Текст книги "Стиляги. Как это было"

Стиляги испуганно ахнули. Дрын повалился без чувств со всего роста, его поймали и поставили. Фред улыбнулся, жестом фокусника поднял шляпу – под ней обнаружился все тот же высокий желтый кок…

Потом он сидел, укутанный под горло белой простыней, в парикмахерской. Стиляги окружили молоденькую парикмахершу – расхватав разнокалиберные кисточки, прически и ножницы, помогали чем могли. Та, едва сдерживая смех, работала машинкой, срезая желтые волосы. Дрын кропил всех желающих “Шипром” из флакона с резиновой грушей, Бетси пудрила из картонной коробки. Пожилая уборщица замахнулась на них шваброй, стиляги с хохотом высыпали на улицу и прилипли к витрине, расплющив носы и языки о стекло.

Наконец благообразный Фред вышел из дверей. Шагнул было к своим – те в ужасе попятились. Еще шаг – и стиляги кинулись бежать от него как от нечистой силы.

– Чуваки! Это я!.. Это я, Фред! – помчался он вдогонку, размахивая шляпой.

Они сидели, сдвинув столы, в “Коктейль-холле”.

– Фред, жену-то нашел? – спросила Бетси.

– Нет еще. Сегодня у одной на улице спрашиваю: девушка, хотите замуж?

– Ну и что? – спросил Боб. – Согласилась?

– Да может, и согласилась бы. Не догнал…

– Красивую не бери, – поучительно сказала Полли. – С ней хлопот много – наряды, бирюльки! Ты попроще что-нибудь, поскромнее.

– Работящую! – посоветовал Дрын. – Чтобы щи варила, капусту солила!

– И политически грамотную, – вставил Боб. – А то на каком-нибудь приеме рот откроет – международный кризис!

– А главное, Фред, – никогда, ни-ко-гда не делай с ней э т о… – серьезно сказала Бетси. – Помни, что основа ячейки общества – идейная близость. Не оскорбляй советскую женщину низменными инстинктами!

Все захохотали. Мэлс постучал вилкой по бокалу и поднялся.

– Граждане! – укоризненно сказал он. – Серьезней, граждане! Что за смех в такой момент!.. Чуваки и чувихи! – прокашлявшись, с чувством начал он. – Сегодня, в этот скорбный день мы провожаем в последний путь нашего товарища – стилягу Фреда. Жизнь вырвала его из наших рядов, но память о нем навсегда сохранится в наших сердцах! Оглянемся же, товарищи, от этой трагической черты на пройденный им жизненный путь! Траурный митинг объявляется открытым! – Мэлс окинул взглядом собравшихся.

– Если б не он, я б так и дрынчал польку с мазуркой, как последний лабух, – сказал Дрын.

– Усопший нес в серые трудящиеся массы прогрессивные идеи джаза! – сформулировал подобающим моменту образом Мэлс.

– Если честно, одевались все под него, – сказал Боб.

– …Вносил в душную атмосферу советских будней живительное дыхание моды!..

– А сколько раз от жлобов спасал! – сказала Полли.

– …Подставлял плечо товарищам в тяжкую годину испытаний и невзгод…

– Процессы на хате устраивал! – хихикнула Бетси.

– …Делил свой кров с влюбленными сердцами…

– Да чего говорить, последний стакан портвейна мог разлить! – сказал кто-то.

– …И делился с ближними последним куском хлеба! – подытожил Мэлс. – Однако не будем закрывать глаза, товарищи, и на отдельные недостатки усопшего! – призвал он.

– Батонов каких-то позорных на хату таскал! – сказала Бетси.

– …Обладая широкой душой и пылким сердцем, был чрезмерно любвеобилен…

– Чарли Паркера у меня заныкал! – вставил вдруг Боб.

– Да не брал я твоего Паркера! – возмутился Фред.

– Ты вспомни! С внематочной беременностью…

– Нужен мне твой беременный Паркер! У меня свой нормальный есть!

– Вам слова не давали, усопший! – постучал по бокалу Мэлс. – Что ж, живи спокойно, дорогой товарищ, да будет тебе служебный кабинет пухом! Нам будет тебя не хватать, но боль невосполнимой утраты заставит нас еще теснее сплотить наши ряды! Помянем, товарищи! По нашему обычаю, не чокаясь!

Все чинно выпили.

– Доступ к телу объявляется открытым! – провозгласил Мэлс.

