Текст книги "Монастырь и кошка"

Расположившись в парке на лавочке, я достал нож и отрезал на пробу тоненький ломтик. Боже, какая там кремлевская таблетка?! Это жгучий комок энергии, мощь аромата и сытости. Эта колбаса, мелькнуло у меня в голове после первого съеденного кусочка, не иначе как разрабатывалась советскими учеными для космонавтов. Съел кусочек и сыт неделю. Угостил тещу и друзья с ней навек. Сделал бутерброд для девушки, засылай сватов. Словом, не колбаса, а сказка. У меня до сих пор пол батона лежит для самых дорогих гостей. Хотел бы с вами поделиться, дорогие читатели, да не могу. Ко мне теща должна на днях прийти. Но вы не переживайте. Мне по секрету шепнули, что кое-где эта чудо – колбаса уже появляется в магазинах города. Ешьте на здоровье. Только боже сохрани вас пальчики себе откусить. Уж лучше откусите их тому, кто посягнет на вашу драгоценную собственность. До встречи в колбасном отделе. Корреспондент Иван Хмельнин».

Ровно через два часа Иван Сергеевич сидел в блошиной редакции, а главный редактор с увлечением читал его перл, время от времени сладостно улыбаясь, причмокивая языком, выражая тем самым явную благосклонность к стилю нового сотрудника.

– Блестяще, – наконец выдохнул он, окидывая Хмельнина одобрительным взглядом. – Срочно в набор!

Таким образом журналист Хмельнин был принят на работу в редакцию «НЭПа» с испытательным сроком в один месяц.

Засучив рукава, Иван Сергеевич энергично взялся за дело. С утра до ночи он строчил подобные сказочные статьи, называемые «пиаром», воздавая хвалу никому не известной водке, колбасе, таблеткам для похудания; косметическому чудо – молочку, делающему женщин лет на десять моложе; супермашинам для изготовления черепицы из мусора; какой-то китайской травке, от которой мужчина старше семидесяти превращался в страстного мачо; различным настойкам, зубным эликсирам и прочей ерунде. Шеф подбадривал журналиста, показывая листочек с будущей зарплатой Ивана Сергеевича, глядя на которую вдохновение Хмельнина подскакивало, как столбик термометра у температурящего больного.

…Месяц испытательного срока закончился. В день зарплаты Хмельнин надел белую накрахмаленную рубашку, галстук, взял с собой кейс для того, чтобы сложить туда честно заработанные деньги, и, как обычно, к девяти утра отправился в редакцию.

Дверь, ведущая в цокольный этаж, почему-то была закрыта на висячий замок, а бумажки с названием редакции на месте, увы, не оказалось. Хмельнин, смутно ощутивший что-то недоброе, решил все же подождать людей на улице, убеждая себя, что недоразумение это скоро разрешится. В течение часа к закрытой двери подошли еще два молодых человека, которые подрабатывали агентами. В руках у них были листочки с обозначенными на них зарплатами и пустые пакеты, с которыми они, вероятно, пришли за деньгами.

До обеда время текло мучительно медленно, но в редакции так никто и не появился.

Увидев старушку, жившую в этом доме и указавшую Хмельнину месяц назад месторасположение «НЭПа», Иван Сергеевич окликнул ее и спросил, не знает ли она, почему полуподвальное помещение закрыто?

– Не знаю, сынок, – ответила добродушная бабуля. – Но рано поутру видала прилично одетых молодых ребят, которые выносили из подвала оборудование. Видать, съехала ваша газета. Слыхала я, сынок, что блохи их заедать стали.

И тут Хмельнина осенило: редакция во главе с шефом попросту кинула новых сотрудников, очевидно решив использовать заработанные тремя наивными молодцами деньги на обустройство нового цивильного офиса, о котором так сладкоречиво месяц назад вещал главный.

Еще неделю Иван Сергеевич пытался через информационные агентства узнать о судьбе газеты «НЭП», однако все эти попытки остались бесплодными.

А через месяц в газете рекламных объявлений появился шикарный разворот нового делового журнала «Российский промышленник», в редакцию которого приглашались агенты и журналисты. Концепция издания, изложенная в коротких тезисах, удивительным образом напоминала концепцию «НЭПа». Только фамилия редактора была не Воробьев, а Коршунов, из чего Хмельнин заключил, что Воробьева и Коршунова связывает не только «птичья фамилия», но нечто более тесное. Ведь Иван Сергеевич знал, что в новой российской журналистике было принято часто менять свои литературные псевдонимы. Разбираться с Воробьевым – Коршуновым он не пошел, сочтя это предприятие заранее обреченным на банкротство.

