Текст книги "Плачущие человечки (сборник)"

Лешак[1]1
  Лешак – то же, что и Леший (Толковый словарь русского языка).


[Закрыть]

Ясно, узкоколейка ведёт в никуда… Рельсы покрылись многослойной ржавчиной, шпалы заросли плесенью. Надо ли уходить от признаков жизни человека, пусть даже эфемерного его присутствия, Сергей не знал. Сидел на рельсах, ощущал тепло металла, нагретого солнцем, но и светило уже собиралось нырнуть за ближайшую сопку. Лес наступал со всех сторон, участок железной дороги казался отрезком во времени, терявшемся в зарослях густого иван-чая, тимофеевки и вездесущей дикой малины. «Сил идти не осталось, – думал охотник, – компас сдурел, наверное, над рудой сижу. Хожу по кругу, даже места узнаю, а вырваться не могу. За ночь и световой день – первая новинка – узкоколейка. У неё есть начало и конец, это несомненно. С одной стороны должны быть или шахты, или торфоразработки, с другой – торфо– или рудосборники… От них, как правило, до селения – рукой подать».

Он отошёл к лесу от овсяного поля с трёхметровой вышкой, куда на ночь забирались охотники, поджидая медведя на кормёжку. Сегодня на точке Сергей один, напарника ему не досталось, все разбрелись по другим вышкам. Курковая старенькая двустволка со спаренными стволами его вполне устраивала, хотя многие выбирали оружие потяжелее: всё-таки медведь, не забалуешь. Но охотник знал: место, куда его определил бригадир, несчастливое, рядом проходила дорога на заброшенную шахту, а медведи не любят лишнего шума. За последние пять-шесть охот косолапые ни разу не выходили на эту точку.

В лес Сергея завела крупная сладкая малина: думал, поем малость и после захода солнца – на вышку. Он пристроил ружьё на спине, обеими руками стал собирать чистую сочную ягоду. Когда насытился до отвала, остановился: малинник – выше человеческого роста, куда-то исчез молодой кустарник орешника и бузины, а ягода, всё такая же красная и спелая, побежала в густой и мрачный хвойный лес. Отдышался, сориентировался по лучам заходящего солнца, уверенно пошёл к полю с молодым овсом. Подлесок на пути становился непролазным, раньше его охотник не видел. И всё-таки оставалось ощущение: вот ещё сотня-две метров – и замаячит просвет с выходом на шелестящий на ветру овёс.

Солнце осветило всполохами верхушки елей и сосен, ушло в тишину могучих стволов, и следом тут же прекратилось щебетание птиц. Сергей неплохо знал лес, подростком помогал отцу и братьям на охоте, хотя семья жила в посёлке городского типа, долгие годы, по соображениям секретности, закрытом для посторонних глаз. «Ещё полчаса – и наступит темнота, – подумал он, – надо готовиться к ночлегу. Рюкзак остался на вышке, там всё необходимое, включая спички. Что делать? А если дуплетом дать залп? Наверняка услышат ребята, придут. Или ответными выстрелами сориентируют меня, придурка. Вот влип в историю, вот попался, идиот!» Он ругал себя последними словами, но почему-то до сих пор был уверен: до края леса – рукой подать, надо только идти, ни о чём не думая, и очутишься на старой заброшенной дороге, огибающей поле.

И Сергей пошёл – напролом, теряя самообладание и уверенность в правильности сделанных шагов. Темень обрушилась сразу, первое время он не различал перед глазами собственных рук. Сердце билось, готовое выскочить из груди, ветки разлапистых елей хлестали лицо. Охотник остановился, присмотревшись, понял, что взошла луна, стали различимы стволы крупных деревьев, особенно сосен: от них веяло солнечным теплом, успокоением… Сергей, предварительно сняв ружьё, прислонился к стволу могучей сосны, тихо и незаметно сполз до земли. «Ну что ж, без дури и паники, попробуем уснуть. Тепла от дерева хватит до рассвета, а там видно будет».

