Текст книги "Воевода ертаула. Полк конной разведки"

Лица сливались воедино, сначала я еще пытался запомнить, но потом махнул рукой – в процессе общения запомнится само.

Бояре пустили вдоль стола братину, отпивали и передавали дальше. Когда пиво кончилось, слуги унесли пустую братину и вернули ее наполненной до краев.

После изрядной дозы свежего, холодного и крепкого пива все дружно набросились на еду. За столом стало шумно. Общались запросто, невзирая на занимаемые должности при дворе.

Потом принесли вино, сменили закуски на горячее.

А я уже есть не мог, живот был полон. Однако, передохнув, продолжил трапезу. Подходили бояре, чокались кубком с вином, выпивали.

Часа через три голова пошла кругом. И не у меня одного – некоторые уже лежали лицом в тарелке.

«Устал!» – говорили про таких наиболее крепкие питоки. Слуги бережно вынимали из-за лавки «уставшего» боярина и уносили. Я ушел сам, заблудился, но встреченный мною слуга довел меня до комнаты. Едва стянув сапоги, я рухнул на постель.

А утром – о… о… о… Голову оторвать от подушки было нельзя, все плыло. Да и почему не быть похмелью? Вчера мешали пиво, вино, и все – в огромных дозах.

Деликатно постучав, вошел слуга:

– Тебя ждут, боярин.

– Я не могу.

– Все уже собрались.

Я с трудом встал, слуга помог обуть сапоги, и с помятым лицом я отправился в зал. Ха-ха-ха! Большая часть именитых людей выглядела не лучше.

– Немного пива – только поправиться, и – в баню, – предложил радушный хозяин дома.

Почти в полной тишине бояре подходили к братине с пивом, прикладывались и отходили. Приложился и я. В голове полегчало – по крайней мере, перестали стучать молотки в висках и давить в затылок.

Отправились в баню. Она тоже была огромна – не меньше, чем трапезная. Хорошо прогрета, видно – слуги топили с раннего утра.

Банщик плеснул на камни квасом, потом еще. В воздухе запахло хлебом.

– Будем париться али как? – спросил я банщика, стараясь предугадать вкусы и предпочтения именитых москвичей.

– А кто как хочет.

Банщик вернулся с целой ватагой молодых женщин, стыдливо одетых в сорочки.

Бояре оживились, порасхватали девок. Кто постарше или перебрал вчера – на самом деле мылись, а девки охаживали их вениками, терли мочалками. Те, кто помоложе да был не сломлен вчерашним пиром, пользовали девок вовсю. Уж и рубашки их куда-то делись.

Угомонились часа через два. Выйдя в обширный предбанник, уселись на скамьи, попили прохладного и ядреного кваса, закутавшись в простыни. Отойдя от жара бани, оделись и потянулись в трапезную.

А там уже новые блюда – огромная севрюга, молочные жареные поросята, да шулюм перепелиный, да сладости восточные… Да как же без вина? Тут и рейнское, и мальвазия, и терпкое испанское, и наше яблочное, да меды стояные, да перевар. Пей кто что хочет.

Я еще помнил начало, а потом – провал.

… Очнулся я от скрипа полозьев. Что такое? Куда я еду? С трудом разлепил глаза. Совсем рядом с лицом тянулся санный след. Я пощупал рукою – я в тулупе, а сверху прикрыт дареной шубой. Куда же меня везут?

Я собрался с силами и сел в санях.

На облучке сидел возничий, помахивал кнутом.

– Эй, любезный? Я где?

– Знамо, в санях, боярин.

– Сам вижу.

– Тогда чего спрашиваешь?

– Куда едем?

– В Вологду, вестимо. Кучецкой приказал – доставить боярина в целости. Вон – и охрану дал.

Я обернулся назад. За санями верхами ехали два ратника. Черт! Я упал на сено. Это же надо так упиться. Погрузили как мешок с грузом на сани, а я даже попрощаться и спасибо Кучецкому сказать не успел. Вот стыдуха!

Я опять уселся в санях, потом сбросил шубу, тулуп, спрыгнул с саней и побежал за ними.

– Эй, боярин, – обеспокоились верховые. – Ты чего это? С тобой все в порядке?

– В порядке, успокойтесь, это я хмель выгоняю.