Заплутавшее счастье
рассказ

Принято считать, что никто не знает душу человеческую лучше священников, полковых командиров и профессиональных таксистов. Думаю, что в этом списке недостает работниц аптек, фармацевтов, перед глазами которых денно и нощно проходит вереница оголенных с самой уязвимой стороны (утраченного здоровья) человеческих судеб. При том, что врачей и фармацевтов люди совсем не стесняются и доверяют им самые сокровенные тайны, о которых могут умолчать даже на исповеди.

Скажем, как приятно бывает, порой, пожилому человеку, которого мало кто слушает, выговорится молоденькой девушке в белом халате, прокричать ей о маленьких пенсиях, поддельных лекарствах и «проклятом Чубайсе, от которого в России все беды». Как спокойно становится на душе у старушки, которая еще в очереди за лекарством успевает поделиться с ближними наболевшим, пожаловаться на родственников, обсудить соседей и выслушать чью-то ответную жалобную песнь. И как тяжело при этом бывает самим фармацевтам, вынужденным скрывать собственную душевную боль за дежурными улыбками, сочувственными взглядами и утешительными кивками головой. Подобно священнику, не имеющему права разгневаться на исповедующегося, фармацевты не позволяют себе расслабляться и изливать на посторонних свою внутреннюю боль. На войне, что называется, как на войне.

Ольга Плаксина всегда испытывала душевную опустошенность накануне своего отпуска. За год дежурных улыбок, фальшиво – сочувственных фраз душа ее начинала хандрить и требовать счастья. А счастья у разведенной двадцатисемилетней Ольги, воспитывающей без мужа восьмилетнюю дочь Светлану, увы, не было. В прошлом году она отказалась от отпуска, взяв вместо него денежную компенсацию для того, чтобы снарядить дочь в первый класс, и теперь мучилась от скопившейся усталости, мысленно подгоняя лето.

А между тем на дворе свирепствовала январская вьюга. До отпуска было далеко. Четыре раза в неделю Ольга приезжала на работу раньше всех остальных, снимала аптеку с сигнализации и с внутренним трепетом ожидала начала двенадцатичасовой смены, которая уже давно казалась ей каторгой; и, конечно, если бы не нужда, то она давно бы бросила эту беспокойную работу, нанялась бы в тихое место лаборанткой в школу или техникум, и занялась бы, наконец, устройством личной жизни. Ведь Ольга была очень недурна собой. Когда она надевала праздничные наряды, красилась и распускала роскошные вьющиеся волосы цвета спелой вишни, она ощущала в себе все то, что делает женщину неотразимой в глазах мужчины. В аптеке мужчин не было, исключая грузчика дядю Васю, который уже давно смотрел на женщин как на вредное приложение, способное лишь капризничать, ругаться и требовать денег.

Среди постоянных клиентов аптеки мужчин было немало, однако все они были, что называется, «с выщербленкой»: кто-то не мог обойтись без алкоголя, кто-то без наркотиков, кто-то был серьезно болен. И Ольга, разумеется, не могла смотреть на них как на потенциальных женихов. Только одного из постоянных клиентов она выделяла – журналиста местной газеты Прохорова, который два раза в год регулярно запивал и во время запоев всегда обращался к ней за помощью конфиденциально. В тайне от всех она доставала ему без рецепта препарат группы «А» для того, чтобы Прохоров мог самостоятельно выбраться из запоя; и потом Алексей Матвеич часто приходил к ней в аптеку благодарить, приносил цветы и шампанское. Сам же во время этих визитов был трезв и очень обаятелен. Ольге он нравился несмотря на то, что был старше ее на двадцать лет. Он умел красиво одеваться, красиво говорить, и иногда ей казалось, что она была бы готова смириться с любой его слабостью, лишь бы не оставаться одной. Она знала, что у Прохорова была больная жена, взрослые дети, но почему-то ясно представляла себе, что со своей женой Алексей Матвеич несчастлив, иначе он не уходил бы два раза в год в запои и не являлся бы к ней в аптеку с цветами, конфетами и шампанским. И не говорил бы комплименты, которые говорят только любимым женщинам.

Так грезила про себя Ольга, немало не беспокоясь о том, что происходило в семье журналиста в действительности.

