Текст книги "Тайна гуннского камня"

Бронтой – последний герой

На пути принятия решений можно принять любое решение, но ни одно решение не решает всех вопросов.

Древнекитайское изречение

Со сложными чувствами ожидания, тревоги и радости вошел в свое родное село Бронтой. Редкие односельчане, встреченные на его пути, радостно приветствовали его, удивленно смотрели, но вопросов не задавали. Он подошел к своему дому, открыл массивную дубовую дверь и впустил первым рвущегося в нетерпении Буяна. Верный сторожевой пес обежал и обнюхал весь опустевший двор, поджав хвост, понуро подошел к хозяину и глянул на него грустными, по-собачьи преданными глазами.

– Что-то не так, Буян? – спросил Бронтой, поглаживая длинную бурую шерсть четвероногого друга. – Ты хорошо отдохнул и отъелся в гостях. Теперь мы дома, и тебе, дружок, придется занять свой сторожевой пост.

И Бронтой, подведя пса к его конуре, пристегнул к ошейнику длинную металлическую цепь. Он присел на крыльце, обводя рассеянным взглядом двор, пустой и тихий. Неожиданно раздался лай. Буян, гремя цепью, устремился к воротам. Массивная дверь со скрипом отворилась, и во двор шагнула грузная фигура соседа Радима.

– О-о! Дядя Радим! – радостно воскликнул Бронтой, поднимаясь со ступенек и идя навстречу гостю. – Мое уважение тебе и твоей семье, дядя Радим! – с почтением приветствовал его Бронтой на родном языке.

– Мое уважение тебе и твоему дому, – ответил Радим, пожимая руку Бронтоя. И чуть помедлив, спросил:

– Зачем ты пожаловал, Бронтой?

– Я пришел проведать свой дом. Узнать от тебя о судьбе моего отца и его товарищей, – удивился Бронтой, настороженно всматриваясь в Радима.

– О них ничего не известно – в сельсовете молчат, – неожиданно заговорил по-русски Радим. – А вот ты, Бронтой, пришел, как говорится, не ко времени!

– А что такое случилось? – встрепенулся Бронтой.

– Еще не случилось пока. А завтра должны нагрянуть «красноперые» – я узнал сегодня в сельсовете, ничего хорошего не жди. Явятся красные бесы за новыми жертвами, и чем больше их будет, тем для них лучше – они жиреют на народной крови. Тьфу на них! – сплюнул в сердцах Радим. – Так что послушай меня, старика, Бронтой: отдохни с дороги в родном доме, а поутру уходи обратно к найманам. Там тебя не достанут. За свой дом не беспокойся – никто из наших не нарушит его покой. Ну, желаю тебе удачи и поклон семье!

И Радим, крепко пожав руку Бронтоя, покинул его дом. После его ухода Бронтой еще долго сидел на крыльце, обдумывая, как ему поступить. Верный пес Буян ласкался возле его ног, глядел на хозяина влажными черными глазами, словно спрашивал: «Что будешь делать?» Наконец Бронтой встал, расправил плечи, словно сбрасывая с них тяжелую ношу, и начал действовать.

Он спустился к реке, где стояла родовая рубленая баня, наколол дров и стопил баньку на славу, как в прежние времена. У найманов ничего подобного не было – кочевники не пользовались горячей водой, а мылись в реке. И вот теперь Бронтой с наслаждением отдался привычной процедуре – подолгу парился, неистово орудуя можжевеловым веником, выбегал из обжигающей все тело парной наружу, окунался в холодной реке и снова возвращался в парную. Уходить не хотелось – словно он испытывал это несравненное блаженство впервые. Разомлевший после бани Бронтой, накормив Буяна и закрыв на засов дверь, прошел в спальню и завалился спать.

