Текст книги "Легенды «Вымпела». Разведка специального назначения"

– Доблесть человеческая! Люди чести! Что же это? Кого мы обманываем, называя недостойного этими словами? – рассуждал Зверев. – Вольтер говорил, что труд спасает от трех главных зол – скуки, нужды и порока. Но когда у человека появляются результаты труда – деньги и пропадает нужда, очень важно, чтобы безделье не стало синонимом скуки и другом порока. Значение поступка – в самом поступке, а не в его результате – это православный постулат, по которому надо учиться жить…

– Это примерно то, что ты делаешь, подавая нищему милостыню, – поддержал эти слова Сергей Панасенко. – Ты это делаешь для спасения своей души, а если «нищий» притворяется и обманывает тебя (в смысле, он богаче дающего), то это – его беда. Этот результат не должен печалить Человека, совершающего Поступок!

Зверев с пониманием и поддержкой посмотрел на Сергея: «Молодец!» – и, уже обращаясь к своему другу Анатолию Лесняку, спросил:

– Твой подчинённый? Самых лучших себе забираешь…

Они оба – и Лесняк, и Зверев – были командирами групп. Сейчас для них было очень важное и ответственное время: подбор и боевое сколачивание групп. Сами опытные оперработники, прошедшие серьёзную школу – территориального управления и Афганистан. У руководства Центра на них и была особая надежда. Кроме того, на них была возложена ответственность за своих подчинённых. Хотя молодого офицера Сергея Панасенко, несмотря на его молодость, неопытным и зелёным назвать было нельзя, но по возрасту он был почти самым молодым. Сергей только что приехал из Афганистана. Он не был в «Каскаде», а служил в мотоманевренной группе пограничных войск. Был командиром сапёрного взвода. Уже навидался и наелся войны, смертей и несправедливости. Поэтому Сергей был с уже определённо устоявшимися жизненными позициями, нетерпим к фальши и лжи, но очень вспыльчив и горяч. К своему командиру, Анатолию Лесняку, он относился с уважением, которое граничило с безрассудной исполнительностью. Было ощущение, что если бы Лесняк дал команду молодому офицеру проломить стену, Сергей, не задумываясь, разбежался бы и снёс всё на своём пути или разбился бы напрочь. Но Панасенко был тоже не простым человеком и разбиваться, конечно, безрассудно не стал бы. При его появлении в подразделении среди нас ходили непроверенные слухи: якобы что в Афгане за какой-то очень смелый и профессиональный поступок его представляли к званию Героя Советского Союза, но за неудержимо вспыльчивый характер, связанный часто с поиском правды и справедливости, награждение отложили. Сам Сергей об этом молчал… В коллектив он вписался сразу. Было видно, как Панасенко горел в своей любви и преданности спецназу, как не терпелось ему познать премудрости оперативного мастерства и стать профессиональным разведчиком. Поэтому и его отношение к таким, как Лесняк и Зверев, было особенным. А Бельмондо продолжал:

– Удачливые, известные и богатые – это не главное… Важнее, чтобы твоё окружение имело честные намерения и совершало поступки, за которые нормальному человеку не стыдно. Поэтому утверждение «цель оправдывает средства» – ужасно! Человек, идущий к своей цели через головы и души окружающих, наверное, станет благополучным, а поэтому – признанным обществом. Но останется ли он Человеком, в нашем с вами понимании этого слова?

Вопрос был, конечно, риторическим. Ответ у всех у нас был один… «Даже здесь, – вдруг подумалось мне, – наши старшие товарищи – командиры продолжают вести серьёзные разговоры, как бы проверяя нас, молодых…» Повернув голову, неожиданно для себя я заметил в соседней компании Шуру Фролова, своего сахалинского друга, и поспешил к нему. Здесь вели разговор на другую тему:

– Это были правила подлинно рыцарские, – говорил собеседник Фролова, Лёша Коржавин, – наверное, в самом начале – римские и, как мы представляем, – славянские… Смысл моих слов заключается в том, что истинно побеждённым считать можно только того, кого победили не хитростью и коварством, а в честной борьбе – лицом к лицу.

