уехали все.

Слуга всплакнул. То ли над судьбой убитого боярина, а может – потому, что его одного оставили в большом доме.

– Ладно, будет. Мы ненадолго. Убийцу боярина твоего ищем.

– Да чем же я могу помочь?

– Мы на улице будем говорить или в дом пустишь?

Слуга отступил в сторону. Мы прошли во двор, подождали, пока он запрет калитку, и вместе вошли в дом.

Парадные сени сразу впечатлили размерами. Мы сняли верхнюю одежду, и слуга провел нас в гостиную.

На столе одиноко горела свеча, углы комнаты оставались в темноте.

– В чем боярина хоронили?

– В одеже.

– Подожди, Андрей, – прервал я не в меру ретивого сыскного помощника и обратился к слуге: – Ты скажи – тело обмыли, одели в чистую одежду, так?

– Так. Я и обмывал, а одевали мы вдвоем с Пронькой. Одному мне не управиться было.

– Понятно. А где одежда, в которой его домой привезли, – та, что в крови?

– Где ей быть – выбросили, боярин.

У меня екнуло сердце.

– Куда?

– Известное дело – на помойку, что на заднем дворе.

– Веди! Да, факелы возьми.

Слуга принес два факела. Мы оделись, зажгли пропитанную смолой паклю и пошли вокруг дома – на задний двор. Помойка была в задах хозяйского двора, подальше от боярских глаз.

– Вот она, – ткнул слуга пальцем.

Скомканная, окровавленная и смерзшаяся одежда валялась сверху. Хорошо, что все из дома выехали, и слуги не успели залить одежду помоями.

Андрей вытащил из выгребной ямы обледенелый ком и протянул слуге:

– В дом неси, к печке – пусть лед растает; там и осмотрим.

Слуга возроптал было, но Андрей глянул строго, и слуга покорно пошел за нами со страшным окровавленным тряпьем в руках.

– Печь на кухне топлена?

– Должна быть теплая, к ночи топил.

Мы сбросили в сенях тулупы, прошли на кухню и положили тряпье перед печью. Уселись на скамью, разглядывая смерзшийся ком. Шло время, с одежды натекла лужа воды пополам с кровью.

– Возьми тряпку, вытри!

Слуга дрожащими руками вытер натекшую воду, мы же с Андреем аккуратно развернули одежду и разложили ее на полу.

Я внимательно стал рассматривать последнее уцелевшее свидетельство гибели боярина, надеясь восстановить картину его убийства и обнаружить детали, проливающие свет на события десятидневной давности. Кафтан немного поношен, обшлага у рукавов пообтерты, но ткань хорошей выделки, не иначе – английское сукно. На спине, напротив сердца, красовалась прореха. Я прикинул: сантиметра четыре – четыре с половиной длиной. Перевернули кафтан. Тут тоже была прореха, но маленькая – не более сантиметра. Точно – выходное отверстие.

– А скажи-ка, любезный… э… э…

– Агафоном меня назвали родители.

– Агафон, а боярин толстый был?

– Не сказать, что толстый, дородный – это да.

– Андрей, встань рядом со мной.

Андрей подошел ко мне.

– Агафон, посмотри – у боярина какая фигура была? На кого из нас он был более похож?

– Дык вы оба худосочные будете.

– Андрей, иди надень тулуп.

Андрей, если и удивился, сумел не подать вида – сбегал в сени и вернулся уже одетый, даже шапку натянул.

– Агафон, а сейчас, в тулупе – похож фигурой?

– Вроде похож.

– Андрей, надень кафтан боярина.

– Да он же мокрый и это… в крови, – запротестовал мой помощник.

– Кровь отмоем опосля, надевай.

Андрей поднял с пола кафтан убитого, отжал его – да так, что кафтан затрещал по швам, встряхнул и надел поверх тулупа.

– Агафон, теперь – похоже?

– Телом – вылитый боярин будет, – с ужасом выдавил бедный слуга, не понимая смысла моих действий.

– Вот что, Агафон, найди-ка мне две лучины, да подлиннее.

Я развел руки и показал, какой длины лучины мне требовались. Вскоре Агафон вручил мне их.

– Андрей, подними левую руку.