Он знал, какие таёжные леса окружают их посёлок, почти каждый год здесь пропадают люди, решившие тайно, без предупреждения властей, пособирать ягоды или грибы. Поэтому все привыкли: выезды в лес – только коллективные, с разбивкой на тройки-четвёрки, с указанием заметных ориентиров в виде сопок и оврагов, линий ЛЭП и спецпросек. И вот такая глупость: заблудиться рядом с огромным полем и дорогой… Уснул Сергей на удивление быстро, держа ружьё на полусогнутых ногах, спиной плотно прижимаясь к дереву. Снов не видел, совы и филины не кричали, и, что показалось фантастичным, совсем не кусались комары, обычно достававшие охотников даже днём. Какой-то ирреальный лес, со своим внутренним светом, тишиной и покоем. Проснулся на рассвете от холода, пронизывающего всё тело. Запрокинул голову, увидел крону столетней сосны, гудевшую на утреннем ветерке. «Ни фига себе, – почти вслух сказал Сергей, – да это настоящий лес… Как я в него попал, как здесь очутился? А где же лиственные собратья полян и перелесков, где подлесок, наступающий на поле с овсом?»

Хотелось пить, неплохо бы подкрепиться, думал он, но в короткой безрукавной телогрейке, на которую надевалась просторная брезентовая куртка, оставшаяся на вышке, карманов не много и они пусты. Попытался сориентироваться на местности, выходило, солнце должно бить в затылок. Пошёл по светлым пятнам на траве, думая, что нежаркие лучи всё же подсушили росу, но моментально промок выше колен, хорошо ещё, резиновые сапоги выручали – ноги оставались сухими.

Прошло несколько часов хождения по неглубоким пологим оврагам, на склонах которых высились вековые сосны и ели. Солнце встало в зенит, на открытых полянках начали цепляться слепни. У серого, поросшего мхом валуна Сергей сделал привал, подвёл некоторые итоги случившейся с ним откровенной глупости. Он – заядлый турист, студентом облазивший всё Северное Приуралье, охотник и рыбак, как последний дурак, заблудился в трёх соснах. «Чертовщина, какая-то, – думал он, – точно, не обошлось без нечистой силы. Итак, времени – к трём часам пополудни, съел два большущих белых гриба, будто специально выращенных для меня и спрятанных до поры до времени в свежий влажный мох. На малину не могу смотреть, но только она утоляет жажду, сделал у кустов пару остановок. Всё это мелочёвка. В эту пору в лесу не пропадёшь, только не паникуй. Дурнее другое: куда идти? На запад? Да, согласен, всё так: там шахты, разработки, размеченные к добыче карьеры… И сколько идти, десять, сто километров? А где поле с вышками, где друзья-охотники, почему не бросились на поиск?» Десятки вопросов, на которые не мог ответить Сергей, не сломили его. «Иду к людям, к селению», – сказал он себе, поднялся, перевесил ружье на плечо («Два патрона – резерв, поберегу на всякий случай!») и зашагал вершиной пологой расщелины.

На узкоколейку набрёл случайно, её не видно в густой траве с расстояния трёх-четырёх метров. Посидел на рельсах, порассуждал логически, как совместить стороны горизонта с конечным пунктом проложенных десятки лет назад рельсов, и снова направился в сторону запада. Смотрел под ноги, стараясь попасть шагом в еле пробивающиеся сквозь траву шпалы. Поднял голову и обомлел: в десяти метрах от него навстречу шёл человек, небольшого росточка, в кирзовых сапогах, в широких, нависающих на голенища брюках, в плащ-палатке с капюшоном. Сергей не мог идти, встал как вкопанный, ждал приближения человека, чьё лицо скрывал брезент.

– Привет, мил-человек! Чтой-то обомлел ты, растерямшись никак. – Мужчина с голосом подростка скинул капюшон, на Сергея смотрели весёлые глаза, близко посаженные к переносице, нос уточкой, рот большой, щёки и борода изъедены морщинами. – Блукаешь никак? В нашем лесу – немудрено. Опять вон двое не вернулись с рыбалки, на плавучие острова их понесло, а там ветер, далеко, на глубину затянуло горемык. До сих пор ищут спасатели.

