Текст книги "Артур Артузов – отец советской контрразведки"

За период месячной командировки Артузова на Западный фронт, под его руководством и при активном участии Сосновского и Кияковского, армейские особисты ликвидировали основные ячейки ПОВ, работавшие на польскую разведку, практически свели на нет диверсии и теракты в тылу Красной армии.

После успешной ликвидации опасных террористов Артузов окончательно убедился в надежности Сосновского и даже ходатайствовал перед Дзержинским о награждении его орденом Красного Знамени. Троцкий издал соответствующий приказ Реввоенсовета.

Однако решение Артузова привлечь Сосновского к выполнению важной и секретной работы было принято далеко не всеми его коллегами. Резко протестовал, например, начальник Особого отдела Западного фронта, известный чекист Филипп Медведь. Такую же позицию занял близкий друг Артузова, впоследствии его многолетний помощник Роман Пилляр (иногда его фамилию пишут с одной «л»). Роман Александрович был человеком во многих отношениях необычным, он принадлежал к известному прибалтийскому роду баронов Пиллар фон Пильхау и приходился двоюродным племянником… Дзержинскому.

Что же касается Сосновского и Кияковского, то оба они были официально зачислены в штат ВЧК.

В мае 1922 года из Особого отдела был выделен новый отдел – контрразведывательный (КРО ВЧК). Из Особого и некоторых других отделов и служб в него направили самых опытных, квалифицированных и образованных (по меркам того времени) чекистов. Начальником КРО был назначен человек, по праву считавшийся «звездой» ВЧК, – Артур Христианович Артузов, к тому времени уже не особоуполномоченный, а начальник оперативного отдела Управления особого отдела ВЧК. Крокистами (как называли сотрудников КРО чекисты из других служб) стали и Сосновский, и Кияковский…

Забегая вперед, скажем, что Артузов на 7–8 лет полностью блокировал всю работу весьма тогда деятельной и опасной польской разведки.

По предложению Артузова и после многих совещаний и прикидок с 1 апреля 1933 года был утвержден новый штат центрального аппарата Иностранного отдела ОГПУ. Начальником ИНО остался Артур Христианович Артузов, его заместителем – Абрам Аронович Слуцкий, помощником – Сергей Васильевич Пузицкий. (Напомним, что в те времена помощник какого-либо начальника был не техническим работником, но фактически также заместителем, только без права официального замещения руководителя в случае его отсутствия.)

Вместо ранее имевшихся шести секторов было образовано восемь отделений.

1-е отделение занималось нелегалами, то есть кадровыми разведчиками, действующими за рубежом в подполье, под чужими фамилиями, с паспортами различных государств. Начальником был утвержден опытнейший разведчик, работавший в подобных условиях во многих странах, Леонид Александрович Наумов (он же Наум Исаакович Эйтингон).

2-е отделение ведало въездом и выездом физических лиц в СССР и за границу, учетом иностранцев, находившихся на советской территории, работой с консульствами. Начальником отделения был Яков Михайлович Бодеско.

3-е отделение занималось политической разведкой в капиталистических странах. Начальником стал Отто Оттович Штейнбрюк, человек необычный даже для тех романтических времен, бурной биографии. Уроженец Австро-Венгрии, он в чине капитана попал в русский плен. В 1918 году вступил в РКП(б). Был одним из организаторов армии Венгерской Советской Республики. После ее падения два года отсидел в венгерской тюрьме, потом еще два года вел подпольную работу в Германии. Был вновь арестован и выслан в РСФСР. С 1921 года Штейнбрюк работает в Особом, а затем Иностранном отделе ВЧК. В последующие годы – советник военного аппарата Компартии Германии и резидент ИНО в Швеции. Почти пять лет Штейнбрюк возглавлял германское отделение КРО, затем работал начальником КРО ПП ОГПУ по приграничной Западной области в Смоленске. Лучшего знатока Западной Европы, в частности Германии, найти было трудно.