Девчонки все разом бросились, пачкая помадой, целовать его, парни трепали по короткому ежику волос.

– Спасибо, чуваки!.. – расстроганно сказал Фред.

Они простились на улице.

– Не забудь, Фред, – сказал Дрын. – Первым делом, как прилетишь, – привет американским чувакам от нас от всех!.. Представляешь, – мечтательно вздохнул он, – выходишь на их Бродвей – и ни одного жлоба, только наши!

– Ну… пока, чуваки! – Фред улыбнулся через силу и пошел, отступая назад, подняв руку над головой.

Стиляги грустно смотрели ему вслед, пока он не слился с одноцветной толпой прохожих.

Мэлс вприпрыжку сбежал по гранитным ступеням института. На нижней стояла Катя, держа в опущенных руках портфель.

– Здравствуй, Мэлс.

– Привет, комиссар.

– У меня есть имя. Ты уже забыл?

– Здравствуй, Катя, – с расстановкой произнес он..

– А по-вашему как я буду – Кэтти? – усмехнулась она.

– Страшно представить! – засмеялся Мэлс. – Кого-то ждешь?

– Тебя… – Она замялась, опустила глаза. – Ты не мог бы мне помочь? По старой дружбе. Понимаешь, у нас дома проигрыватель сломался. Ты же лучше всех в этом разбираешься.

– Как это будет по-вашему – “Всегда готов!”, – отсалютовал Мэлс.

– По-вашему, по-нашему, – досадливо сказала она. – Будто в разных странах живем.

– Только одно условие, Кать, – без агитации, ладно?..

Они вышли на набережную. Прохожие во все глаза смотрели на странную пару – строго одетую девушку рядом со стилягой, обходили стороной, тыкали пальцем и оборачивались вслед. Катя мучительно неловко ощущала себя под перекрестными взглядами, шла опустив голову. Тетка в мужском пиджаке с орденом на груди догнала ее, гневно проговорила:

– Ну он-то стиляга – только в зоопарке детей пугать, но ты же девушка! Как не противно рядом-то идти? Хоть значок бы комсомольский сняла! – Она развернулась и пошла обратно.

Мэлс искоса с любопытством наблюдал за Катей.

– Не мучайся, Кать, – не выдержал он. – Хочешь, я по той стороне пойду? У дома встретимся.

– Нет, – не поднимая головы, упрямо сказала она. – Скажи, Мэлс, – спросила она через пару шагов, – просто хочу понять… что ты сам чувствуешь, когда на тебя вот так смотрят?..

– Мне нравится, – беспечно ответил Мэлс. – Весело же! – Он запрыгнул на чугунную решетку парапета и пошел над плещущей далеко внизу темной водой.

– Ты что, упадешь!

– Ну что, стрелять тех, кто не такой, как ты? Ведь здорово, Кать, если все будут разные – я такой, она такая, ты совсем другая! – широким жестом указал Мэлс. Потерял равновесие и взмахнул руками.

– Слезь сейчас же! – взвизгнула Катя.

Он спрыгнул и пошел перед ней спиной вперед.

– Я не хочу быть другой, – покачала она головой.

– Почему?

– Ты можешь идти нормально?

– Ну почему?

– Потому что не считаю себя лучше остальных.

– Да не лучше! И не хуже. Просто – другая. Понимаешь?

Она только неуверенно пожала плечами.

Мэлс колдовал над разобранным проигрывателем.

– У тебя тонкая отвертка есть? – крикнул он.

– Сейчас посмотрю, – откликнулась Катя из другой комнаты. – Такая? – спросила она.

Мэлс обернулся – и замер, открыв рот. Катя стояла в дверях в светлом легком платье с фонариками на плечах, просвеченном сзади солнцем из окна. Волосы были уложены по-другому, свободнее. В одной руке она держала вазу с фруктами, в другой бутылку муската и зажатую между пальцев отвертку.

– Такая? – повторила она.

– Катя… – обрел наконец дар речи Мэлс. – Ты не представляешь, какая ты красивая!

Она сама непривычно ощущала себя в новом наряде.

– Мамино… Тебе нравится?

– Я первый раз вижу тебя в человеческом платье.

– Спасибо! – надулась она и прошла к столу.

– Нет, правда! Ну подожди! – Мэлс перехватил ее и подвел к зеркалу. – Посмотри, какая ты красивая!