– Здрасти, – наконец дошло до охотника, что с ним поздоровались, – есть немного: увлёкся малиной, потерял поле с овсом, а там на вышке всё снаряжение… Как ещё ружьё-то прихватил, недотёпа! Хорошо вот вас встретил, вы, наверное, местный, все тропинки знаете.

– Местный, местный, давненько здесь живу, вроде сторожем был, пока нуждались во мне… А теперь вот скучаю без людей, совсем один: лес, старая шахта и я.

– Значит, я шёл не к посёлку? Опять чёрт попутал! – сказа в сердцах Сергей.

– А ты не кликай, всуе-то, места глухие, как раз для ихнего проживания пригодные… Я щас сойду с рельсов-то, ха-ха-ха-хи-и-и… Как локомотив сто лет назад. А ты разворачивайся и прямиком в обратную сторону. Топай и ночью, не бойся, дорога тебя не отпустит, приведёт к людям. – И человечек снова заразительно рассмеялся. Сергей тоже стал улыбаться, потом кашлянул, хихикнул и, не в силах сдержаться, буквально заржал. Они смотрели друг на друга и хохотали. – Ты послушай меня… Давно я так от души не смеялся… Вот что тебе скажу: будут у тебя по жизни два горя… И счастья будет много, но горе победит…

Первое горе – жена тебя предаст, живи с ней осторожно, вприглядку… А второе – ты человека загубишь… Может, и жену. Случайно, конечно, но выстоишь ли от этого горя, не могу сказать.

Человечек накинул капюшон на голову, свернул вправо, его брезентовая плащ-палатка исчезла в высоком иван-чае. Солнце садилось за сопку, птицы укладывались спать, сварливая сорока, сверкнув белым хвостом, перелетела с сосны на ель, поглубже забралась в густые ветви. Сергей повернул в обратную сторону, побрёл по шпалам, запинаясь, не попадая шагами в их размеры. К рассвету он оказался на старой дороге, прямо на краю светло-коричневого поля с овсом.

– Это Леший всю ночь тебя водил, – сказал бригадир охотников, как и Сергей Лукашин, тоже начальник участка крупного цеха оборонного завода, когда выслушал его сбивчивый и неполный рассказ. – Хорошо ещё живым отпустил тебя, Серёга, мог бы и до смерти заводить.

Охотник промолчал о горе с женой, которое его ожидает, не сказал про будущую смерть человека по его вине и, наконец, о том, что провёл в лесу две ночи, хотя на деле оказалось, прошла всего одна ночь.

* * *

– Сергей Иванович, нет претензий: за сборы и явку, как бригадир, объявляю всем благодарность, – говорит полнолицый, с умными серыми глазами и ямочками на щеках глава города Валентин Михалёв. Хозяйство у него – нешуточное, понимает Сергей Иванович Лукашин, сам не так давно ставший руководителем области. Москва перевела его сюда с должности генерального директора крупнейшего в стране оборонного НПО, именуемого в народе по старинке машзаводом. Михалёв нравился Лукашину независимостью суждений, чёткой организацией работы, но на дружеской основе пересекались они только на охотничьих выездах, раз пять-шесть в год, где бригадиром неизменно избирался Михалёв.

Ехали на лося и кабана, с лицензиями, всё, как обычно, подготовлено и притёрто. Бригадир похлопал по боку вторую машину – железную «буханку», гружённую под завязку, легко заскочил в кузов газика, от места в кабине рядом с Лукашиным отказался. Сергей Иванович не спорил – таковы принципы у молодых: не докучай начальству, но будь в поле зрения… Через пару часов пути на кордоне их встретил нестарый егерь Егор Кузьмин, кстати, с высшим лесотехническим образованием. За шесть лет работы и супружеской жизни он сумел создать крепкую семью: жена родила ему четверых пацанов, практически погодков.