В 20-х – начале 30-х годов в нашу разведку, и политическую, и военную, пришло много иностранцев – или из числа бывших военнопленных, как Отто Штейнбрюк, или переданных Исполкомом Коминтерна (ИККИ). В Коминтерне этим занимался Отдел международных связей (ОМС), которым руководил Осип Пятницкий и Александр Абрамов-Миров. Особенно много коминтерновцев получил Разведупр РККА. В их числе можно назвать таких знаменитых разведчиков, как Рихард Зорге (Рамзай), Леопольд Треппер (Отто, Большой Шеф), Шандор Радо (Дора), Урсула Кучински (Соня, Рут Вернер).

И Дзержинский, и Менжинский, и Ягода, и тогдашние руководители Разведупра РККА не боялись бывших иностранцев зачислять в штат, назначать на ответственные и руководящие должности, присваивать высокие звания вплоть до генерала.

В начале 1933 года Артузов командировал Дейча в Париж в качестве помощника, а затем и заместителя резидента. За год Дейч (оперативные псевдонимы – Стефан и Отто) выполнил несколько заданий в Бельгии, Голландии и Германии. В Германии Дейч не по своей вине попал под «колпак» гестапо, но сумел покинуть страну благодаря вовремя полученному предупреждению Брайтенбаха.

Оставаться в континентальной Европе Дейчу было опасно, и Артузов принял решение перевести его в Лондон. Для прикрытия Стефан поступил в Лондонский университет. Здесь в июне 1934 года он вместе с исполняющим обязанности резидента Игнатием Рейфом завершил вербовку выпускника Кембриджа Гордона Кима Филби (оперативный псевдоним Зенхен – по-немецки Сынок), начатую еще в Вене Теодором Малли. Так было положено начало самой знаменитой советской агентурной группы, известной под названием «Кембриджская пятерка», в которую, кроме Филби, входили Дональд Маклин, Гай Берджес, Джордж Кернкросс и Энтони Блант. Все они впоследствии занимали высокие посты в правительственных учреждениях Великобритании.

Ким Филби даже входил в руководящее ядро британской разведки.

Еще один «великий нелегал» ИНО – уже упомянутый венгр Теодор Малли (оперативный псевдоним Манн). Он родился в семье чиновника министерства финансов в 1894 году. Окончил гимназию, вступил в один из католических монарших орденов, прошел обучение на философском и богословском факультетах духовного учебного заведения и был посвящен в сан диакона. И почти сразу неожиданно для всех, возможно и для себя самого, расстригся и поступил в армию Австро-Венгрии в качестве вольноопределяющегося. В 1915 году Малли окончил военное училище, воевал в чине лейтенанта на русском фронте и в июле 1916 года в Карпатах попал в плен. Скитаясь по лагерям военнопленных, он окончательно утратил веру в бога, проникся идеологией русских большевиков. В 1918 году Малли вступил в Красную армию, воевал против белочехов, колчаковцев, врангелевцев и, наконец, махновцев. В 1921 году Малли был зачислен на службу в Крымскую ЧК и работал там пять лет. В 1926 году он был вызван в Москву и стал работать в КРО вначале оперуполномоченным, затем помощником начальника, позднее оперуполномоченным в Особом отделе, так что Артузов имел возможность хорошо узнать этого почти двухметрового мадьяра. Когда Артузов принял его в ИНО на должность помощника начальника 3-го отделения, Малли имел уже несколько наград, в том числе знак Почетного чекиста.

В июне 1934 года Артузов командирует Манна за границу в качестве нелегального резидента. Малли действует во Франции и Германии. В Вене он знакомится с молодым англичанином по имени Гарольд (Ким) Филби, радикально настроенным, искренне симпатизирующим венским революционно настроенным рабочим, социалистическим идеям и Советскому Союзу. Малли сообщает своим коллегам в Англию, что с Филби есть смысл поработать на предмет склонения его к сотрудничеству.