Накануне Рождества, в Сочельник, она приехала на работу за полчаса до открытия аптеки. Завывал сильный ветер. Рассыпчатый, как крупа, снег бил в лицо, норовя залепить глаза и уши и залезть под воротник. Лампочка уличного освещения у аптеки болталась, словно буек на море во время сильного шторма. Отключив сигнализацию, Ольга зажгла свет и, расстегнув шубку, опустилась на стул и стала наблюдать из теплого помещения аптеки за тем, как беснуется непогода. «Перед Рождеством дьявол всегда старается навести на людей смуту», – подумала она, вспоминая свою бабушку, которая в сильную метель всегда крестила окна и говорила: «Свят, свят, свят».

На улице замаячила знакомая тень дяди Миши, алкоголика из дома напротив, который подходил к аптеке раньше других и был для Ольги своеобразным талисманом хорошей торговли. Из жалости она пускала его до открытия аптеки. Вот и сегодня она открыла ему дверь, и в аптеку заскочил трясущийся старик с опухшим лилово – синим лицом, и заиндевевшей рукой протянул фармацевту мелочь.

– Оленька, милая, не дай помереть старику, – пробормотал дядя Миша и зашелся в нездоровом легочном кашле. – Пузырек «Боярышника»… Гхе – гхе – гхе… Два рубля не хватает. Занесу в обед, гхе – гхе – гхе.

– Смотри, не обмани, дядя Миша.

– Что ты?! – испуганно воскликнул озябший мужчина, судорожно прижимая флакончик с живительной влагой. – Вот тебе крест!

Дядя Миша попытался вычертить в воздухе подобие креста, и Ольге вдруг стало стыдно и страшно от того, что она вынудила старого человека клясться самым святым ради флакона «Боярышника», и она виновато улыбнулась и махнула рукой.

– Ну иди, дядя Миша. Я тебе верю. С праздником. Иди. Я пока аптеку закрою. В порядок себя приведу.

Закрыв дверь за первым клиентом, Ольга ушла в комнатку, в которой она и ее коллеги переодевались и обедали, и до восьми утра там просидела, накладывая на лицо утренний макияж.

К восьми подошла напарница Юля, жизнерадостная оптимистка с оловянными глазами, и аптека начала работать. Первая партия посетителей сплошь состояла из одних пьяниц, которые с трудом наскребали с утра мелочь для того, чтобы похмелиться сообща недорогим аптечным продуктом. Вслед за ними появлялись люди из второй партии. Эти торопились на работу и забегали по пути в аптеку, чтобы купить какое-нибудь разрекламированное по телевизору лекарство. «Сегодня будут спрашивать от гриппа», – безразлично подумала Ольга и, подняв глаза на табло электронных часов, тяжело вздохнула. – «Боже, как долго тянется время! Как привязанное…»

В начале девятого в аптеке скопилось полно народу. Вчера телевидение испугало доверчивых обывателей надвигающейся эпидемией гриппа, и мнительные горожане еще до прихода самой эпидемии заразились вирусами болезни от чихающих телевизионных человечков, которые после приема рекомендуемого лекарства расцветали вдруг точно розы в саду.

Неожиданно в аптеке появилась известная в городе дама Н., которая раз в неделю выступала по местному телевидению в программах, посвященных нравственному и физическому здоровью молодежи. Люди узнали ее и заулыбались, а очередь почтительно перед ней расступилась. Яркая крашенная блондинка с пышными формами, одетая в дорогую коротенькую дубленку и высокие сапоги на тонких каблуках, направилась прямо к Ольге, и, склонившись к ее уху, о чем-то быстро зашептала, поглядывая по сторонам, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь ее не услышал. Ольга понимающе кивнула головой и молча протянула лекарство, а затем тихо, одним дыханием спросила участливо:

– А сколько уже дней?

Дама снова склонилась к уху фармацевта. Ольга смущенно улыбнулась и положила лекарство на место.

– К сожалению, поздно. У нас для такого срока ничего нет.

Яркая блондинка вспыхнула, стрельнула недобрыми глазами на Ольгу и, гордо вскинув голову, вышла из аптеки. В затихшем вдруг помещении четко раздавалось цоканье ее каблуков.

«Фальшивая, – прошептала про себя Ольга, глядя ей вслед. – Любишь кататься, люби и саночки возить. А еще передачу ведет о нравственности. Фальшивая до кончиков крашенных волос».

Осудив известную в городе даму, Ольга немного успокоилась и попросила Юлю приглядеть за отделом, пока не попьет чай.