Пробежавшись и изрядно вспотев, я быстро надел тулуп и уселся в сани. Стало получше, по крайней мере – голова не кружилась. Ни фига себе попировали. И в то же время распирала гордость. Сидеть за одним столом с именитыми людьми – уже честь великая. Кто я для них? Рядовой боярин, коих в каждой губернии – не один десяток. А в братчину приняли, посчитали за ровню. Все благодаря Кучецкому.

А я же уехал, вернее меня увезли – пьяного в стельку. Осрамился, как есть опозорился. «Ладно, – успокаивал я себя, – не на бранном поле позор принял – тот не отмоешь, на всю жизнь останется, коли струсил. А за пиршественным столом упиться – еще не позор, вон другие бояре – тоже «устали», невзирая на высокое положение. И небось сейчас голову лечат, а не корят себя». Я успокоился.

Ехать на санях пришлось долго. Замерзнув, сидя неподвижно, я соскакивал с саней и бежал. К моим выходкам верховые уже привыкли и не реагировали так остро, как в первый раз.

Мы немного не доехали до Вологды – на день пути, как нас обогнал служивый, лихо крича: «Дорогу! Дорогу государеву гонцу!» Только вихрь снежный за его конем закружился.

Ну – вот и Вологда. Надоела мне суетная Москва, здесь и дышится легче, и, кажется, даже стены милее.

Мы подъехали к дому.

– Ну что, ребята, переночуйте у меня. Подхарчитесь, да завтра и обратно.

– Благодарствуем, боярин.

Все трое поклонились. Федор показал гостям места в воинской избе, распорядился насчет лошадей. Я же степенно пошел в дом, хотя так и подмывало побежать. Однако нельзя, достоинство боярское не позволяет, дома все на виду.

Я обнял и расцеловал жену, Васятку.

– Вот я и дома. Простите великодушно, подарков не привез – не до того было.

Вошел Федор.

– Боярин, тут шуба в санях. Нести?

Ох ты, господи, про подарок Кучецкого я и забыл!

– Неси, конечно, это награда моя за труды.

Федор занес шубу, Ленка взвизгнула.

– Надень-ка, хозяин, шубу, покажись.

Я надел шубу. Тяжела, московского покроя – до пят, рукава тоже почти до пола, в средине – прорези, чтобы руки выпрастывать. В такой шубе можно только стоять или сидеть – даже по ступеням подниматься неудобно. Про езду на коне и прочем, требующем хоть какого-то движения конечностями, и речи быть не может.

В таком подарке принято в Думе боярской сидеть и потеть или суд править.

– Повесь-ка ее, Лена, в шкаф, пусть висит – к обычной жизни она негожа.

Лена вздохнула, огладила мягкий мех ладонями и унесла шубу. Вот так-то лучше.

Ближе к вечеру заявился посыльный от воеводы.

Ехал я к нему злой. Да сколько можно меня дергать? Я еще и в вотчине своей не побывал, а гонец тут как тут. Однако взял себя в руки: войдя к воеводе, поклонился, пожелал доброго здоровья, поинтересовался – как жена, как дети.

Плещеев ответил обстоятельно. Затем огладил усы и бороду, уселся в кресло.

– Уж не знаю, чем ты государю так угодил, знать, не зря в первопрестольную ездил, только что гонец указ государев привез. Читай!

Я взял в руки затейливо украшенную бумагу, вчитался: «Освободить от сборов, налогов и тягот на год, исчисляя с февраля первого числа вотчину и хозяйство боярина Михайлова». Писано было витиевато, но смысл такой.

– Везет же людям! – завистливо вздохнул Плещеев.

– А чего вместо меня в Москву не поехал? Сыскал бы преступника, как я, и тебя освободили бы от налогов.

– Вишь, не пригласили. Обскакал ты старого воеводу. Так, глядишь, вскоре и мое место займешь.

– Я и своим местом доволен – на твое не претендую. Хотел бы чинов – в Москве бы остался, предлагали.

– Неуж отказался? Ну ты и дурень – прости уж за прямоту, – изумился боярин.

Я свернул государев указ, сунул за пазуху.

– Погоди, не торопись. Гонец еще пакет привез – лично тебе в руки.

Воевода протянул бумагу, свернутую квадратом и запечатанную сургучной печатью. Таких я еще не видел.

Я осмотрел сургуч, орла на нем, сломал печать и развернул бумагу. «Братчина о тебе помнит. Прости, что отправил поспешно – срочные дела. Федор».