Когда Филби вернулся в Лондон, на него и вышли упомянутые Рейф и Дейч. Несколько позже по поддельным австрийским паспортам Малли с женой перебираются на Британские острова. Здесь они становятся Полом и Лидией Харт. В Англии Малли довершает формирование «Кембриджской пятерки», руководит ее деятельностью и успешно вербует еще несколько ценных агентов. На него же, как на резидента-нелегала, возложено кураторство над работой Дмитрия Быстролетова (Андрей), о котором речь пойдет далее. Позднее, когда Малли уже не будет в живых, именно от английских агентов в Москву поступит первая информация о работах в области ядерных технологий по созданию атомной бомбы. В июле 1937 года Малли был отозван в Москву и через два месяца расстрелян.

Одним из самых ярких нелегалов той поры был Дмитрий Александрович Быстролетов, незаконнорожденный отпрыск одной из ветвей графского дома, давшего миру писателей Льва Николаевича Толстого, Алексея Константиновича Толстого и Алексея Николаевича Толстого.

В 1938 году Быстролетов был отозван на родину и арестован. Его подвергли чудовищным пыткам, три года продержали в секретной тюрьме НКВД в Суханове в одиночной камере. Всего он провел в тюрьмах и лагерях восемнадцать лет. После освобождения работал в медицинском реферативном журнале (помогло незаконченное медицинское образование), он один заменял двадцать переводчиков. Вступил в Союз художников СССР. Скончался в марте 1975 года.

Начальниками отделений у Артузова и в КРО, и в ИНО были профессионалы высокого класса. К примеру, отделение разведки в среде белой эмиграции возглавлял Андрей Павлович Федоров. Можно смело утверждать, что никто в разведке лучше его не знал эту «паству». К тому же он сам долгое время вращался в этой среде в ходе операции «Синдикат-2» и некоторых других.

То же можно сказать и о начальнике отделения нелегалов. В истории советской разведки не было человека столь опытного, как Исаак Наумович Эйтингон (он же Наумов Леонид Александрович, генерал Котов). Родился он в Могилеве, детство провел в крохотном городке Шклове. Отец конторщик бумагоделательной фабрики умер, когда мальчику было тринадцать лет.

Эйтингон работал во многих странах. Он отличился в Гражданской войне в Испании (генерал Котов), был главным организатором ликвидации Троцкого в Мексике в августе 1940 года. Во время войны был заместителем начальника 4-го управления (разведка и диверсии в тылу врага) генерал-лейтенанта П. А. Судоплатова. Только два разведчика были тогда награждены полководческим орденом Суворова: Судоплатов и генерал-майор Эйтингон. В 1951 году в ходе расследования «еврейского заговора в МГБ» Наум Исаакович был арестован, подвергся пыткам, но виновным себя не признал. Освобожден после смерти Сталина, возвращен на службу, но через полгода вновь арестован, осужден и приговорен к двенадцати годам как «пособник» Берии. После освобождения работал переводчиком в одном из московских издательств. Умер в 1981 году. Посмертно реабилитирован.

Работая начальником ИНО ОГПУ– НКВД, Артузов руководил блистательной плеядой разведчиков, россиян по происхождению, зачастую участвовавших в Гражданской войне на стороне красных изначально, но были и молодые, пришедшие в ОГПУ в конце 20-х – начале 30-х годов, например, Александр Коротков и Гайк Овакимян.

Из ветеранов службы в первую очередь следует назвать имена Василия Михайловича и Елизаветы Юльевна Зарубиных, возможно, самой заслуженной супружеской пары в истории советской разведки как по продолжительности работы за рубежом, так и по ее эффективности.