Он проснулся ранним утром и, встав, заглянул по привычке в окно, выходившее на вершину горы Тугай. Она была закрыта вся сизой пеленой тумана, который спускался вниз, цепляясь за верхушки сосен и горные поляны. И вдруг, на его глазах, гора словно ожила, она стала очищаться от сумеречной пелены, и сквозь нее хлынули потоки солнечного света и выглянули лоскутки голубого неба. Гора очищалась от серой хляби, и все в ней постепенно приобретало привычные очертания.

«А небо все равно останется голубым и чистым», – подумал Бронтой, глядя на меняющуюся картину природы. Он редко созерцал природу – ему всегда не хватало времени. А в это воскресное утро в родном доме у него было особое состояние души. Он оделся во все чистое, праздничное, и надел на шею каменный амулет на серебряной цепочке, – тот самый, который ему отдал Аржан при расставании. Он вышел во двор, накормил Буяна, а затем, выйдя из ворот, подозвал к себе соседских ребят, игравших возле дома.

– Бегите скорее к кузнецу Ромиро и к Ак-Билеку и передайте им, что я срочно зову их к себе.

Мальчишки без лишних слов кинулись выполнять поручение Бронтоя, который был для них авторитетом.

У Бронтоя в селении было много друзей, но эти двое были самые закадычные и преданные ему. Все они были ровесниками Бронтоя, которым перевалило за тридцать. Рыжебородый Ак-Билек был сыном Ареса, друга и помощника Аржана, состоявшего в совете старейшин племени. Их сыновья были неразлучны с детства, вместе ходили на охоту и рыбалку, бродили по горам в поисках целебного горного воска – бракшуна, веселились на молодежных сходках.

А вот другой друг, Ромиро, был пришельцем, случайно попавшим к кыпчакам из цыганского табора.

Это была яркая романтическая история, о которой помнили все селяне от мала до велика. А дело было так. Дороги судьбы завели цыганский табор в алтайскую глухомань к кыпчакам, которые впервые столкнулись с этим диковинным кочевым народом. Аржан, будучи тогда вождем племени, благосклонно разрешил цыганам раскинуть свой табор на живописном лугу возле села. И вскоре вековую тишину гор и лесов разбудили искрометные песни и пляски цыган, собиравшие по вечерам массы селян.

Особенно очаровало всех пение под гитару молодого цыгана в ситцевой красной рубахе, синих широких шароварах и модных сафьяновых сапогах. Он пел протяжные с надрывом в голосе цыганские песни и старинные русские романсы. Звали его Ромиро.

Своим пением цыган очаровал многих кыпчакских девушек и среди них русокосую Машу, дочь местного лекаря Тудоша и его русской жены Варвары. А когда цыган запевал свою коронную «Очи черные» и пламенным взором глядел на синеокую Машу, ей казалось, что эта песня для нее. Молодые люди полюбили друг друга, но скрывали свои чувства от окружающих. Когда же табор ранним утром покинул земли кыпчаков, цыган увез с собой и свою возлюбленную Машу.

Когда это обнаружилось, в селе поднялся переполох. Тудош, отец беглянки, схватил карабин и, оседлав коня, собрался было догонять табор и отбить свою дочь, его остановил Аржан.

– Не горячись, Тудош, – сказал он ему. – Задета честь не только твоей семьи, а всего нашего племени. Я пошлю своих молодцов, и они доставят твою дочь вместе с этим цыганом.

И Аржан выслал вдогонку свою малую конную дружину из десяти самых крепких и вооруженных молодцов. Через день Машу и связанного цыгана доставили в село, где они предстали перед судом старейшин. Оглядев грозным взглядом связанного цыгана, Аржан сказал:

– Ты нарушил наши законы, цыган, у нас невест не похищают, а дают выкуп и остаются жить здесь, среди нашего племени. За твой бесчестный поступок я прикажу тебя бить плетьми при всем народе и с позором выгнать с нашей земли, – Аржан перевел свой взгляд с побелевшего лица цыгана на лица старцев – членов совета, которые в знак согласия склонили единогласно свои головы. Затем посмотрел на плачущую Машу и растерянные лица ее уважаемых родителей и, смягчившись, сказал цыгану:

– Если ты действительно любишь ее, готов взять ее в жены и остаться у нас навсегда – мы готовы простить тебя. Что ты скажешь на это, цыган?