Коротко и ясно. А я-то укорял себя всю дорогу, что уехал не попрощавшись. Не у каждого чина хватит благородства даже на такую короткую писульку.

– Чего там? – полюбопытствовал воевода.

– Письмо личное от стряпчего.

Воевода покачал головой – то ли с укоризной, то ли завидуя.

Я попрощался и вышел.

К черту все дела – еду домой, отсыпаюсь, молюсь и пару дней проведу с семьей. На торг надо сходить, подарков купить. Для женщины и ребенка подарки – вещественное доказательство любви, уважения и заботы мужчины.

Баня дома уже согрелась, и мы мужским коллективом – я, Васятка, Федька и сопровождавшие меня до Вологды ратники – пошли мыться.

Самое милое дело – с дороги да в баньку. Ну а потом, как водится – застолье.

Утром выспался. Когда проснулся, зашел Федька, доложил, что ратники кланяться велели – съехали утром со двора в обратный путь.

Ну а я после завтрака с женой и сыном собрался на торжище. Денег взял достаточно – решил шубу купить жене, да не московскую, а новгородскую, где полы и рукава короче и в которой удобно ходить. И себе бы не помешало купить хотя бы доху. Я помнил уничижительный взгляд слуги в доме стряпчего – не бродяга ли в дом стучится? Тулуп – теплый, удобен на каждый день, но абсолютно непрезентабельный.

Вот и купил жене шубу соболью из меха мягкого, легкого, удобного в носке. Себе взял доху – короткую, чуть выше колена шубейку из бобра. Мех ноский, не боится сырого снега, для меня – как нельзя лучше. А Васятке присмотрели доху волчью. Молодому парню – в самый раз: удобная, короткая и очень теплая. Все равно растет быстро, глядишь – на следующий год и маловата будет.

Кошелек растряс сильно, но и покупки достойные. По улице пройдемся семьей – да хоть в церковь в субботу, сразу видно – семья боярская, не прощелыги какие идут.

Дома еще раз примерили обновы. Всем понравилось. Особенно Лена долго крутилась у зеркала, потом заявила:

– Милый, к такой шубе и шапка нужна, и чтобы в один цвет.

Вот незадача – не предусмотрел, упустил.

– Надевай шубу, идем на торг.

Кто был бы против? Лена уже была в шубе, только в валенки нырнула да платок накинула.

Обойдя на торге меховой ряд, я купил все-таки шапку – из соболя, одним цветом с шубой. Надела шапку жена, взглянул я на нее и обомлел. Красавица! Да и одета теперь так, что не стыдно и в Москве хоть к самому Кучецкому в гости заявиться.

Отдохнув денек, я занялся текучкой, съездил в свою вотчину. Делать в Смолянинове зимой было почти нечего, крестьяне неспешно чинили инвентарь к посевной. После того, как по предложению Андрея пни от деревьев, что на стройку пошли, выкорчевали, угодья расширились, и хлопот по весне добавится.

Дома вспомнил, что неплохо бы заняться старинным манускриптом. Все-таки вызванное мною привидение – даже затрудняюсь дать ему название – почти Старик Хоттабыч, только кувшина не хватает.

Я вообще-то планировал весной или летом, по теплу, продолжить раскопки колодца и катакомб. Не все камеры и переходы подземелья я осмотрел досконально, да и предчувствие было, что мы открыли не все тайны старой карты и подземной части бывшей усадьбы князя Лосевского. Но сейчас зима, какие по морозу и снегу раскопки?

Я заперся в кабинете. Взял в руку древний манускрипт, стал читать вслух непонятный текст. И вновь, как и в первый раз, задрожал воздух, появился сгусток – тумана или марева, в нем смутно виделось лицо. Когда лик его стал ясным, джинн или привидение зевнуло и ленивым голосом спросило:

– Опять ты, самозванец?

– Это почему же?

– Боярское звание тебе не по наследству перешло, стало быть – самозванец. Чего вызывал?

– Как тебя звать-величать?

– Тебе без надобности. Это все?

– Нет! Ты только о прошлом ведаешь или будущее тоже видеть можешь?

– Что тебя интересует?

– Мое будущее.

– Оно темно, я не вижу тебя здесь.

– Я перед тобой, как же не видишь?