Смущенная Катя, неловко расставив руки с бутылкой и вазой, смотрела на свое незнакомое отражение…

Потом она, раскрасневшаяся от вина, сидела с Мэлсом за столом, возбужденно рассказывала:

– Столько всего было за это время! Ты представляешь, Семен вооруженного преступника взял, один на один! Мы уже позже подоспели. На вокзале. Он с ножом был, а Семен прямо за лезвие голой рукой схватил. Теперь в гипсе ходит.

– А-а, а я-то думал, вы только за нами гоняетесь, – засмеялся Мэлс.

– Перестань… Про него даже в газете написали – “Герой нашего времени”! Вот такими буквами! Представляешь?

За столом возникла короткая пауза.

– А Иван женился, – торопливо сказала Катя. – Ты ее знаешь. Люба. Такая… большая… Она на спартакиаде ядро толкала… Тебе интересно?

– Конечно.

– А… давай еще выпьем?

– Давай, – Мэлс разлил мускат в рюмки.

– За что? – с неумелым кокетством склонила голову Катя.

– За самую красивую девушку в этом городе, – улыбнулся Мэлс.

Они чокнулись и выпили.

– Давай музыку поставим, – предложила она. – Мы же не проверили даже. Вон там пластинки.

Мэлс просмотрел сложенные в тумбочке пластинки.

– А хочешь, мою любимую поставлю? У меня с собой, – обернулся он.

– Хочу.

Мэлс достал из портфеля рентгеновскую пластинку.

– Танцы на костях?

– Ага, – он мельком глянул пластинку на просвет и опустил на диск проигрывателя. – “Шеф отдал нам приказ лететь в Кейптаун…” – подпел он, пританцовывая.

– А научи, как стилем танцевать?

– Изучаешь идеологического противника? – засмеялся Мэлс.

– Просто интересно.

– Иди сюда. Это надо канадским танцевать. Давай руки, – он взял ее за руки. – Смотри, вот так. А теперь так. И вокруг… Свободнее, Кать! – он встряхнул ее. – Плечи расслабь. Вот так… И снова!..

Они кружились по комнате. Мэлс подпевал, Катя с деревянной спиной неумело, но старательно двигалась, тесно прижимаясь к нему в танце. Потом села на диван, не выпуская его рук. Мэлс сел рядом.

– У меня получается? – спросила она.

– Лучше всех! Еще пара уроков – и можно на Бродвей!

Они засмеялись, глядя друг на друга. Лица их были совсем рядом, Катя вдруг потянулась к нему и поцеловала в губы.

– Ты что? – удивился Мэлс.

Она снова прижалась к его губам, задышала чаще и с силой обхватила за плечи.

– Катя!.. – Мэлс осторожно, чтобы не обидеть, попытался ее отстранить. – Ка-атя… – укоризненно протянул он. – Ка-тя! – строго сказал он.

Она не давала ему говорить, быстро целовала, прижимаясь всем телом.

– Ну что ты делаешь, Кать! А вдруг мама придет? – состроил он испуганную физиономию, еще надеясь перевести все это в шутку.

– Она нескоро придет. Я ее в театр отправила, – Катя, тяжело дыша, глядя бессмысленными плоскими глазами, быстро расстегивала пуговицы на платье.

– Ты что, с ума сошла, Кать? – уже всерьез сказал Мэлс, хватая ее за руки. – Перестань!

– Тебе же только это от нее нужно, да? Ну чем я хуже?

– Так ты спасать меня решила? – понял наконец Мэлс. – Грудью на амбразуру? А я-то думаю – что с тобой сегодня? – засмеялся он. Торопливо ударил себя ладонью по губам. – Извини… Не надо меня спасать, Катя! Со мной все в порядке!

– Ну почему? Ты же сам сказал, что я самая красивая!

– Ты очень красивая, Катя. Но я ее люблю, понимаешь?

– Кого? – закричала она. – Эту тварь?! Эту проститутку?!

– Ты же ее не знаешь!

– Еще не хватало, чтобы я ее знала!!

– Все, Катя, – решительно сказал он. – Я лучше пойду, – он попытался разжать ее руки.

– Не уходи… Пожалуйста… – Катя, в расстегнутом наполовину платье, с растрепанными волосами, жалко цеплялась за него, сползла с дивана на пол.

– Все, Катя, все. Успокойся, – он наконец освободился и отступил.