Натопили баньку, без мытья, только для сна, в ней разместилось пятеро охотников. Ещё трое, вместе с Лукашиным, залезли на полати в прихожей, отгородившись от хозяев высокой перегородкой. Ужинали горячей картошкой, свежим молоком и домашними соленьями – капустой и огурцами. Спиртного – ни грамма, подъём в пять утра, до загона топать несколько километров.

Сергей Иванович испытывал приподнятое настроение: радовали ранний подъём, несильный морозец, гулкое потрескивание величественных сосен и елей, звонкий лай собак, нет, не привозных, из охотников никто не держит больше одной легавой, а уж о борзых – вообще можно забыть. Лаек на кордоне – две пары, приплода лесник ждёт только весной.

– Егор, собак берём с собой? – спросил Сергей Иванович.

– Не вижу смысла, зачем шум поднимать?… Но если вы хотите, можем взять, они уже раза два ходили на кабана. Вопрос в другом: наши-то готовы идти с собачками, не поубивают их, пробовали хотя бы раз?

Помолчали, раздумывая, решили, что в первый день обойдутся без шума и гама. Егерь знал длинную неглубокую балку, где обитают два-три семейства кабанов, на рассвете они выйдут на кормёжку прямо у новой рощи с дубовыми посадками. Там и будем поджидать их.

На площадке с двумя столами для проверки оружия горел мини-прожектор, охотники подходили к Лукашину, рассматривали его самозарядный карабин «Сайга», каждый старался подержать усовершенствованную модель в руках. Двинулись гуськом, старались идти след в след. Михалёв с егерем расставил охотников по номерам, Сергею Ивановичу досталась высоченная стройная ель посреди мелкого кустарника: хоть сейчас отправляй её детишкам в Кремль. Не мог сосредоточиться на охоте, память не отпускала сцена ухода из дома. Дочь допоздна сидит с девчонками в студенческой библиотеке, экзамены решили сдать досрочно, чтобы на каникулах съездить в Прагу. Жена дома одна, явно в «переборе», хотя держится, старается выговаривать все буквы алфавита.

– Опять ты уходишь! – стала заводиться с полоборота. – Мало того что я бросила лабораторию, диссертацию, так ещё, как соломенная вдова, должна сидеть дома, ожидая живого мужа?!

– Лариса, мы ездим в лес всего несколько раз в году, без жён, ты это знаешь. Недавно вернулись с тобой из отпуска… Всё время я рядом, но ты или не ценишь этого, или забываешь.

– Что ты хочешь сказать?! Что я забулдыга какая-то? Что уже не помню, что делала накануне… Или того, что было с нами?

– Я хочу сказать, что твоя дневная доза постоянно растёт… А ты этого не хочешь признавать. Придумала мифические угрозы, несбыточные мечты… С диссертацией ты простилась двадцать лет назад, как родилась Света. Разве я запрещал тебе, разве не отговаривал от ухода из лаборатории? У нас всё было, на машзаводе я получал втрое больше, чем сейчас, мы всю родню содержали. И ты, только ты не захотела возвращаться ни в науку, ни на работу. Ради Бога, мама с дочкой дома, что может быть прекраснее? Об одном просил: без подруг и друзей, без вина-кофе-сигарет… Разве нам было плохо в компаниях с нашими старыми друзьями-сослуживцами? Но мы-то всегда знали норму, потому что наутро – в цех, к стендам, к испытаниям.

– Иди! Я устала от тебя, твоих нотаций и моралите… Ты второй человек в области, посмотри, как живёт руководитель партии, поучись у него. Уж за кабанами с утками он точно не бегает, не позорится! И как ты потом от людей требуешь дисциплины, если сидишь по двое суток с ними у костра, пьёшь водку «под свежатину», делишь бедных убитых животных? Иди и не смей выговаривать мне за моё одиночество и небольшие слабости. Господи, лучше бы я любовников имела!