Много знаменитых имен можно привести из тех, кто работал с Артузовым. Был у него помощник – Валерий Горожанин (Кудельский). Экстерном он сдал все положенные экзамены за полный гимназический курс, получил аттестат зрелости и едва не окончил в Одессе юридический факультет университета: его отчислили с четвертого курса за активную революционную деятельность. Тогда Горожанин был эсером. Далее последовали тюрьма, ссылка и призыв в армию. В 1919 году Горожанин вступил в компартию, а годом раньше начал работать в ЧК – вначале в Одессе, затем в других городах Украины. Горожанин был прекрасным журналистом и публицистом, потому дружил со многими профессиональными литераторами. С Владимиром Маяковским он однажды отдыхал в Крыму – известна редкая фотография, запечатлевшая их в Ялте.

К девятилетнему юбилею ВЧК – ОГПУ Маяковский написал стихотворение «Солдаты Дзержинского» и посвятил его Валерию Михайловичу Горожанину. В свою очередь, на торжественном заседании в клубе ГПУ в Харькове – тогдашней столице Украины – Горожанин от имени собравшихся в зале чекистов вручил поэту именной пистолет. Тот самый, из которого и был произведен роковой выстрел…

Старший майор госбезопасности, кавалер ордена Красного Знамени и двух знаков «Почетный работник ВЧК – ГПУ», В. М. Горожанин был расстрелян 29 августа 1938 года. К моменту ареста он занимал должность заместителя начальника Особого бюро НКВД СССР, которое занималось обобщением опыта разведывательной и контрразведывательной работы. Посмертно реабилитирован.

Знаменит был и Яков Исаакович Серебрянский (Бергман). Он возглавляет особую группу, своего рода разведку в разведке, подчинявшуюся непосредственно руководство ОГПУ – НКВД и выполнявшую совершенно секретные «штучные» задания за рубежом. Группа немногочисленна, ее постоянные сотрудники глубоко законспирированы. В узких кругах ответственных работников Центра это подразделение называли «группой Яши».

Артузову, естественно, приходилось поддерживать служебные отношения с Серебрянским, время от времени по указанию руководства содействовать ему, в частности предоставлять информацию.

В 1938 году старший майор госбезопасности Серебрянский был арестован и в июле 1941 года приговорен к расстрелу как шпион. Жена еще раньше была приговорена к десяти годам лишения свободы за недоносительство. В 1941 году по ходатайству начальника диверсионно-разведывательного отдела НКВД Павла Судоплатова он был амнистирован и назначен для продолжения службы в этот отдел, реорганизованный в знаменитое 4-е управление. Серебрянский занимался подготовкой и заброской агентуры на оккупированную немцами территорию и организацией там диверсионной работы. Его наградили вторым орденом Красного Знамени и вторым орденом Ленина, присвоили звание полковника, хотя обычно старшие майоры госбезопасности становились после переаттестации 1943 года генерал-майорами.

В 1946 году Серебрянский вынужденно ушел в отставку, однако после смерти Сталина его вернули в НКВД на весьма серьезную должность, но в октябре того же 1953 года вновь арестовали как… пособника Берии! В 1956 году Серебрянский скончался в тюрьме во время допроса, проводимого работником прокуратуры генерал-майором Царегородским.

Положение Артузова в системе спецслужб казалось прочным, как никогда. Тому было и некое косвенное подтверждение: учрежденный в канун пятнадцатилетия органов ВЧК – ОГПУ новый знак «Почетный чекист» с накладной цифрой «XV» ему был вручен под номером 6.

Официально эта ведомственная высокая награда всегда носила название знак «Почетного сотрудника», однако разведчики и контрразведчики и по сей день называют ее знаком «Почетного чекиста».

Глава 7. Дело поэта Николая Гумилева

Дело по обвинению Николая Степановича Гумилева в участии в контрреволюционном заговоре под предводительством профессора В. Таганцева изложено на 107 листах. В наши дни многие не знают, кто такой Гумилев. Это был талантливый поэт, муж не менее талантливой поэтессы Анны Ахматовой. Итак, дело:

ВЧК дело № 214224 «ПБО» (Петроградская боевая организация), том № 177 (Гумилев Н. С.)