– Я бесплотный дух, а ты человек не этого времени и умрешь тоже не здесь. На этой земле, но не сейчас.

– Поясни подробнее.

Однако привидение разговаривать больше не захотело – облачко тумана быстро поблекло и исчезло, а с ним и мой бестелесный собеседник.

«Э, нет, так не пойдет», – рассердился я.

Я снова прочитал заклинание.

Облачко и лицо появились вновь.

– Экий ты настырный да надоедливый!

– Зато ты невежлив – исчезаешь не договорив. Ты подчиняешься заклинанию на манускрипте?

– Конечно, разве ты не понял?

– Если будешь дерзить и исчезать самовольно, сожгу манускрипт, понял?

Привидение явно задумалось.

– Нет, не торопись сжигать. Этот манускрипт в единственном экземпляре. Сожжешь его, и я навечно останусь в безвестности. Не подпитываясь от плотского мира, с годами и столетиями я зачахну.

– Ишь, как разговорился, когда о себе любимом речь зашла. Теперь обо мне поговорим, тебе все равно делать нечего, если ты дух. Ты ведь и уставать не должен.

– Я не знаю усталости, мне неведомы радости и огорчения.

– Значит – зря существуешь.

– Тебе не понять. Спрашивай – что хотел?

– В подземелье еще есть камеры?

– Есть, и не одна, есть даже в одной из них злато-серебро, которое вы, люди, так любите, что из-за него готовы убивать близких.

– А еще что?

Привидение скорчило гримасу.

– Там еще есть Книга судеб. Каждый может прочесть в ней свою судьбу.

Я растерялся слегка.

– Занятно.

– Этой книге нет цены, а многие, стоящие у трона, отдали бы все свое богатство, чтобы завладеть ею.

– Ладно, по теплу доберусь я до нее. Ты вот что скажи – не ждут ли меня какие неприятности и беды?

– Неприятности будут, но ты и сам с ними справишься. А беды? Пожалуй, что и нет. Возвысишься ты на время, это будет. Только…

Туман внезапно стал светлеть, привидение померкло и исчезло – как растворилось в воздухе. Что за ерунда? Вызвать в третий раз? Не случилось ли с ним чего? Так я и помочь ничем не смогу. «Потом», – решил я, и так много интересного узнал.

В подземелье забраться надо по весне – это уже решено, злато-серебро, конечно, не лишнее в этой жизни – но Книга судеб? «Вот бы полистать!» – загорелся я. А вдруг прочесть не сумею? Ведь в манускрипте тоже тарабарщина какая-то писана, понять невозможно. Найду книгу, а воспользоваться не смогу – то-то будет огорчение.

Стоп, а что это чучело туманное говорило о моем возвышении? Неужели в Разбойном приказе поработать придется, заняв высокую должность? Неохота. Поподробнее расспросить бы привидение, но уж больно оно несловоохотливое, каждое слово тянуть как клещами надо. Посоветоваться бы с кем, только ведь к Савве, настоятелю Спасо-Прилуцкого монастыря, с этим не пойдешь. Он ведь поручал мне древние книги найти – я и нашел, утаив только этот манускрипт. Оказывается, там, в подземелье, таится до поры до времени еще более ценная вещь. Может быть – даже вероятнее всего – именно Книга судеб и была целью поисков? Только, похоже, скрывает от меня это Савва, может – боится, что зажилю. А что мне в той книге? Только бы узнать свою судьбу да судьбу Лены и Васи. Потом можно и Савве отдать. Или Кучецкому нужнее будет?

Я заколебался. А впрочем, чего делить шкуру неубитого медведя? Надо сначала книгу найти и попытаться ее прочесть. Окажется она на старом, забытом языке, вроде древнеаравийского, что в мое время знали единицы из историков и археологов, и считай – все труды пошли прахом. А может, все это – средневековая дурь и предрассудки? Ну как может в книге, написанной не один век назад, быть предначертана моя судьба? И привидение или джинн – не знаю, как его назвать – цедит слова. Нет чтобы подробно и толково все рассказать. И о прошлом, и о будущем, тогда и книгу искать да читать не стоило бы.

Глава III

Бурные впечатления прошедшего дня утомили меня: на тело навалилась усталость, глаза закрылись, и я не заметил, как погрузился в сон.