– Клянусь, я люблю ее больше жизни и ради нее готов на все, – воскликнул цыган с видом человека, которому подарили жизнь.

– Хорошо! – сказал Аржан. – Развяжите его – он свободен.

Все были довольны мудрым решением Аржана. А через неделю молодые сыграли веселую и необычную свадьбу, на которой почетным гостем был сам глава племени Аржан.

И молодые стали жить в мире и согласии в просторном доме лекаря Тудоша. Цыган Ромиро прижился среди кыпчаков и нашел себе достойную работу. Он пошел в ученики к старому кузнецу Тагу, а вскоре освоил кузнечное дело и сам стал заправским кузнецом. Своим веселым нравом, добротой и музыкальностью он заслужил уважение всего племени. Его приглашали на все свадьбы и празднества в селе. Бывал в гостях он и у Аржана, любившего послушать цыганское пение. Здесь Ромиро и познакомился с Бронтоем, ставшим его лучшим другом.

Таковы были лучшие друзья Бронтоя, с которыми он пожелал встретиться в это злополучное утро. В ожидании прихода друзей Бронтой решил собрать на стол, расставил на старинном дубовом столе домашние соленья, вяленое оленье мясо и прочую снедь, которая осталась в доме. Достал из погреба двухлитровую бутыль араки, настоянной на кедровых орешках.

Друзья не заставили себя долго ждать и вошли в горницу, не скрывая радости от встречи и удивления от накрытого стола. Ромиро был среднего роста, крепыш, смуглолицый, черноволосый с серебряной серьгой в ухе и темными, искрящимися весельем и удалью глазами. Ак-Билек был высокий, сухощавый, с рыжими волосами и бородой, светлоглазый – типичный представитель своего племени.

– По какому-такому случаю торжество? – спросил Ромиро, оглядев праздничный наряд своего друга и накрытый стол.

– Твой день рождения мы уже справили на славу три месяца тому назад, – добавил Ак-Билек. – А что сегодня у тебя?

– Сегодня я, может, последний день в родном доме и вижу вас, – ответил твердым голосом Бронтой.

– А что случилось, друг? – воскликнул Ромиро, отбросив сразу же напускную веселость.

– Дядя Радим передал, что сегодня в село явятся «красноперые». Мое имя стоит в черном списке – значит, будут брать. Чую всем нутром, что эти бесы уже близко, на подходе. Давайте же не будем терять время, посидим, как прежде, вспомним все хорошее, что было у нас, а дальше как получится.

С этими словами Бронтой разлил в граненые стаканы араку, и друзья, сомкнув их разом, молча осушили. Крепчайшее алтайское зелье разлилось по всей телесной периферии, согрело души и развязало языки. Но ненадолго. Неожиданно раздался лай Буяна. Выглянув в окно во двор, Бронтой увидел возле ворот непрошеных гостей. Буян, гремя длинной цепью, уже подскочил к пришельцам с оскаленной пастью, и в этот момент человек в кожаной куртке, выхватив наган, выстрелил два раза в пса. Буян, взвизгнув, сделал смертельный бросок к стрелявшему в него и, не достав, свалился у его ног. Бронтой сразу узнал человека в кожаной куртке – это был тот самый Беридзе, арестовавший его отца.

– Вот и пришел мой конец, – сказал Бронтой потрясенным друзьям, наполняя стаканы аракой. И в этот момент, грохоча сапогами, в горницу ввалились четверо: черный комиссар Беридзе, двое военных с красными петлицами на гимнастерках и новый председатель сельсовета, товарищ Близнюк, низенький, круглолицый, облаченный для солидности в военный китель и фуражку.