– Ты хочешь сказать, что можно ценить победу лишь тогда, когда сумел сломить мужество врага? – спросил его Фролов.

– Конечно! В последнее же время всё больше ценится хитрость. Сегодня это называют военным искусством.

– Но, безусловно, и глуп и плох сегодня тот, кто в момент перемирия не ждет нападения, – вмешался в разговор Юра Телюк и, помолчав, как-то очень серьёзно добавил:

– Наверное, уже отжили традиции наших древних предков, которые заключались в том, чтобы побеждать доблестью. Не хитростью и засадами, не ночными схватками, не притворным бегством и не неожиданным ударом по неприятелю…

Я жил в одной комнате с Юрой. Знал его ещё очень плохо, но именно эти слова вдруг раскрыли его для меня как человека не только мудрого, но и искренне честного. Я с уважением смотрел на него, всем своим видом говоря: «Это мой сосед по кубрику»!

– Наши обычаи не имеют ничего общего с правилами иных времён, и поэтому о победах многих можно сказать так: «Да, ты – велик, но лишь по сравнению с такими же другими, а не по сравнению с собой, прежним, – когда ты совершал свои настоящие подвиги», – закончил мысль Алексей Коржавин.

– Ну ты, Чифтон, загнул, – не до конца понимая последнюю фразу, сказал Шура. – Ты где это вычитал? Я всегда говорил: там, во Франции, вам мозги полностью расплавили…

Алексей Коржавин, весельчак и любимец всех, душа любой компании, рассказчик от Бога, действительно закончил университет в Сорбонне. Свободно говорил на французском и немецком языках, знание которых не помешало ему попасть на целый год в Афганистан. После проведения ряда успешных мероприятий даже сумел заработать медаль «За отвагу», главный афганский орден после Красной Звезды. Все Алексея звали Чифтон. Это производное от английского шеф – chif, а далее сокращённо по-русски, уменьшительное «шефчик».

– Надо читать Шиллера, дорогой Шура! – с улыбкой стал пояснять Коржавин. И было непонятно, говорит он правду или только что придумал сказанную фразу и выдал её «из Шиллера». – Ты уясни главное… Ты – прежний, сильнее себя сегодняшнего…

Фролов продолжал, впрочем, как и все мы, с непониманием и уже поднимающимся раздражением то ли от своей недогадливости, то ли от заблудившегося в своих же словах Чифтона. Ни того, ни другого признавать не хотелось.

– Твоя большая сила не в тебе самом, а в силе твоих предков… Понял? – заключил Лёша, дружески похлопывая своего друга Шуру по плечу.

– А-а, так бы сразу и сказал, что сила человека в единении со своими предками. Против этого никто и не спорит, – согласился Фролов, а все вокруг тоже закивали головами. Дослушав ещё одну историю, я заспешил на следующие занятия. После обеда все занимались иностранными языками. В классе, совсем маленьком помещении на первом этаже рядом с дежуркой, уже начал собираться народ. В этой группе нас – всего шесть человек, изучающих испанский язык.

С преподавателями иностранного языка нам повезло: лучшие из лучших, отобранные мудрой рукой кадровиков, после окончания Института иностранных языков имени Мориса Тореза. Нашего звали на испанский манер – Sergio. Обычно он говорил с нами только на испанском языке. На уроках – вообще ни одного слова на русском.

– Сегодня мы подключаемся к новой методике, – зайдя в кабинет, неожиданно для нас по-русски стал говорить преподаватель. Удивившись от услышанного, мы даже несколько растерялись, не увидев у него ни учебников, ни плакатов, которые обычно он заносил в класс перед уроком. – Нам необходимо перейти в другую аудиторию, – от произнесённого слова «аудитория» наше изумление возросло потому, что наши классы аудиториями мог назвать только очень оптимистичный человек.