Андрей поднял руку, а я приложил лучину к его левому боку, совместив в проекции входное и выходное отверстия. Теперь я не сомневался – удар был нанесен сверху, но вот что меня смущало. Выходное отверстие в кафтане было правее, ближе к центру, чем входное. Обычно бывает наоборот. Уж чего-чего, а судебную медицину в институте у нас преподавали неплохо и спрашивали строго. И хоть мне никогда не нравилось возиться с трупами, прочно вбитые знания сейчас помогали.

– Агафон, дай табурет или стул.

– Вот. – Агафон услужливо подставил мне табурет. Он отрешенно исполнял мои приказания, не имея сил возражать.

– Андрей, опусти руку.

Я взгромоздился на табурет, положил ему лучину на плечо и, глядя сверху, попытался совместить проекции прорех. Точно, выходная прореха на кафтане была значительно правее входной. Отсюда вывод – бил левша. Удар сильный, крепкого мужчины, скорее всего – прошедшего не одну сечу, потому как от удара кинжал сквозь все тело прошел. И – обязательно левша. Если бы удар наносился правшой, выходная прореха была бы левее.

– Снимай кафтан.

Андрей с удовольствием разоблачился.

– Ой, тут и тут кровяные пятна на тулупе. Можно я сбегаю, снегом ототру?

– Иди. А ты, Агафон, палку небольшую, чуть больше локтя, найди.

Мелко дрожа, на негнущихся ногах слуга вышел вслед за Андреем, не ведая, что еще удумают служивые из Разбойного приказа и когда же кончится это тяжкое для сердца пожилого сторожа действо.

Оба вернулись одновременно – Андрей и Агафон.

Я повесил кафтан на палку, как на плечики, и попросил слугу подержать. В распахнутых от страха глазах сторожа сквозила вынужденная покорность. Трясущимися руками он взял у меня палку с кафтаном.

Я застегнул кафтан, через прорехи просунул длинную лучину.

– Гляди, Андрей, что видишь?

– Дырки в кафтане, ты через них лучину просунул, – удивился очевидному для себя служивый.

– Лучина – вроде кинжала сейчас. Сзади был удар нанесен, там прореха шире. У кинжала лезвие к рукояти расширяется, а у ножа лезвие прямое. Так?

– Истинно!

Андрей слушал и смотрел внимательно, пытаясь понять ход моих мыслей.

– Подойди ближе, посмотри сбоку. Видишь, лучина сверху вниз идет, стало быть, удар нанесен сзади и сверху, обратным хватом. Так бывает, когда нож или кинжал до поры до времени в рукаве прячут.

– Похоже, – согласился Андрей, глядя на кафтан и ходившую ходуном лучину в дрожащих руках Агафона.

– А теперь самое интересное – кинжал при ударе слева направо в тело боярина вошел.

– И о чем это говорит?

– Убийца левшой был, у правшей удар не так поставлен.

Я вытащил лучину из прорех кафтана и показал, как наносят удар правши и левши. Андрей от удивления широко открыл глаза.

– А ведь и вправду. А мы даже кафтан не оглядели. Так ты сейчас и убийцу назовешь?

– Не торопись, мне еще несколько вещей знать надо.

– Каких же?

– Потом скажу. Агафон, любезный, спасибо тебе, ты нам здорово помог. Мы уходим.

Из груди слуги вырвался вздох облегчения.

– Слышь, боярин, ты убивца-то найди. Душа-то неотомщенного успокоиться не может, сказывают, – среди живых бродит.

– Постараемся. Ну, прощай.

Надев тулупы и шапки, мы вышли. Агафон открыл калитку, поклонился.

– Куда теперь, боярин?

– Андрей, не знаю, как ты, а я есть хочу. Сегодня только завтракал, потом весь день скакал. Устал, и желудок к спине прилип. Веди в трактир. На сегодня все, сам видишь – темно уже. Покушаем – и спать. А с утра за работу!

– Что на завтра намечается?

– Во-первых, надо с охраной дворцовой завтра поговорить – пусть вспомнят, кто в тот день во дворец приходил.

– Так ведь опрашивали уже, даже списки всех, кто тогда был, имеются.

– Где они?

– У меня, в приказе.

– Вот с утра и посмотрим.

– А еще?

– Лошадей бы найти, надо в вотчину голутвинскую ехать.

– Лошадей искать не надо – в приказе есть, вот только далековато имение, туда и обратно – весь день уйдет.