Бывшему работнику губчека Владимиру Ильичу Близнюку было оказано доверие внедрить советскую власть в глухом алтайском селе. И он рьяно взялся за дело. Свою миссию тезка вождя мирового пролетариата видел в борьбе с врагами народа, искоренении национализма и воспитании нового коммунистического сознания.

– По какому случаю затеяли пьянку? – выступил вперед Близнюк, обводя сидевших за столом грозным взглядом.

– У нас, алтайцев, свои обычаи и поводы, неведомые вам, – спокойно ответил Бронтой.

– Брось куражиться, вражий сын! Не видишь, что за тобой пришли?! – взвизгнул своим низким фальцетом Близнюк.

Бронтой поднялся, молча опрокинул в себя налитый стакан и, выйдя из-за стола, подошел к Беридзе. Некоторое время оба смотрели друг на друга молча: один – с деланной улыбкой, другой – с крепко сжатыми губами, скрывавшими бушующую в душе ярость.

– Ну вот и встретились, – сладко пропел Беридзе, жмурясь от фальшивого удовольствия и скаля свои золотые зубы.

– Что стало с моим отцом? – наконец разлепил свои сжатые губы Бронтой.

– О-о! Он уже там! – подняв указательный палец, ответил Беридзе.

– Не понял?! – надвигаясь на него, воскликнул Бронтой, не обращая внимания, что двое чекистов встали возле него.

– По приговору советской власти твой отец Аржан расстрелян как враг народа и пособник мирового империализма, – отчеканил металлическим голосом комиссар.

– Сам ты враг нашего народа, безродная тварь, – задыхаясь от душившей его ярости, выпалил Бронтой, сжимая кулаки.

– Ах вот как ты гаваришь, контра! Пристрелю тэбя, как твою сабаку, – выкрикнул Беридзе, хватаясь за кобуру.

Но выхватить наган не успел, пудовый кулак Бронтоя, нацеленный на оскаленную золотую пасть чекиста, свалил того на пол. И в этот момент разящий удар по затылку обрушился сзади на Бронтоя. Он упал ничком, потерял сознание, а его, лежащего в крови без движения, еще долго били и топтали сапогами все трое чекистов. Наконец Близнюк, не выдержав этого безумного истязания, остановил их.

– Не тратьте своих драгоценных сил, товарищи – он уже давно готов.

– Ладно, – шепелявя, сказал Беридзе, утирая свой окровавленный рот. – Похоже, что сдох – и не помог ему его амулет, – усмехнулся Беридзе и еще раз пнул ногой неподвижное тело.

– Еще адным врагом савэтской власти стало меньше, – он смачно выматерился, а затем, оглядев сидевших за столом друзей, злобно выкрикнул: – Убирайтесь к вашей алтайской матери! И молчите – иначе вам хана.

– Товарищ Беридзе, – обратился к нему председатель сельсовета, – у меня есть надобность занять этот лучший в селе дом под сельсовет. Не возражаете?

– Нэ вазражаю! Действуй на свое усмотрение, товарищ Близнюк. Ты здесь хозяин, и мы тэбэ верим пока, – ответил Беридзе и в сопровождении своих сподручных вышел из горницы, брезгливо обойдя лежавшее на полу тело. Близнюк задержался и, обведя грозным взглядом своих круглых и сизых, как у сыча, глаз, сидевших в оцепенении друзей, вымолвил:

– Ну что, пьянчуги, свои зенки вылупили? Поди, наложили в штаны со страху? Теперь слухай меня: сперва уберите трупы хозяина и его собаки. Вашего дружка схороните тайно этой ночью. О том, что случилось, ни гугу – ни своим бабам, ни прочим людям. А кто ежели спросит, сказывайте, что дружка вашего увезли энкавэдэшники как врага народа. А дом этот очистите от всего, что в нем есть, – чтобы духа от старого мира в нем не осталось. Все сделать к завтрашнему утру. Приду самолично, с проверкой. Таперича ваша судьба в ваших руках, как говорится.