Снился мне мой мотоцикл: лента шоссе летела под колеса, пахло бензиновым дымком. Кто не сидел на мотоцикле, а передвигался машиной, не знает этого упоительного чувства слияния с природой – когда ветер бьет в лицо и пахнет травой. Стоит чуть повернуть ручку газа, как целый табун лошадей под тобой мощно – так, что только держись за руль, – уносит тебя вперед, и дамочки с наманикюренными пальчиками в авто с тонированными стеклами остаются далеко позади…

Я проснулся посреди ночи с тревожно бьющимся сердцем. Сон вызвал настолько сильные ностальгические чувства, что захотелось вот сейчас, немедленно вернуться домой, в свое время.

Чу! А ведь и в самом деле пахнет дымом. Вернее – не так. Дымом зимой пахло всегда – топились печи для обогрева, печи на кухнях. Сейчас дым пах по-другому.

Почуяв неладное, я, как был в исподнем, обул валенки, накинул на плечи тулуп и вышел на крыльцо. Ешкин кот! Горел дом на другой стороне улицы. Огня пока не было видно, но дыма было много. И пах он не дровами – примешивался запах горелой кожи, домашней утвари, тряпья.

– Пожар! – заорал я и ворвался в воинскую избу. – Подъем! Пожар! Быстро всем одеться, взять ведра и багры и тушить!

Ратники мои вскакивали с постелей, чертыхаясь, одевались, не попадая спросонья в рукава и штанины. Я тоже помчался домой, быстро оделся и выбежал на улицу.

Вокруг дома уже сновали мои ратники, соседи и подбегали новые люди. Они встали в цепочку и передавали наполненные водой ведра. Федька-заноза лил воду на стены.

– Люди где?

– Все здесь!

– Я не про наших. Из дома где люди?

– Не знаю, – растерялся Федька.

Я ринулся в дом. А там уже дыма полно. Ночь на дворе, только зарево пожара светит в окна. Видно плохо, но дым идет поверху.

Я встал на четвереньки и пополз. Одна комната пустая, вторая. В третьей сквозь треск горящих бревен услышал чей-то хрип. Я подполз к лавке. Сосед – запрокинул голову, но дышит. Тяжело дышит, с хрипом. Я бесцеремонно стащил его с лавки, ухватил за ворот исподнего, поволок из избы. Ногой распахнул дверь, вытащил соседа во двор.

– Федор, оттащи его подальше и уложи на какую-нибудь подстилку. Ему свежего воздуха надо, вишь – угорел.

– Боярин, ты никак снова в избу собрался? Погодь маленько, отдышись, – теперь мой черед.

– Федя, комнату спереди и две слева я осмотрел. Ты смотри по правую руку. Только на четвереньках – дым поверху плавает, дышать нечем.

– Понял!

Федька исчез в дверях дома, я же встал на его место и стал поливать стены водой из ведер. На крыше гулко ухнуло, что-то обрушилось, полетели искры. Народ отбежал от горящего дома и стал поливать водой забор и сарай, чтобы пламя не перекинулось на соседние дома. Уже было ясно, что горящую избу не погасить – она обречена.

Из двери вынырнул Федька. Был он черен лицом от копоти, кашлял от дыма, но тащил за собой за одежду женщину. Ее тут же подхватили соседки и понесли в соседнюю избу.

– Все осмотрел?

– Дальняя комната осталась, не смог. Баба уж больно тяжела, еле выволок.

Я опрокинул на себя ведро воды и ринулся в дом.

– Боярин! Куда! Вернись, не то сгоришь.

Я набрал в легкие побольше чистого воздуха и, пригнувшись, побежал по коридору избы, натыкаясь в дыму на стены и утварь.

Вот и дальняя комната. Я упал на колени – в дыму не видно ничего, пошарил руками по постели – пусто. Надо сматываться, с потолка уже падают горящие головешки. Напоследок бросил взгляд под деревянную кровать. Тряпье там, что ли?

Я протянул руку и наткнулся на детское тельце. Ешкин кот! Чего он туда забрался? Я подхватил под мышку тело ребенка и рванул к выходу. Дым был уже везде – даже внизу, сильно припекало.

Я выбежал во двор и, задыхаясь и кашляя, сунул малыша кому-то в руки.

Крыша в это время рухнула, взметнув сноп искр и столб огня. Меня же согнуло в кашле. Кашлял долго, до рвоты, выплевывая черную дымную слизь.