Лист № 1 отсутствует.

Лист № 2

Справка

В этом томе первый лист – фотокарточка, которая из дела изъята и находится в альбоме. 25.11. 1935 г.

Лист № 3 – анкета, заполненная рукой Гумилева.

Лист № 4 – засада (рукой, чернилами) Произвести обыск и арест

Гумилев Николай Степанович, проживающ. по Преображенской ул., д. 5/7, кв. 2, по ДЕЛУ № 2534 3 авг. 1921

Лист № 5 – Петроградская Чрезвычайная комиссия, секретно-оперативный отдел – талон ордера 1071 (незаполненный бланк с подписью и печатью!)

Лист № 6 – Протокол обыска и ареста Гумилева за подписью сотрудника для поручений Мотовилова и председателя домового комитета И. Гусева. Другие необходимые подписи отсутствуют. Протокол удостоверяет задержание «Гражданина Гумилева Николая Степановича», изъятие переписки – «другого ничего не обнаружено» и «оставление засады до выяснения».

Лист № 7

Петроградская Чрезвычайная комиссия Секретно Оперативный отдел Талон ордера 1096 (незаполненный бланк с подписью и печатью)

Лист № 8 Ордер на обыск от 5.8.21 (чистый бланк)

Листы № 9,10 – справки из адресного стола

Листы № 11,12 – ордера на обыск «у гр. Гумилева Н. С.»

Лист № 13

6413 Талон квитанции к делу

Денег советских 16 000 р., старинных монет, гривенник (одно слово прошито; неразборчиво). 1 золо. 48у. (или д.)

Далее следуют квитанции, записки управдомов или подобные «доклады»:

Лист № 20

Доклад[19]19
  Текст приводится с сохранением орфографии, пунктуации и грамматики оригинала.


[Закрыть]

В Петроградскую Губернскую ЧК

Ввиду того что д. № 11 по Пантелеймоновской ул. содержит 142 квартиры, из коих несколько не занятых и домовые книги ведутся крайне беспорядочно, точно установки в такой краткий срок, сделать нет никакой физической возможности, тем более, что заведывающий дом. и домовой книгой за свое кратко-временное пребывание в этой должности еще не успел ориентироваться.

2.8.21.

Коркий (или Корский – неразборчиво)

Лист № 31 и др. – множество записок разных литераторов, которые извещают поэта о встрече, какие-то клочки бумаги с пометками Гумилева.

Записка жены Анны Ахматовой на смятой папиросной бумаге:

Лист № 48

Дорогой Котик, конфет, ветчины не купила, ешь колбасу, не сердись. Кушай больше, в кухне хлеб, каша, пей все молоко, ешь булки. Ты не ешь, и все приходится бросать, это ужасно. Целую. Твоя Аня.

На следующих страницах дела приведен список названий стихотворений из вышедшего сборника стихов Н. Гумилева.

Лист № 61

Расписка.

Мною взято у Н. С. Гумилева пятьдесят тысяч рублей.

Мариэтта Шагинян. 23.VI 1.21.

Чего только нет в «деле» Гумилева! И приглашение участвовать в поэтическом вечере к нему подшито, и членский билет Дома искусства на 1920 год, и интимные записки со стершимся карандашным текстом…

Только на 68–69 листах дела по существу обосновывается виновность Н. Гумилева. Это протокол показания профессора В. Таганцева, возглавлявшего «заговор» против советской власти.

Протокол показания гр. Таганцева

Поэт Гумилев после рассказа Германа обращался к нему в конце ноября 1920 года. Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой он сможет распоряжаться, и в случае выступления согласна выйти на улицу, но желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую свободную наличность. Таковой у нас тогда не было. Мы решили тогда предварительно проверить надежность Гумилева, командировав к нему Шведова для установления связей.