Свою яркую речь председатель сельсовета щедро сдабривал отборным матом, очевидно, считал, что он наиболее доступен для понимания этим диким алтайцам. Отдав приказ, товарищ Близнюк одернул свой китель и с видом хорошо исполненного долга поспешил вслед за чекистами.

Ромиро и Ак-Билек, выйдя из охватившего их шокового состояния, сразу же кинулись к лежащему в луже крови Бронтою и осмотрели его. Из затылка, рассеченного рукояткой нагана, сочилась кровь. Ак-Билек разорвал на себе белую рубаху и заткнул рану. Бронтой не шевелился, не подавал признаков жизни.

– Все кончено. Нет больше нашего друга, – сказал Ак-Билек, склоняя свою голову.

– Постой хоронить его! – резко оборвал его Ромиро. – Может, еще живой. Я сейчас сбегаю за дядей Федором (так он называл своего тестя, лекаря Тодоша) и приведу сюда, а ты оставайся с ним.

И быстрый Ромиро стремглав выскочил, и, стараясь остаться незамеченным, помчался к дому тестя. Он работал сельским фельдшером и оборудовал себе медпункт в небольшой пристройке к его дому. Тодошу перевалило за пятьдесят. Он был среднего роста, кряжистый, со скуластым лицом и ржаными усами вразлет, с широко расставленными серыми глазами. Одевался он необычно для селян: носил гимнастерку, подпоясанную солдатским ремнем, и галифе, заправленные в кирзовые сапоги. Был всегда тщательно выбрит, подтянут, с подчеркнутой военной выправкой. По торжественным дням носил на гимнастерке Георгиевский крест. А когда председатель сельсовета сказал Тодошу, чтобы он снял эту царскую награду, тот ответил ему:

– Не ты мне давал эту боевую награду и не тебе ее снимать.

И это ему сошло. Власть его не трогала, скрепя сердце, терпела, ибо он был незаменимым, и сам председатель сельсовета не раз заглядывал в медпункт этого сельского лекаря.

Тодош слыл человеком-легендой. Во время Первой мировой войны ему удалось добровольцем уйти на фронт, стать военфельдшером, заслужить за храбрость и спасение раненых Георгиевский крест и целым-невредимым вернуться домой. Вернулся не один, а, к общему изумлению, с русской женой Варварой. Он приобрел богатый фронтовой опыт фельдшера, овладел древними знаниями и не раз спасал односельчан от различных недугов.

Как обычно, Тодош находился в своем медпункте, занятый приготовлением чудодейственного эликсира из алтайского красного корня, когда к нему вбежал запыхавшийся Ромиро.

– Что случилось, сынок? – спросил удивленный лекарь.

– Беда, дядя Федор: «красноперые» забили Бронтоя – лежит в своем доме весь в крови и не трепыхается. Помоги, на тебя одна надежда!

Тодош все понял, быстро собрался, захватив сумку с медикаментами и разными снадобьями. Вдвоем с Ромиро они поспешили, пробираясь задними дворами, чтобы не привлечь к себе внимания.

Взглянув на окровавленного Бронтоя, Тодош ужаснулся.

– Это сделали нелюди – гореть им вечным огнем в аду, – гневно воскликнул он. А затем, отбросив все эмоции, начал профессионально действовать, как на фронте. С помощью друзей он перевернул неподвижное тело и, вынув из сумки бутылку с целебной водой из лечебного источника, омыл лицо Бронтоя, затем приложил ухо к его груди и стал вслушиваться.

– Ну как, дышит еще? – вырвалось у друзей, с надеждой смотревших на действия лекаря.

– Дышит! И выпускает винные пары, – улыбнулся Тодош. – Ему повезло, что был пьян – алкоголь сработал как наркоз и смягчил боль от ужасных побоев. Такое случалось у меня и на фронте. Будем спасать его, ребята!