Остатки избы соседи заливали водой.

– Пошли, боярин. На тебе вон тулуп прогорел, и волосы сзади на голове опалены. Тут уж и без нас справятся.

Федька полуобнял меня, повел к дому. Глаза слезились, но кашель отступал.

Дома, едва завидев меня, Лена всплеснула руками:

– Да нешто ты в огонь лез?

Федька подтвердил:

– Ага, в самое пекло – в избу. Зато двоих вытащил.

– Ты мне дороже, чем соседи! – в сердцах бросила жена.

– Так людей же спас, – встрял Федька.

И тут впервые за все время Елена сорвалась:

– Молчи, холоп! Я за боярина беспокоюсь!

Мы с Федькой молча переглянулись, и он ушел в воинскую избу. Я же поплескался на кухне тепленькой водичкой и отправился досыпать. И так уже утро скоро, считай – пропала ночь. Благо – зима, дел немного, можно и утром отоспаться.

Я спал до тех пор, пока солнце через окно не заиграло лучиками на лице. «Часов одиннадцать, должно быть», – подумал я, проснувшись. В доме все ходили на цыпочках и говорили шепотом.

– Хватит тихариться, я уже проснулся, – приоткрыв дверь, гаркнул я. – А если бы даже и спал, меня разговорами не разбудишь.

Оделся, вышел во двор.

От пожарища напротив тянуло противным запахом горелого. Среди возвышавшегося остова печи, черных бревен и обуглившейся хозяйской утвари ходили горестные погорельцы. «Надо будет им помочь встать на ноги, как велось на Руси во все времена», – подумал я. М-да, еще немного – и пламя перекинулось бы на соседние дома.

Горела Русь, ежегодно выгорали улицы, а то и целиком села и города. Дома и избы деревянные, в подсобках – сено для лошадей, коров и мелкой живности, вроде овец. Печи – во всех домах, да иногда и не по одной. У меня, к примеру, так целых четыре: одна – для обогрева дома, другая, на кухне, – для приготовления пищи, третья – в воинской избе, и четвертая – в бане, и все при недогляде могут к беде привести. Хорошо хоть не курят, не дошло еще из Америки к нам это зелье. Это уж Петр Великий потом заразу эту привезет из Голландии.

Шло время – прошла Масленица с ее веселыми гуляньями, кулачными боями и сжиганием соломенного чучела. А после нее, в свой черед, в свои руки взяла бразды правления весна. Снег сразу осел, везде появились лужи, и дороги через несколько дней развезло так, что они стали непроезжими.

Я занимался с ратниками у себя во дворе, набивая руку, оттачивая свои умения и мастерство своего воинства. С утра и до обеда я гонял холопов до седьмого пота – не делая исключений и для приемного сына. Васятка уже вымахал с меня ростом, легко держался в седле, владел саблей и копьем. В свободное время с ним иногда занимался Демьян, обучая стрельбе из лука. Смотрел я на них из окна и думал – какое оружие покупать парню: лук или мушкет?

Для стрельбы из лука сила нужна немалая, постоянные тренировки, да и капризен лук – боится влаги. Поэтому под дождем из него не стреляют. Испортить его – пара пустяков, а стоит дорого.

Мушкет же громыхает сильно, ствол гладкий, прицела нет, относительно точно можно попасть пулей только с близкого расстояния, а заряжать долго, в минуту всего-то один-два выстрела, и то при определенном навыке, сделать можно. Но! При всех этих недостатках за огненным боем – будущее.

Из мушкета Васятка уже стрелял, я его обучал сам. Но своего у него не было. А пора уже парня в походы брать, чай – боярский сын, и надо его приучать нести службу.

«Ладно, время для выбора личного оружия еще есть, понаблюдаю пока со стороны за его успехами», – решил не торопиться я.

Пока сохли дороги, заняться было решительно нечем. Народ сидел по деревням, селам и городам, и лишь отдельные всадники рисковали проехать по неотложным делам.

Между тем я уже обдумывал свои действия по дальнейшим раскопкам подземелья – кого привлечь, что обследовать.

Однако планы мои были внезапно нарушены. Явился Федька-заноза и доложил, что у ворот стоит монах и спрашивает меня.

– Чего ему надобно?

– Не сказывал, говорит – только боярину самому скажу.