Но все молча и послушно последовали за Sergio, как оказалось, всего-то в соседний кабинет. Оказывается, наш учитель всю первую половину дня посвятил подготовке этой самой «аудитории». В помещении, которое было в два раза больше предыдущего, были плотно занавешены окна, тускло горела настольная лампа за единственным, как мы поняли, преподавательским столом, и стояли шесть разного сорта кресел. Sergio, видно, собирал их по всему корпусу и, пока мы были на других занятиях, перетащил их сюда. Так была создана максимальная обстановка уюта и возможного расслабления. Ему необходимо было сделать всё возможное, чтобы мы, все его ученики, которые в большинстве-то своём были старше его, как можно быстрее выучили язык. В такой ситуации бездельничать и «сачковать» нам было стыдно.

Он усадил учеников в кресла и повелительным тоном заговорил:

– Расслабьтесь и закройте глаза… Вы очень устали и хотите спать.

После таких слов, по крайней мере у меня, сон отшибло напрочь. «Что это он задумал?» – крутилось в моей голове, и я весь напрягся. Да, каждый день подготовки приносил сюрпризы.

– Вы сейчас впадёте в гипнотический сон, – продолжал наш Sergio, – а я вам буду читать тексты на испанском языке, чтобы вы, включая подсознание и скрытые возможности организма, изучали язык… Веки ваши становятся тяжёлыми, всё тело расслаблено, и вы уноситесь вдаль…

Час глубокого безмятежного сна прошёл для нас как одно мгновение. Уставшее после хорошей физической «долматовской» нагрузки тело не сопротивлялось. Сон был крепок и безмятежен. Где-то вдалеке звучал голос Sergio. Когда он медленно вывел нас из «гипнотического сна», мне было страшно неудобно, но ничего из прочитанного им я не помнил. «Неужели я такой тупой к языкам, что ничего не запомнил? – думал я. – Как неудобно. Ведь Sergio так искренне старался…»

Но это занятие на меня произвело большее впечатление, чем, наверное, ожидал наш учитель. Когда закончился урок и после совещаний в отделе, я даже не пошёл на ужин, остался в своём классе и засел за испанский. Сидел и зубрил те тексты, которые должен был слышать во сне. Но… увы! Спал я крепко, как было приказано, а голоса преподавателя, как ни старался, так и не слышал. Но усилия Sergio не прошли даром. Он, молодой человек, дал мне такой огромный посыл-мотивацию для изучения языка, что недооценить это невозможно. Полночи я сидел в своём «кубрике» и бормотал вслух испанские глаголы, числа и слова, периодически взбадривая их магнитофонными записями с текстами, который наговорил кто-то из носителей языка. Когда я уставал, изматываясь от испанских выражений, включал музыку и опять, для полного погружения в язык, – слушал кубинские песни. Некоторое время назад кто-то мне сказал: «Знание иностранного языка приходит после того, когда ты начнёшь понимать смысл услышанных тобою на этом языке песен…» Вот я и старался, и мстил себе и за конфуз с гипнотическим сном, и за слабую силу воли, которую всё пытался в себе воспитывать. Каждый раз, включая испанские песни, я пытался понять, знаю я язык или ещё нет. Но жизнелюбивые песни категорически были для меня пока только красивой музыкой… И снова до изнеможения зубрёжка текста. Так я и уснул на панцирной железной кровати, проведя насыщенный день своего становления разведчика специального назначения.

Сегодня я отдал бы многое, чтобы прожить этот день ещё раз!

* * *

Ночь прошла спокойно. Солнце начинало пробиваться от горизонта вверх, уже раскрашивая яркими пятнами асфальт перед Первым корпусом. Я вместе с товарищами, живущими на объекте, стоял на крыльце этого удивительного двухэтажного исторического здания и с нетерпением ждал нового рабочего дня.