– Скотина! – Катя схватила вазу и запустила в него. – Пошел вон! Убирайся отсюда! Видеть тебя не хочу! – Она металась по комнате, швыряя в него все, что попадалось под руку.

Мэлс, приседая и уворачиваясь, проскользнул к столу, схватил портфель, снял с проигрывателя пластинку и попятился к двери.

– Извини, Катя… Давай все это забудем, хорошо? Давай останемся друзьями… – Он едва успел отпрянуть и захлопнуть дверь, как об нее разбилась бутылка, забрызгав все вокруг красными пятнами муската.

Катя бессильно села на пол и заплакала, уткнувшись в ладони. Потом глубоко вдохнула и затаила дыхание. Ее снова прорвало рыданиями. Она сжала кулаки, вдохнула глубже и заставила себя замолчать. Медленно застегнула платье. Вытерла слезы. И наконец подняла лицо с ледяными глазами.

Мэлс ждал на Броде около Елисеевского гастронома. Наконец появился Нолик. Преувеличенно внимательно разглядывая витрины, он прошел дальше, стрельнул глазами по сторонам, вернулся и встал рядом вполоборота. Мэлс вытащил из кармана деньги и протянул в опущенной руке.

– Ключ… Адрес… – глядя в сторону, сунул ему Нолик ключи и обрывок папиросной пачки. – Заходить по одному. Музыку не включать. Ванной не пользоваться, – сообщил он в пространство и, посвистывая, удалился.

Под взглядом бдительных соседей Мэлс неторопливо, уверенно прошел по коридору незнакомой коммуналки и отпер комнату. Закрыв за собой дверь, молниеносно огляделся в скудной обстановке, подхватил со стола и отправил за шкаф остатки чужого пиршества, смахнул крошки, выставил бутылку портвейна, схватил из серванта два бокала, дохнул и протер рукавом, придвинул два стула, скомкал забытый кем-то на спинке чулок, расправил плед на продавленном диване – тот зыбко качнулся на трех ножках, Мэлс упал на колени, увидел в пыльной глубине под диваном недостающую деталь, с трудом дотянулся, судорожно вставил на место, попрыгал задом, проверяя на прочность, глянул в зеркало, отряхнулся, поправил кок – все это за несколько секунд – и нетерпеливо встал перед дверью. Потом принял вальяжно-расслабленную позу, потом сосредоточенно-деловитую…

Вошла Полли, захлопнула за спиной дверь. Мгновение они смотрели друг на друга, потом бросились навстречу и стали целоваться, переступая по комнате. Налетели на стол, опрокинув бокалы, потом на шкаф, с которого повалились на них рулоны чертежной бумаги, и, наконец, запнулись о край дивана. Они глянули на диван, потом друг на друга. Мэлс осторожно нащупал застежку ее лифчика, попытался расцепить крючки. Застежка не поддавалась. Он дернул сильнее. Полли оттолкнула его руки и одернула блузку.

– Отвернись.

Мэлс повернулся на деревянных ногах.

– И ты тоже.

Они быстро стали раздеваться, прислушиваясь к шуршанию одежды за спиной. Мэлс воровато оглянулся – и наткнулся на такой же взгляд Полли через плечо.

– Не подглядывай! – сердито сказала она.

Они замерли обнаженные спиной к спине, не зная, что делать теперь. Переступили боком ближе к дивану, одновременно юркнули под плед и выглянули с разных сторон. Покрывало оказалось коротким, они вцепились в него, перетягивая каждый на себя, засмеялись. Полли исчезла под пледом и вынырнула из-под него рядом с Мэлсом, лицом к лицу…

Соседка, склонившись к замочной скважине, подозрительно прислушивалась к тишине за дверью.

На улице давно стемнело, только луна светила в комнату сквозь пыльное окно.

– Полли… Можно я тебя спрошу?..

– Для тебя это так важно? – Она, видимо, ждала этого вопроса.

Мэлс пожал плечами.

– Нет, какие же вы, мужики, собственники! – капризно толкнула его Польза. – Тебе мало, что я здесь с тобой, мало, что тебя любят. Нет, ему надо, чтобы я всю жизнь до этого сидела, как царевна Несмеяна, – изобразила она, – плакала и ждала, когда же я его, единственного, встречу! Я же тебя ни о чем не спрашиваю!

Она перевернулась и оперлась на локти, подняв острые лопатки. Помолчала, не глядя на него.