– Зови!

Я спустился в горницу. Федька меж тем ввел в комнату монаха-чернеца.

Был он в заляпанной грязью рясе, клобуке и рыжих от глины сапогах. Войдя, повернулся к красному углу, перекрестился, отвесил поклон иконам. Повернувшись, поклонился и мне и неожиданно густым басом, никак не вязавшимся с его щуплой фигурой, поприветствовал:

– Здравия желаю, боярин!

– И тебе того же. Присаживайся.

Монах степенно прошел к лавке, подобрал полы рясы и уселся. Я молчал, выжидая – все же он ко мне пришел, а не я к нему, пусть первый и начнет разговор.

– Поклон и привет тебе передает настоятель Савва.

От нежданного приветствия и громового баса я вздрогнул.

– Федя, выйди, нам одним поговорить надо.

Федька вышел.

– Правильно, лишние уши нам ни к чему. Плохие ноне дороги, однако – еле добрался.

– Это же какая нужда привела тебя в мой дом?

– Не сам, по велению настоятеля.

– Внимательно слушаю.

– Гость тайный в монастырь прибыл, в городе появляться не хочет, – понизив голос, сообщил монах. – Оба – и настоятель и гость – с тобой встретиться хотят.

– Что, прямо сейчас?

– Велено не мешкать.

– Ах ты, господи! Да ведь на дороге лошадь по брюхо увязнет!

– Мне велели – я передал, а ты услышал. Решай сам. А я в Никольский собор пойду.

– Может, перекусишь?

– Пост! – рыкнул монах.

Ему бы с таким басом в хоре церковном петь, а не по дорогам грязь месить.

Монах поклонился, осенил меня крестом и вышел. Федька проводил его до ворот. Я вышел на крыльцо:

– Федя, запрягай!

– Куда ж тут ехать? Коня только запаришь!

– Я недалеко.

Федька пошел на конюшню, я же стал собираться в Спасо-Прилуцкий монастырь. Оделся скромно, в темное, однако же саблю к поясу прицепил и пистолет за ремень сунул.

В городе улицы были частично вымощены дубовыми плашками, потому ехать по ним мне не составило труда, а вот как только я выехал за городские ворота, так и остановился в задумчивости. На дороге была грязь – жидкая, перемешанная множеством ног и копыт тех бедолаг, которым попасть в город нужно было просто позарез.

Стражник от городских ворот, видя мою нерешительность, посоветовал:

– Ты по обочине, боярин, езжай, там потверже. Да полы кафтана за пояс заткни, меньше забрызгаешься грязью-то.

Так я и сделал. Но тем не менее несколько верст до монастыря добирался не меньше двух часов. От коня перед воротами монастыря валил пар, и он дышал, как после долгой скачки.

Не успел я спрыгнуть с коня и постучать, как ворота распахнулись и вышел уже знакомый привратник.

– Заходи, заждались уже.

– Попробовал бы сам добраться по такой дороге, – буркнул я.

Пройдя знакомым путем, я постучал в дверь и, получив приглашение, вошел.

За столом сидел настоятель Савва. Завидев меня, он поднялся, пошел навстречу. Мы поздоровались как старые знакомые.

– Проходи, присаживайся.

Я уселся.

– Прости, что вызвал в распутицу, да нужда заставила.

– Я уж привык, настоятель. Время выбираешь не ты, а обстоятельства.

– Истинно так!

Савва кашлянул, подав знак.

Из темноты вышла мужская фигура в черном плаще и капюшоне. Я непроизвольно схватился за пистолет. Мужчина откинул капюшон.

Ба! Да это сам Федор Кучецкой! Вот кого не ожидал здесь увидеть!

Федор улыбался. Я шагнул ему навстречу, и мы крепко обнялись.

– Ну, вижу, знакомить вас не надо, – довольно улыбаясь, произнес Савва.

– Да уж не надо, – крепко хлопая меня по плечам, ответил Федор. – Это мой побратим, в одной братчине мы.

– Гляди-ко! – удивился Савва. – А мне ничего не сказал! Садитесь, други, потом обниматься будете. Дело не терпит отлагательств. Я вас оставлю, поговорите наедине. – Савва поднялся и вышел.