В этот момент в аптеку зашел журналист Прохоров. Одет он был в черное драповое пальто с меховым воротником, по самой последней моде; в руках держал цветы, коробку конфет и шампанское. С ним точно праздник вошел в аптеку. Очередь почему-то заулыбалась. Ольга выскочила к нему из-за прилавка и несколько минут стояла рядом с журналистом, розовея от комплиментов, которыми он ее осыпал. Выйдя в очередной раз из запоя с помощью дежурного лекарства, Алексей Матвеич поздравил Ольгу с наступающим Рождеством и вручил ей цветы, шампанское и конфеты, а так же свежий номер местной газеты, в которой самыми интересными были криминальные материалы Прохорова.

За прилавок Ольга вернулась радостно – возбужденная, со сверкающими глазами.

– Это тот самый журналист? – как бы между прочим спросила Юля.

– Ага.

– Ничего. Вежливый. Старый только. В очках. Умный должно быть? С чем это он тебя поздравлял?

– С Рождеством.

– С твоим?

– Бог с тобой, Юля, – блаженно улыбнулась Ольга, втягивая в себя аромат роз. – С Рождеством Иисуса Христа.

– А-а, – протянула жизнерадостная оптимистка с оловянными глазами. – Ты же знаешь, в церковь я не хожу, и в Бога не верую.

– Юленька, милая, покараулишь отдел? Пойду цветы отнесу и чайник поставлю.

– Хорошо, – ответила напарница.

– А мужчина, между прочим, и не должен быть красавцем, – сказала вдруг Плаксина, словно отвечая каким-то своим потаенным мыслям. – Главное, чтобы у него голова была на плечах.

И она понесла подарки и хорошее настроение в раздевалку. Вскоре ей пришлось вернуться в отдел, так как в аптеке скопилась очередь и появилась ворчливая и вечно чем-то недовольная заведующая Галина Ивановна, которая постоянно срывала свое дурное настроение на подчиненных.

Около аптеки притормозило такси. Из машины выскочили худые, бледные, с лицами, похожими на восковые маски, молодые люди, чем-то напоминающие сбежавших из морга мертвецов из отечественного триллера, и, оживленно переговариваясь, ввалились в аптеку. Одеты они были, несмотря на мороз и вьюгу, в тонкие осенние курточки «на рыбьем меху».

Вели они себя развязно, агрессивно, лезли без очереди, однако Ольга поторопилась поскорее их обслужить, чтобы кто-нибудь из них не пристроился в очереди к пенсионерам и не вытащил бы у них скромные сбережения. Такое уже было однажды, когда обколотый наркоман, мотавшийся из стороны в сторону, как былинка на ветру, каким-то образом умудрился вытащить у старушки кошелек с деньгами. Наркотики наркотиками, но даже одурманенные мозги их были нацелены на легкую добычу. Заметив, как наркоман сунул украденный кошелек за пазуху, Ольга громко пригрозила милицией, и наркоман нехотя вернул старушке кошелек, и тут же – сама наглость! – полез без очереди за шприцом и нафтизином. Клиенты эти были слоевые: они подъезжали на такси только в те дни, когда в цыганском поселке не ожидалось милицейских облав и рейдов. Как они узнавали об этих днях, было тайной, покрытой мраком.

После обеда, до пяти – шести вечера, в аптеке наступал мертвый час. Изредка заходила какая-нибудь пенсионерка купить корвалолу или других недорогих лекарств, и, заодно, пожаловаться на жизнь. Многих старушек Ольга знала и обращалась к ним по имени – отчеству, ласково, как к добрым знакомым, и они отвечали ей тем же, называли «внучкой» и рассказывали разные душещипательные истории из своей жизни. И Ольга, как губка, впитывала в себя чужую боль, не имея права пожаловаться на свою собственную.

Когда ей было тяжело выслушивать бабушек, она совала им бесплатно какие-нибудь копеечные таблетки, словно откупалась от них, и, извинившись, уходила в раздевалку или на склад, где отдыхал толстый дядя Вася. И до нее через приоткрытые двери доносилось, как бабушки шумно благодарили ее, словно она одарила их не копеечными таблетками, а золотом, и раскланивались, как в церкви, со словами: «Бог спасет, внучка. Бог спасет». Когда бабушки покидали аптеку, на Ольгу наваливалась какая-то грусть, и хотелось плакать. «За что Бог дал мне такую чувствительную душу? – думала она, едва сдерживая слезы. – Вот Юлька молодец! Стоит себе весь день, как мумия, улыбается, думает о дискотеках, машинах и мальчиках, и хоть бы хны! Но ведь к ней и бабушки почему-то не подходят. Как видно, есть в ее глазах что-то такое, что отпугивает их, как ворон пугало. Это я, глупая, все выслушиваю, киваю головой, будто своего горя мало».