– Да, у меня был один человек, – наконец сказала она. – Его звали Майк.

– А, из наших? – с невольным разочарованием спросил он.

– Нет, – усмехнулась Полли. – Действительно Майк. Американец.

Мэлс изумленно уставился на нее. Полли взяла подвешенного на шее на простом шнурке деревянного человечка, поднесла к лицу, повертела, рассматривая.

– Даже фамилию не знаю. В голову не пришло спросить… До сих пор не понимаю, как топтуны его упустили. Он шел по Садовому, махал картой и пытался остановить хоть кого-нибудь, узнать, где он находится. А люди разбегались от него. Представляешь картину – идет по центру Москвы американский шпион с картой!.. Вот так мы и встретились…

– Ты его любила?

– Мы один вечер были вместе… Нет, это совсем другое. Я не смогу тебе объяснить… – Польза повернулась к нему. – Понимаешь… вот прилетел человек с другой планеты на несколько часов, и столько надо успеть спросить про них, и столько рассказать про нас, а минуты тикают, тикают, и топтуны под окнами рыщут, и скоро обратная ракета, а оказывается – как странно – они такие же люди, как мы, у них такая же кожа, если коснуться, и чувствуют так же, как мы, и оба знаем, что ни-ког-да больше не увидимся, потому что никогда я не смогу полететь на ту планету, а он сюда…

Она умолкла.

– Ты это хотел услышать? – изменившимся вдруг голосом сказала она. – Доволен? А теперь спроси, как же я могла отдать классовому врагу самое дорогое, что есть у советской девушки? Ну, спроси! – приподнялась она. – А я тебе отвечу!

– Не надо, – Мэлс удержал ее и обнял.

Мэлс, привалившись спиной к стене в коридоре, нога за ногу, сунув руки в мелкие карманы дудочек, через открытую дверь спортзала наблюдал, как физкультурники в широких сатиновых шароварах и майках карабкаются друг на друга, выстраивая пирамиду. Аккомпаниаторша в толстых мутных очках, поглядывая через плечо, долбила на пианино одну и ту же ритмическую фразу, с каждым этажом через паузу повышая ее на полтона. Наконец самые худенькие парень и девушка залезли наверх.

– Ап! – хором крикнули они, вытащили сзади из трусов и подняли над головой картонные серп и молот.

– Костя, держи! – командовал физрук. – Лица одухотвореннее!

Трясущийся от напряжения, потный толстяк в основании пирамиды попытался изобразить одухотворенное лицо. Колени его подогнулись, физкультурники посыпались вниз, и пирамида с грохотом развалилась.

– Комсомолец Бирюков! – выглянула девушка из двери напротив. – Войдите!

Мэлс переминался с ноги на ногу в аудитории. С одной стороны теснились плечом к плечу сокурсники на поднимающихся амфитеатром к потолку скамьях, с другой восседал за длинным столом президиум. На доске крупно написано было “1. Персональное дело тов. Бирюкова М. 2. Разное”. За кафедрой стояла Катя.

– Он жил среди нас! – гневно говорила она, указывая на Мэлса. – Наш товарищ, активист, отличник, бригадмилец, спортсмен – комсомолец Мэлс Бирюков! Но оказалось, что это была всего лишь маска, под которой он умело маскировался до поры до времени! Это мы виноваты, товарищи! Мы потеряли бдительность, мы не увидели за обликом скромного советского парня звериный оскал агента американского империализма!..

За стеной в спортзале снова забарабанило пианино, и неподвижные до этого члены президиума в такт ему закинули под столом ногу на ногу – все в одну сторону – и разом повернули лица к Мэлсу, студенты в амфитеатре осуждающе качнули головой и попарно склонились друг к другу, перешептываясь. Катя отпила воды из стакана и четко поставила донышко на кафедру, как точку в конце музыкальной фразы.

Мэлс даже улыбнулся некстати, уловив во всем этом действе некий джазовый ритм.

Пианино заиграло на полтона выше, и Катя тоже возвысила голос.

– Смотрите, он улыбается, ему смешны наши советские идеалы, – продолжала Катя. – Он уже не скрывает своей вражеской сущности! Он посмел прийти сюда в своем новом обличье, в этой униформе американских прихвостней. Улицу Горького, берущую начало от самого Кремля, он называет Бродвеем. Дай ему волю – и вся наша Москва превратится в какой-нибудь там… Нью-Йорк! – брезгливо выговорила она. – Был советский студент Мэлс, а теперь перед нами стиляга Мэл! Казалось бы, всего одна буква, такая малость. Но давайте вспомним, что означает его имя? В нем зашифрованы святые для нас слова – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин! И небрежно выброшенная им буква – это имя великого Сталина!