Ко мне подошёл мой близкий приятель Юра Подлесный. Это был особенный и удивительный человек. Мы сдружились с ним как-то быстро и окончательно. Часто разговаривали на темы, не имеющие отношения к службе, но вместе с тем у него всегда звучала мысль о выстраивании нашего правильного отношения к жизни. Он как бы исподволь мне говорил, каким надо быть. Юра не любил рассказывать истории о своей прежней работе, хотя поведать ему было о чём. Он был профессиональным водолазом. Что касается аквалангов и погружений под воду, так в этом он разбирался лучше всех из нас. Руководство Центра поручило ему сделать из ОУЦменов специалистов экстра-класса. И он этим жил, организовав сначала лёгкую водолазную подготовку, а затем, с уже отобранными офицерами, занятия по углублению знаний о жизни под водой. Как-то зимой мы с ним даже опускались под лёд на одном из подмосковных озёр. Это ощущение подлёдного погружения для меня осталось самым сильным по тому стрессу, который я когда-либо испытывал. После того ледяного «рая» и «ада», вместе взятых (в чём я так и не смог до сих пор разобраться), меня тянуло к этому человеку, как магнитом, да и Подлесный относился ко мне с нескрываемой симпатией. Он явно выбрал меня своим учеником и последователем. Юра отвёл меня в сторону и сказал:

– Я вчера заходил к тебе вечером, но ты был так занят своим испанским, что я не решился тебя отвлекать.

Для кого-то Подлесный был странным человеком, я же, по крайней мере мне так казалось, его понимал. Раньше он служил в морской пехоте, и побывав во многих странах, что называется, «нырял» и с китами, и с черепахами…

И вдруг Юра начал говорить. Наверное, этот разговор был подготовлен им ещё вчера, и всю ночь он прожил вместе с ним. Поэтому глаза его горели огнём, неведомым мне ранее, и лицо было такое одухотворённое, что перебивать я его не решался. А после первых слов понял: «Это – не просто трёп…»

* * *

У каждого из нас возникает момент, когда ты приближаешься к той черте, после которой ничего не будет… Всё! И ты, такой вечный и любимый, уже стоишь на краю… Жизнь пролетела, как мгновенье.

Если представить, хотя бы попробовать представить, о чём думает человек перед смертью, попытаться узнать эти мысли… то тогда при жизни мы смогли бы ответить на очень многие вопросы.

Утром, проснувшись, принимаешь душ, завтракаешь, целуя детей, убегаешь на работу… А потом, в середине дня, – катастрофа, авария, удар молнии, или повстречается дурак, стрельнувший, взорвавший или уронивший с крыши кирпич. И вот тебя, через несколько часов после пробуждения утром, такого счастливого и вечного, уже – нет! Что думал человек в эти часы перед чертой, которая подвела итог всему под сделанным и несделанным? Было ли у человека, уходящего сегодня утром, какое-то предчувствие, хоть какая-та капля тревоги? Мог ли он в этот день, отказавшись от всего нужного и важного, просто остаться дома?

Вы скажете: «Это – судьба!» Каждому уготовано своё… Вдруг когда-то внезапно рухнет мост, на котором собрались люди? Но тогда и это обрушение тоже должно произойти неслучайно… И только неслучайно! Может быть, судьба долго и настойчиво и каждого по отдельности неслучайно вела именно на этот мост… И привела именно в это время! Все здесь, на мосту, в это мгновение собраны провидением! А если это так, то судьба должна подготовить душу к этой черте? Если, конечно, она – «не злодейка». И она же, кроме того, должна дать человеку какой-то сигнал или тревоги, или сигнал счастья?

Если нас кто-то ведёт, то пусть хоть раз отнесётся к нам с уважением…

Никто и никогда на этот вопрос не ответит. Тот, кто жив, этого ещё не прошёл. Тот, который перешагнул черту, рассказать уже не сможет…

И никто не знает, как далеко ты отстоишь от перехода в другое состояние… Потому что именно это расстояние и есть самое удивительное проявление жизни. И не имея знаний об этой черте – человек счастлив.

Кто-то из великих и умных сказал: «Рождаясь, человек знает точно только одно: что он умрёт. Всё остальное ему неведомо, он не знает, как будет проходить его жизнь…» Он не знает, будет ли он богат и здоров, любим или жить в ненависти, счастлив в семье или мучиться каждый день. Всё это по-своему – открытия, которые предстоит совершить только самому человеку. Он сам ответит на вопросы: почему? Зачем? И ради чего? А пока он знает лишишь только то – что жизнь конечна!