Тодош привычными движениями обработал и перевязал кровоточащую рану на затылке. И неожиданно Бронтой открыл глаза и застонал.

– Помираю я, – прохрипел он пересохшими губами.

– Не дождешься! – ответил ему Тодош. – Хлебни лучше живой водицы – она кого угодно поднимет. Потерпи, парень, немного. Мы, кыпчаки, сильная порода, у наших предков-воинов были крепкие черепа, даже сабельные удары выдерживали – это ученые-историки подтвердили. А сейчас, ребята, давайте перенесем его на кровать. Разденьте его догола, режьте осторожно всю одежду – нужно обработать все раны, – командовал Тодош.

Когда стали снимать одежды, обнажилась окровавленная грудь с висящей на шее каменной пластинкой.

– Что это? – подивился Тодош.

– Это его амулет, дядя Федор, – ответил Ромиро.

– Мы, цыгане, тоже носим на шее разные амулеты для спасения души и тела.

– Ладно, пусть помогает и дальше его исцелению, – ответил Тодош.

– А теперь, ребята, слушайте меня: пока я занимаюсь раненым, вы справляйте дела по дому. Будьте начеку – никого не пускать! Сделайте носилки. Вечером, когда все утихнет, перенесем Бронтоя незаметно в мой дом – там и буду его лечить.

На том и порешили, друзья начали с того, что обернули в простыню безжизненное тело верного пса Буяна и схоронили под яблоней в саду. Они сколотили носилки, положили на них лосиную шкуру и поздно вечером втроем перенесли Бронтоя в дом Тодоша. Там его спрятали в амбаре, положив на топчан возле маленького оконца, куда едва проникал дневной свет.

Тодош остался с раненым Бронтоем, а Ромиро и Ак-Билек вернулись в опустевший дом вождя и дождались утра. Председатель сельсовета с опухшим лицом и заметно навеселе явился, как и обещал. Он обошел весь дом, оглядел пустые стены и остался доволен.

– Хорошо поработали, хлопцы! – пророкотал осипшим голосом Близнюк. – А куда дели вашего усопшего дружка?

– Схоронили его, начальник, как приказал, – ответил Ак-Билек, изобразив на лице печаль. – Завернули его в одеяло и отнесли в ущелье мертвых – вон туда за горой, – махнул он рукой. – Обычай у нас такой.

– Ну, добре! – потеплевшим голосом ответил Близнюк. – С прошлым должно быть покончено, и вы своим усердием могете искупить грех, что дружили с врагом народа. Обо всем, что случилось, молчок, иначе язык порву. А теперь свободны и можете возвращаться к своим бабам, ха-ха-ха!

Вскоре после ухода друзей к дому стали стекаться работники сельсовета, местные женщины вымыли полы и стены. А потом, когда на повозках доставили столы и стулья, все стали расставлять в доме чужую казенную мебель. Над столом председателя Близнюка был повешен портрет товарища Сталина, вырезанный из журнала «Огонек». Нашли красную материю, соорудили флаг и его победно водрузили на крыльце родового дома кыпчакского вождя, как символ новой власти на Алтае.

* * *

После зверского избиения Бронтой долго не мог оправиться. Первые дни он лежал на топчане в полутемном амбаре, закрыв глаза, страдая от боли во всем теле. Говорил так тихо, что его слов почти не было слышно. Сжимал левой рукой висящей на шее каменный амулет – точно черпал в нем силу. Такое состояние продолжалось несколько дней, и Тодош мобилизовал все свои знания и силы, чтобы выправить положение. Потом Бронтою стало легче, и он, превозмогая боль в позвоночнике, вставал, делал несколько шагов, подходил к маленькому оконцу и выглядывал из своей темницы, радуясь дневному свету.