Зал ахнул и замер. Катя выдержала торжествующую паузу.

– Он танцует под пластинки, сделанные в прямом смысле на костях советских людей! Мало того, он сам взял в руки саксофон, этот рупор лживой американской пропаганды. Не зря говорят, что от саксофона до ножа один шаг. Потому что саксофон – это тоже оружие, оружие нашего классового врага! Достаточно вспомнить, как выглядит этот, с позволения сказать, инструмент. Даже формой он напоминает знак американского доллара! – прочертила она пальцем в воздухе.

– Простите, но саксофон изобрели не в Америке, – не выдержал Мэлс. – Его сконструировал мастер Сакс в Бельгии в 1842 году…

– А американцы взяли на вооружение, чтобы расколоть дружные ряды советской молодежи! Я хочу прочитать, что пишет об американском джазе великий пролетарский писатель Максим Горький… – Катя открыла книгу на закладке и с выражением начала: – “Точно кусок грязи в чистейшую прозрачную воду падает дикий визг, свист, грохот, вой, рев, треск; врываются нечеловеческие голоса, напоминая лошадиное ржание, раздается хрюканье медной свиньи, вопли ослов, любовное кваканье огромной лягушки… это играет оркестр безумных, они сошли с ума на сексуальной почве, а дирижирует ими какой-то человек-жеребец, – ткнула она пальцем в Мэлса, – размахивая огромным фа… огромным фаллóсом…” – выговорила она с ударением на втором слоге.

– Фáллосом, – поправил Мэлс.

– Вам виднее, Бирюков, – язвительно ответила Катя. – Это вы им размахиваете, а не я!

По рядам аудитории, как по клавишам, пробежала волна – каждый тихонько спрашивал соседа, тот пожимал плечами и спрашивал следующего. Сидящая с краю девушка открыла словарь, прочитала, торопливо прикрыла ладонью написанное и с ужасом посмотрела на Мэлса.

– “Это музыка для толстых, – продолжала Катя. – Под ее ритм толстые люди, цинически двигая бедрами, грязнят, симулируют… извините, товарищи… акт оплодотворения мужчиной женщины”! – Она захлопнула книгу и продемонстрировала обложку. – Вот что пишет о джазе буревестник революции! И этой музыке для толстых служит теперь наш бывший товарищ, стиляга Мэл!.. Кто хочет высказаться? – она оглядела аудиторию.

В зале стало тихо. Катя, резко повернув голову, выхватила взглядом одного из студентов.

– Он ставит себя выше других, – покорно сообщил тот и сел.

Катя глянула на девушку.

– Он дал мне списать контрольную по математике, – опустив глаза, призналась та. – И этим толкнул меня на нечестный поступок.

Катя перевела взгляд на толстяка в верхнем ряду.

– Он… а он… он даже завтрак в столовой не доедает! – выкрикнул тот.

– Я думаю, все понятно, – подытожила Катя. – Какие будут предложения? – она нацелила взгляд на одного.

– Предлагаю объявить выговор…

Катя перевела требовательный взгляд на следующего.

– Строгий выговор…

Она глянула на третьего.

– Строгий выговор с занесением в личное дело… – упавшим голосом сказал тот.

– Мне кажется, я попала в политическое болото, где процветают мягкотелость и примиренчество, – зловеще понизив голос, медленно произнесла Катя. – А может быть, здесь еще кто-то по ночам танцует на костях?.. – нависла она над притихшим залом. – Как говорит товарищ Сталин, наше общество не карает оступившихся людей – оно дает им шанс встать на путь исправления. Именно поэтому, чтобы предостеречь его от непоправимых уже шагов, я предлагаю исключить товарища Бирюкова из комсомола и отчислить его из института! – раздельно произнесла она.

За стеной с грохотом рухнула пирамида, и в аудитории наступила гробовая тишина.

– Может быть, вы хотите что-то сказать в свое оправдание? – обернулась она к Мэлсу.

– Что с тобой, Катя? – спросил он.