– И что с того? Ехать по-любому надо, поговорить с вдовой, думаю – подсказку она даст.

Андрей от удивления забежал вперед и перегородил мне дорогу.

– Неужто она сообщница?

– Андрей, ты в своем уме? Нет, конечно! Пошли есть, а то ты меня с голоду уморишь.

Мы зашли на постоялый двор, прошли в трапезную. Поскольку еще продолжался пост, народу было мало. Заказали много чего. Мясного не было, потому похлебали ушицы, заев рыбными пирогами, потом – пшенной каши с конопляным маслом, сдобренной сухофруктами, напились сыта с расстегаями.

Я почувствовал, как тепло и благость разливаются с живота по всему телу. Глаза начали закрываться сами собой.

– Андрей, веди в приказ, дьяк Выродов комнату с постелью обещал. Спать хочу – сил нет.

– Пошли, пошли, боярин. Как же – в седле целый день, а потом не евши. Эдак любой устанет.

Стражник у дверей Разбойного приказа, узнав Андрея, отступил в сторону. Несмотря на поздний час, по коридору сновали служивые.

Андрей провел меня на второй этаж, открыл ключом дверь и сделал приглашающий жест.

Я зашел, уселся на постель. Андрей зажег свечу, поставил на стол.

– Тулуп давай, боярин. Э, да ты уже совсем квелый. Давай-ка я с тебя сапоги стяну, да ложись.

Уснул я мгновенно, как в яму провалился. И спал, как мне показалось, недолго.

Проснулся внезапно, от ощущения, что в комнате кто-то есть. Осторожно открыл глаза. За столом сидел Андрей, крутил в руках пистолет. Я цапнул себя за пояс – нет оружия. Потом только дошло, что в комнате светло, а свеча не горит. Стало быть – уже утро, рассвело.

– Андрей, ты чего – не уходил?

– Почему же, уходил, поспал в соседней комнате. Захожу утром, а ты свернулся, да пистолет за поясом в ребра упирается. Ты уж прости, вытащил его от греха подальше.

Андрей вернул мне пистолет.

– Андрей, мне бы умыться да поесть. Неизвестно, когда кушать в следующий раз придется. А потом проглядим списки – кто во дворец ходил в день убийства?

Я поднялся, надел сапоги. Тело после нескольких дней скачки еще ныло, особенно ноги и пятая точка. Вспомнив, что сегодня снова предстоит ехать верхами, я чуть зубами не заскрежетал.

Пока я умывался, Андрей принес миску с горячей гречневой кашей и кувшин с квасом, положил на стол краюху хлеба. Я жадно съел, поблагодарив Андрея. Тот вынес пустую посуду и вернулся с бумагами в руках.

– Тебе всех счесть?

– Дай я сам просмотрю.

Я начал читать бумаги. Допрос стрельца Коркина – так… и далее десять фамилий – боярин Барбашин, бояре Денисьев, Трубецкой, Румянцев и еще, и еще… Взял второй лист. Стрелец другой, фамилии почти те же самые. Все не запомнить.

Я взял чистый лист бумаги, Андрей услужливо подвинул чернильницу с пером.

– Давай сведем всех в одну бумагу. Бери по порядку листы, читай фамилии.

Андрей стал зачитывать список, а я записывал. Во втором и последующих листах фамилии часто повторялись, но их я уже не писал, только черточки ставил напротив фамилий.

Когда закончили с писаниной, в итоге получилось четырнадцать человек.

– Андрей, это все?

– Все.

– А обслуга где? Кто-то же на кухне кашеварит, во дворце убирает, белье стирает, на стол подает. А рынды где? А служивые из Дворцового приказа? Надо было бы писать всех.

– Так это же список какой выйдет! – изумился мой помощник.

– Понятно, неохота, но надо. Учти на будущее.

Я свернул бумажку с написанными мною фамилиями, сунул за пазуху.

– Лошади готовы?

– Под седлом уже.

Мы прошли по коридору на задний двор, поднялись в седла, тронулись. По Москве ехали шагом, а миновав посады, пришпорили коней.

Часа через три на пригорке показалось сельцо.

– Голутвино, имение боярское.

– Ты вот что, Андрей. Я сам поговорю с боярыней. Ты смотри, слушай, но не встревай.