Днем Бронтоя навещала жена лекаря Варвара, дородная женщина с мягкими плавными движениями и приветливой улыбкой. Она поила и кормила Бронтоя, убирала за ним, проявляя к нему воистину материнскую заботу. Утром и вечером его навещал Тодош, осматривал, делал перевязки, обрабатывал раны алтайским бракшуном и поил его эликсиром жизни собственного приготовления.

Когда Бронтою стало лучше, Тодош стал выводить его вечером во двор дышать свежим воздухом и учил ходить. Верные друзья Ромиро и Ак-Билек навещали его почти каждый день. Как обычно, они усаживались во дворе дома на широких пеньках, заменявших стулья, закуривали трубки и беседовали на отвлеченные темы, стараясь поднять настроение друга. В момент таких посиделок Варвара или ее дочь Маша занимали сторожевой пост у окна, чтобы не впустить в дом постороннего. Пребывание Бронтоя здесь держалось в глубокой тайне, а трое друзей, покуривая трубки, любили слушать старого лекаря, который так много увидел на своем веку и был хорошим рассказчиком.

– Чего грустишь, Бронтой? – как-то начал разговор Тодош, раскуривая свою старую прожженную трубку. – Радуйся, что остался жив, что голова и детородный орган остались целы. А это самое главное, что нужно мужику.

– А руки и ноги мужику разве не нужны? – спросил плотник Ак-Билек.

– Нужны, – ответил Тодош. – Но без руки или ноги еще можно жить и работать. Когда я был на германской войне, выносил на своих плечах раненых и оказывал им первую помощь, то насмотрелся всякого. Видел разных калек – и безногих, и безруких и все, несмотря на увечья, не падали духом и благодарили Бога за свое спасение. А вот у одного молоденького солдата оторвало осколком детородный орган. Так он, братцы, не захотел жить: «Кому я, такой урод, нужен – ни своей, ни какой бабе», – сказал он и наложил на себя руки. Вот и посчитайте, что есть для мужика самое главное.

– А бывает и другое, – продолжал Тодош. – Смотришь на иного мужика, вроде у него голова на плечах есть, руки-ноги и все остальное на месте, а изнутри весь с гнильцой, как трухлявое дерево. Это вроде нашего председателя сельсовета как его Пиз… Близнюка, – поперхнулся на его фамилии Тодош. Все дружно рассмеялись.

– А чем больна наша власть, дядя Федор? – поинтересовался Ромиро.

– Да как вам сказать попроще, – лукаво прищурился Тодош. – Болезнь председателя не слишком опасна, но значительна, и происходит от сгущения крови в главной и отводной головных артериях. А сгущение крови в артериях случается большей частью от злобы и черных мыслей. От всего этого в организме председателя накопилось много серы и соли, которые вызывают головную боль, нервное истощение и угнетают духовное начало сути человека, которое имеет место находиться в желудке. Подавлена у председателя и жизненная сила, которая пребывает у человека в копчике.

– Мудрено говоришь, дядя Федор, – усмехнулся Бронтой. – Но ежели он такой больной, что ты ему, как лекарь, не посоветуешь уехать в город на лечение, глядишь, мы бы избавились от этого опасного дурака.

– Да я его не раз стращал, советовал подлечиться в больнице, но он и слышать не хочет об этом, говорит: «Меня сюда направила партия, и хоть умри, но выполни ее наказ».

– Да хрен с ним, ребята, дерьмо никогда не тонет, а всегда на плаву.

– Его помощники: секретарь, счетоводы и вся их комсомольская братия не лучше своего хозяина – пьют, сквернословят, бегают за нашими девками.

– Все русские такие! – в запальчивости высказался Ак-Билек.

– Нет, Ак-Билек, ты не прав. Не суди о русских по этой накипи, – резко оборвал его Тодош.

– Ты так говоришь, дядя Тодош, потому, что у тебя жена русская, да и сам ты обрусел, что стал забывать наши корни, – не сдавался Ак-Билек.