Как же это удивительно и странно, что человек, рождённый с таким множеством инстинктов, обладает всего лишь одним знанием.

А если ещё вдуматься в то, что, обучаясь всю жизнь, человек получает знания, которые все до одного являются сомнительными! Мы уже даже уверены, что со временем каждая аксиома, принятая ранее великим умом, вдруг превращается в абсурд или начинает иметь обратную величину… Это касается и науки, и человеческих отношений. Незыблемо только одно – первоначальное знание о смерти. Что же это такое? Постоянное и неотвратимое?

Не знаю, кто, зачем и как позволил мне заглянуть за эту черту? Но я обязан рассказать о том, что я знаю точно!

Я видел, как это происходит!..

А может, мне это кажется? И я не знаю этого… Но…

Судить вам.

Некое видение, наваждение поглотило меня. Переварило. Наполнило ощущениями и эмоциями и заставляет говорить об этом. Приказывает поделиться, наверное, с уверенностью, что никто в это не поверит. Правильно! И не верьте! Но всё же – послушайте.

Совсем недавно произошло это в океане при одном из моих погружений под воду. Я давно и с большим удовольствием занимаюсь подводным плаванием и при любой возможности ныряю с аквалангом.

Вода. Глубины морей и озёр, как это тянет к себе… Неотвратимое наваждение. Рождаясь из воды, на восемьдесят процентов состоя из воды и будучи не в состоянии жить без воды, человек испытывает несказанное удовольствие при погружении с аквалангом в морские просторы.

О суше человеку известно многое… Меньше всего он знает об океане, поэтому, наверное, и больше всего – мечтает о нём.

Не умея летать по воздуху над землёй, человек умеет «парить в воде», наслаждаясь своей силой и мощью. Плотность воды держит его, как птицу в воздушном потоке. Он летит! Вода вокруг него и вода в его теле поддерживает в гармонии с самим собой и неизвестной до сих пор природой преодоления пространства и времени. Только здесь под водой, более чем в другом месте, он может ощутить силу единения с природой, а может, и с чем-то непознанным! От этих ощущений и от красот подводного мира остаётся впечатление, что ничто несравнимо с пребыванием в мире воды.

Вода морских глубин – это колыбель жизни, отсюда вышла биологическая плоть. Но вода океана – это и смерть, одно неверное движение человека под водой, и ничто его не спасёт…

Вода внутри тела и вода вокруг – это и привело меня к Черте и позволило за неё заглянуть…

Подтолкнуло к этому и то, что, когда я был ещё совсем ребёнком и мне было примерно лет пять, я утонул… Правда, меня спасли и откачали, но вода того огромного фонтана, в котором я тогда так неудачно искупался, наверное, из меня никогда до конца и не выйдет… Может быть, именно поэтому погружение на глубину тридцать-сорок метров с аквалангом и полёт в пространстве красоты и величия океана однажды и отключило мне сознание…

И я поплыл дальше уже в каком-то своём, неведомом, и как мне казалось, внутреннем мире, но это уже был мир Пространства и Времени. Вместе с тем всё было настолько ощущаемым и реальным, что я хорошо запомнил происходящее.

Как буревестник, умеющий часами парить в небе, даже не взмахнув крыльями, я летел в океанском просторе, пронизывая простор и вечность. Тело моё было расслаблено. А ум и сознание, наоборот, обостренны и живы. Красоты моря и огромное незнакомое небо-океан с искрами необычайных небесных звёзд слились в одном неповторимом пейзаже. Я знал, что именно в этот момент меня кто-то переводит через некую черту. Большего покоя и блаженства я ранее никогда не чувствовал.

Единственная мысль была в голове: «Если умирать – такое блаженство, то почему никто не торопится это сделать? А-а! Просто они не знают этого… Ведь за этой Чертой – Неведомое!»