Сергей Иванович знал, что его жена, красавица Лариса, высокая, статная, каждой клеточкой тела выражающая принадлежность к элитному семейству генерала Рутенберга, её отца, военпреда на машзаводе и крупного учёного в области военной техники, уже перешла с вина на коньяк, имеет не одного любовника, несколько раз, пока муж был в командировках, напивалась до потери сознания. Он ждал белой горячки, но к врачам не обращался: мать жены умоляла не позорить седины генерала, предлагала забрать дочь к себе, изолировать в закрытом, практически частном диспансере… На этом пока и договорились поддерживать семейные отношения.

К реальности Лукашина вернуло поросячье хрюканье: мимо ёлки, недалеко от него и чуть наискосок, трусило кабанье семейство. Впереди шёл довольно крупный, видимо, самец, следом за ним шествовали пять особей меньшего размера, сзади – ещё один здоровенный хряк. Сергей Иванович знал, что патрон – в патроннике «Сайги», но ни прицеливаться, ни тем более стрелять не стал. Так и стоял, прислонившись к могучему стволу ели, ощущая полноту её жизни, простую и обычную задачу существования – выжить в зимнюю стужу, накормить обитателей леса шишками (а вдруг просыпанные семена лягут в почву, не пропадут) и весной раскодировать на стволе ещё одно кольцо жизни, может быть, сотое или сто пятидесятое.

«Если выстрелю, значит я должен что-то решить с женой, – загадал он для себя. Поднял голову к небу, всматриваясь в его серое безразличие и не видя рассвета. – Разводиться нельзя, папаша не оставит так ситуацию, он сдал НПО, но научные связи вечны, клан академиков бессмертен… Боже мой, а я помню Лешего, помню узкоколейку. И ведь это не самое страшное и смертельное предупреждение. Просто предаст жена, просто горе от неё будет всегда, постоянно. Но я ещё должен кого-то убить, так он говорил, пусть и случайно. Это и должна… быть… моя жена? Нет, нет, не могу! Я не могу… Я её люблю… Это они, дочь с отцом, „подсадили на лестницу“ меня, сделали главным инженером машзавода. А потом уже благоприятное стечение обстоятельств, возраст действующего генерального директора, его болячки и скрытые от Москвы инфаркты».

И вдруг почти вслух Сергей Иванович сказал:

– Оставь меня! Я хочу спокойно дожить свой век… Оставь… – Он знал, кому предназначаются эти слова.

Лукашин по большому счёту даже не заметил, как кабанья семейка пробежала мимо него. Негромко, но осуждали его те, кто понял, куда и почему ушло второе стадо. А из первого – спасся только замыкающий колонну кабан, остальные – четверо и матёрая самка – полегли. Процедура убийства беззащитных животных была настолько отработана и продумана, что у охотников оставалась куча свободного времени. Егерь с Михалёвым предложили дождаться газика, погрузить животных и сразу проехать ещё с десяток километров, осмотреть лёжку лося. К нему они планировали нагрянуть на рассвете следующего дня. Согласились, стали ждать приезда машины.

Погрузили туши быстро, без суеты, закреплять верёвками не стали: наст на таёжной дороге – приличный, проблем не ожидалось. Сергей Иванович, держа карабин за ствол, аккуратно влез в кабину водителя, остальные расселись под полубрезентом в кузове, на двух широких скамейках. Михалёв – бригадир и егерь Егор сели рядом, буквально сзади кабины. Когда реплики закончились и кто-то успел даже раскурить сигарету, Валентин пересчитал всех по головам, просунул руку в узкое окошечко в брезенте и постучал по крыше кабины, давая понять: можно ехать.