В течение трех месяцев, однако, это не было сделано. Только во время Кронштадта Шведов выполнил поручение: разыскал на Преображенской ул. поэта Гумилева, адрес я узнал для него во «Всемирной литературе», где служит Гумилев. Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в составлении прокламаций. Гумилев согласился, сказав, что оставляет за собой право отказываться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был близок к Совет, ориентации. Шведов мог успокоить, что мы не монархисты, а держимся за власть Сов. Не знаю, насколько мог поверить этому утверждению. На расходы Гумилеву было выделено 200 000 советских рублей и лента для пишущей машинки. Про группу свою Гумилев дал уклончивый ответ, сказав, что для организации ему потребно время. Через несколько дней пал Кронштадт. Стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось ожидать.

Курьер финской контрразведки Ю. П. Герман, морской офицер, убит пограничниками 30 мая 1921 года при попытке перехода советско-финской границы. В. Г. Шведов-Вячеславский, подполковник, агент иностранной разведки, 3 августа 1921 года во время ареста убил чекиста, но сам был ранен. По постановлению ВЧК 29 августа 1921 года расстрелян.

С этими лицами встречался Н. Гумилев. Согласился помочь заговорщикам в составлении прокламаций, получил на расходы 200 000 советских рублей и ленту для пишущей машинки.

Если верить Таганцеву (а почему бы и нет?), то Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой в случае необходимости «он сможет распоряжаться». Что ж, это действительно так. Гумилев был признанным вождем акмеизма, возглавлял знаменитый «Цех поэтов» и имел огромное влияние на его участников. Пожалуй, ни у одного русского поэта в то время не было столько учеников и подражателей. Наверно, Гумилеву (кстати, по нашим меркам «молодому поэту»– тридцатипятилетнему) было приятно ощущать себя властителем дум Петроградской литературной молодежи. Но вот заявление, если оно имело место, что эта «группа интеллигентов» «в случае выступления согласно выйти на улицу», выглядит несколько самонадеянным. Этой самонадеянности, зная Гумилева по стихам и по воспоминаниям его современников, удивляться не приходится: некоторая юношеская бравада, очевидно, была присуща ему и как нельзя более соответствовала образу лирического героя гумилевских стихов.

Николай Гумилев ни одной прокламации не составил, а о «своей» группе говорил уклончиво. Какую группу, «готовую выйти на улицу», имел в виду Гумилев (и, вполне возможно, подозревали чекисты!), когда составлял для себя какой-то список, ставший впоследствии листом № 73.

Лист № 73 (рука Гумилева)

Городецкий, Потемкин, Пяст, Аненский, Сологуб, Сергей Соловьев, Бруни, Верховский, Блок, Клюев, Бальмонт, Вячеслав Иванов, Северянин, Хлебников, Лифшиц, Цветаева, Нарбут, Балтрушайтис, Адамович.

Что касается показаний Таганцева, то главной «уликой» против Гумилева, содержащейся в них, оказываются 200 000 рублей и лента пишущей машинки, переданные Шведовым.

Известны свидетельства одного из последних оставшихся в живых участников тех давних событий – поэтессы и мемуаристки Ирины Одоевцевой, покинувшей Родину именно тогда, в двадцать первом году, а затем вернувшейся. В ее воспоминаниях о Гумилеве есть противоречия. Но ведь это литературные произведения, а не свидетельские показания. Между тем в одном из своих интервью она утверждает следующее:

«Когда говорят, что он (Гумилев) отказался от участия в заговоре, никаких денег не брал, я ничего не могу возразить. Но и сейчас повторяю… деньги у него были, лежали в шкафу… Вот никакого револьвера я не видела, это точно, а деньги… тогда они были обесценены, и это было много пачек – видела у Гумилева своими глазами».