– Ты уж прости, брат, что в распутицу вызвал, сам понимаю – не время для поездок. Да дело тайное, государево. Как дали мне особое поручение – о тебе вспомнил. Не хочу, чтобы меня в Вологде видели, потому и остановился в монастыре, да и свиты с собой не взял – двух ратников, только для охраны.

– Чем смогу – помогу.

– Не перебивай. Расскажу вкратце, чтобы тебе понятнее было. Думаю, знаешь, что на престоле польском ноне Сигизмунд, да и о ярой ненависти его к русскому государю небось немало наслышан. Все мечтает, как бы города исконно русские себе под крыло взять. Хитер и коварен аки змей. Потому и снюхался с Магмет-Гиреем, крымским ханом. Грамотки ему шлет, дарами богатыми хана осыпает – подбивает варвара сего с юга Русь воевать. А сам внезапно от Литвы удар замышляет – города русские, и особливо Смоленск, победою себе вернуть. Нельзя, чтобы хищники объединились – смекаешь? – рубанул рукой Федор. – Государь желает союз их упредить. Нет у Василия столько рати, чтобы ворогов сдержать, Русь прикрыть с запада и с юга! Надо государю нашему замыслы Сигизмунда знать и монархов в Европе, союзных России, определить.

Я внимательно слушал московского боярина, пытаясь узреть место самого Кучецкого в государевом замысле. Своей же пользы в том – из Вологодчины-то! – я и совсем не понимал.

Видя мое замешательство, Кучецкой помолчал немного и решился:

– Скажу тебе, почему это Магметка все тянет и выжидает. Так думаю: султан османский, Селим, хоть и жесток и честолюбив, да свой интерес к Литве имеет и с нашим государем торговую дружбу держит, потому и не велит хану бесчинства творить. О том послы наши из Порты доносят. Разумеешь теперь?

Я из вежливости кивнул, хотя тайны московского двора меня занимали мало. Я терпеливо ждал главного – какую роль в сем Кучецкой уготовил мне?

Увидев мое одобрение, Федор еще больше оживился.

– Это ты еще не все знаешь, да то и не твоего ума дело – другие люди есть во всех делах разуметь. Магмет-Гирей мечтает сыновей своих с помощью государя нашего на царство в Казани и Астрахани возвести, да и под руку свою взять. И начнет тогда наследие Батыево под Тавридою срастаться… Для того и ищет дружбы Василиевой, что не может сам Астрахани одолеть. Вот и обещает Василию даже грамоту и дружбу саму с Сигизмундом порвать и от него отклониться, коли государь наш пошлет рати свои на Астрахань. Сам понимаешь, лед уже непрочный – реки скоро вскроются, судоходство не за горами, значит, решение принимать пора. Я тебя в государственные тайны посвятил. Надеюсь, у тебя хватит ума держать язык за зубами. Теперь понял, почему спешка?

– Наворочено, однако, но суть понял. От меня что требуется?

– Вот, в корень зришь. Я тайно поеду в Краков – есть у меня там людишки, в ближнем окружении самого Сигизмунда. Встретиться с ними надо, поговорить, узнать, коли получится – что Сигизмунд злоумышляет против государя нашего. Сам понимаешь – ратники в таком деле не помощники, московские бояре примелькались уже при дворе, а ты – в самый раз. При дворе тебя никто не знает, ты разумен – при случае и совет дельный дать можешь, и, случись какая оказия, знаешь, каким концом саблю в руке держать. И еще два момента. Подозреваю – в окружении государевом лазутчик Сигизмундов есть. Сам посуди – только государь с грамоткой к Магмет-Гирею, ан там уже послы Сигизмундовы с дарами.

– Да, занятно, не иначе – после поездки мне предстоит лазутчика этого сыскать.

– Не торопись, допреж в Краков съездить надо.

– А второе что?

– Ежели бы я из Москвы с собой кого из Посольского приказа взял, лазутчик тотчас бы Сигизмунду донес, а в Вологде твоим отсутствием никто не заинтересуется.

– Ага, понял.

– То-то и оно. Честь и ответственность на тебе большая. Я еду под видом купца, ты же оденься ратником – было у меня их двое, станет трое. Выезжаем через пару дней. Отдохнуть мне немного надо – уж больно трудна дорога, а там, глядишь, – и грязь чуть подсохнет. Так что жду тебя в монастыре в субботу. О деньгах в дорогу не беспокойся. Я же купец, и подорожная в том есть! – Федор засмеялся.