Дорога глухая – её нет на картах, – но вполне пригодная для езды: по ней раз в три-четыре года на мощных «Уралах» вывозят с делянок лес. Колея от таких машин – не приведи Господи, летом, в дождливую погоду, здесь можно утонуть или сесть на грунт намертво. А зимой – почти комфортная езда, если, конечно, компания не пьяная и за рулём – не идиот. В кабине тепло, исправно поступает горячий воздух, работает какое-то непонятное устройство типа приёмника, но уж очень допотопное и старинное. Но вполне прилично слышен концерт радиостанции «Юность». Сергей Иванович начал дремать, карабин поставил между ног, ствол положил на локтевой сгиб правой руки. Почти во сне он почувствовал, как его качнуло в сторону водителя, приподняло до потолка и резко бросило вниз. Приклад карабина стукнуло о пол, покрытый резиновым ковриком. Раздался резкий сухой щелчок…

Бригадир Михалёв разговаривал с егерем, Егор рассказывал о своих мальчишках, о том, что старшему скоро идти в школу, придётся договариваться со старыми родителями, уж больно не хочется отдавать мальчишку в специальную школу-интернат (с круглосуточным пребыванием с понедельника по пятницу). Вдруг машину сильно завалило на левый борт, потом она резко выровнялась и спокойно пошла дальше. «Видимо, попали в канаву или на брошенное бревно наскочили,» – успел подумать бригадир, уселся поудобнее, намереваясь слушать егеря дальше.

Но Егор молчал, его тело немного сползло по брезентовой стенке кузова, хотя и оставалось на скамейке, голова отвернулась вправо и почти касалась плеча соседа-охотника. Лицо прямо на глазах становилось белым, как снег, стало понятно, что он не дышит.

Михалёв просунул руку в оконце брезента, начал стучать по кабине водителя. Машина резко затормозила, колени егеря подогнулись, он свалился на вторую скамейку и дальше вниз, на пол кузова. Бригадир рвал свитер и рубашку на груди Егора, ему стали помогать другие охотники. Через минуту с колеса в кузов заскочил Сергей Иванович, карабин он оставил в кабине. Увиденная картина заставила его медленно опуститься на край доски, у самого борта. Мужчины успели положить егеря на скамейку, на теле, выше левого соска, кровоточила рана. Кто-то перевернул тело на бок, на спине, возле левой лопатки, стало видно входное отверстие от пули. Лукашин понял: случился самострел на его карабине, щелчок – это и есть выстрел в ту минуту, когда машину бросило в яму на дороге. Он не думал в эту минуту ни о предохранителе на оружии, ни о подстраховке – зафиксировать на свидетелях положение о непроизвольном выстреле, – ни даже о том, что он убил человека. Он думал о четырёх пацанах, которые спали на широкой кровати, когда они утром уходили в кабанью балку.

* * *

Парторганизация ещё до решения суда проголосовала об исключении Лукашина из партии («нет ему доверия, человека убил, отца четверых детей»). Сергей Иванович понял: дело – дрянь, может и на зону отправиться. Но суд, приняв во внимание все обстоятельства: полное отсутствие алкоголя в этой истории, крупная материальная помощь семье погибшего и отсутствие претензий жены лесника к ответчику, исключение его из партии и снятие с должности, – вынес Лукашину условный срок в два с половиной года без права занимать руководящие должности в течение пяти лет.

Лариса, продолжая пить, торжествовала, говорила, что они с папой всегда знали: замуж она идёт за ничтожество, за токаря из семейства слесарей с машзавода. И что руководить НПО, а потом и областью он стал только благодаря генералу Рутенбергу. Муж не спорил, ему оформили досрочную пенсию, и он всё чаще стал жить за городом, на берегу полноводной реки, где из двухсот домов садового товарищества даже зимой оставались на жительство десятка два отчаянных пенсионеров. Они знали его историю, сочувствовали семье егеря, но прекрасно понимали, что это – случай: палка и та раз в жизни стреляет. Хотя патрон из патронника вынимать надо… Тут уж ничего не попишешь. Но то, что все деньги-сбережения, за исключением садового домика, где Лукашин живёт постоянно, отдал семье погибшего, молодец, и то, что не бросился в Москву, не стал искать заступников, не перевёлся в другие области на хозяйственные должности.