– Откуда тебе знать о наших корнях, – спокойно парировал его слова Тодош. – Ты погляди на себя, на Бронтоя, на меня, наконец, и скажи, чем мы внешне отличаемся от русских. Да ровным счетом ничем, и говорим все по-русски. Я два года провоевал с русскими парнями, и меня принимали за своего ребята из Рязанской губернии, из Сибири и Урала. А что касается наших корней, то мне хорошо объяснил один спасенный мною раненый прапорщик. Он был из студентов, учился в самом Петербурге, готовился стать историком и изучал историю разных народов.

Когда я сказал ему, что родом с Горного Алтая и по национальности кыпчак, то он крайне удивился и сказал, что наконец-то видит живого кыпчака. Он поведал мне, что мы, кыпчаки, принадлежим к самому древнему славянскому народу – русам, которые жили в Сибири, в Саянских горах. Откуда они и пришли в Горный Алтай. Этот ученый-прапорщик сказал, что у нас, кыпчаков, с русскими одни корни, хотя мы и говорим на разных языках, а что касается сельсоветчиков – это не есть настоящие русские. На мутных волнах революции поднялась наверх всякая шантрапа. «Кто был ничем – тот станет всем», – как поют они в своем гимне. Но это ненадолго – придут на смену им другие – умные и честные.

– Ты веришь в светлое будущее нашего народа, дядя Федор? – спросил Бронтой.

– Верю! Без веры нельзя жить. Может, придется ждать долго, возможно, мы не дождемся, а дети и внуки его увидят.

Эти вечерние посиделки и беседы скрашивали затворническую жизнь Бронтоя, но потом, возвращаясь в свою темницу, находясь в полном одиночестве, он мучился от своей беспомощности, безумно тосковал по жене и сыну. Он замкнулся в себе, в своих переживаниях и, казалось, потерял интерес к жизни.

Проницательный Тодош понял состояние своего пациента, и у него созрел неожиданный план. Во время очередной вечерней встречи друзей Тодош перешел к делу. Он начал издалека:

– Орел с перебитым крылом все равно полетит в свое гнездо, к своим, не ведая, долетит ли он или расшибется – потому как он гордая и сильная птица. Мы, кыпчаки, сильны духом и телом, и Бронтой докажет это, вырвавшись на волю к своим.

– Я готов хоть сейчас лететь к своим даже с одним крылом, если бы оно у меня было, – мрачно усмехнулся Бронтой.

– А мы тебе поможем это сделать, – с загадочным видом сказал Тодош.

– Да как это возможно, дядя Федор? – вырвалось у Ромиро. – Ведь Бронтой не дойдет даже до своего дома – теперь сельсовета. Тьфу на них!

– А вот как, – начал объяснять Тодош. – Вооружимся опытом наших предков-воинов.

Раненого Бронтоя посадим на коня, а специальным деревянным каркасом прочно прикрепим к седлу – будет неподвижен, как в футляре – так перевозили раненых с поврежденным позвоночником. Ты, Ак-Билек, как искусный плотник, сделаешь это приспособление, а я тебя помогу, как консультант. Коня я вам своего дам, он у меня крепкий и покладистый, будете вести его под уздцы, не торопясь, по лесным тропам, глядишь, за день и управитесь – дойдете до селенья найманов. Ну, а там его женка Туяа, моя ученица, долечит своего муженька. Главное исцеление – исцеление любовью, – закончил Тодош.

План этот понравился всем. Бронтой впервые просиял:

– Спасибо тебе, дядя Федор, и вам, друзья, за мое воскрешение. Век вам этого не забуду.

– Подожди благодарить, – остановил его Тодош. – Сначала надо провести эту операцию грамотно без шума и осечки. А теперь, не откладывая, начнем готовиться.

Через пару дней все было готово к походу. Ак-Билек изготовил деревянный корсет, который не раз примеряли на Бронтоя, крепили к седлу, пока не убедились в надежности этого устройства. Теперь друзья были готовы совершить тайно этот необычный поход в кочевье найманов.