Подобные высказывания Одоевцевой служили в глазах многих косвенным доказательством виновности поэта, за что она не раз подвергалась нападкам со стороны горячих поклонников Гумилева, желавших его безоговорочной реабилитации. Но, как мы видим сейчас, нападки эти вряд ли были заслуженными. Для того чтобы истина в конце концов восторжествовала, ей не надо никаких подачек в виде пресловутой лжи во спасение, следует только неукоснительно этой истины держаться, какой бы ни была политическая ситуация, что бы ни казалось на чей-то взгляд сиюминутно выгодным.

Кстати, преувеличивая контрреволюционные «заслуги» Гумилева в своих книжках, издававшихся на западе, Одоевцева, возможно, преследовала вполне благородную цель: привлечь к его имени интерес западной публики и издателей. Не такая, какой от нее ждали любители литературы в СССР, но тоже «ложь во спасение»!

Ну а по сути правда и то, что свидетельствует Одоевцева, и то, что утверждают почитатели Гумилева: да, деньги – много ничего не стоивших пачек – у него были.

Ознакомимся с показаниями самого поэта.

Листы № 83, 84

Протокол допроса, произведенного в Петроградской Губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией по делу за № 2534 от 9.08.1921.

Я, нижеподписавшийся, допрошенный в качестве обвиняемого, показываю:

1. фамилия – Гумилев

2. имя отчество – Николай Степанович

3. возраст – 35

4. происхождение из дворян

5. место жительства: Петроград, угол Невского и Мойки, в Доме искусств.

6. род занятий – писатель

7. семейное положение – женат

8. имущественное положение – никакого

9. партийность – беспартийный

10. политические убеждения – аполитичен

11. образование общее специальное, высшее – профессор, филолог

12. чем занимался, где служил

а) до Войны 1914 года литературой, здесь и за границей

б) до Февральской революции 1917 года тоже

в) до Октябрьской революции 1917 года на военной службе в качестве вольноопределяющегося, а потом – прапорщик

г) С Октябрьской революции до ареста в 1918 году приехал из Лондона в Петроград и до ареста находился членом коллегии экспертов издательства «Всемирная литература»

13. Сведения о прежней судимости – никаких

Лист № 85

Показания по существу дела:

Месяца три тому назад ко мне утром пришел молодой человек высокого роста и бритый, сообщавший, что привез мне поклон из Москвы. Я пригласил его войти, и мы беседовали минут двадцать на городские темы. В конце беседы он обещал мне показать имеющиеся в распоряжении русские заграничные издания. Через несколько дней он действительно принес мне несколько номеров каких-то газет. И оставил у меня, несмотря на заявление, что я в них не нуждаюсь. Прочтя эти номера и не найдя в них ничего для меня интересного, я их сжег. Приблизительно через неделю он пришел опять и стал спрашивать меня, не знаю ли я кого-нибудь, желающего работать для контрреволюции. Я объяснил, что никого такого не знаю, тогда он указал на незначительность работы: добывание разных сведений и настроений, раздачу листовок – и сообщал, что эта работа может оплачиваться. Тогда я отказался продолжать разговор с ним на эту тему, и он ушел. Фамилию свою он назвал мне, представляясь. Я ее забыл, но она была не Герман, и не Шведов.

Н. Гумилев

Лист № 86

Протокол допроса

Гр. Гумилева Николая Степановича

Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю следующее: летом прошлого года я был знаком с поэтом Борисом Вериным и беседовал с ним на политические темы, горько сетуя на подавление частной инициативы в Советской России. Осенью он уехал в Финляндию, через месяц я получил в мое отсутствие от него записку, сообщавшую, что он доехал благополучно и хорошо устроился. Затем зимой, перед Рождеством, ко мне пришла немолодая дама, которая мне передала неподписанную записку, содержавшую ряд вопросов, связанных, очевидно, с заграничным шпионажем, например сведения о готовящемся походе на Индию. Я ответил ей, что никаких таких сведений я давать не хочу, и она ушла.