…Она вздохнула и вспомнила вдруг Алексея Матвеича, и улыбнулась. «Какой он все-таки внимательный, добрый, цветы принес… розы! Это перед Рождеством-то розы! И шампанское…» Она попыталась представить себя рядом с ним. Да, он был слегка лысоват и после запоев выглядел много старше своих сорока семи, но в нем был шарм умного мужчины, а это так много значит для женщины. Ольга представила себе, как она и Алексей Матвеич прогуливаются по центральной улице города, как их случайно замечают у аптеки Галина Ивановна и Юля и завистливо смотрят им вслед, как журналист Прохоров покупает охапку роз и дарит ей, а она смеется, смеется…

– Плохо, девочки, работаете, – врезался вдруг в ее мечты недовольный голос заведующей аптеки. – Выручки никакой. У нас грипп на носу, а выручка хуже, чем летом. Хотела вас отпустить на Рождество, да не выйдет. Завтра работаете весь день. Все. Я пошла.

Когда за Галиной Ивановной закрылась дверь, в аптеке как будто дышать стало легче. До конца смены оставалось чуть больше двух часов, и Ольга наперед знала, как пройдут они: появится дядя Миша с деньгами, оживший, разрумяненный, с влажными пьяненькими глазами, любвеобильный, разговорчивый. Он заплатит долг и купит наперед несколько флаконов «Боярышника», чтобы дожить до утра, а завтра явится к аптеке первый и будет маячить у окон, ожидая, когда у сердобольной Оленьки дрогнет сердце, и она впустит его внутрь.

Так пройдет день, другой, третий… Может пройти вся жизнь.

С большим трудом Ольга доработала до лета и стала с нетерпением считать дни до отпуска. Душа ее была опустошена, нервы никуда не годились, и она могла из-за какого-нибудь пустяка на работе разреветься, и Галина Ивановна уже не раз отпаивала ее валерианкой, догадываясь, что причиной сей болезни являлась неустроенная личная жизнь. Алексей Матвеич куда-то пропал, и несколько недель Плаксина не видела его и переживала. Иногда она покупала в киоске газету, в которой работал Прохоров, и читала «ужастики» из мира криминала, написанные его рукой. В районе вновь появился маньяк, который выкапывал из могил трупы женщин и надругался над ними. Наркоманы обкрадывали пассажиров местных автобусов и заражали молоденьких девушек СПИДом, незаметно укалывая их иглами с зараженной кровью. Квартирные воры с нетерпением ждали начала летних отпусков, чтобы поживиться имуществом доверчивых горожан, уезжающих отдыхать куда-нибудь заграницу и оставляющих квартиры под присмотр родственников или соседей.

«Уеду в деревню к маме, – подумала Ольга, пытаясь отогнать от себя назойливые мысли об Алексее Матвеиче. – И Светланка отдохнет от города, молочка попьет из-под коровы. Будем купаться в озере, загорать, ходить в лес за ягодами и грибами…» Но тут же она вспомнила, что мама ее, грубая деревенская женщина, всю жизнь прожившая тяжелым крестьянским трудом, без мужа, не одобряла курортного времяпрепровождения в деревне, осуждала и злилась на Ольгу, если она с утра до вечера не трудилась на бесконечных грядках, не носила воду из колодца, не поливала огурцы, помидоры… И, не дай Бог, если она возьмет книжку и пойдет валяться на солнышке! Вся деревня осудит, а дома ее ждет скандал. И Ольга решила не ездить в деревню, а отдохнуть в городе. И мысли ее вновь закрутились вокруг персоны журналиста. И Ольга, наконец, поняла почему – она влюбилась.

Каждый год в праздник Казанской иконы Божьей Матери в городе был Крестный ход. Толпа паломников шла следом за иконой, которую несли на специальных носилочках четверо мужчин. По народному поверию, тому, коту удавалось три раза поднырнуть под иконой, прощались все грехи, накопленные за год; девушек ждал счастливый брак, мужчин – оставление дурных привычек.

Ольга всегда с благоговением относилась к вере в Бога и народным поверьям, обещавшим неожиданное счастье. Да и какое может быть счастье кроме неожиданного? Зарабатывать его, как премию у Бога, было противно природе человеческой, тем более женской и православной. В раннем детстве девочки верят в сказку о Золушке, о принце на белом коне, о неожиданном счастье, сваливающемся на голову бедной девушке. В будущем сохраняют эту веру, перенося ее в религиозную жизнь.