– Я вам не Катя, а товарищ Акимова! – отрезала она. – Пока еще товарищ!.. Итак, товарищу Бирюкову нечего нам сообщить по сути дела. Тогда будем голосовать! – она подняла ладонь.

Остальные сидели неподвижно. Катя повела глазами по рядам. И под ее тяжелым взглядом – слева направо, ряд за рядом – начали подниматься руки.

– Единогласно! – удовлетворенно сказала она. – Бирюков, сдайте комсомольский билет.

Мэлс медленно подошел и положил билет на кафедру. Катя с мстительной улыбкой смотрела ему в глаза.

Полли сидела на кушетке в процедурном кабинете у знакомой медсестры.

– Что же мне теперь делать? – растерянно спросила она.

– Не знаю, – с неожиданным злорадством ответила та. Она с лязгом бросила использованый шприц в кювету и стала собирать новый. – Раньше надо было думать, дорогая! Тут я тебе не помощница.

– А к кому мне идти? Ты же подруга! Посоветуй что-нибудь…

– Вспомнила! – усмехнулась та. – Ты у нас такая… самостоятельная! Не как все! Вот сама и выкручивайся! Извини, у меня больных полный коридор.

Полли встала и побрела к двери.

– Ты вещички-то свои забери! – сказала вслед медичка. – Тут не камера хранения!

Мэлс сидел за столиком в “Коке”. Перед ним стояли уже два пустых бокала, он допивал третий, глядя пустыми глазами в одну точку. Могучая саксофонистка на эстраде выводила тоскливый блюзовый мотив.

Подошла Полли с маленьким потертым чемоданом, села напротив. Мэлс подвинул к ней бокал коктейля, она отрицательно качнула головой.

– Ты куда-то едешь? – спросил он, кивнув на чемодан.

– Да… У меня плохие новости, Мэл.

– У меня тоже, – усмехнулся он.

– Очень плохие, Мэл.

– И у меня тоже. Что у тебя?

– Я уезжаю. Мы расстаемся, Мэл, – сказала она, рассеянно оглядывая зал. – А у тебя?

– Тогда у меня просто – мелкие неприятности… – произнес пораженный Мэлс.

– Ну… пока?.. – она беспечно улыбнулась, на мгновение накрыла его ладонь своей, подняла чемодан и шагнула к выходу.

Мэлс вскочил, едва не опрокинув стол, схватил ее за плечи и повернул к себе.

– Почему ты решаешь это одна? – крикнул он. – Ты не можешь решать за нас двоих!

– Я беременна, Мэл! – отчаянно сказала она.

– Так это… это же здорово, Полли! – просиял Мэлс. – Значит, у нас будет ребенок? – Он протянул к ней руки, но Польза отступила на шаг:

– Ты не понял! Это не твой ребенок, Мэл!

– Это мой ребенок! – твердо сказал он, обнимая ее.

Полли уткнулась лицом ему в грудь. Потом подняла глаза и виновато улыбнулась:

– А еще мать выгнала меня из дома…

Затем была немая сцена: Мэлс сжимал в одной руке чемодан, в другой руку потупившей глаза Полли, отец растерянно переводил взгляд с одного на другую, Ким искоса разглядывал яркую незнакомку со смешанным выражением восторга и неприязни.

Наконец отец перекинул папиросу в другой угол рта:

– А чего, дело хорошее! – развел он руками. – Может, теперь угомонитесь. Как это по науке: минус помножить на минус – вот тебе и нормальная ячейка общества!.. Ну чего встал, как громом пришибленный! – толкнул он Кима. – Племянник у тебя скоро объявится! Пошли койки таскать!

Мэлс и Польза облегченно улыбнулись, переглянувшись.

Ночью они лежали на кровати в дальней комнате.

– Как странно, – удивленно сказала Полли. – Ни от кого прятаться не надо…

– Как ты думаешь, – прошептал Мэлс, указывая глазами, – ему не будет больно, если мы…

– Не знаю, – пожала плечами она. – Нет, наверное. Он еще совсем маленький…

Мэлс поцеловал ее, перевернул на спину. Кровать истошно заскрипела, и оба замерли, приподняв головы, настороженно прислушиваясь к тишине в соседней комнате. Мэлс прижал палец к губам, они тихонько слезли с кровати, подняли матрас с двух сторон и переложили на пол…

– А где у вас кабинет сэра Джона? – прошептала Полли. – Я лопну сейчас!