В этом плавном и вместе с тем стремительном парении со мной разговаривал кто-то, кого я не видел. Но большего Друга и Учителя, по своим ощущениям, я не встречал. Я испытывал к Нему полнейшее доверие и был наполнен умиротворённостью. Его голос звучал и снаружи, и внутри меня и вёл, вёл за собой… А я шёл, вернее парил за ним – счастливый, вдохновенный и уверенный в том, что другого пути и быть не может.

Мы добрались с моим Провожатым до какого-то определённого места, в котором было уютно и очень надёжно, и стали беседовать. Вернее, говорил Он, а я, расплываясь в счастливой улыбке, – слушал. Каждое его слово входило в меня, как будто бы это была моя собственная мысль. Но странное дело, – самих слов не существовало… это был разговор на каком-то телепатическом уровне. Всё, о чём я думал раньше, то, чего боялся в мыслях, считая их какими-то неверными и даже крамольными по отношению к происходящему со мной, звучали сейчас как непререкаемая Истина.

«Неужели я умер? – пронеслось у меня в голове – Так почему я этого не заметил? Почему ничего не произошло? Не произошло ни утром, когда, нежась в кровати, я обнимал жену, ни на берегу, когда мы укладывали в лодку снаряжение? Не произошло это и тогда, когда подставив лицо ласковому солнцу, под гул мотора я рассматривал белокрылых чаек. И после, когда нежная и вечная вода окутала тело при прыжке с борта катера?..»

Размышляя над этим, я довольно комфортно расположился в какой-то очереди, которая была для меня ощутима и даже, вдруг, стала понятна её цель, но ни одного человека рядом я не видел. Я ощущал присутствие многих живых существ и по бокам от меня, и спереди, и сзади. Это было некое единое биологическое поле…

Но… Вот открытие! Почему сейчас я не вижу никого рядом?.. Я понял! «В этом огромном мире, окружённом со всех сторон людьми, я – одинок!»

Это особенно ощущалось в той очереди, где все рядом, и – ни одного на самом деле нет. Так, наверное, происходит и в реальной жизни? Мы, окружённые близкими, друзьями, просто живущими вокруг, – одиноки. Бесконечно одиноки… Одиноки в пространстве и во времени. А самое главное – одиноки в поисках себя самого. Даже высказывания самых близких тебе людей, их советы, помощь, оказанная от души или из чувства долга, воспитанного кем-то ранее, доходит до твоего сознания с корректирующими элементами твоего собственного восприятия. И приходит понимание того, что чаще всего в сути сказанного ты согласен, а в частностях – нет. А позже, когда начинаешь разбираться в мелочах, убеждаешься, что твоя-то суть – другая. О чём бы и когда бы с тобой ни говорили, ты всегда мыслишь и думаешь иначе. Лишь из-за того, что ты – существо общественное, ты киваешь головой, соглашаешься, дабы не было конфликта… Да из-за чего спорить? С тобой говорит всего лишь человек, который тоже находится в поисках Истины. Нашёл он её или нет, независимо от его авторитета, ты знать не можешь… Даже если он её нашёл, это – не твоя история. Поэтому и возражать, и горячиться – смысла нет. А если НЕ нашёл – то тем более это – несущественно. Именно этот момент как раз и подтверждает Великое и Глубочайшее одиночество каждого человека среди людей.

Живут все вместе, а умирает человек в Одиночестве!

Почему же данное открытие происходит лишь за чертой? Что, разве это не было известно мне раньше? Разве не ощущал ты при жизни отсутствие понимания, нужной поддержки и искреннего, не показного, именно искреннего сострадания? Кем бы ты ни был: большим и важным или обыкновенным человеком, – тобой пользуются ВСЕ, выжимая из тебя побольше и стараясь отдать поменьше. Все! И далёкие от тебя, и близкие… Этот закон «утечки внутренних сил и эмоций», оказывается, не имеет ничего общего с известным законом «о сохранении энергии». Вроде бы энергия и тут, и там. Энергия души, эмоций и чувств, а равно и твоих ощущений не учитывается известными научными открытиями и подтверждает, что нет постоянных знаний человечества на сегодняшний день, которые через какое-то время не будут низвергнуты и разрушены.