В самом деле, почему так мил русскому человеку святой Николай? Не потому ли, что он, таясь, подкинул ночью трем девушкам, обреченным на злой брак, три мешочка со златом? Не потому ли так любимы на Руси Крестные ходы и нырки под иконами, что можно тут же получить самое дорогое – неожиданное счастье? Нет, счастье заплутать не может. Уж коль оно будет послано Ольге Плаксиной, так уж никак не окажется у Галины Ивановны или Юли.

На Казанскую Оля работала. До отпуска оставалась неделя. Приехав на работу раньше обычного, она собрала свои роскошные волосы под косынку, сорок раз прочитала про себя «Богородицу» и вышла на улицу, ожидая икону. Нервы ее были истончены до того предела, за которым у религиозно настроенных женщин часто случается восторг, мистическое переживание, истерика. Глядя перед собой на дорогу, откуда должен был появиться Крестный ход, она загадала, что, если три раза поднырнет под иконой, то непременно и немедленно получит счастье. Сегодня же. И это счастье в ее понимании было связано с мужчиной, который дарил ей цветы, конфеты, шампанское и… теплые, ласковые слова.

– Ты что здесь стоишь? – удивленно спросила Юля, проходя мимо застывшей в ожидании иконы Ольги.

– Жду.

– Кого ждешь?

– Богородицу.

– Ко-го? – удивленно заморгала напарница и, взяв из рук Ольги ключи, бросила на нее подозрительный взгляд, – совсем рехнулась перед отпуском девка.

Наконец, появилась Казанская икона Божьей Матери. Носилки несли на плечах четыре бородатых паломника, одетые в белые, навыпуск, рубахи. Они шли босиком, но передвигались быстро, уверенно. За ними едва поспевали старушки, но все же умудрялись забегать вперед и бросаться перед иконой на колени. Богородица плавно проплывала над ними, а они подымали ей вслед плачущие глаза и за что-то усердно благодарили.

Издали Крестный ход напоминал корабль, медленно плывущий по главной улице города. Когда икону проносили около аптеки, Ольга изловчилась и три раза поднырнула под ней. На работу она пришла счастливая, загадочно – притихшая, словно она узнала что-то такое, о чем не знали ни Юля, ни Галина Ивановна, ни дядя Вася.

После обеда в аптеке появился журналист Прохоров. Он, как видно, очень плохо переносил жару и был пьян. С его лба на шею стекали крупные капли пота. Рубашка под рукавами и на спине была мокрая. Выглядел он больным и старым. Он пил уже неделю и теперь пришел просить у Ольги лекарство, без которого был не в силах остановить запой. Ольга выслушала его с блаженной улыбкой на устах, а затем стала говорить о своем, наболевшем. Она рассказала о Крестном ходе, о Богородице, о том, что ей удалось три раза поднырнуть под иконой и о том, что она чувствует, что сегодня в ее жизни должно случиться что-то из ряда вон выходящее.

Тяжело отдуваясь и вытирая пот, Алексей Матвеич терпеливо слушал ее, поглядывал воспаленными глазами на часы, затем вдруг сурово перебил ее:

– Про ныряния под иконной – это все бабкины сказки. Жажда ленивого даром получит счастье. По щучьему, так сказать, велению да по моему хотению. Ерунда это все. Прямо слушать противно.

Ольга остолбенела. Только что дорогой ее сердцу человек выбил у нее из-под ног стул, который удерживал ее от виселицы. Он убил ее, растоптал самое святое, наплевал в душу. Она побледнела. Губы ее затряслись, и вдруг все то, что копилось в душе на протяжении последних двух лет каторжной работы, хлынуло из ее глаз жгучими слезами. С ней сделалась истерика. Галина Ивановна тут же подскочила и увела Ольгу в раздевалку, где налила ей немного медицинского спирта с валерианкой, заставила выпить и сочувственно кивала головой, пока Ольга изливала ей свою душу.

Постояв несколько минут в аптеке, обескураженный странным поведением «милой Оленьки» журналист позвонил в редакцию, попросил у главного две недели отпуска за свой счет и покатил на такси к знакомому ресторатору Чвания продолжать кутеж, который начался еще неделю назад на презентации нового производства по изготовлению экологически чистой туалетной бумаги.

Жаль только, что Ольга так и не поняла, что Господь в самом деле послал ей в тот день счастье, отведя несчастье стороной.