– А ты не улизнешь, как в тот раз? – спросил Мэлс, и они тихо засмеялись. – По коридору налево. Только тихо.

– Как партизан в тылу врага! – заверила Полли. Она накинула рубашку Мэлса, достающую ей почти до колен, и босиком выскользнула за дверь.

Почти тут же в коридоре раздался оглушительный грохот, звон, шум и гам. Мэлс выскочил из комнаты. Полли стояла посреди коридора, вокруг нее валялись тазы, велосипед, разбитые банки, а изо всех дверей торчали разъяренные соседи.

– Мэл, я заблудилась, – растерянно сказала она.

– По-ольза!.. – только развел он руками.

Катя, оглядываясь, прошла через двор фабрики. Вокруг длинными стройными рядами стояли бетонные девушки с веслами, пионеры, горнисты, доярки и мусорные урны.

Мэлс, голый по пояс, в брезентовом фартуке работал в набивочном цехе.

– Здравствуй, Мэлс.

– О, привет, Кать! – оглянулся он. – Опять проигрыватель сломался? – Он снял крышку гипсовой формы, звучно похлопал лежащего в ней ничком пионера по зыбким ягодицам. – Петрович, чего он жидкий-то еще?.. Политически незрелый, – со значением указал он Кате на пионера.

– Да не тот! – откликнулся откуда-то сверху Петрович. – Этот урод с дудкой! Ты паралитика давай!

– Подожди, я сейчас, – кивнул Мэлс Кате. Открыл другую форму и с грохотом вывалил на пол пионера с застывшей в салюте рукой. Привычно накинул ему на горло трос, кран поднял того под потолок и потащил во двор.

Катя проводила глазами раскачивающегося в петле пионера.

– Нет-нет-нет! – замахал Мэлс руками, перехватив ее взгляд. – Вожди в другом цехе!

– Не паясничай! – недовольно сказала она.

Мэлс вытащил из-за уха папиросу, ловко выстрелил с пальца вверх коробок, запалив спичку, прикурил, поймал коробок и спрятал в карман. Присел на край формы. Катя села было напротив, тут же подскочила, разглядев, что сидит на чьей-то огромной голове, и осталась стоять.

– Работаешь? – спросила она.

Мэлс развел руками: странный вопрос.

– Я по поручению комитета комсомола, – сказала Катя.

Мэлс понимающе кивнул и приготовился слушать.

– Я поговорила с ребятами и с руководством, – деловито начала она. – Они согласны – в виде исключения – восстановить тебя в комсомоле и в институте. Пока условно, с испытательным сроком, а через год восстановят окончательно. Тебе надо написать заявление и прийти выступить на собрании…

– Зачем?

– Как зачем? – удивилась Катя. – Рассказать, что ты осознал свои ошибки и заблуждения.

Мэлс вдруг засмеялся.

– Что? – спросила она.

Мэлс замахал рукой, шлепнул себя по губам – и все не мог остановиться.

– Что?! – крикнула она, сорвавшись с официального тона. – Ты хоть… ты хоть понимаешь, чего мне это стоило – каждого обойти, с каждым поговорить, просить, унижаться!

– Извини, Кать… Просто представил… Ты, наверное, шла сюда и думала, как сижу я тут, сирота, и плачу над своей горькой судьбой? Да не хочу я обратно! Знаешь, Кать, я тебе даже благодарен. Нет, правда! Всех в школе в комсомол принимали – и я как все. Все в институт пошли – и я следом. А как же – отец рабочий, сын – инженер, все как положено! Если б не ты, так и сидел бы – как все, экзамены сдавал, а потом всю жизнь у кульмана стоял. Не мое это, понимаешь? Мне хорошо, Катя, понимаешь?! – вскочил он. – Здесь мужики – вот такие! С этими ребятами тоже ладим, – хлопнул он по плечу пустоглазого бетонного пионера. – Понятливые, немногословные. Вечером репетирую тут, – указал он на саксофон в футляре. – Им нравится! Стилем учу танцевать, – обнял он двух девушек с веслами. – Получается!.. – засмеялся он. – Спасибо, что зашла, Кать. У меня времени нет, извини. Работа сдельная – сколько налепил, столько получу. А мне жену молодую кормить надо!

– Жену?.. – дрогнувшим голосом спросила Катя.

– Скоро распишемся.

Катя какое-то время смотрела на него с искаженным лицом. Потом молча повернулась и пошла через двор.