– Понял – слушать и молчать.

Мы доехали до усадьбы.

Хмурый слуга пускать не хотел, но после того как Андрей рявкнул: «Разбойный приказ, по велению государя!» – открыл ворота.

Мы спешились, завели коней во двор в поводу. Въехать верхом мог только сам хозяин или государь. Иначе такой поступок сочли бы проявлением неуважения к хозяину, и нарушителя обычая могли побить палками.

Слуга принял поводья, мы взошли на ступени высокого крыльца, отворили дверь.

С трудом удалось уговорить служанку позвать боярыню.

Через некоторое время хозяйка дома спустилась по лестнице. Одета в черное, глаза – опухшие от слез.

Я извинился за визит, объяснив, что мы приехали ненадолго.

Боярыня пригласила нас в горницу. Села сама, указала на лавку нам. Усевшись, я откашлялся.

– Мы из Разбойного приказа, по велению государя проводим сыск. Убийцу мужа твоего – царствие ему небесное, ищем, боярыня.

– А если и найдете, мужа уже не вернуть.

– Зло должно быть наказано, тогда душа боярская покой обретет.

– Что вас интересует?

– Расскажи, боярыня, кто в знакомцах ходил у хозяина?

Боярыня назвала несколько фамилий.

– А враги были у боярина?

– Явных – ну чтобы убить могли, не было, но завидовали боярину многие. Не всем удается ближним боярином стать. Это же какая честь – быть вблизи государя, помогать по мере сил.

– Назови завистников.

– Вдруг ошибусь, а вы их на дыбу?

– Да что же мы, на кровопивцев похожи? И не позволит никто по одному лишь слову на дыбу.

Боярыня колебалась, потом все-таки решилась.

– Бороздин Михаил, Белевский Алексей, Морозов Дмитрий, Соковнин Петр, Румянцев Василий.

– Подожди, боярыня. Это какой же Соковнин? Левша который?

– Да нет же. Левша – Морозов. Он даже пишет левой рукой. Поговаривают – то дьявольская отметина.

– Ну, это лишнее наговаривают. А полюбовницы у боярина не было?

Боярыня покраснела.

– Нет, не слыхала. Да и хозяин мой в летах был, не до девок ему. Сыновья подрастают, все заботы о них были.

Я краем глаза глянул на Андрея. Он поерзывал на лавке, снедаемый с трудом сдерживаемым нетерпением.

Я поднялся.

– Прости, боярыня, что в сей час скорбный потревожили тебя. Прощай.

Мы с Андреем откланялись, надели в сенях тулупы и вышли во двор. Слуга снял с лошадей заботливо наброшенные попоны. Мы взяли поводья, вывели лошадей со двора и поднялись в седла. Тронули лошадей.

– Боярин, брать его надо, брать немедля и – в подвал, в пыточную, – разом выдохнул мой молодой коллега по сыску.

– Ты о ком?

– Да о Морозове этом. Сам же слышал, что левша он.

Глаза Андрея азартно горели. Видимо, он почувствовал, что напал на след убийцы, и его распирала жажда немедленных, стремительных действий, предвкушение быстрого, громкого успеха. Да и у кого в такие годы не закружится голова? Лишь горький опыт неудач и трагических ошибок может отрезвить лихую голову, но этого опыта моему молодому помощнику еще долго надо набираться.

– Э, брат! Так не пойдет. А если он не виновен? Представь, что среди тех, кто во дворце был, еще левша найдется? Подозрение – даже скорее тень его – есть. Проверить сперва надо, когда был Морозов во дворце, когда ушел? Вот сам подумай – вдруг Морозов пришел во дворец утром и к обеду ушел, а боярина убили уже после. Вы же все суставы ему на дыбе вывернете, калекой сделаете, а он боярин боевой. Вдруг понапрасну обидите честного человека? Нет, время нужно, чтобы проверить все досконально и чтобы утвердиться – он. И тогда уже по Судебнику дело вершить.

– Долго и муторно, – пробурчал Андрей.

– Под пытками любой в чем хочешь сознается. Это не довод. Представь – на тебя подозрение в чем-либо падет, тебя на дыбу подвесят, а ты – ни сном ни духом. Хорошо, если после дыбы на плаху не ляжешь. Отпустят ежели увечным – руку никто не подаст, а и подаст – сам пожать не сможешь, суставы-то повывернут. Захочешь по нужде, гашник развязать не сможешь. Правда – она ведь не в силе, она в справедливости.