… На стареньком «москвиче», который когда-то вручили на машзаводе отцу Сергея Ивановича за трудовые успехи, он поехал к лесу, выходящему на овсяное поле. Кроме небольшого запаса еды, в багажник положил завёрнутую в детское байковое одеяло «Сайгу». Он почему-то думал, что карабин может пригодиться для неожиданной встречи. Медвежьих вышек уже не было, в том месте, откуда он зашёл в лес, а потом блуждал по нему двое суток, стояли высоченные берёзы, клёны и осины, за ними – теснились хвойные исполины, сосны и ели. Сергей Иванович оставил машину на повороте старой дороги, ведущей к шахте, долго шёл серединой заросшей просеки, по которой когда-то проходила железнодорожная ветка. Не нашёл даже признаков старой жизни: ни рельсов, ни шпал, ни чугунных костылей или врытых в землю столбов с указателями. Всё так же высился иван-чай, манила красная и сочная дикая малина, но просека – первозданная, как будто и не бегали здесь по рельсам вагончики и вагонетки, не сипели гудками локомотивы-лилипуты, не везли руду в посёлок, а оттуда чуть свет к составу из нескольких пассажирских платформ не спешили заспанные шахтёры.

Сергей Иванович вернулся к машине, не раздумывая, поехал к брошенному посёлочку. Под шинами шуршали старые листья, на солнечной стороне трава выгорела, и дорога походила на странный гибрид: полколеи – твёрдый, словно камень, суглинок, вторая половина, на которую падала тень от леса, – густой клевер с тимофеевкой. Так и ехал, всё время прижимаясь к левой части дороги, боясь застрять в траве.

Сторож жил в углу одноэтажного барака, где когда-то размещалась контора по добыче. Вот только что здесь добывали, до сих пор точно никто не может сказать. Что-то такое, что раз в месяц в толстостенных контейнерах под усиленной охраной внутренних войск увозили на «большую землю».

– Так и зимой обитаете один? – спросил Сергей Иванович крепкого шестидесятилетнего мужика с широкой грудью, невероятно длинными руками и большими кулаками.

– Почему? А собаки? У меня три лайки, один волчонок прибился, так и живёт с нами, матёрый стал, как завоет ночью, аж мурашки по коже пробегают… А вы, значит, по памятным местам решили проехать?

– Ищу узкоколейку, я видел её, встретил на ней мужичка небольшого роста, он меня и вывел на старую дорогу…

– Мил-человек, что-то не туда тебя понесло. Мне шестьдесят, мой отец прожил до девяноста лет… Так вот в их времена запускали узкоколейку, как говорят, ещё при царе Горохе. Потом руда ушла, рельсы разобрали и увезли, шпалы долго выковыривали местные, уж больно из них хорошие баньки получались… А ты говоришь, видел дорогу!

– Не только видел, сидел на рельсах, нагретых солнцем, задом это чувствовал… И человек там же дорогу показал, а то так и куролесил бы я неизвестно сколько. Странное он мне будущее предсказал: мол, добьюсь многого я в жизни, но горя, связанного с убийством человека, неумышленным, конечно, не переживу… Всё совпало, так и произошло. Только вот, видишь, всё ещё живу, копчу небо.

– Не знаю, чем тебе и помочь, мил-человек… Живи, просто живи, не дразни судьбу, сколько положено, столько и будет отпущено.

Утром, после восхода солнца, сторож увидел мужчину, идущего ровно посередине просеки, где когда-то проходила железная дорога. Голова наклонена вперёд, шаги ровные, будто он идёт по шпалам, стараясь точно соблюдать заданную дистанцию. «Москвич» стоит у входа в бывшую контору, багажник открыт, явно из него что-то достали и забыли закрыть. Собаки, загнанные в сарай по случаю приезда гостя, получили свободу. Лайки прыгали, стараясь лизнуть в лицо хозяина, ждали кормёжки. Матёрый волк, который полночи выл и грыз доски, сделав большой круг, вышел на просеку и исчез в высокой траве…

Сторож долго кричал:

– Ко мне, Лешак! Ко мне! Я прогоню тебя, запомни… Навсегда!

Волк так и не вернулся к хозяину…