Нет смысла спорить о правильности теории Дарвина или божественного происхождения. И другие теории, и ещё десяток следующих, наверное, так же придуманных, грядущих на смену нынешним – будут так же разрушены и осмеяны… Точно так же, как мы, сегодняшние, иронизируем над великими открытиями учёных древности: о трёх китах и слонах, на которых держится Земля. О Зевсе и Атлантах, подпирающих небо. Или алхимиках, которые превращали свинец в золото. На уровне знаний тех лет – это были величайшие умы. Придёт время, и божественная теория сотворения мира и эволюция Дарвина будут всего лишь красивыми мифами далёкого прошлого… Наши потомки будут зачитываться этими неповторимыми сказками и любить их, как мы любим сегодняшние мифы о Геракле и Одиссее…

И эта крамольная, по всем нашим канонам, мысль исчезла из головы и стала аксиомой. А потом, как оказалось – очень НЕ неожиданной и простой.

В этой очереди не было границ, но справа от меня чувствовалась какая-то притягивающая сила. А вот впереди, куда я направлялся, понимая цель, и нисколько не сопротивлялся этому, потому что меня несло туда подводное течение, находилась та огромная энергетическая сила: стремления всех до одного людей и всех до одной религий. Там было сосредоточение счастья и горя всех без исключения живших, живущих и даже ещё не рождённых на этой Земле. Там же находилась и часть меня самого и всей моей предыдущей жизни. Удивительно, но при всём при этом я не спешил туда. Я вообще не стремился попасть туда. То ли я был ещё не готов, то ли я боялся каких-то, уже понятных для меня вопросов.

Странно, но всё происходящее не волновало меня. Мне никто и ни в чём не препятствовал. Я даже мог повернуть назад и вернуться… Но при этом я испытывал такое удивительное безразличное блаженство, что что-либо предпринимать, противодействовать ощущению, к которому всю жизнь стремился, было просто нереально. Я медленно стал смещаться в сторону и наконец увидел то, что было с краю. Это оказалась бездонная пропасть, не имеющая границ ни слева, ни справа, ни вдали. Только край, на котором я и застыл, растерявшись от великолепия открывшейся картины.

Сияние серебряных, неярких, успокаивающих лучей исходило из бездны. Полосы магического света завораживали, некоторые из них были ближе, некоторые дальше. Но каждая из них и все вместе они представляли картину, ранее никогда не виданную мною на Земле.

Я блаженствовал на краю. И вдруг понял: «То, куда меня несло течение, к разговору с Кем-то, это всего лишь мои исходные и приобретённые знания. А на самом деле – ни с кем сейчас разговаривать не нужно. И все мы двигались куда-то туда, представляя, что для «последнего разговора», – только из-за своего незнания… Мы просто не представляли себе, что может быть по-другому. Здесь, оказывается, в этом течении, в озере наших душ, нет – ни праведных, ни грешных. Никто с нами не собирается ни разговаривать, ни судить нас, ни призывать к ответу. За этой чертой нет ни плохой стороны, ни хорошей. Есть единая, одинаковая для всех нас, очень неодинаковых, граница, за которой мы уже сами все всё знаем. И здесь мы все – равные…

Страха не было. Да и не было и других чувств, кроме смирения и умиротворения.

Мне захотелось прыгнуть в эту бездну. Я хорошо понимал, что более безопасного поступка, чтобы прыгнуть в бездонную пропасть, не существует. Даже более опасно прыгнуть на Земле с маленькой табуретки, потому что возможно подвернуть ногу или удариться… а здесь!.. Никакой опасности! Если в пропасти нет дна, до которого ты никогда, никогда не долетишь, значит, и никогда, никогда не ударишься. Более безопасного прыжка и вообразить себе невозможно.