Андрей долго ехал молча.

– Вот разумен ты не по годам, боярин. Такое знаешь, что у нас в Разбойном приказе сроду не делали. Откуда сие у тебя? Али учили где?

– Было немного и давно, на чужбине.

– Эх, поработать бы с тобой! Ты не смотри, что я не боярин, не белая кость. Да, из поганого сословия, однако государю предан и учусь быстро. Грамоту вон – за год освоил, – не без гордости сообщил Андрей. – Сам Выродов говорит: «Учись, Андрей, далеко пойдешь, даже, может – и до подьячего», – мечтательно вспоминал молодой сыщик, витая в мыслях где-то в облаках, в то время как тело подпрыгивало на жестком деревянном седле, в такт шагам лошади. Впрочем, как и мое, настрадавшееся в долгих переходах…

– Вот присматривайся, как другие работают, и учись. Только помни – это в бою врагов жалеть нельзя, а в приказе вокруг тебя все свои, русские. И прежде чем на пытки человека определить, ответь по совести – достаточно ли у тебя доказательств, что он виновен? Не будет ли совесть потом мучить? И не придется ли на том свете, на Страшном суде отвечать?

– Чудно ты говоришь, боярин. Действуешь быстро, знаешь – что делать. Чую я – раскроешь убийство, хватка есть у тебя, а говоришь чудно, даже не верится, что не священник из церкви.

– Потому и говорю, что знаю жизнь. За каждым человеком семья его, род. Не только несправедливо обиженному, но и семье больно будет. При ошибке сыска честь фамилии посрамлена будет, звание опоганено, за родом позор потянется – разумеешь?

Долго ехали молча. Это хорошо, пусть задумается, Разбойный приказ – место жестокое, там легко душой очерстветь, на пытки и казнь за вину малую отправить или вовсе невиновного.

Уже перед Москвой Андрей спросил:

– Завтра что делать будем?

– Стрельцов, всю челядь опрашивать – не только кто во дворце был, но и кто когда пришел и когда ушел. Причем все по-тихому будем делать, чтобы людей не будоражить.

– Понял уже. И тогда ка-а-а-к!

– Не торопись.

Андрей обиженно засопел.

Два последующих дня мы с Андреем занимались нудной, но нужной и неизбежной работой. Опрашивали всех, кто был во дворце в день убийства боярина Голутвина, – кухарок, прислугу, стрельцов – всех, кто кого видел. Ситуация осложнялась тем, что часов не было. Ответы звучали приблизительно так: «Был боярин Денисов с утра, когда ушел, не видел, кажись, после полудня».

И все-таки к концу второго дня начала складываться картина разыгравшейся трагедии. На листе бумаги я вписал фамилии, против них – предположительное время прихода и ухода из дворца.

Трое из бояр были во дворце в предполагаемое время убийства. Один из них – Морозов Дмитрий – тоже там был, и он левша. Надо бы за двумя другими понаблюдать. Редко бывают совпадения, но вдруг кто-то еще левшою окажется?

– Андрей, знаешь, где эти живут – Трубецкой и Кашин?

– Где Трубецкой – знаю, а про Кашина спросить надо.

– Тогда узнай, завтра этими двумя боярами заниматься будем.

– Как скажешь, боярин.

С утра, плотно поев, мы отправились к дому Трубецкого во Всехсвятском переулке. Только подошли к дому, постояли немного – даже замерзнуть не успели, как распахнулись ворота и выехала крытая кибитка.

– Андрей, за кибиткой!

Лошади шли не быстро, но мы бежали за кибиткой бегом. Через квартал я уже вспотел.

На наше счастье, еще через квартал кибитка остановилась у церкви, вышли боярин с боярыней и прошли в храм. Мы с Андреем – за ними. Сняв шапки, перекрестились и пристроились недалеко от Трубецкого, прячась за спины прихожан. Я обратил внимание – молился, то есть крестился боярин правой рукой, деньги из поясного кошеля для пожертвований доставал тоже правой. Посмотреть бы еще, с какой стороны он оружие на поясе носит, да в церковь с оружием не ходят.