Затем в начале Кронштадтского восстания ко мне пришел Вячеславский с предложением доставлять для него сведения и принять участие в восстании, оно переносится в Петроград. От дачи сведений я отказался, а на выступление согласился, причем указал, что мне, по всей вероятности, удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих, пользуясь общим оппозиционным настроением. Я выразил также согласие на попытку написания контрреволюционных стихов. Дней через пять он пришел ко мне опять, вел те же разговоры и предложил гектографировальную ленту и деньги на расходы, связанные с выступлением. Я не взял ни того, ни другого, указав, что не знаю, удастся ли мне использовать ленту. Через несколько дней он зашел опять, и я определенно ответил, что ленту я не беру, не будучи в состоянии использовать, а деньги 200 000 взял на всякий случай и держал их в столе, ожидая или событий, то есть восстания в городе, или прихода Вячеславского, чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко изменил мое отношение к Советской власти. С тех пор ни Вячеславский, никто другой с подобными разговорами ко мне не приходили, и я предал все дело забвению.

В добавление сообщаю, что я действительно сказал Вячеславскому, что могу собрать активную группу из моих товарищей, бывших офицеров, что являлось легкомыслием с моей стороны, потому что я с ними встречался лишь случайно и исполнить мое обещание мне было бы крайне затруднительно.

Гумилев

Допросил Якобсон 18.8.1921.

Лист № 87 (машинопись)

Продолжительное показание гр. Гумилева Николая Степановича 20.08.1921.

Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю: сим подтверждаю, что Вячеславский был у меня один, и я, говоря с ним о группе лиц, могущих принять участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто человек десять встречных знакомых из числа бывших офицеров, способных, в свою очередь, сорганизовать и повести за собой добровольцев, которые, по моему мнению, не замедлили бы примкнуть к уже составившейся кучке. Я, может быть, не вполне ясно выразился относительно такового характера этой группы, но сделал это сознательно, не желая быть простым исполнителем директив неизвестных мне людей и сохранить мою независимость. Однако я указывал Вячеславскому, что, по моему мнению, это единственный путь, по какому действительно совершается переворот, и что я против подготовительной работы, считая ее бесполезной и опасной. Фамилии лиц я назвать не могу, потому что не имел в виду никого в отдельности, я просто думал встретить в нужный момент подходящих по убеждению мужественных и решительных людей. Относительно предложения Вячеславского я ни с кем не советовался, но возможно, что говорил о нем в туманной форме.

Н. Гумилев

Выделим несколько моментов из этого документа. Начнем с последнего: «возможно, что говорил» о предложении участвовать в контрреволюционной организации «в туманной форме». Вот это неполная правда! Какое уж тут «возможно», если и той же И. Одоевцевой, одной из многочисленных своих учениц, и поэтам М. Кузьмину, Г. Иванову, и многим другим знакомым литераторам Гумилев «таинственно» намекал на свою причастность к «организации». Вот что вспоминает Одоевцева: «Гумилев был страшно легкомысленным… Как-то мы возвращались с поэтического вечера, Гумилев сказал, что достал револьвер – „пять дней охотился“. Об этом я рассказывала, но то, что „Гумилев всем показывал револьвер“, не говорила и не писала никогда – мне напрасно приписывают эти слова. Я думала, что с револьвером – это игра Гумилева в солдатики. Может быть, все было игрой… Кузьмин однажды сказал: „Доиграетесь, Коленька, до беды!“ Гумилев уверял: „Это совсем неопасно – они не посмеют меня тронуть“…». Отметим это ощущение от поведения Гумилева – как от игры, а также его олимпийскую уверенность в своей неприкосновенности.

Что касается денег, то для чего их взял Гумилев? Для печатания прокламаций, которых не печатал, или же для покрытия личной финансовой бреши? Однако взял. У ярых врагов советской власти. Как это могли оценивать чекисты? На дворе было время беспощадной борьбы с контрреволюцией, множеством врагов советской власти. В деле Гумилева это явилось отягчающимся обстоятельством.