Я представил, что этот последний прыжок должен быть красивым… и, оттолкнувшись от несуществующего берега, сложил своё невидимое тело «ласточкой» и полетел…

Если кто-либо в своей жизни прыгал с парашютом или хотя бы катался на качелях, – он поймёт меня. Это состояние полёта-невесомости, когда ты падаешь вниз и паришь какие-то мгновенья в воздухе, мало с чем можно сравнить по ощущениям… Замирание сердца и восторг полёта…

Вот почему человек приходит на Землю без крыльев и не может летать и парить в небе, как птица, и испытывать чувство невесомости. Это для того, чтобы ярче и более неповторимым стало ощущение полёта за чертой. Вечного полёта за чертой!

Даже на качелях, русских горках, парашютах и самолётах в человеке всегда чувство радости от полёта сопряжено с чувством страха об успешном завершении. И именно это не даёт возможности раскрыться всем чувствам полностью. Здесь же было не так…

Нарастающая скорость и блаженство в полёте, состояние и невесомости и одновременно стремительности движения, захватило меня так, что больше ни о чём думать не хотелось…

Промелькнула лишь единственная мысль: «Самые счастливые на Земле – это птицы. Они умеют летать при жизни…»

Сколько времени я летел и находился за чертой, я не знаю. Мне казалось, что очень долго. Шли минуты, часы, годы. Они слились для меня в вечность…

Когда я поднялся на борт лодки, ужас и тревога людей, находящихся со мной на погружении, были огромны. Оказывается, я находился под водой более пяти часов. Человек, который был со мной в паре при погружении, как-то незаметно и неожиданно потерял меня. Сначала он подумал, что по какой-то причине я поднялся наверх. Затем, сам поднявшись на поверхность и увидев, что меня нет, он заволновался и организовал поиски. Ныряли и искали все, но безрезультатно…

Воздуха в моём акваланге было всего минут на сорок, и уже после всех расчётов по времени, что воздух закончился, мои друзья продолжали активно прочёсывать пространство под водой. Хорошо, что на нашей лодке было несколько запасных аквалангов, полностью забитых воздухом. По прошествии нескольких часов поисков все уныло сидели в покачивающемся на волнах большом катере и молчали, не решаясь уехать с этого места…

И вдруг, неожиданно для всех, совсем рядом с лодкой появилась моя голова! Когда я, под удивлённые и непонимающие взгляды вскарабкался на борт, проверили воздух в моих баллонах… В них ещё был запас минут на двадцать! Самые опытные аквалангисты посчитали, что произошла какая-то неполадка с оборудованием и компрессор закачал необычайно большой резерв воздуха, но большинство сказали, что это – чушь, такого быть не может… Но факт оставался фактом: я был под водой более пяти часов.

На все расспросы о самочувствии и своём ощущении я отвечал абсолютно спокойно. Я вообще не понимал, что за переживания охватили моих друзей: «Ведь меня не было всего-то несколько минут…» – думал я.

О своём необычайном пребывании за чертой я в этот момент и не размышлял и никому ничего не сказал… Осмысление произошло позже, когда я сложил воедино все события, произошедшие со мной в то утро и день. У меня появилась уверенность в том, что я знаю что-то, чего ещё не знают другие.

Да, я был там – за чертой!

И следующий мой переход будет очень прост. К такому полёту я готов.

* * *

Пока Юра говорил, а я внимательно слушал его, в моей голове пронеслась вся моя жизнь, и я даже почувствовал эту черту, за которой был мой товарищ. Для меня не стоял вопрос – опровергать случившееся с ним. Могло такое быть или нет – это не главное. Когда он успел познать это? Ведь каждый из нас приходит к таким или похожим мыслям, но это происходит значительно позднее. А он? В принципе, ещё молодой человек, а мудрости уже на несколько жизней. Какое счастье, что эту историю я узнал в свои тридцать лет. Может, это позволит мне жить с уверенностью, что эта черта не будет тяготеть надо мной в минуты опасности и принятия решений, от которых будет зависеть выбор, и между жизнью и смертью в том числе?